Госпожа отеля «Ритц»

– Бланш! Что ты делаешь?

– Твоя любовница? У тебя есть любовница? Будь ты проклят, Клод! Мы лежим в постели, мы только что трахнулись – и ты заявляешь, что у тебя есть другая женщина?!

– Тссс! Бланш, говори тише.

– Не буду!!

– Бланш, успокойся. Я не стану ничего обсуждать, пока ты не возьмешь себя в руки.

– Возьму себя в руки? – но она понизила голос.

– Да. Давай садись. – Клод устроился на кровати и с очаровательной улыбкой показал на место рядом с собой; она сердито посмотрела на него, спрыгнула с кровати и села на маленький стул у окна. Точнее, присела на самый край, похожая на птицу – дикую, экзотическую птицу, готовую взлететь.

– Во-первых, я твой муж. Я уважаю тебя.

– Как ты можешь так говорить, если завел какую-то дешевку на стороне?

– Дешевку? Я не понимаю этого слова.

– Шлюху.

– Любовницу, а не шлюху. Если бы я хотел шлюху, я бы ее купил. Но зачем платить за то, что можно получить бесплатно? Я не могу так опозориться.

Она открыла рот и покачала головой:

– Что ты хочешь сказать?

– Любовница – это не шлюха, Бланш. Вы, американцы, используете эти слова как синонимы, но это неверно.

– Да заткнись ты! Не смей читать мне нотации! Ты… ты… ты знаешь, что я могу подать на развод?

– Что? – Теперь настала очередь Клода удивляться. – Во-первых, разводятся только американцы. Во Франции это не принято. А мы здесь гораздо лучше разбираемся в семейной жизни, любовь моя. Глупо даже думать о таком. Как это пришло тебе в голову, не понимаю!

– Но ты изменяешь мне!

– Нет-нет! – Клод чуть не рассмеялся, но вовремя заметил яростный блеск в ее глазах. – Нет, это не так. Так вы, американцы, думаете, но вы все неправильно понимаете. Как я могу изменять тебе с женщиной, которую вижу всего раз в неделю и о которой сам тебе рассказал? Я не люблю ее, я люблю тебя. Я не женат на ней, я женат на тебе – ты носишь мою фамилию, с тобой я делю свое имущество, ты мой спутник жизни. Она… она просто… просто… – Он пытался подобрать подходящее английское слово. Но английский язык не подходил для таких разговоров.

– Хорошая дырка?

Клод вздрогнул.

– Бланш, это вульгарно. – К его горькому разочарованию, у волшебной принцессы был словарный запас портового грузчика.

– Я вульгарна? О, вот это мило! Может, пора напомнить тебе, Клод Аузелло, что я сделала, когда вышла за тебя замуж?

Клод поморщился; она впервые заговорила об этом. Клод не имел к этому никакого отношения, он никогда не просил ее об этом, хотя не мог не признаться себе, что испытал облегчение, когда она это сделала. Они договорились навсегда забыть о произошедшем – ради блага всех причастных.

– Наш разговор лишен смысла. Я сделал тебе одолжение, сообщив, где буду в четверг вечером, а ты реагируешь, как избалованный ребенок. Это недостойно, Бланш… Черт! – У Клода потемнело в глазах; он почувствовал, как по лбу стекает кровь. Бланш только что швырнула в него вазу и уже тянулась за следующей.

– Прекрати!

– Иди ты к черту! Иди к черту, Клод Аузелло!

Вторая ваза разбилась о стену; он вскинул руки, чтобы защитить лицо, пока она искала, чем еще запустить в мужа. Клод выбежал из комнаты и плотно закрыл дверь. А Бланш колотила по ней руками и ногами, выкрикивая самые невероятные ругательства, которые ему доводилось слышать. Клод невольно восхищался ее изобретательностью: «скользкий сукин сын», «лживый ублюдок без яиц», «бесхребетный червяк», «дрочила». Внезапно стук и ругань прекратились; все стихло.

– Бланш, я… – Клод осторожно приоткрыл дверь. Ни слова в ответ. Он заглянул в комнату. Бланш казалась совершенно спокойной; она даже улыбнулась. А потом ударила его кулаком в нос.

Он держался подальше от квартиры два дня и молился, чтобы Бланш не заявилась в «Ритц» в теперешнем истерическом состоянии. Карьере Клода не пойдет на пользу, если его жена будет бегать по коридорам, крича, что он «лживый ублюдок без яиц». Мария-Луиза Ритц такого не потерпит.

Клод рассудил, что Бланш нужно дать время. Она усвоит урок и успокоится. Он даже немного винил себя: опять не учел разницы между американцами и французами. Французы понимали, что случайная связь на стороне, как праздник, укрепляет брак. Это всего лишь удовольствие от открытия другой плоти – больше ничего! Покой, который приносит удовлетворение физической потребности без эмоциональной привязанности, важен для занятого человека. Его мать знала о любовницах его отца на протяжении долгих лет; все, о чем она просила, как и любая разумная француженка, чтобы он не выставлял свои романы напоказ, не знакомил любовниц с детьми, не позволял им отнимать у него много времени, энергии и – самое главное – денег. И если у матери Клода были романы – это трудно себе представить, но всякое может быть, – естественно, никто об этом не знал.

Клод верил, что Бланш научится играть по новым правилам; она быстро училась. Она прекрасно понимала и даже принимала большинство других французских обычаев. Ей хватит двух дней разлуки, чтобы посмотреть на ситуацию под правильным углом.

Однако вечером второго дня, когда он вернулся домой и обнаружил, что ее гардеробная пуста, Клод встревожился и сделал немыслимое: отправил Перл сообщение через посыльного отеля «Ритц». В ответ она попросила зайти к ней домой.

Клод умолял Бланш прекратить дружбу с этой женщиной. Кинокарьера Перл рухнула здесь, во Франции. Она была вынуждена выступать в безвкусных ночных клубах, где воспроизводила сцены из известных фильмов, в которых когда-то снималась, с молодыми людьми, одетыми только в набедренные повязки. Но даже такой работы в последнее время не стало.

Однажды вечером, выпив слишком много шампанского, Перл пришла в «Ритц» повидаться с Бланш и хотела вломиться в бар, куда ее, естественно, не пускали. Бланш попыталась остановить ее, но в тот день Перл было не остановить. Она выглядела ужасно: старый меховой палантин испачкан, чулки в грязи, по лицу размазан макияж. Увидев это, Бланш заплакала. Но Клод видел только катастрофу, которую устроила сама Перл. Бланш рассказала ему, что Перл заложила почти все, что у нее было, и теперь живет на подачки любого мужчины, которого сможет одурачить. Бланш видела в этом мужество.

Клод – позор.

Даже Бланш была потрясена поведением Перл в тот роковой вечер: она ударила Фрэнка Мейера зонтиком. Бланш с трудом уговорила ее выйти на улицу и сесть в такси. С тех пор Клод не видел Перл.

Но сейчас он проделал длинный путь до 20-го округа, района ветхих особняков, разбитых на крошечные квартирки. Здесь не было никаких условий для нормальной жизни: мало кафе, ни одного ресторана, магазины расположены неудобно, некоторые уличные фонари не горят. В таком месте не стоило задерживаться, не то что селиться.

У Перл была квартира в мансарде, поэтому он поднялся на шесть лестничных пролетов. С каждым шагом Клод все больше надеялся, что наверху его ждет Бланш.

Но там была только Перл, кутавшаяся в грязную накидку (раньше она была оторочена мехом; теперь мех вылез, а то, что осталось, блестело от жира). В ее светлых волосах пробивалась седина; она не пользовалась косметикой, но это почему-то делало черты ее лица не такими грубыми. Ее ненакрашенные губы были бледно-розового цвета. Она была гораздо красивее, чем в тот день, когда Клод впервые встретил ее; некоторые женщины становятся красивее от боли и страданий. Перл была одной из них.

– Привет, Клод, – сказала она и посторонилась, пропуская его в квартиру. Он нетерпеливо огляделся в поисках Бланш.

– Где же она? Где моя Бланшетта?

– Она ушла.

– Что ты имеешь в виду?

– Ушла. Исчезла. Испарилась.

– Из нашей квартиры?

– Из Франции.

– Нет… – Клод почувствовал слабость в ногах; ему пришлось сесть. Перл еле успела убрать порванный пеньюар с единственного кресла.

– Да. А ты думал, что она сделает, идиот?

– Я думал… я думал… она моя жена! Как она могла так поступить со мной?

– Ох, Клод. – Перл хрипло рассмеялась; смех перешел в сокрушительный кашель, который продолжался так долго, что Клод забеспокоился, пошел к раковине (крошечная комната была одновременно кухней, гостиной и спальней), нашел мутную банку из-под варенья, очевидно, использовавшуюся в качестве стакана, и наполнил ее водой.

– Спасибо, – прохрипела Перл; она выпила воды и снова начала смеяться. – Странные вы, мужчины! Как она может так поступать с тобой? А как ты мог так поступить с ней? Разве ты не знаешь Бланш? Она маленькая девочка, Клод. Не такая искушенная, как мы с тобой. Несмотря на свой отборный лексикон – эта баба может ругаться, как моряк, – в душе Бланш всего лишь невинная маленькая школьница. Все, что она делает, чтобы скрыть это, – просто игра. Чертовски хороший, но все же спектакль. Она верит в любовь, она верит в добро, она, видимо, все еще верит в Санта-Клауса. И она верила в тебя, тупой ублюдок!

– Но я люблю ее – и она, конечно, знает это. Я не люблю никого, кроме нее!

– У тебя есть кто-то на стороне. Ты сказал ей об этом. Господи, да ты просто болван! Если бы ты не был так чертовски честен, тебе бы все сошло с рук.

Это не приходило Клоду в голову. Скрывать, что у него есть любовница? Женщина – да, красивая женщина, страстная женщина, – но все же просто женщина. Не жена. Он был уверен, что поступил благородно, рассказав все Бланш. Как же сложно с этими американцами! Если бы он не сказал ей, если бы обманул ее, то сейчас они бы вместе проводили счастливый уютный вечер в «Ритце». Клод потерял ее из-за своей честности!

Как такое возможно?

– Куда же она поехала?

Он чувствовал, что Перл на его стороне; понимал, что не заслуживает ее поддержки, но испытывал искреннюю благодарность.

– В Лондон.

– В Лондон?

– Там Джали, – тихо добавила Перл.

– Нет! – В приступе праведного гнева Клод вскочил и ударился головой о скошенный потолок квартиры. – Только не к этому человеку! Он ее не любит. Он не уважает ее!

– Я это знаю, и ты это знаешь, но Бланш… она не видит принципиальной разницы между тем, как обращался с ней Джали, и тем, как обращаешься с ней ты.

– Но разница огромная! Я сделал ее своей женой!

– Зачем? Я всегда хотела это знать. Она тебе вообще нравится? Я не могу избавиться от мысли, что она не в твоем вкусе. Она тебе нужна?

– Я… ну… – Клоду пришлось сесть и взять у Перл банку с водой. Он никогда не задавал себе такие вопросы; никто из его знакомых не задавал себе такие вопросы. Женщины необходимы, но говорить об этом как-то не принято. Что касается привязанности к жене…

Он думал о том, как Бланш удивляла его. Обо всем том, что было ему совсем не нужно – во всяком случае, так ему казалось до встречи с Бланш. Драмы, интриги. Волнение. Острый ум, который исследовал и подталкивал, вместо того, чтобы просто соглашаться.

– Да, она мне нужна, – медленно произнес Клод. – Она мне нужна, потому что без нее моя жизнь была бы очень скучной. Теперь я не могу представить рядом с собой другую женщину. Мне не нужна другая жена.

– Так иди за ней, Клод. Иди за своей женой.

– Я не могу. – Клод взял шляпу, слишком расстроенный, чтобы остаться, но слишком гордый, чтобы пересечь Ла-Манш. – Если она не видит разницы, если не понимает, что я нуждаюсь в ней и уважаю ее, что я спас ее от этого ужасного человека, чтобы сделать спутницей жизни, – я не могу заставить ее. Я не хочу ее заставлять.

– Тогда ты ее потеряешь. – Перл покачала головой и вдруг поцеловала Клода в щеку. Он снова ощутил ее симпатию.

– В это я не верю. – Клод почувствовал, что от доброты Перл у него на глаза навернулись слезы. Возможно, он был слишком строг к ней. – Постарайся не влипать в неприятности, Перл. Бланш беспокоится о тебе.

– Бланш беспокоится обо всех. Ты знаешь, что сделала эта сумасшедшая девчонка? Она заложила часть своих драгоценностей, чтобы я могла заплатить за квартиру.

– Правда? – Глаза Клода снова наполнились слезами; он был ошеломлен. Клод считал, что все женщины соперничают друг с другом за одежду, драгоценности, внимание. За мужчин. То, что они могут быть такими бескорыстными и заботливыми, стало для него откровением. Он вдруг затосковал по стакану хорошего портвейна и по другу, с которым можно все обсудить.

Но его другом была Бланш – еще одно потрясающее открытие. За то короткое время, что они были женаты, Клод ни разу не пил портвейн с приятелем или коллегой так, как делал это до встречи с ней. Теперь, когда у него были проблемы, плохой день или просто желание посмеяться, он шел к Бланш.

– Где она остановилась в Лондоне? – спросил Клод у Перл, прежде чем она успела закрыть за ним дверь.

– А ты как думаешь? – Она снова рассмеялась.

– А… – Клод усмехнулся, несмотря на смятение. – Ну конечно.

Он пожелал Перл спокойной ночи, предварительно сунув ей в руки все деньги, что были у него в карманах. Она спрятала банкноты за пазуху и улыбнулась – призрак прежней улыбки, той самой, которую он впервые увидел в вестибюле отеля «Кларидж», когда встретил прекрасную девушку, которую должен был спасти.

Клод тоже улыбнулся. Потому что еще не все потеряно. Даже если Бланш могла бы убежать от него, было кое-что, что она любила и от чего не могла отвернуться.

Отель «Ритц».

Глава 9

Бланш

Весна 1941 года

Вот что больше всего поражает Бланш, когда она выглядывает из сияющих чистотой окон отеля «Ритц»: нацисты и парижане одеваются, пьют и сплетничают, как в старые добрые времена. Вечерами они спокойно ложатся спать в постели, застеленные свежими простынями – может быть, уже немного потертыми, хотя швеи «Ритца» штопают их такими тонкими стежками, что это едва заметно. А еще они становятся свидетелями переселения некоторых семей. Потому что теперь появились новые законы, декреты из Виши, а точнее, из Берлина: все евреи в Париже должны зарегистрироваться. Им запрещено заниматься юриспруденцией и медициной, преподавать и даже владеть магазинами. Их дома реквизировали, выкинув целые семьи на улицу. Скульптуры, картины, ковры и другие произведения искусства тщательно переписали, аккуратно упаковали и складировали в пустых хранилищах.

Многие из этих семей были завсегдатаями бара или ресторана «Ритца», хотя в отеле и раньше существовали негласные и, как выразился Клод, выборочные квоты на евреев. («Мы должны заботиться о том, чтобы наши клиенты чувствовали себя комфортно, Бланш. Ротшильды очень приветствуются; фактически они инвестируют в „Ритц“. Есть евреи и есть евреи. И ты это прекрасно понимаешь, потому что вы, американцы, не так уж сильно отличаетесь от нас». Он, конечно, прав. То же самое происходит в Нью-Йорке, где Гуггенхаймы гораздо более приемлемы, чем Гольдберги.)

Направляясь на чай к герцогине или просто на прогулку – даже в разреженной атмосфере «Ритца» теперь становится душно из-за сгущенного немецкого акцента, – Бланш все чаще проходит мимо них. Может быть, она сознательно ищет их… Папа в прекрасной фетровой шляпе и пальто беспомощно сидит на обочине, а мама в меховой шубе, с отважным мазком красной помады (всегда с отважным мазком красной помады!) и идеально завязанным шелковым шарфом, таким французским, собирает своих детей, как цыплят, и начинает стучать в двери или звонить родственникам из телефонных будок. Именно мама сохраняет способность двигаться и думать. И строить планы.

Почему Бланш их так называет? Мама и папа? Мысленно она всегда так делает, когда сталкивается с этими несчастными семьями, когда проходит мимо них или останавливается, чтобы вложить им в руки деньги. А когда Бланш идет дальше, идет по своим делам – ведь она может свободно передвигаться, может вернуться в свой дом, – то в их лицах ей чудятся знакомые черты. Может, это просто кошмар? Или запавшая в память старая фотография? Или смутное детское воспоминание?

А еще лица евреев – особенно тех, кто в последнее десятилетие бежал в Париж из Германии и Австрии, – напоминают ей о Лили.

Прошло почти четыре года с тех пор, как она встретила Лили. Это случилось, когда Бланш снова убежала от Клода.

Это стало их привычкой, их игрой. Он настаивал на том, чтобы ночевать в другом месте по четвергам; они спорили об этом; она не могла объяснить ему, как сильно это ее унижает, он не мог понять, почему это ее волнует. Ненадолго Бланш убегала. Потом она возвращалась, или Клод приезжал за ней, чтобы испытать романтический трепет от того, что сам ее вернул. В течение нескольких месяцев они жили и любили в хрупком согласии, ночь четверга проходила спокойно. А потом все начиналось сначала. Всегда начиналось сначала.

Во время одного из таких побегов Бланш встретила Лили.

– Куда ты теперь, Бланш?

– Домой, в Париж.

– Париж… – Маленькая женщина (она была похожа на девочку, но говорила как пьяный моряк и к тому же плохо понимала по-английски) рядом с Бланш кивнула. Они стояли у перил корабля, наблюдая, как он рассекает Средиземное море.

– Я тоже поеду, – решительно заявила она. – Я поеду с тобой. Мне всегда хотелось увидеть Париж.

Она сказала, что ее зовут Лили. Лили Харманьгоф. Бланш спросила, не русская ли она, но она только пожала плечами. Бланш спросила, не румынка ли она, но она только пожала плечами. Бланш спросила, из какой она страны. Но она только пожала плечами.

– Париж тебе подойдет, – заметила Бланш с саркастическим смешком.

– Почему, Бланш?

В ответ Бланш только пожала плечами. Лили радостно засмеялась и захлопала в ладоши. Люди глазели на них, но Бланш уже привыкла к этому. Люди часто пялились на Лили.

Не только потому, что Лили была крошечной, впечатлительной и склонной стучать незнакомцев по плечу, чтобы задать им личные вопросы (так она познакомилась с Бланш). Не только потому, что она одевалась как сирота, нашедшая мешок со старыми цирковыми костюмами: сегодня на ней был красный берет поверх стрижки под мальчика, изумрудно-зеленый свитер, усыпанный стразами, но с заплатами на рукаве, узкая черная юбка, желтые перчатки и плоские фиолетовые туфли, подошва которых отставала на правом каблуке. Ее черные чулки были чистыми, но слишком большими; они собирались на коленях. Она не пользовалась косметикой; на щеках и носу Лили красовались очаровательные веснушки, что придавало ей сходство с эльфом.

Но это еще не все. В Лили было что-то, что заставляло задуматься, где она была и куда направлялась. Что она видела и о чем забыла. Ее глаза всегда тревожно бегали, ища и оценивая. У Бланш возникло неприятное ощущение, что Лили точно знает, где находятся все выходы из комнаты и все окна, где она может спрятаться, если понадобится.

– Почему тебе так грустно возвращаться, Бланш? – Лили толкнула ее локтем. – Разве ты не хочешь домой?

Бланш пристально посмотрела на нее. За двое суток, которые прошли с того момента, как Лили села рядом с Бланш в корабельном баре и спросила, зачем она надела это платье (ведь этот цвет совсем не идет Бланш, но идеально подходит ей, Лили!), они провели целый час с двумя льстивыми солдатами Иностранного легиона и напоили их до беспамятства; играли в шаффлборд ногами, а не руками; придумали соревнование, в котором тот, кто зашел дальше всех в разговоре с незнакомым человеком о его сексуальных предпочтениях, получал бутылку шампанского (Лили стала победительницей); выиграли Кубок любви в конкурсе румбы (Бланш вела) и устроили вечеринку в спасательной шлюпке, пригласив только мужчин, которые носили монокли (их было удивительно много).

За эти сорок восемь часов Бланш смеялась больше, чем за долгие годы, проведенные с Клодом. Она смеялась так только с Перл, в те старые добрые времена… Так почему же Лили Харманьгоф говорит, что ей грустно?

– Я не грущу.

– Ну конечно! Каждый раз, когда ты смотришь на море, твое лицо меняется. Уголки губ опускаются. Вот так! – Лили сделала печальное лицо. – Ты не годишься в шпионы, Бланш. И играть в покер у тебя не получится.

– Мне уже говорили об этом.

– Так. Рассказывай!

Они стояли у борта корабля; морские брызги обдавали их волосы и лица. Бланш поняла, что у нее уже очень давно не было близкой подруги. Когда-то у нее была Перл. Но сейчас Перл умирала, не в силах ни думать, ни говорить связно. Перл умирала, несмотря на все попытки Бланш спасти ее. Возможно, умирала как раз из-за этих попыток, чтобы избавить Бланш от затянувшегося отчаяния. Бланш никогда не была близка со своими сестрами; впрочем, сейчас их все равно разделял океан.

Ее самым близким другом был Клод. По грустной иронии судьбы именно из-за него у Бланш не осталось подруг. Встречая любую женщину, Бланш невольно задавалась вопросом: а вдруг это она? Неужели эта милая дама, которая сидит рядом с ней в чайной «Ритца», болтая о дороговизне перчаток и интересуясь, какими духами пользуется Бланш, на самом деле любовница Клода? Каждая женщина со своими зубами и моложе пятидесяти лет становилась подозреваемой. Клод сделал так, что Бланш перестала доверять женщинам.

Что касается ее приятелей из «Ритца»… Ну да. У Бланш было много знакомых и собутыльников. Знаменитости, которых все боготворили: Хемингуэй, Фицджеральд, Портер, Пикассо, кинозвезды. Но они не были ее друзьями. Она не могла делиться с ними любовными переживаниями, потому что не ждала сочувствия. Ведь они были мужчинами. Они наверняка встанут на сторону Клода. И они, скорее всего, вспоминали о Бланш только тогда, когда находились в сказочных стенах «Ритца», где она превратилась в такой же декоративный элемент, как огромная фреска с изображением сцены охоты за баром. Вне этого заколдованного мира Бланш для них не существовала. Иногда Бланш задавалась вопросом, существует ли она вообще за пределами «Ритца».

Сейчас, повернувшись к незнакомке с большими, жадными глазами (почти голодными, подумала Бланш), она поняла, что скучает по женской дружбе. По кому-то, с кем можно примерять одежду; кто будет самозабвенно лгать о твоей внешности и твоей способности противостоять разрушительному воздействию времени. По тому, на кого можно положиться в любой ситуации, кто выслушает и посочувствует, не пытаясь рассуждать. С кем так же отвратительно обошлись мужчины.

И Бланш рассказала Лили Харманьгоф, почему ей так грустно.

– Просто… мой муж и я… наш брак… Все так сложно. Во-первых, мы бездетны. – Бланш затаила дыхание, ожидая ответа Лили; она оказывала этой незнакомке невероятное доверие. Рассказывала то, о чем ни с кем не могла говорить, особенно с Клодом. О, это всегда витало в воздухе, читалось между строк в каждом диалоге Бланш и Клода, даже если они болтали за завтраком об обыденных вещах: «У нас достаточно молока?» или «Думаю, нужно купить новые полотенца».

То, что отсутствие кого-то, особенно крошечных, беспомощных созданий, могло придавать ужасный вес всему, что она делала или говорила, сильно беспокоило Бланш.

– А, – сказала Лили, глубокомысленно кивая. Как будто ей рассказывали такое каждый день.

– Кроме того, этот ублюдок изменяет мне. И я слишком много пью, особенно в последнее время. И мы, кажется, разочаровываем друг друга. Слишком легко. Слишком часто. Мы не те, за кого себя выдавали, когда… ну, ты знаешь, как это бывает. Мы просто не те, кем себя считали. У тебя есть дети? – Накануне вечером Бланш спросила, была ли Лили замужем, но Лили ничего не рассказала о своей личной жизни, как будто привыкла не сообщать слишком много подробностей, когда ее о чем-то расспрашивали. Как будто ее слишком часто о чем-то расспрашивали. Бланш просто решила, что она тоже замужем и сейчас преподает мужу какой-то «урок».

Как и сама Бланш.

– О, нет-нет! – Лили энергично замотала головой. – Жизнь, которую я веду, не для детей.

– Какую жизнь ты ведешь?

– Я расскажу тебе, Бланш; все расскажу. Но сначала поговорим о тебе.

Бланш усмехнулась. Почти сработало; они чуть не поменялись ролями. С другими ее знакомыми: светскими львицами, художниками и пьяницами, одинаково склонными к лести и обману, – фокус неизменно удавался.

– Ладно. Похоже, мы не можем иметь детей. Я ходила к врачам – у меня что-то с маточными трубами. Клод об этом не знает.

– Клод – твой мужчина?

– Да. Мой муж… Я же говорила тебе вчера вечером. Может, у него тоже какие-то проблемы со здоровьем. Я понятия не имею, есть ли у него дети от других женщин. Не могу заставить себя спросить. – Именно этот страх мешал Бланш обсуждать с Клодом их бездетность. Если бы у него был ребенок от одной из любовниц, Бланш бы этого не вынесла; она не смогла бы снова и снова возвращаться к нему, надеясь, что рано или поздно он изменится… Господи, какой же наивной дурой она была! – Я не знаю, хочет ли он детей. И, по правде говоря, не уверена, что сама хочу их. Но мне все время кажется, что в наших отношениях чего-то не хватает. Как будто я не смогла дать ему то, чего он ждал – семью, которая напоминала бы ему, что он настоящий мужчина. Хотя я никогда, ни разу не давала ему понять, что я хочу именно этого. Да я и сама не знала, чего хочу. О, у нас прекрасная жизнь – ты должна навестить нас в «Ритце»! Но это совсем не та жизнь, что у большинства супружеских пар. Постепенно мы начали верить, что мы…