Псалом отрешённого

Он строгий приют в тени древа обрёл,

Лик обрёл ясный.

И пламенем кротким благословил его сердце Господь:

О, Человек!

Однажды под вечер он в город забрел ступая чуть слышно;

На устах его было чаянье смутное:

Всадником стану.

Внимали же звери ему и кусты,

Убелённых людей очаги и в сумерках сад

И по пятам его крался Убийца.

Чудесна весна и лето и осень чудесна

Для Праведника, бестревожно ступая

Он в сумрачных кельях спящих нашёл.

И в ночи со своею звездой одинокий остался;

Увидел он снег пеленающий голые ветви

И в полумраке придела – промельк Убийцы.

В серебряном нимбе глава Нерожденного долу упала.

НАПОЁННОЕ ДУХОМ СВИДАНИЕ

К сестре

An die Schwester

Где пройдёшь ты, там осенний вечер,

В кущах голубая лань поёт,

Пруд совсем один под вечер.

Тихо стайка птиц поёт,

Над очами грустны своды.

Смех твой тоненько поёт.

Обратил Бог веки в своды.

Пятницы Страстной дитя -

                    льнут все звёзды по ночам

К твоему челу под своды.

К Иоанне

An Johanna14

Часто мне чудится поступь твоя

Звонкая по закоулкам.

В маленьком буром саду

Синева твоей тени.

В предрассветной беседке притихнув

Я за бутылкой вина засиделся.

Капля крови стекая

С твоего упала виска

В напоённый песней бокал

Нескончаем час опечаленный.

Ветер от самых созвездий

Снежно пронзает листья.

Тягостна всякая смерть,

Ночь, человек побледневший.

Губы твои пурпуровые -

Обиталище раны во мне.

Словно сошёл я с зелёных

Хвойных холмов и сказаний

Нашего края родного,

Позабытого нами давно -

Кто мы? Синие плачи

Родника в глуби мшистого леса,

Там где утайно фиалки

Благоухают весной.

Солнечный мир деревенский

В бытность свою охранял

Детство нашего рода,

А теперь его ждёт лишь Закат -

Холм, убелённые внуки

Грезятся ужасы нам

Нашей полуночной крови

Призраки в граде из камня.

Сумерки напоённые духом

Geistliche Dämmerung

(2-я редакция)

На опушке лесной осторожно

Темная лань проступает навстречу;

Чутко ветер вечерний замирает на всхолмье,

Плач дрозда умолкает,

И осенние нежные флейты

Не слышны в камышах.

На облаке чёрном

Ты плывёшь одурманенный маком

По озёрам ночным,

По звёздному небу.

Неумолчно поёт лунный голос сестры

Сквозь ночь напоённую духом.

Лето

Sommer

Плач кукушки в лесу

Смолкает к вечерне.

Колос клонится ниже,

И алый мак.

Гроза над холмом

Надвигается черная.

Древний напев сверчка

В полях замирает.

Ни единым листком

Не шелохнется каштан.

На спиральной лестнице

Шуршит твоё платье.

Теплится тихо свеча

Во мраке затвора;

Рука серебристая

Её погасила;

Ночь: ни ветра, ни звёзд.

Вечерняя песнь

Abendlied

В час вечерний, когда мы по сумрачным тропам блуждаем,

Нам являются бледные наши обличия.

Если чувствуем жажду,

Мы белую влагу пруда испиваем,

Сладковатость детства печального.

Покойные мы под кустом бузины почиваем,

Чаек седых созерцая.

Вешние тучи над градом подъемлются мрачным,

Что молчанье хранит о монахах времен благородных.

Чуть я коснулся запястий твоих истонченных,

В изумлении ты распахнула глаза свои кроткие,

Как давно это было.

И всё же когда благозвучие тёмное хватает за душу,

Ты являешься сияюще Белая

                    в осеннем пейзаже возлюбленного.

«Кротко ночь голубая отверзлась…»

«Die blaue Nacht ist sanft…»

Кротко ночь голубая отверзлась над нашими лбами.

Чутко соприкоснулись наши истлевшие руки

Невеста сладчайшая!

Наши лики бледными стали, лунные жемчуга

Слились воедино в зелёной постели пруда.

Окаменев мы созерцаем наши созвездия.

О тот кто страдал! Виновные бродят в саду

В диких объятиях тени,

Так что древо и зверь в могучем на них обрушились гневе.

Гармония нежная, когда мы в волнах хрустальных

Сквозь тихую ночь проплываем

Розовый ангел из погребенья влюблённых ступает.

«О, пристанище в сумерках…»

«O das Wohnen in der Stille…»

О, пристанище в сумерках тихого сада,

Где очи сестры изумленно и смутно распахнуты в брате,

Пурпур истерзанных губ

В вечерней прохладе истаивает.

Час разбивающий сердце.

Сентябрь даровал золотистые груши. Ладана сладость

И георгины горят у старинной ограды,

Поведай! где же мы пребывали,

                    когда на чёрном суденышке мимо

В повечерие мы проплывали,

В вышине нас журавль провожал. Окоченевшие руки

С чернотой переплетались в объятьях,

                    и струилась кровь нутряная.

И влагой овеивала наши виски синева. Бедное чадо.

Из очей умудренных проступает глубинно-задумчиво

                   род омраченный

«Так чутко звенят…»

«So leisen läuten…»

Так чутко звенят

К повечерью лазурные тени

У стены убеленной.

Тихо осенний склоняется год.

Час тоски бесконечной,

Словно я погиб за тебя.

Снежным ветром со звёзд

Веет сквозь твои волосы.

Тёмные песни во мне

Губы твои воспевают пурпурные,

Нашего детства кущи умолкнувшие,

Позабытые сказы;

Словно кроткая лань обитал я

В хрустальной волне

Родниковой прохлады

А вокруг благоухали фиалки.

ПОМРАЧЕНЬЕ И СОН

Зимняя ночь

Winternacht

Выпал снег. После полуночи опьяненный пурпурным вином ты покидаешь удел человека, красное пламя его очага. О темнота!

Чёрен мороз. Земля затвердевшая, привкус горечи в воздухе. Сходятся звёзды твои в зловещие знаки.

Окаменелой поступью ты дорожную насыпь вминаешь, с глазами округлыми, словно солдат, что штурмует чёрный окоп. Avanti!

Горький снег и луна!

Красный волк, которого ангел душит. Ноги твои шагая трещат словно лёд голубой и улыбка в которой сполна гордыни и горя в камень твой лик обращает и перед сладостной жаждой мороза бледнеет чело;

а порою оно поникает безмолвное над сновидением Стража, который в древесной лачуге своей долу припал.

Стужа и дымка. Белое рубище звёздное обжигает твои утомленные плечи и сердце твоё металлическое стервятники Господа рвут.

О этот холм каменистый. Забвенно и тихо плоть охладелая в снег серебристый растапливается.

Сон исчернённый. Слух подолгу внимает звёздным тропам во льдах.

К пробужденью звон колокольный раздался в деревне. Из восточных ворот в серебре проступил розовеющий день.

Помраченье и сон (фрагмент)

Traum und Umnachtung

В час вечерний превратился в старца отец; в потемневших комнатах лик матери окаменел и тяжесть проклятия обреченного рода пала на Отрока. Временами он вспоминал своё детство, наполненное болезнями, мраком и ужасом, потаенными играми в звёздном саду, а порою и то как в дворе в полумраке он вскармливал крыс. Из голубого зеркала проступал истонченный облик сестры и он замертво падал во тьму. По ночам его рот раскрывался подобно красному плоду и звезды сверкали над его онемелой тоской. Грёзы из снов его населяли старинный дом предков. По вечерам он любил побродить среди запустенья кладбищенского, или в полумраке мертвецкой с интересом рассматривать трупы, зеленые пятна истленья на их чудесных руках. У монастырских ворот он попросил кусок хлеба; тень вороного коня выпрыгнула из темноты и до смерти его перепугала. Когда он слег в прохладу постели, его переполняли несказанные слёзы. Но не нашлось никого, кто на чело его возложил бы свою руку. Когда наступала осень, он плыл, Ясновидящий, по бурым лугам. О, часы первобытного восхищения, вечера у зеленой реки, охотничьи зовы. О, душа, что нежно воспела песнь камыша пожелтевшего; огненность кротости. В тишине и подолгу созвездия он созерцал в глазах лягушонка, дрожащими руками нащупывал прохладу древних камней и заклиная нашептывал священные сказы голубого источника. О, серебристые рыбы и плоды, что с ветвей искалеченных пали. Аккорд его собственной поступи отдавался в нём гордостью и недоверием к роду людскому. По дороге домой ему повстречался покинутый замок. Боги низвергнутые стояли в саду, погруженные печально в закат. Но было ему озаренье: здесь я провёл позабытые годы. Органный хорал переполнял его содроганьем Господним. Но он проживал свои дни в потёмках пещеры, лгал и крал и скрывался, огненный волк, перед белым лицом материнским. О, в тот час, когда в звёздном саду он опрокинулся с каменным ртом, тень убийцы восстала над ним. С пурпурным челом он в трясину болота вошел и Божий гнев бичевал его по плечам металлическим; о, эти берёзы под натиском бури, тёмная тварь, что путь его омраченный обошла стороной. Ненависть поедала огнём его сердце, сладострастие, когда в зеленеющем летнем саду обезмолвленное дитя он насиловал, в лучистом сеянье которого он свой лик окутанный мраком узнал. О горе, тем вечером у окна, когда из пурпурных цветов, мощи седеющие, смерть проступила. О, эти башни и колокола; каменным градом на него тени ночи низвергнулись.

Откровение и закат (фрагмент)

Offenbarung und Untergang

Неизъяснимы ночные пути человека. Когда я шатаясь лунатиком вдоль каменных келий бродил, и в каждой из них горела лампадка покойная, медный подсвечник, и когда коченея от холода упадал я на ложе, у моего изголовья вновь восставал чёрный призрак Пришелицы и лик свой скрывал я в ладонях медлительных. И расцветал у окна гиацинт синим цветом и древний псалом воздвигался на пурпурных устах Воздыхающего, из под век его слёзы катились хрустальные горечь мира оплакивая. В этот час пребывал я в смертном покое отца моего белым сыном. В голубых содроганьях с холма сквозил ночной ветер, тёмный плач материнский, затихающий неумолимо, и в сердце своём созерцал я чернеющий ад; минута затишья мерцающего. Из под известки стены тихо лик несказанный являлся – умирающий отрок – красота уходящего рода на пути к истокам своим. Белой лунностью каменный хлад овевал висок пробужденный, на ступенях разрушенных поступь теней затихала, розовый хоровод среди сада.

Неразговорчивый я засиделся в трактире заброшенном под прокопчёнными брёвнами и одиноко мне было с вином; труп лучезарный склонённый над очертанием Тёмного и у ног моих мёртвый ягненок возлег. Из меркнущей сини проступил бледный образ сестры и кровью сочась уста её молвили: Вонзайся терние чёрное. Ах звенят до сих пор мои руки серебряные первобытной грозой. Кровь струись из под стоп моих лунных, расцветая на тропах ночных, по которым крыса с писком снуёт. Под сводом бровей моих вспыхните звезды; и чутко сердце звенит среди ночи. В обитель ворвалась красная тень с мечом полыхающим, обратилась в бегство со снежным челом. О горчайшая смерть.

И тёмный глас изошел из меня: в чащобе ночной я шею сломал своему вороному коню, когда из пурпурных очей его безумие вырвалось; на меня тени вязов обрушились, синий хохот ключа и чёрный холод ночной, когда снежную лань я дикий охотник вспугнул; омертвев лик мой в каменный ад погрузился.

И капля крови мерцая упала в вино Одинокого; и когда я испил от него, горше мака оно оказалось; и чернеющим облаком заволокло мою голову, проклятых ангелов слёзы хрустальные; и тихая кровь из серебряной раны сестры заструилась и на меня огненный ливень обрушился.

Метаморфозы зла (фрагмент)

Verwandlung des Bösen

(2-я редакция)

Что тебя побуждает так тихо стоять на провалившейся лестнице, в обители предков твоих? Свинцовая чернота. Что подъемлешь рукой серебристой к очам; и опускаются веки, словно хмельные от мака? Но и сквозь стену из камня ты созерцаешь звёздное небо, Млечный путь, Сатурн созерцаешь; красный. Обнаженное дерево в исступлении бьётся о стену из камня. Ты на ступенях разрушенных: древо, созвездие, камень! Ты, зверь голубой, что затихая трепещет; ты, бледный священник, что его умерщвленного на чёрный алтарь возлагает. О эта улыбка во мраке твоя, печальная и зловещая, от которой Чадо бледнеет во сне. От ладони твоей полыхнуло красным огнём и сгорел в нём ночной мотылек. О светоносная флейта; о смертоносная флейта. Что же тебя побудило так тихо стоять на провалившейся лестнице, в обители предков твоих? Хрустальным перстом ангел внизу во врата постучался.

В ЛЕДЯНЫХ ВОЛНАХ ВЕЧНОСТИ

На Востоке

Im Osten

Неистов зимней бури орган

Такова и тёмная ярость народов,

Битвы пурпурный прибой

Звёзд обезлиственных.

Бровью разбитой, рукой в серебре

Ночь привечает солдат умирающих.

Под сенью тенистой осеннего ясеня

Убиенные души вздыхают.

Пустошь терниями град опоясывает.

С окровавленной лестницы месяц гонит

Жён перепуганных.

Во врата дикие волки ворвалась.

Плач

Klage

Сон и смерть, орлы мрака,

Всю ночь ворожили над этой главой,

Чтобы лик золотой человека

В ледяных волнах вечности

Канул. На ужасающих рифах

Захлебнулась пурпурная плоть

И голос смутный стонет

Над водами.

О сестра рвущей душу тоски

Смотри трепещущий тонет челнок

Под звездами,

Перед ликом безмолвной ночи.

Гродек

Grodek15

(2-я редакция)

По вечерам гудят леса среди осени

От убийственных залпов орудий , золотые равнины

И озёра лазурные, над которыми солнце

Мрачно заходит; ночь принимает в объятия

Умирающих воинов, дикие стоны

Разорванных уст.

Но в долине над нивами тихо сгущается

Красная туча, в которой разгневанный Бог обитает,

Наливается пролитой кровью, лунной прохладой.

Все пути приводят к истлению черному.

Под золотою ветвью созвездий и ночи

Колыхается призрак сестры в обезмолвленной роще,

Чтобы приветить души героев, кровоточащие головы;

И темные флейты осенние тихо поют в камышах.

О самая гордая скорбь! о вы алтари из бронзы

Сегодня боль всемогущая воспламеняет факел горящего духа,

Нерожденные внуки.

Примечания

1

Судьбоносной вехой на пути признания литературного наследия Тракля стало академическое издание его произведений в двух томах «Georg Тrakl: Dichtungen und Briefe» (Salzburg: Otto Muller), выпущенное под редакцией Вальтера Килли (Walther Killy) и Ганса Шкленара (Hans Szclenar) в 1969 году в Австрии.

2

О чём свидетельствовало предварительное заключение армейских врачей военного госпиталя г. Кракова.

3

Переписка между Георгом и Гретой, которая могла бы «поставить точку» в этом вопросе, исчезла при загадочных обстоятельствах.

4

Близкий друг Тракля, его издатель и меценат Людвиг фон Фикер считал, что Тракль стал жертвой принудительного психиатрического лечения, которое неизбежно усугубило его психическое расстройство.

5

Гродек – местечко в Галиции, где во время Первой мировой войны в октябре 1914 г. произошло крупное сражение между русской и австрийской армиями. Тракль был мобилизован в качестве военного фармацевта и оказался на смертоносных полях этого сражения: в результате царящей неразберихи он был вынужден в одиночку – ввиду нехватки полевых хирургов – в течение двух суток заботиться о почти сотне тяжело раненых, которых сносили страдать и умирать в обычный амбар. На одном из привалов во время отступления австрийских войск Тракль предпринял неудачную попытку застрелиться,

6

Эта цитата из доклада Мартина Хайдеггера «Время и бытие» дана в переводе В.Бибихина.

7

«Мелодические подъёмы и спады» – это то, что словам поэта Райнера Мария Рильке, поразило его в первую очередь, когда он познакомился со стихами Тракля.

8

Выпускается издательством «У Никитских ворот» и МГО СП России.

9

De profundis (лат.) – «Из глубины…» (имеется в виду «скорби, отчаянья») – начало 130-го Псалма.

10

Святой Себастьян – раннехристианский мученик.

11

Гелиан – мистический персонаж в поэзии Тракля; происхождение этого имени неизвестно, возможно, оно ассоциативно связано с именем «бедного Лелиана» Поля Верлена и с именем Фридриха Гельдерлина.

12

Элис – загадочный мифологизированный юноша, историческим прототипом которого послужил шведский горный рабочий Элис Фрёборн, который жил в 17-ом веке и погиб при обрушении горных пород. Через нескольких десятилетий тело Фрёборна было обнаружено в шахте без признаков разложения.

13

Каспар Хаузер (1812?-1833) – загадочный юноша, возможно, знатного происхождения, который неожиданно появивился в 1828 г. в Нюрнберге и вызвавший в городе переполох. До своего появления его принудительно содержали в изоляции от людей. Он был одет в крестьянскую одежду и мог членораздельно произнести только несколько заученных фраз: «Хочу стать всадником, как мой отец» или «Лошадь! Лошадь!». В декабре 1833 г. неизвестные лица заманили несчастного юношу в парк с обещанием раскрыть тайну его происхождения, где ему нанесли смертельный удар ножом в грудь.

14

Иоанна – вероятно, одно из имён героини- двойника в лирике Тракля.

15

См. ссылку №5.