Толчки

Оставив Тика позади, я пошел дальше. Уже приближаясь к своему дому, я, проходя мимо компании незнакомых мне парней, услышал:

– Видел мажора? – сказал один.

Они курили, стоя в кругу. В центре уже образовалась лужица из плевков.

– Ага, – ответил другой и затянулся.

Он выдохнул дым, харкнул и добавил:

– Одни котлы чего стоят.

– Да там одни котлы только чего-то и стоят, – ответил третий и вся компания засмеялась.

Я, усмехнувшись, ведь шутка и меня позабавила, пошел дальше.

Стоя у подъезда и копаясь в карманах в поиске ключей, я задумался, а почему, собственно, моя жизнь не имеет смысла? Потому что я не могу позволить себе такие часы, как Тик? Хотя нет, я подумал об этом еще до того, как прошел мимо него. Поразмыслив еще немного, я окончательно убедился в том, что забыл.

Моя мысль затерялась, как бывает всякий раз, когда суждение или ощущение возникает при определенных обстоятельствах. Стоит только этим обстоятельствам смениться и все, мысли уже как не бывало. Теперь, чтобы она вернулась, нужно вновь попасть в те же обстоятельства, а возвращаться мне не хотелось. Радуясь тому, что жизнь прекрасна, я зашел домой.

ll

День проходил совершенно обычно. Я бы даже сказал, что скучно. После того, как я сделал все уроки, я понял, что делать мне абсолютно нечего. Из досуга у меня были только телик да компьютерные игры. Но первое мне давно наскучило, а второе меня, почему-то сегодня не интересовало. Так как за окном было уже темно, я выбрал универсальный способ хорошо провести время – погулять. Гулять после захода солнца – это прекрасно. Почему-то под ночным небом человек чувствует себя свободнее. Я где-то читал, что «ночью развязывались языки и раскрывались страшные тайны». Мысль абсолютно правильная, как мне кажется.

Я натянул свою любимую белую футболку и надел на голову бейсболку с вышитыми буквами «LA». Как оказалось потом, очень не зря. Я сбежал по лестнице вниз и толкнул дверь наружу. Меня обдал поток свежего воздуха. После четырехчасового нахождения в помещении этот поток казался даром божьим. Путь мой лежал через всю «клеточку». «Клеточкой» называли наш район. Называли его так, потому что на виде с интернет-карты он был похож на тетрадный лист. Вот только клеточки эти были со стороной не в пол сантиметра, а в двести метров. Пройдя одну сторону «клеточки» и свернув за угол, я понял свою ошибку.

Я забыл дома наушники.

Впоследствии это, конечно, сослужит мне хорошую службу, но в тот момент я сильно упал духом. Идти куда-то без музыки в ушах, а тем более просто гулять казалось мне невыносимым. С мира будто сползали все краски и он становился черно-белым.

Но что поделаешь, возвращаться уже поздно, остается только идти наедине со своими мыслями. Пройдя еще несколько метров, я вспомнил, почему днем думал, что моя жизнь не имеет смысла. Но, стоило мне об этом вспомнить, как на глаза мне попался какой-то паренек. В это время на улице было пустынно, люди попадались редко. У нас не принято было просто так шататься по темным улицам без повода.

В походке этого парня было нечто нервозное, будто он хотел скорее убраться с улицы. При каждом шаге он не ступал, а будто падал на ногу, от чего волосы на голове легонько встряхивались. Мне вдруг стало интересно, чем вызвана его нервозность. Я чувствовал, что он неспроста такой дерганый.

Паренек зашел под арку. Я, идя на расстоянии где-то метров десять, прибавил шаг. Из арки вдруг послышались звуки возни и обрывки каких-то фраз. Что именно говорили, я не разобрал. Услышав это, я прямо-таки побежал к арке. Когда я оказался перед ней, мне открылась страшная картина: пятеро парней стояли вокруг одинокой фигуры, а самый рослый из них прижимал его к стене. В свете фонаря я моментально узнал в прижатом к стене парне того, за кем шел. Взглянув на его лицо, я понял, почему его нервная походка мне знакома – это был парень по имени Даня. Он учился со мной в одной школе, но был на год младше. Его за спинами этих пятерых было почти не видно.

Когда я вижу избиение или унижение кого-либо, у меня в голове возникает вопрос: а может, он сам виноват? Может, он сам спровоцировал нападающих? Но в отношении Дани я такого и помыслить не мог. В школе он был тише воды, ниже травы. Он, что называется, и мухи не обидит. Так что это все ему доставалось явно незаслуженно.

Набрав в грудь воздуха, я окликнул парней. Как только я это сделал, у меня перехватило дух.

– Эй! Что вам от него надо? – ничего лучше мне на ум не пришло.

Я почувствовал, как меня начинает трясти. Двое, из стоящих под аркой, обернулись. Когда они это сделали, мне бросилась в глаза одна деталь.

Парни стояли в свитерах одинакового фасона, но разных цветов – у кого зеленый, у кого желтый, у кого белый. Но у них было одно общее – черная нашивка на левом рукаве. На нашивке был, как мне показалось, желтый компас. А на головах были абсолютно одинаковые черные бейсболки с вышитыми буквами.

– Это ты нам, пацан? – спросил крайний, стоявший ближе всех ко мне, нарочито насмешливо.

Я уже пожалел о том, что вообще пошел за Даней. Судя по нашивке, ничего хорошего мне этот разговор не сулил. В лучшем случае – несколько переломов, в худшем – первая группа инвалидности. Но отступать было уже поздно.

– Да, вам! – сказал я максимально воинственно.

Я подумал, что если сделать грозный вид, то это их напугает.

– Какого хрена вы накинулись на беззащитного мальчика?

Сейчас на меня смотрели уже все. Один все еще прижимал Даню к стене, но головы обоих были повернуты в мою сторону. Лицо Дани было испуганным, а лицо того, кто его держал, выражало насмешливый интерес. Так смотрят на детей, которые говорят что-то не по возрасту умное.

– Он нам денег должен! – сказал державший Даню, не меняя выражения лица.

– Тихо, – сказал тот, который ответил мне в первый раз. – Ну и как же ты собираешься помешать нам?

Я замялся. Этим вопросом я и сам задавался: что я могу противопоставить пяти парням, которые наверняка где-нибудь занимаются? Я, конечно, ходил в секцию каратэ, но это было семь лет назад и на протяжении, всего лишь, полутора лет, пока не начались спарринги. Молчание продолжалось несколько секунд. Все пятеро прожигали меня глазами. «Они на тебя как на обед смотрят», – вспомнилась мне фраза из одного фильма. Тот, что задал мне вопрос, медленно оглядел меня с ног до головы. Его взгляд остановился на моей бейсболке. Парни носили их козырьками назад, а я надел козырьком вперед и надпись спереди была видна. В его глазах вдруг появилось уважение, а улыбка стала блекнуть. Он посмотрел на меня.

– Мы тебя не тронем, – сказал он и, подождав секунду, добавил: – Сегодня.

Все недоуменно воззрились на него. Он обернулся и, вполголоса, что-то им сказал. На их лицах вдруг выразилось понимание. Они с уважением посмотрели на меня и мою кепку. А я, в свою очередь, из интереса посмотрел на головной убор своего спасителя. Так как он стоял ко мне спиной, мне открылась надпись на его кепке. Там были те же буквы «LA», что и на моей. Вот только на моей они были черные на белом, а у него белые на черном. Двое отвернулись от меня, и я увидел, что на их черных кепках были те же буквы. «Свитер с нашивкой и черная бейсболка – это у них униформа такая?», – подумал я.

А тем временем парень, державший Даню, отпустил его и, грубыми движениями, поправил сбившуюся на нем одежду.

– Радуйся, – сказал он. – За тебя важные люди заступились.

Вымолвив это, он отвернулся от мальчика и пошел прочь. За ним последовали и остальные. Я смотрел на их удаляющиеся фигуры, а в голове у меня все крутились слова того парня: «За тебя важные люди заступились». Я, оказывается, «важный человек» теперь. Но что бы это могло значить? Неужели для того, чтобы относиться к «важным людям» нужно всего лишь надевать кепку с эмблемой Лос-Анджелеса?

Я посмотрел на Даню. Он стоял с совершенно ошеломленным лицом и глазел на меня, будто впервые видел.

– Ты им правда денег должен? – только и спросил я.

Он рассеянно кивнул и скрылся так неуловимо, что я едва успел это заметить. Я выдохнул. На негнущихся ногах подошел к стене и от перенапряжения сполз по ней вниз.

lll

Как я тогда дошел домой – не помню. Видимо, это казалось моему сознанию не столь важным, нежели то, что было перед этим. Ну, а следующий день начался совершенно обычно – мой сладкий сон прервал звон будильника, возвещавшего «доброе утро». Я, как и всегда, поднялся, позавтракал и отправился на занятия. День обещал быть ничем не примечательным. Все тот же асфальт под ногами. Все те же серые пятиэтажки, хотя я давно подметил, что они не серые. Вопреки общепринятому мнению, они зеленоватые. Да и вообще сегодня все было удручающим. Даже небо, на котором еще вечером не было ни единого облачка, сейчас полностью за ними скрылось. Облака были не дождевые, но один взгляд на них убивал хорошее настроение. Наш район считали криминогенным, уж не знаю почему. Но если кто-то посторонний и заходил на нашу территорию, то только по причине крайней необходимости. Моя школа стояла между «клеткой» и историческим центром города. Обычно, как нам рассказывал наш историк, небольшие города, как и деревни, формировались вокруг храма, монастыря или любого другого здания, связанного с религией. У нас же было иначе. Церквей в городе не было никогда. Да и религия у нас не была лейт-мотивом жизни. Вера в Хеймсфальске не прижилась. И вот по какой причине:

«По легенде староста деревни рыбаков, которой когда-то был наш город, был в ссоре с одним попом. По одной версии этой легенды говорилось, что они не поделили девушку, в другой – что землю. Но все версии сходятся в том, что ненавидели они друг друга лютой ненавистью. И, так как любое упоминание о вере и боге напоминало старосте о том попе и их ссоре, он запретил всем рыбакам молиться. Но, когда староста был уже дряхлым стариком, выросшие дети рыбаков, думая, что он ничего им не сделает, решили-таки построить в деревне церквушку. Прознав об этом, староста обозлился на этих ребят. Но он, будучи человеком расчетливым и терпеливым, решил не рубить с плеча и дождаться подходящего момента. Он спокойно смотрел, как возводится церковь. День за днем он тихо смотрел на то, как трудятся эти люди над своим детищем. И вот, настал тот день, когда осталось только поставить купол. Сам остов церкви не был вершиной архитектурного искусства, но, как думали жители: «С золотым куполом все красиво». Пожертвования на этот купол собирали со всей деревни. Когда за пожертвованием пришли к старосте, он сказал: «Мою долю вам бог подаст». В итоге заказали купол у самого лучшего мастера в Золгороде. Когда всей деревне было объявлено, что купол будет готов через месяц, староста понял, что это его звездный час. Дождавшись темноты, он пошел к церкви. Той ночью шел дождь, но в тот момент, когда староста подошел к церкви, дождь прекратился. Староста зажег огнивом факел, который нес под подолом плаща, чтобы не замочить, и бросил его внутрь недостроенной церкви. По легенде, кто-то забыл внутри солому. Эта солома моментально запылала, а за ней, подобно спичке, вспыхнула вся церковь. На пожар сбежалась вся деревня. Они увидели старосту, стоящему во весь рост, отбросившему от себя клюку, на которую он обычно опирался и вещавшего:

– Каждый, кто посмеет возвести на этой земле «божий дом» будет проклят мною, как и весь его род до седьмого колена!»

С тех пор у нас в городе люди воспринимают веру сдержанно. А вместо церквей и монастырей у нас памятник рыбаку и Хеймсфальский гостиный двор.

Передо мной прошла ватага парней. Следовали они за одним пацаном, который был одет в черную футболку, черные шорты и белые кроссовки. Они шли, совершенно не обращая на меня внимания. А я наоборот, глаз не мог от них оторвать. В их внешнем виде и подчеркнутой самоуверенности была какая-то притягательность. Мне невольно захотелось пойти за ними, захотелось стать таким же «крутым», как и эти парни. Вглядевшись в их лица, я понял, что это наша футбольная команда. По именам я не знал никого, кроме одного парня. Он был ниже остальных и единственный, кто носил на голове капюшон. Его звали Виталик Назаров-Родионов, по прозвищу «Пеле». Это был единственный игрок команды, которому было меньше пятнадцати. Виталику недавно стукнуло девять, но это не мешало ему творить с мячом страшные вещи. Он показал себя еще в первой игре за команду. В силу возраста его удар был несравним с ударом остальных, но обходил соперников Виталик на раз-два. Некоторые из тех, кто смотрел матчи настоящего Пеле, говорили, что Виталик на поле «танцует копоэйру».

За исключение Виталика, чья слава гремела на весь город, по именам я не знал никого, но регулярно видел их на вывесках. У нас в школе была целая доска, на которую вешали объявления или школьную стенгазету. И фотографии этих ребят на фоне футбольного поля с надписью: «Ими гордится наш город» появлялись там регулярно. Ученикам школы это было только на руку, ведь появлялся железный предлог, чтобы гулять допоздна, а когда родители спросят, отвечать: «Я тренируюсь, чтобы стать таким же, как наша команда». Футболисты, видимо, как и я, шли в свою школу. Но их школа находилась чуть ли не на другом конце города, что им делать здесь?

Наш город был устроен так, что три школы, которые в нем имелись, находились на одинаковом расстоянии друг от друга. Они, так сказать, охватывали одинаковую площадь. Но на практике это не работало, ведь предполагалось, что в «охватываемой» школой площади, то есть в той, внутри которой до школы можно максимально легко добраться, живут только те дети, что захотят в ней учиться. На деле же регулярно возникали случаи, когда родители хотели отдать ребенка в спортивную школу, живя, например в «клетке».

Пропустив футболистов, я пошел дальше. В школе все было как всегда. Обычный треп ни о чем перед занятиями, уроки, перемены, заполненные тем же трепом. Я и не заметил, как пролетела половина учебного дня.

Я стоял у стены, погруженный в свои мысли. В двух шагах от меня стояли мои одноклассники Женя и Костя и о чем-то разговаривали. Поначалу я не обращал внимания на их разговор, но затем прислушался:

– И кто же эта несчастная? – спросил Костя.

– Очень смешно, – притворно засмеялся Женя. – Она учится у нас в реалке. Лиза зовут.

«Реалкой» мы называем наш технический класс.

В нашей школе была реализована образовательная программа, по которой дети, переходящие в седьмой класс вправе выбрать, куда им идти – в гуманитарный класс или в технический. Эту программу ввели, когда я пошел в пятый класс, она была экспериментальной. Насколько мне известно, нигде, кроме нашей школы ее не ввели. Предполагалось, что на нас ее «опробуют». Видимо, пробы вышли неудачными. Но, так или иначе, мы до сих пор учимся по этой системе. А само название – «Реалка» придумал Женя. Он собирался стать историком и объяснил нам, что до революции обучение в школах делилось на гимназии и реальные училища. По его словам, мы, получается, гимназисты.

– Лиза значит… – задумчиво сказал Костя. – Елизавета… Хм, красивое имя.

Женя взглянул на него испепеляющим взглядом. Он всегда заводился с пол оборота.

– Ладно, ладно, остынь, уже и пошутить нельзя, – сказал Костя, улыбнувшись.

Взгляд Жени сразу смягчился. Насколько быстро он выходил из себя, настолько быстро он заходил обратно.

– Покажи хоть фотку спутницы жизни.

– Сейчас.

Он вытащил из кармана телефон, покопался в нем с секунду и продемонстрировал экран Косте. Я подошел к ним и тоже посмотрел. На нем была фотография миловидной девушки в белом свитере, за которой виднелись портреты, судя по всему каких-то видных деятелей науки.

– Элен Курагина, не иначе, – сказал Костя в притворном восхищении.

По Жене было видно, что сейчас будет драка.

– Я имею в виду внешность, а не характер.

Во взгляде Жени появился интерес.

– Скажу тебе честно – если смотреть на твое и ее лицо, это как сравнивать гусеницу с бабочкой. У нее одни глаза чего стоят. Так что тут тебе un petit effort будет мало, – сказал он.

Французского у нас в школе не было, Костя просто цитировал французские фразы из «Войны и мира».

– Чтобы такая как она, – он указал на телефон Жени. – Обратила внимание на такого как ты, – он указал на самого Женю. – Тебе надо…

Он задумался.

– Тебе нужно постараться не стать Безуховым.

По лицу Жени было видно, что слова Кости его задели и, в то же время, что последнюю его фразу он не понял. Но Женя взял себя в руки и сменил выражение лица на нормальное.

– Спасибо, – сказал он и отошел.

– Etait heureux d’aider, – ответил Костя.

Костя очень любил роман «Война и мир». По крайней мере, старательно делал вид, что любит. Некоторые говорили, что это единственная книга, которую он прочитал, поэтому она ему так понравилась. Костя очень любил приводить аналогии с книгой, сравнивать людей с персонажами. Не раз он говорил, что прочел все четыре тома не меньше трех раз. На мой же взгляд, чтение «Войны и мира» было максимально нудное, читать такое можно только из-под палки. Благо, когда спрашивали содержание, мне попался несложный вопрос.

Еще с неделю не происходило ровным счетом ничего интересного. Даня, что стало для меня неожиданностью, при виде меня в коридоре сразу бросался бежать. Это заставляло меня все чаще мысленно возвращаться к тому вечеру, когда я не дал его избить. Я все гадал – по какой причине он обратился за помощью именно к ним? Я прокручивал у себя в голове огромное количество сценариев, и в каждом из них просить денег у гопников было последним решением. Да и пусть даже он не нашел другого выхода, кроме как попросить денег у них – тогда почему не отдал? Он же понимал, у кого занимает, и какие последствия могут быть, если он не вернет им деньги.

Но через неделю я получил ответ на свой вопрос.

lV

Произошло это перед уроком английского.

Я сидел за партой и повторял монолог, заданный на сегодня. Но от мысленного повествования о вреде курения меня оторвал голос Саши Изотова. Это был один из моих одноклассников, внешний вид которых как бы говорил: «Мне можно поручить что угодно, я все выполню, и не буду задавать лишних вопросов». Так и в этот раз. Я посмотрел на него. Он протягивал мне листок бумаги. Я взял его. Это был одинарный тетрадный лист, вырванный, судя по всему, второпях, потому что край листа был неровным, а вместо левого угла была дуга. На листке корявым почерком были выведены два предложения: «Завтра футбол в три часа. Приходи, пожалуйста».

Я моментально понял, кто это написал.

– Ты знаешь, где наша команда будет играть завтра? – обратился я к Саше, все еще глядя на письмо.

– Не знаю, – замялся он. – Наверно у сто восьмой.

Он уже было начал отходить как, вспомнив что-то, вновь обратился ко мне:

– Слушай, ты мою собаку не видел, случаем?

Вопрос загнал меня в тупик. Где я мог видеть его собаку? Я помотал головой, все еще глядя на листок.

– А жаль, – ответил он. – Сбежала сегодня утром. Я с ней гулял, а она взяла и убежала.

Остаток школьного дня я провел, думая об этой записке. У меня из головы не шли слова: «Приходи, пожалуйста». Судя по тому, что произошло неделю назад, его опасения были небезосновательны. Но я не был уверен, что если те парни, которые зажали его тогда в арке, вновь до него доберутся, я смогу что-то сделать. В прошлый раз мне просто повезло, в этот раз такого везения мне не дождаться.

После школы я хотел, как всегда, направиться домой. Но моим планам помешало неожиданное обстоятельство. Обстоятельство это являло собой ковыляющего по улице юношу лет двадцати пяти. Я узнал в нем Никиту Думского, работающего санитаром в городской больнице. Такая была у нас в городе всего одна. Моя мама как-то поскользнулась зимой, сломала себе руку и ее увезли в эту больницу. И первым, кого я встретил в коридоре, был «Думский Никита», если верить его бэйджику. Тогда у него были лаком поставленные волосы на голове и подстриженная борода. Но сейчас Никита был совсем на себя не похож: заросший, видимо, не брившийся с месяц, он ковылял на одной ноге, подволакивая вторую и затравленно озираясь. В руке он нес черный полиэтиленовый пакет. Санитар проковылял мимо меня и, неожиданно посмотрел прямо мне в глаза. Меня как холодной водой окатили. Я отшатнулся. В этом взгляде было безумие, смешанное со страхом и с чем-то еще. Осознав, с чем именно, у меня выступил холодный пот. Это была ненависть.

Я стоял и, не отрываясь, смотрел в спину удаляющемуся санитару. Я просто не мог оторвать от него взгляд. Мне вдруг стало интересно, а куда он, собственно, идет? Я ощутил эмоциональный подъем, какой бывает, когда тебе предстоит что-то опасное, но вместе с тем чертовски интересное. Я подождал, когда Никита отойдет подальше и, неспешно, направился за ним. Мне не хотелось привлекать к себе его внимание, потому что, судя по его взгляду, он был пострашнее тех парней, что напали на Даню. Но не пойти за ним я просто не мог. Меня как будто привязал к нему невидимый канат, разорвать который, я был не в силах.

Все также медленно я продолжал преследовать обезумевшего санитара.

Нужно признать, что район для похода он выбрал превосходно. В отличие от утра, сейчас ярко светило солнце. И в данный момент объект моего наблюдения шел в тени дома номер шестнадцать, вдоль парадных. Это был первый дом, стоящий за «клеточкой». В нем, преимущественно жили те, кто работал на рыбном комбинате. И сейчас все жильцы этого дома были на этом самом комбинате, либо спали, взяв себе отгул. А на другой стороне улицы стояло строение, обращенное к нам солнечной стороной. А, живя на солнечной стороне, дневной вид из окна особого удовольствия не доставляет. А посему, вероятность того, что его кто-то увидит, была минимальной.

В тот момент, меня уже перестало интересовать, куда он идет, меня не волновало, почему он хромает. Меня занимал лишь один вопрос: «Что у него в пакете?». Вспоминая его безумный взгляд и налитые кровью глаза, мое воображение выдавало все более и более ужасные картинки – отрубленные части тела, забрызганные кровью орудия преступления, использованные шприцы и так далее. В какой-то момент я поймал себя на мысли, что еще одна порция таких «картинок» и я сам стану как этот Никита. А он, тем временем, уже подходил к пределу городской черты. Насколько мне было известно, дальше был только пустырь, да небольшой лесок. Вспомнив о леске, мое воображение вновь принялось за работу: в лесу закопан труп или Никита идет туда, чтобы повеситься сам, а может у них там вообще целый притон… Я усилием воли отогнал от себя эти мысли. «Если бы кто-нибудь узнал, о чем я думаю, то точно решил, что я чокнутый», – подумал я и улыбнулся. Настроение мое стало чуть лучше. Никита подошел к дороге, окаймляющей город. Впереди виднелся тот самый пустырь да лес. Санитар посмотрел сначала влево, потом вправо. Выждав секунду, пошел вперед.

Перейдя дорогу, он перелез через заграждающий барьер и исчез. Поняв, что это мой шанс, я побежал вперед. У дороги я огляделся – машин не было. Я буквально перелетел через нее.

За дорогой был пологий спуск. Я сразу углядел внизу Никиту, идущего по направлению к бетонной постройке. Конструкция, к которой он направлялся, скорее всего, была фундаментом для какого-то будущего здания, которое так и не достроили. Этот фундамент имел очень странный вид. Он представлял собой вросшие в землю блоки, расставленные там и сям. Блоки же, к которым направлялся Никита стояли вертикально, а еще один лежал на них горизонтально. Либо идею с постройкой дома забросили в самом начале, либо эти блоки просто побросали друг на друга. Других объяснений такому странному их расположению у меня не было. Я не мог себе представить, как можно было использовать данное строение на практике. Но, как бы там ни было, это место пригодилось минимум одному человеку. Но для чего?

Я сбежал по склону вниз.

В это время беглый санитар уже вошел под «крышу» бетонного блока. Я аккуратно, на цыпочках, подошел к ближайшему блоку. У меня начали трястись коленки. Я не мог себя заставить заглянуть за угол. Мне было страшно от того, что я могу там обнаружить. Изнутри послышался шорох полиэтилена. По моей спине пробежал холодок. Взяв волю в кулак, я выглянул из-за угла.

В пакете не оказалось отрубленной головы или окровавленного ножа. Там был обычный бинт, несколько упаковок каких-то таблеток и еще всякий ассортимент аптеки. Не успел я задаться вопросом, зачем ему все это, как он взял бинт, салфетки и какую-то баночку, сел на землю боком ко мне, задрал правую штанину…

Меня чуть не вырвало. На его залитой кровью правой икре была рваная рана. Было ощущение, будто эту икру жевали. Он отмотал бинт, зубами оторвал его, засунул себе в рот и крепко сжал зубами. Затем санитар взял баночку, открутил крышку и стал потихоньку выливать содержимое на рану. Истошный крик вырвался из его глотки сквозь сжатые зубы. У меня по коже побежали мурашки, я схватился за угол так, что костяшки пальцев побелели. Но я не мог отвести глаз от этого человека. Он, закрыв от боли глаза, потянулся к упаковке с салфетками. Взяв одну, вытер кровь с ноги. До меня вдруг дошло, что именно с самого начала казалось мне странным. Еще до того, как заглянуть за угол, я учуял запах. Это был отвратительный запах гнили. Пока я следил за действиями санитара, запах не так сильно чувствовался, но сейчас, когда я отвлекся, он ударил мне в нос с новой силой.