Первухин: «Не знаю… Ошибка… Или подлость чья-то… Ты знаешь что, Сева, ты друзьям верь и от друзей не отворачивайся. Всякое в жизни случается, но ты не отворачивайся. Человек и оступиться может, согрешить, но ты удержи его, не дай упасть, не дай утонуть…»

Сева: «А как же подлость?»

Первухин: «А вот подлость – это всё одно что предательство. Такого прощать нельзя».

Сева: «А если друг предал? От него всё равно не отворачиваться?»

Первухин: «Если друг предал, это уже не друг. Дружба – это святое. За друга жизнь свою отдают. Дружба – это единственное, на что опереться можно…»

Интервью. Хлопушка. Михаил Бобров, отец Севы: «Вроде бы мирное время… После революции уж семнадцать лет минуло, а столько преступного элемента было!.. Всё гражданская война виновата… Шпана, карманники, бандиты… Ножи, финки, а то и наганы в ход пускали… Ну и всякие, которые из бывших, которые не приняли Советскую власть, этих элементов тоже хватало. Непростые времена, очень непростые… Поначалу арестовывали бывших, ну, которые из офицеров или просто из зажиточных. А потом врагов стали выявлять среди своих, среди наших рабочих. Со многими мы вместе революцию делали, и вдруг – вредитель, враг народа! Как так? Я не понимал этого… Тяжело было и, чего скрывать, страшно… Вины за собой не чувствуешь никакой, а всё одно прислушиваешься к шагам за дверью: не за тобой ли приехали…»

Раннее утро. Пустынная улица. Возле одного из домов останавливается чёрный автомобиль «воронок».

Квартира Бобровых. Михаил Бобров (отец Севы) поднимает голову, прислушиваясь к шуму в подъезде. Слышится громкий стук в дверь. Его жена испуганно смотрит на мужа: «Что там?» Михаил Бобров прикладывает палец к губам.

Михаил Бобров идёт по коридору к входной двери, выглядывает. На лестничной клетке стоят люди в кожаных куртках. Один из них властно велит Боброву уйти, вталкивает его рукой обратно в квартиру: «Закройте дверь, товарищ. Не мешайте». Соседская дверь приоткрывается, видно испуганное женское лицо. Чекисты входят внутрь. Слышится вопрос: «Гражданин Фелимонов здесь проживает?»

Бобров угрюмо стоит в коридоре, прислушиваясь к происходящему.

Из комнаты бредёт Сева.

Отец: «Севка, ты куда?»

Сева: «Во двор, по нужде».

Отец: «Погодь… Не ходи».

Сева: «А что там?»

Отец молча прижимает голову сына к себе. Из другого конца коридора на них смотрит мать Севы. Выходят из комнаты Володя и Тоня.

Интервью. Александр Никитин, журналист: «Я Севке по гроб жизни благодарен за его дружбу… В тридцать седьмом моего отца арестовали. Многие от меня отвернулись, как от сына врага народа. Почти все отвернулись, а Севка остался рядом. Он, конечно, не понимал, что происходит в стране, никто из нас, мальчишек, ничего не понимал. Сталин – отец народов, справедливый и мудрый. Так мы все думали. Всюду его портреты. Арестовали кого-то – мы верили, что так и надо. А если кого-то из знакомых, то верили, что это ошибка и что скоро „там“ во всём разберутся… И вот моего отца арестовали. Дали десять лет без права переписки. Ошибка!.. Боль выжигала меня изнутри, боль души… Чёрная пустота… Мать слегла, долго не могла оправиться. Севка меня каждый день звал к себе обедать… Ну и хоккей, конечно… Там, на спорте, всё как-то забывалось – несправедливости, обиды, на спорте жизнь била ключом… А в 1939-м Севку включили в состав первой заводской команды. Меня тоже взяли. Это уже был настоящий, большой хоккей. Мы встречались в официальных матчах с самыми лучшими, самыми сильными командами Ленинграда: „Динамо“, „Красная заря“, с командой Кировского завода и другими…»

Золотая осень. Двор дома. День. Голубятня. Кто-то из мальчишек зовёт: «Севка! Глянь, что у меня!» Сева взбирается на голубятню к приятелю, рассматривает голубя.

Снизу его зовёт Володя: «Севка, идём на конный двор».

Сева спускается с крыши голубятни: «А что там?»

Володя: «Можно раздобыть ненужные дуги. Распилим их, крюки примотаем к палкам, получатся клюшки».

Сева: «А кто нам дуги даст?»

Володя: «Дядя Фима сказал, что надо убрать навоз, опилки, мусор, тогда дадут».

Сева: «И чего ж мы ждём? Бежим!»

Сева зовёт Александра Никитина: «Сашка, айда с нами».

Квартира Бобровых. Михаил Бобров (отец Севы) устало снимает спецовку. Лидия (жена) выглядывает из кухни: «Пришёл? Как ты? Что так поздно?»

Отец целует жену: «Собрание парткома».

В комнате Тоня играет на пианино.

На полу в коридоре сидит Сева и мастерит клюшку.

Отец: «А ну дай… Добро… Крепко сделал».

Мать: «Как из училища вернулся, так сразу клюшку сел мастерить».

Отец: «Молодец. Откуда дуга?»

Сева: «Дядя Фима дал. Мы с Вовкой ходили к нему на конный двор, работали. Вот и заслужили».

Отец проходит на кухню. Мать гремит тарелками.

Мать: «Сева! Тоня! Ужин!»

Отец: «Вовка где?»

Мать (с улыбкой): «Девушку провожает».

Отец: «Девушку?»

Мать: «Прощается».

Отец: «Почему прощается?»

Мать: «Повестку получил. В Красную Армию призывают. Завтра в военкомат идёт».

Отец кашляет и чешет голову.

Входит Сева: «Пап, через неделю матч с ленинградским „Динамо“ здесь, в Сестрорецке, на нашем поле. Придёте?»

Отец подмигивает матери: «Ещё бы! И Антонину приведём. Из всех сил болеть будем! Всей семьёй».

Футбольное поле Сестрорецка. Много зрителей. Команда завода «Прогресс» против ленинградского «Динамо».

Перед началом матча в раздевалку заводской команды входит Михаил Бобров. Сева Бобров и Олег Белаковский шнуруют бутсы.

Сева говорит Олегу: «Видал, что на трибунах творится? Ох и отлупят же нас, если проиграем».

Отец Севы (на ухо): «Волнуешься, Сева?»

Сева: «Волнуюсь, папаня».

Отец: «И зря. Играй, дружок, как обычно. Не бойся никого и не старайся делать то, чего не можешь, не рисуйся. Одним словом, держи себя просто, играй в удовольствие, и всё будет в порядке».

Игра. Два гола в ворота «Динамо». Динамовцы потрясены и обозлены. Начинают играть острее.

На воротах заводской команды стоит Олег Белаковский. Динамовцы забивают три гола. Олег расстроен. Зрители неистовствуют. Счёт 3:2 в пользу «Динамо».

Последние минуты матча.

Заводская команда идёт в наступление. По краю прорывается вперёд Федя Чистяков, обводит одного защитника, перепрыгивает через другого, бросившегося ему под ноги, и перед самыми воротами, когда ещё два защитника бросаются ему наперерез, отдаёт пас Севе Боброву. Сева забивает гол. Звучит финальный свисток.

Футболисты завода прыгают от восторга. Сева обнимает Олега Белаковского и Александра Никитина.

Раздевалка. Входит Валентин Фёдоров, игрок ленинградского «Динамо».

Фёдоров: «Сева, поздравляю тебя с отличной игрой. И ещё вот что. Мы собираем сборную Ленинграда, чтобы играть против сборной Москвы в хоккей. Приглашаю тебя».

Сева: «Правда?»

Фёдоров кивает: «Так что отдохни малость, а я пришлю открытку – число и время очередной тренировки».

Сева: «Спасибо».

Фёдоров уходит. Заводские футболисты бросаются к Севе с поздравлениями, жмут руки: «Молодец! Вот это фортуна! Поздравляю! Знай наших!»

1940. Ранняя зима. Ленинград.

Сева стоит перед стадионом. В одной руке он держит клюшку, в другой сжимает свёрток. Мимо проходят спортсмены с аккуратными чемоданчиками в руках, с клюшками в специальных чехлах. Сева садится на запорошённую снегом лавку. Вся его поза говорит о смущении и нерешительности.

Возле Севы останавливается Валентин Федоров. Сева поднимает к нему лицо.

Фёдоров: «Сева? Кого поджидаешь?»

Сева: «Никого, Валентин Васильевич… Просто сижу».

Фёдоров внимательно смотрит на снаряжение Боброва, на его самодельную клюшку.

Фёдоров: «Пойдём на тренировку, Сева».

Сева встаёт: «Валентин Васильевич… У меня такая плохая экипировка. Лыжный костюм… Стыдно в таком рядом с вашими игроками».

Фёдоров: «Сева, выигрывает спортсмен, а не его экипировка. Пойдём»…

Зима. Сестрорецк.

Сева Бобров целуется с девушкой. Она заметно выше него.

Девушка: «Не надо, Сева».

Бобров: «Почему? Что ты?»

Девушка: «Рано нам».

Бобров: «Ты что, Зинка? Мне семнадцать, на днях восемнадцать стукнет. И тебе…»

Девушка: «Семнадцать».

Бобров: «Мы взрослые…»

Девушка: «Нехорошо это»…

Бобров: «…А я уезжаю…»

Девушка: «Играть?»

Бобров: «Играть. Настоящий матч. Всё серьёзно».

Девушка: «Зато у нас с тобой не серьёзно…»

Бобров: «Это почему же? Ты думаешь, у меня ветер в голове?»

Девушка: «Хоккей у тебя в голове… А я для тебя…»

Бобров: «Вот это ты зря, Зина. Не спорю, спорт – это важно. Но дружба важнее».

Девушка: «Значит, у нас дружба? Всего лишь дружба? Тогда зачем целоваться хочешь?»

Бобров: «Зин… Ну ты что! Ты же знаешь… Нравишься ты мне очень».

Девушка: «Проводи меня, поздно уже. Мама ругать станет».

Бобров хватает девушку в охапку и неистово целует её лицо.

Хоккей с мячом. Бобров уверенно ведёт клюшкой мячик. Зрители восторженно кричат, свистят, хлопают.

После матча вокруг Боброва много болельщиков, много девушек.

Незнакомая девушка целует Боброва: «Ой, вы такой молодец!»

Из-за спины слышится чей-то голос: «Бобров, не упускай!»

Бобров с удовольствием целует незнакомку.

Квартира Бобровых. За столом отец, мать, Сева и его сестра Тоня.

Отец: «Ну что ж. Наливаю всем по маленькой. Выпьем за спортивные достижения нашего Севы. Ты молодец, дружок».

Сева (с нетерпением): «Меня позвали участвовать в летнем сезоне ленинградской сборной. Футбол!»

Отец: «Об этом ещё рано… Давайте сперва зиму переживём. А что там летом будет, посмотрим».

1941

Улица города. Громкоговоритель на столбе. Металлический голос диктора объявляет о начале войны. Толпа неподвижно смотрит на громкоговоритель.

Интервью. Всеволод Бобров: «В сорок первом, когда мой брат Володя должен был демобилизоваться, началась война. 22 июня он должен был участвовать в футбольном матче, но в семь утра прозвучала боевая тревога… Через два часа курсанты экстренно снялись из лагеря, и в считанные дни мой старший брат был уже на фронте».

Здание военкомата. Огромная толпа у дверей. Из дверей с трудом проталкивается Сева Бобров. Пробирается сквозь толпу.

Квартира Бобровых.

Мать бежит навстречу Севе, за ней следует взволнованная Тоня.

Обе в один голос: «Ты где был?»

Сева: «В военкомат ходил».

Мать: «Что?»

Сева: «Заявление написал… Бюрократы… Крючкотворы… Когда надо, говорят, тогда и призовём, а пока, говорят, вкалывай на заводе».

Мать: «Куда ты спешишь? На заводе рабочие руки нужны. Не всем в окопах сидеть. Хватит, что Володю на фронт отправили».

Сева обнимает мать: «Всё будет хорошо, мама. Вовка скоро вернётся. Война быстро закончится»…

Мать (с большим сомнением): «Да уж… Когда с финнами воевали, тоже говорили, что скоро закончится».

Сева (обеспокоенно): «Отец что-то задерживается».

Сева подходит к окну. По улице идут мужчины с вещевыми мешками за плечами. Рядом с некоторыми семенят плачущие женщины.

Бомбы падают на город. Слышен звук сирены, оповещающей о воздушной тревоге.

Сева в мастерской завода, работает напильником, прислушивается.

Люди бегут между кирпичными корпусами завода. Сева то и дело смотрит на небо.

«Страшно?» спрашивает ковыляющий рядом взрослый мужчина.

«А тебе, что ли, не страшно, Михеич?»

Михеич устало приваливается к стене: «Я в гражданскую под всякими обстрелами побывал. И под саблями тоже. Человек боится, однако ж ко всему привыкает… Только всё равно страшно»…

Сентябрь 1941. Ленинград. Финляндский вокзал.

Кольцо вокруг города сжимается всё туже.

Толпы женщин с плачущими детьми, старики с потускневшими, серыми лицами, мешки, рюкзаки, чемоданы, всё колышется огромной густой массой то в одну, то в другую сторону и вдруг замирает у репродукторов.

Олег Белаковский одет в военную форму, слушает, задрав голову, голос диктора.

Кто-то кричит: «Алик!»

Олег оборачивается, шарит глазами, видит продирающегося сквозь толпу Севу Боброва в кепке и поношенном демисезонном пальто.

Олег: «Севка, чёрт, откуда?!»

Олег дружески тычет Севу в плечо, Сева отвечает тем же.

Олег: «Несколько месяцев не виделись».

Сева: «Ты почему в форме? На фронт отправляешься?»

Олег: «Я поступил в военно-медицинскую академию. Сегодня нас вывозят из Ленинграда. А ты откуда?»

Сева неопределенно мотает головой и вместо ответа легонько подталкивает Олега: «Давай выберемся отсюда».

Олег: «Ты давно из дому?»

Сева: «Сегодня приехал и сегодня уезжаю» Он снимает кепку и мнёт её в руках.

Олег: «Слушай, у меня тут есть кое-что с собой».

Сева вопросительно смотрит на товарища. Они устраиваются на ступеньках. Олег достаёт из вещмешка буханку хлеба, разламывает её надвое. Сева делит свою долю ещё раз пополам и медленно, сосредоточенно жуёт, тщательно пережёвывая.

Олег: «Так как там у нас, в Сестрорецке?»

Сева молчит, смотрит на толпу, затем говорит: «Война… Не может этого быть… Завод эвакуируется».

«Куда?»

«Точно пока не знаю».

«Ваши едут с заводом?»

«Конечно, куда отцу без него…»

Олег: «А ты?»

Сева: «Тоже с ними…» и добавляет, словно стыдясь: «Ходил в военкомат… Не взяли».

Оба молчат.

Сева: «Неохота уезжать… Но там всё равно долго не пробуду. Подамся на фронт».

Олег: «Кого ты видел из наших?»

Сева: «Летом, давно видел Маляра. Сейчас он на фронте».

Олег: «А Коновалов?»

Сева: «Тоже в армии. Из наших почти никого не осталось».

Сева хлопает себя по карману, достаёт пачку сигарет. Они оба закуривают.

Над ними клокочет шум площади, позывные радио и голос: «От Советского Информбюро. Сегодня после упорных и ожесточенных боёв наши войска оставили город…» Голос диктора тонет в паровозных гудках.

Сева выплёвывает чинарик, надвигает на лоб кепку.

Сева: «Хорошо, что увиделись. Теперь кто знает, когда ещё придется встретиться».

Олег: «Ты напиши мне. Слышишь, обязательно напиши. Пиши на адрес академии. Её ты всегда разыщешь… Ну ладно, давай лапу».

Сева ухмыляется: «Слушай, а может быть, ещё когда-нибудь сыграем?… Если живы останемся…»

Олег: «Может быть, и сыграем…»

Сева: «Ну будь здоров!»

Он сбегает по ступенькам без оглядки.

Хроника. Парад в Москве Полки с Красной площади уходят на фронт.

Сестрорецк. Комната Бобровых в коммуналке.

Мать Севы пакует вещи в чемодан: «Неужто всё так плохо? Зачем уезжать?»

Отец строго: «Эвакуируют нас, мать. Весь завод. Радуйся, что все вместе отправляемся. У других кто в одну сторону, кто в другую… Война разбрасывает…».

Мать Севы: «Миша, неужели мы с ними не справимся? Неужели немцы…»

Отец: «Не говори глупости».

Мать: «Но ведь отступаем! Бежим-то как! Значит всё плохо! Говорят, немцы вот-вот возьмут Ленинград в кольцо. Страшно мне…»

Она садится на стул и плачет.

В квартиру вбегает возбуждённый Саша Никитин. Его встречает Тоня.

Никитин: «Тоня, где Сева?»

Тоня: «На заводе. Погрузка там».

Никитин смотрит на часы: «Не успею. Машина ждёт».

Тоня: «Ты почему в форме?»

Никитин: «Уезжаю… На минутку заскочил».

Тоня (закрывает от ужаса рот ладонями, чтобы не вскрикнуть): «На фронт? А почему не с нами в Омск?»

Никитин: «Упросил отправить меня корреспондентом. У меня опыт, ты же знаешь, я много для заводской газеты писал…»

Тоня: «А твоя мама?»

Никитин: «Её вчера бомбой… Меня ничто не держит. На фронт хочу… Ненавижу их… Увидимся ли? Севке передай от меня привет. Удачи вам, держитесь. У меня никого нет, кроме вас»…

Никитин убегает вниз по лестнице, громко топая сапогами. Тоня кричит ему: «Саша!..»

Поезд. Самолёты в небе. Вдоль железнодорожного полотна взрываются бомбы. Крик, визг, плач. Дым, пыль. Чёрные воронки на снегу.

Сева натыкается на тело крупного мужчины, падает. В нескольких метрах от них дымится воронка. Сева видит ноги мужчины, они в крови, штанины слиплись от крови. Сева тащит раненого в воронку, чтобы укрыться. Мужчина тяжёлый, Сева с трудом справляется. Очутившись на дне воронки, Сева решительно снимает с себя рубаху, рвёт её на полосы и начинает перевязывать ноги раненому, чтобы остановить кровь». После этого он выбирается из воронки и кричит: «Врача! Нужен доктор!» Бежит вдоль поезда. Его отец появляется внезапно и сбивает его с ног: «Ложись!»

Сева: «Папа, там раненый, ноги перебиты, много крови. Нужен врач».

Отец: «Где?»

Сева указывает рукой: «Там. Я его спрятал в воронке… от бомбы».

Отец: «Давай туда. Я сейчас буду».

Сева возвращается в воронку, падает рядом с раненым: «Товарищ, потерпите, пожалуйста».

Немецкие самолёты улетели.

Появляется отец и доктор с сумкой.

Разбежавшиеся люди медленно возвращаются к вагонам. Сева помогает кому-то встать в земли. Смотрит вокруг. Возле колёс поезда сидит женщина и молча трясёт кулаком в небо.

Декабрь 1941. Ржев.

201-й артиллерийский полк. Пожилые рабочие в телогрейках чинят испорченные орудия. Владимир Бобров бинтует кисть руки. Мимо проходит медсестра: «Помочь?»

Бобров: «Нет, царапина. Прикручивал и защемил. Ерунда».

Рядом взрываются снаряды.

«К бою!»

Владимир Бобров: «Ну, что отцы, пора за дело. Дадим фрицам по зубам!»

Недалеко от их линии появляются немецкие пехотинцы, стреляют из автоматов. Владимир падает, раненый в ногу.

Бобров: «Пулемёт! Где пулемёт? Огонь!»

Солдат подтаскивает пулемёт и падает с простреленной головой. Владимир подползает к пулемёту и начинает стрелять: «Нет, гады, нет, не прорвётесь!»

В нескольких шагах от него возникает фигура врага. Автомат бьёт очередью…

1941. Омск. Падает мокрый снег с дождём, старое здание без крыши. Рабочие ввозят заводские станки. Другие натягивают палатки для временного укрытия. Дымит полевая кухня. Лязгают тракторы, гудят грузовики. Всё это в грозном, мелькающем свете прожекторов.

Интервью. Михаил Бобров: «Работали по четырнадцать часов в сутки. Не понимаю, как люди выдерживали. А дети? Ведь очень много детей трудилось на заводе, даже маленькие, десятилетние».

Заводской цех. Какой-то мальчик стоит на ящике возле станка, работает.

Где-то в углу спят на земляном полу рабочие другой смены.

Интервью. Всеволод Бобров: «Не было смысла ездить домой. Сил не было на дорогу туда-обратно. Ночевали прямо на полу… хорошо, если солома была. Два-три часа тревожного сна, и опять на ногах… Я был сборщик-механик в цехе, где собирались артиллерийские прицелы… (вдруг широко улыбается) Кто-то однажды предложил сыграть в футбол. Все согласились, выбежали в перерыве во двор и… стали играть в футбол! И как-то повелось, что мяч стал способом восстановить силы. Не каждый день удавалось играть, но часто… Пятнадцать-двадцать минут в перерывах между сменами иногда отдавали спорту. Нам это было нужно, жизненно необходимо. Быть может, это было для нас важнее, чем кусок хлеба, потому что, играя в футбол и хоккей, мы заряжали друг друга жизнью…»

Интервью. Александр Никитин, журналист: «Знаете, что поразило меня в первые месяцы войны? В Москве состоялись в начале зимы два хоккейных матча. Не на стадионах, а на Чистых прудах и на льду возле Новодевичьего монастыря. Зрителей почти не было, зато репортажи об этих матчах транслировались по всесоюзному радио. В этом состоял их главный смысл – продемонстрировать всей стране, что жизнь не прекращается. Взбодрить, поднять дух… В те дни не было ничего важнее».

Омск. Заводской цех. Митинг.

Кто-то выступает перед собравшимися: «Товарищи! Наш завод намного раньше срока дал первую продукцию! Ура, товарищи!»

В ответ гремит дружное торжествующее «Ура!!!» Сева и его отец стоят в первых рядах перед трибуной и яростно аплодируют. Возле располагается маленький духовой оркестр, он играет марш.

Заводской двор. Рабочие играют в футбол.

Начальник цеха разговаривает со своим товарищем: «Правильное дело. Спорт необходим, чтобы напряжение сбросить. Душа успокаивается. Я бы с удовольствием сам гонял бы мяч, но не могу. Нога… Осколок…»

Заводской цех, шум, работают станки, летят искры, на пол падают металлические стружки.

1942. Омск. Комната Бобровых.

Сева входит в дверь. Мать испуганно смотрит на него.

Сева: «Что случилось, мама?»

Она молча протягивает ему повестку из военкомата.

Сева: «Повестка?! Наконец-то… Теперь будет настоящее дело, теперь – бить гадов. Как долго я ждал!»

Мать: «Сева, мальчик мой…»

Сева: «Мама, ну какой я мальчик, посмотри на меня. Я крепче и выносливее многих, кто сейчас на фронте. Я спортсмен».

Входит отец, сразу видит огорчённое лицо жены. Переводит взгляд не сына, на повестку в его руках: «Из военкомата?»

Сева: «Пап, ну скажи ей… Ну как же так… Ну что она плачет…»

Отец хмурится: «Война – это не в футбол, Сева. И материнское сердце… Сам должен понимать… Тебе уже двадцать, уже мужик, можно сказать… Но ты всё равно ребёнок для матери… Просто всегда помни об этом».

Коридор военкомата. Множество людей. Бобров входит в кабинет.

«Разрешите?»

«Фамилия?»

«Бобров Всеволод Михайлович».

«Подойдите к столу… Минутку… Где-то я только что видел ваше… Так, отправляетесь на фронт. Завтра выезжаете в военный лагерь. Сбор в шесть утра здесь, во дворе».

«Наконец-то! Спасибо».

Утро. Грузовые машины с новобранцами отъезжают от пункта сбора.

Капитан танковых войск Дмитрий Богинов выходит из поезда на пустынный перрон. Его левая рука висит на перевязи. Начинается дождь. Богинов смотрит на часы, оглядывается, видит двух мужчин.

«Товарищи!»

Мужчины останавливаются. Один из них Михаил Бобров, отец Севы. Они спешат укрыться от дождя на станции.

Михаил Бобров: «Богинов! Дима! Ты ли это?»

Богинов: «Михаил Андреич! Вот так встреча! Какими судьбами?»

Бобров: «Так мы тут на заводе. Нас же эвакуировали в Омск. На трамвай опоздали, вот бежим укрыться… А ты здесь как?.. Давай под навес…»

Богинов: «Прибыл за новобранцами… На фронт повезу… Твои-то парни как?»

Бобров: «От Володьки ничего не слышно с лета сорок первого. Как уехал, так и ни одной весточки. Боюсь худшего… А Севку только что призвали. Он со мной на заводе работал».

Богинов: «Футбол не забросил?»

Бобров: «Что ты! Играет как зверь. Отчаянный он. Смену у станка отстоит, а всё одно бежит мяч гонять. Всех поднимет, заведёт… Мощь в нём какая-то спортивная, небывалая… Когда с фронта вернётся, обязательно футболистом станет…»

Богинов (с нескрываемой грустью и безысходностью): «Когда вернётся…»

Новобранцы отрабатывают на мешках с песком удары штыком. Всеволод Бобров – один из новобранцев.

Дощатое строение. В дверях стоит Дмитрий Богинов и постукивает папиросой о тыльную сторону руки. Ощупывает карманы. «Лейтенант, спички есть?»

Молодой лейтенант: «Так точно, товарищ капитан» и, чиркнув спичкой, подносит огонь. Капитан Богинов жадно закуривает. Распрямляется, хочет потянуться, но боль, видимо, пронзает раненую руку. Богинов морщится.

Лейтенант: «Болит?»

Богинов: «Болит… Душа болит за этих пацанов. Ничегошеньки они ещё не умеют, а придётся им в самую мясорубку… Да и ты, лейтенант, ничего ещё не умеешь. Когда училище закончил? Месяц тому или два?»

Лейтенант (с виноватой интонацией): «Три месяца, товарищ капитан. Пороха, конечно, не нюхал, но…»

Богинов: «Понюхаешь скоро. Тошнить от этого запаха станет. И от запаха сгоревших трупов тоже. Ладно, давай списки».

Они входят в помещение. Богинов садится за стол, лейтенант кладёт рукописные списки новобранцев. Все фамилии написаны красивым каллиграфическим почерком. Богинов ведёт пальцем по фамилиям и внезапно его взгляд фокусируется.

«Всеволод Михайлович Бобров»…

Капитан сводит брови, пытаясь совместить в голове факты.

Капитан шепчет: «Севка? Неужели?»

Перед его глазами мальчик Сева Бобров лихо лупит по футбольному мячу.

«Севка!»

Капитан прикуривает новую папиросу от старой. Опускает голову на ладонь здоровой руки. Распрямляется, приняв решение.

Богинов тычет пальцем в фамилию «Бобров» и говорит сидящему рядом писарю: «Вычеркни вот этого недомерка. Вычеркни и перепиши лист».

Капитан встаёт и нервно растирает себе грудь здоровой рукой.

Колонны новобранцев уходят по дороге.

Всеволод Бобров и ещё несколько десятков молодых ребят смотрят уходящим вслед.

Лейтенант: «Так, славяне, что пялитесь? А ну бегом на плац. Строевую подготовку никто не отменял».

<1 2 3 4 >