Госпожа отеля «Ритц»

Кроме того, в «Ритц» каждый день приезжали красивые американские девушки, дочери нуворишей, в погоне за титулами. Ведь здесь было много холостых герцогов и баронов.

А еще были мамы и папы этих красоток, владельцы универмагов и золотых приисков, впервые приехавшие во Францию и остановившиеся в отеле «Ритц», потому что «все говорят, что это самое подходящее место для отдыха в Париже. Кстати, меня зовут Джордж. А тебя?». Клод поджимал губы, прежде чем согласиться, что это подходящее место для отдыха, и просил кого-нибудь показать американским гостям апартаменты, которые раньше занимали герцоги и герцогини. Естественно, молодой управляющий был в восторге от того, что у этих американцев куча денег, которыми они сорят в баре и ресторане, да еще раздают чаевые, от которых у посыльных лезут глаза на лоб. И все же он не мог подавить легкую грусть от того, что не застал «Ритц» в дни его славы. В те времена, когда Сезар Ритц был еще жив – каждый день Клод безмолвно молился его огромному портрету, висевшему в главном зале, – в те времена, когда здесь жили король Эдуард VII, Романовы и Габсбурги. Тогда все они еще царствовали, и забитый медалями, диадемами и золотыми военными галунами «Ритц», должно быть, напоминал посольство.

Но не стоит слишком тосковать по прошлому, особенно если оно не ваше. Клоду очень нравился «Ритц», в управлении которым он проявлял все большую самостоятельность. Он работал всегда. Даже ночью.

– Ты понимаешь, что большинство этих полуночных призывов исходит от баб? – спросила Бланш как-то вечером, когда зазвонил телефон и в трубке послышался низкий голос герцогини де Талейран-Перигор. Она хотела поговорить с «месье Клодом из „Ритца“».

Герцогиня остановилась в очень дорогом люксе, пока подыскивала себе дом в Париже.

– Клод, – задыхаясь, призналась она ему однажды, вернувшись в «Ритц» после прогулки с пуделем по Вандомской площади, – у меня предчувствие. – Она хлопала ресницами и тяжело дышала, как будто за ней гнался призрак; грудь ее соблазнительно вздымалась.

– Какое, мадам?

– Я всегда это знала. Я всегда знала, что меня убьют в отеле! – Она вздрогнула, и ее грудь всколыхнулась.

– О, мадам, нет! Вы, конечно, ошибаетесь!

– Нет, Клод! А если не ошибаюсь?

С этого момента она развеивала свои опасения, регулярно вызывая Клода в номер, чтобы проверить, нет ли там незваных гостей, а теперь еще и названивая ему домой: «Клод, вы должны немедленно приехать. Вы должны спасти меня – я так боюсь!» Естественно, Клод собрался ехать в «Ритц», хотя было уже за полночь.

– Я должен. Это один из наших самых важных гостей. Моя работа – следить за тем, чтобы она была довольна, – объяснил он, завязывая шнурки. До этого он умылся, почистил зубы и побрызгал одеколоном на свежий носовой платок.

– Конечно, – ответила Бланш с пугающим спокойствием.

Спеша в «Ритц» по ночным улицам, Клод испытывал смутное беспокойство. Почему Бланш не швырялась в него вазами и туфлями, когда он уходил?

На следующий день он все понял.

– Я тут подумала… – сказала Бланш, когда они завтракали на кухне отеля. Кухня не была светлым и просторным местом, так как находилась под землей. Но нержавеющая сталь, сверкающая плитка, теплые медные кастрюли и миски, хрустящие белые колпаки и фартуки поваров, благоухание свежеиспеченного хлеба и запахи пряных трав или кипящего в оливковом масле чеснока, соперничающие с ванильным ароматом пирожных, создавали здесь приятную радостную атмосферу.

– О чем ты думала, Бланш? – Клод сделал знак, чтобы ему принесли еще кофе; он провел полночи с герцогиней и сомневался, что сможет и дальше противостоять ее настойчивым чарам, не обидев даму.

– Я думала о твоей ночной работе. Твоих бессонных ночах. – Она испытующе посмотрела на него, и Клод ответил ей невинным взглядом. – У нас должны быть номера здесь, в «Ритце». Ты согласен? Так ты сможешь позаботиться о своих очень важных гостях, но тебе не придется бродить по темным улицам. И не придется беспокоиться обо мне, когда я остаюсь одна в квартире. Так поздно ночью.

Клод хотел заверить жену, что совсем не беспокоится о ней; он уже понял, что она вовсе не та несчастная девица, какой он ее считал. Честно говоря, он больше беспокоился о горе-грабителях – у Бланш был прекрасный хук справа… Но такие заверения явно были не в интересах Клода.

– Не знаю, Бланш…

– Спроси у мадам Ритц. Скажи ей, что так ты сможешь выполнять свои… обязанности… более своевременно.

– Я спрошу, – согласился Клод. Он знал, что с Бланш бесполезно спорить, если она вбила себе что-то в голову.

Так что Клод спросил. Мадам Ритц, которая кормила одного из своих брюссельских грифов печенью, только что нарезанной шеф-поваром «Ритца», с серебряной вилки, пронзительно посмотрела на него.

– Клод, вы прекрасный сотрудник. Я благодарна вам за все, что вы делаете для меня и месье Рея; вы исполняете так много его обязанностей, пока он болеет. Я предоставлю вам две комнаты в крыле, выходящем на улицу Камбон. Это устроит вашу жену?

– Мадам, это не имеет к ней никакого отношения, – сухо ответил Клод. – Мою жену устроит то, что я ей скажу.

Мадам Ритц очень мудро улыбнулась и ничего не сказала. Когда Клод повернулся, чтобы уйти, он подумал, что порой женщины становятся источником проблем, а не наслаждений.

Но только порой.

Бланш была в восторге от смежных комнат, которые они превратили в люкс, обставив его дополнительной мебелью и перенеся из кладовки на чердаке ковры. Номера выходили окнами на узкую улицу Камбон; попасть в них можно было, поднявшись по лестнице из небольшого вестибюля, который примыкал к бару и дамскому салону. Бланш перенесла в люкс большую часть своей одежды и несколько картин. Вскоре оказалось, что Аузелло проводят здесь больше времени, чем в собственной квартире. Это было очень умное решение, с печальным восхищением думал Клод.

Теперь Бланш никогда не придется готовить.

В «Ритце» у Бланш были любимые места. Например, диван в большом холле, с которого открывался прекрасный вид на лестницу – местный подиум, по которому дефилировали королевские особы, киноактрисы и жены миллионеров, стараясь перещеголять друг друга пышностью платьев, размером и количеством драгоценностей, висевших на шее и пальцах. В «Ритц» их привлекала не только роскошь, но и возможность быть замеченными, стать темой для сплетен или попасть в объективы фотокамер. Снаружи, на Вандомской площади всегда толпились журналисты, работа которых заключалась в том, чтобы писать о богатых и знаменитых.

Еще у Бланш было специальное кресло в дамском салоне, где она играла в бридж с обделенными вниманием женами миллионеров, попутно собирая сведения, которые могли пригодиться кому-то из ее бедных друзей. Она узнавала о матери семейства из Огайо, нуждающейся в горничной, или о герцогине, ищущей попутчицу, и… вуаля! Некоторые из киношных друзей Бланш получали неплохую работу.

Раз в неделю Бланш пила чай с самой мадам Ритц, которая наслаждалась ее болтовней и отменным чувством юмора. Со временем Клод начал ценить усилия Бланш; жена приносила пользу его карьере. Благодаря играм в бридж и расширяющемуся кругу друзей, как богатых, так и бедных, она привлекала в «Ритц» новых клиентов, убеждая людей устраивать вечеринки здесь, а не дома, как это было до войны. Она даже подружилась с Барбарой Хаттон, застенчивой наследницей огромного состояния, которая, возможно, не сделала бы императорские апартаменты своей официальной парижской резиденцией, если бы не приятное общество Бланш.

Его жена стала таким ценным приобретением, что Клод смог немного расслабиться. Его брак во многом отличался от брака его друзей: большинство мужчин уходили от своих жен утром и возвращались только вечером, в то время как Бланш и Клод были вместе почти постоянно. Их разговоры в постели всегда касались «Ритца», его служащих и гостей. Пока у пары не было детей, которые могли бы помешать таким беседам… Но кое в чем, решил он, его брак будет похож на брак его родителей и его друзей. Кое в чем очень важном. Очень французском.

Клоду еще предстояло узнать, как по-разному французы и американцы оценивают некоторые ситуации.

И американская жена никогда не стеснялась продемонстрировать ему, как она относится к этим различиям.

Глава 7

Бланш

Весна 1941 года

Где Лили?

Столько людей исчезло в хаосе оккупации… Женщина, которая делала Бланш прическу; маленькая старушка, у которой она всегда покупала кружева (витрина ее магазина была заставлена фигурками кошек); целая семья, которая жила в особняке рядом с «Ритцем». Официанты, горничные, повара. Кладовщик. Парфюмер. Прогуливаясь по улицам, Бланш невольно замечает витрины с выбитыми стеклами и мусор, скопившийся на тротуарах. Цветы, засыхающие на подоконниках. Запустение. Париж за пределами «Ритца» теперь выглядит заброшенным. Она всегда восхищалась тем, что каждый узенький переулок и внутренний дворик этого города казался готовым к визиту короля: цветы всегда цвели, ухоженные и политые; никакого мусора, никакой грязи; перила выкрашены в черный цвет и отполированы; булыжники мостовой вымыты так, что блестят.

Теперь в этих крошечных переулках и двориках царит атмосфера скорбного запустения. А население, судя по всему, сократилось наполовину; так, по крайней мере, кажется Бланш.

Хотя… нет, не сократилось. Ведь на место пропавших парижан пришли Гансы, Фрицы и Клаусы в униформе цвета фасоли. И они, кажется, даже не замечают, что их широкие немецкие задницы занимают чужие кресла в кафе, чужие места на экскурсионных катерах и в ресторанах, включая ресторан «Ритца».

Первые недели оккупации пролетели быстро; за это время парижане успели освоить новые правила игры. Сначала они неуклюже спотыкались и моргали, с недоверием всматриваясь в этот странный мир, куда, как и всех новорожденных, их втолкнули так стремительно и грубо. А потом научились не вступать с немцами в зрительный контакт и отвечать осторожной улыбкой, когда те смотрели на них. Научились молчать, пока к ним не обратятся. Научились не впадать в ступор при виде немецких солдат, радостно скупающих товары, которые невозможно достать (если только вы не живете в «Ритце»), в то время как простым горожанам приходилось стоять в длинных очередях, чтобы получить паршивую буханку хлеба.

О, на первый взгляд жизнь здесь, в «Ритце», идет как обычно: роскошь и изобилие, изысканные манеры, праздные и не очень праздные разговоры. Но все не так, как обычно, все совсем не так… Да, утренняя газета Бланш по-прежнему разглажена и сложена так, что о ее острые края можно порезаться; газету кладут на серебряный поднос и преподносят вместе с одной розой в вазе. Но сама газета – это немецкая пропаганда, замаскированная под новости, с заголовками, кричащими о победах Германии в Северной Африке, и фотографиями жизнерадостного Гитлера, якобы случайно сделанными в его замке в Альпах. На них фюрер словно позирует для журнала мод. На следующей странице публике услужливо предлагают его любимый рецепт штруделя.

Правда, в «Ритце» по-прежнему всюду растут цветы (похоже, навоз и грязь – единственное, что в наши дни не реквизируют на нужды немецкой армии), но их пышные лепестки и влажные стебли не могут скрыть нацистские флаги. Тихая камерная музыка, всегда звучащая в отеле, не может заглушить резкие немецкие голоса.

Разве что в баре… Бар – это пульсирующее сердце отеля «Ритц». А Фрэнк Мейер – его главная артерия.

Фрэнк был одним из первых, с кем познакомилась Бланш, когда Клод представил ее – зардевшуюся от смущения невесту – своим новым коллегам в далеком 1923 году. Их неожиданная помолвка совпала с тем, что Клод получил работу своей мечты – стал управляющим парижского отеля «Ритц». И когда Клод привел ее сюда, гордый, как индюк, – хотя, честно говоря, она не знала да и до сих пор не знает, чем он больше гордился: своей невестой или отелем, – Фрэнк был там, где всегда, где и должен был быть: за полированной эбонитовой стойкой бара, с шейкером в громадной лапе.

Фрэнк Мейер похож на грузчика: рубленые черты лица, огромные руки, короткая толстая шея. Его волосы всегда как следует смазаны маслом и разделены посередине пробором. За стойкой бара, готовя невероятные опьяняющие смеси, он чувствует себя как дома, но и за его пределами Фрэнк ведет себя так же непринужденно: приветствует своих любимых гостей, как лучших друзей, даже помогает отнести в номера их багаж.

Но Бланш знает истинную причину гостеприимства Фрэнка: этот парень держит игорный клуб за пределами отеля. Гораздо проще принимать ставки подальше от сплетников и пьяниц.

– Так ты и есть его нареченная, – сказал Фрэнк своим громовым голосом, целуя Бланш в щеку, когда Клод представил их друг другу. – Поздравляю! Могу я налить тебе шампанского?

– Можешь! Клянусь твоей сладкой задницей, можешь! – ответила Бланш; она была уже на полпути к бару, когда Клод и Фрэнк остановили ее.

– Ты не можешь войти туда, Бланшетт, – сказал Клод, строго качая головой.

– А почему бы и нет? – Она улыбнулась. Это ведь была просто шутка? «Ритц» уже успел соблазнить ее.

Как он соблазняет всех. Он ласково шепчет твое имя; он показывает тебе невероятные сокровища – гобелены со стен «Ритца» должны храниться в музее! Даже если у тебя нет ни гроша в кармане, он заставляет тебя верить, что, дыша одним воздухом с баронами и герцогинями, кинозвездами и наследницами, которые летят по залам на крыльях удачи, ты становишься особенным. Но в тот день, когда Бланш сказали, что женщинам вход в бар запрещен, чары немного рассеялись.

– Что ты имеешь в виду? – удивилась Бланш. Ведь она только что прибыла из свободного Нью-Йорка, где эмансипированные девушки закатывали чулки, засовывали за подвязки фляжки с джином и стучались в двери кабаков. В Манхэттене не было ни одной забегаловки, куда бы не пускали женщин. В конце концов, они только что получили право голоса!

Но в Париже в 1923 году все было иначе. В 1923 году в Париже замужние женщины не могли открыть банковский счет и должны были отдавать все деньги мужьям. В 1923 году в Париже женщин – замужних или нет – не пускали в бар отеля «Ритц».

– Да, это так, – сказал ее жених, пожимая плечами (жест, который Бланш уже слишком хорошо знала). – Так было всегда. Дамы ждут в салоне. Фрэнк будет счастлив принести тебе туда бокал шампанского. Верно, Фрэнк?

Фрэнк – его внимательные глаза изучали лицо Бланш, проникая под маску макияжа, – кивнул.

В тот день – потому и только потому, что Бланш все еще хотела стать хорошей женой для своего галльского рыцаря в сверкающих доспехах, а он вот-вот должен был приступить к работе в этом отеле, – она позволила проводить себя в душный, маленький, обшитый деревянными панелями дамский салон, где матроны с тявкающими собаками сидели, потягивая чай или самое крепкое, то самое шампанское (со свежей розой в бокале), обсуждая новые платья. За платье от Вионне можно умереть! А вы видели платья молодой мадемуазель Шанель, которая живет ниже по улице? Они шокируют, просто шокируют!

С нетерпением дожидаясь шампанского (хотя на самом деле Бланш мечтала о мартини), она случайно подслушала разговор двух пышнотелых дам, сидевших неподалеку. Они были одеты в облегающие крепдешиновые платья и до бровей закутаны в меха, но на ногах у них были очень скучные, очень практичные черные туфли на шнуровке. Они говорили по-немецки – на языке детства Бланш.

– Мне очень нравится «Ритц», – сказала одна из дам, снимая перчатки. – Я всегда останавливаюсь тут, когда бываю в Париже.

– Мне тоже тут нравится, – согласилась другая дама. Видимо, она предпочитала не снимать перчатки и не сделала этого, даже когда полезла в сумочку за маленькой коробкой шоколадных конфет, выбрала одну и протянула коробку своей спутнице.

– Евреев сюда, конечно, не пускают, – сказала та, что без перчаток. Потом она не очень изящно откусила кусочек шоколада.

– Думаю, евреев нет даже среди прислуги, – добавила та, что в перчатках (Бланш с удовольствием отметила, что на них появились полосы от шоколада), и принялась рыться в коробке, выбирая еще один кусочек. – А если и есть, то они точно не семиты.

– Это успокаивает… Чувствуешь себя в безопасности. Почти как дома.

– Этим и хорош «Ритц»! Он заставляет чувствовать себя как дома. Лучше, чем дома, – у меня в ванной нет позолоченных кранов.

– Жаль, в Германии нет такого места… Война разорила нас.

Потом они говорили о послевоенной экономике, о новой националистической партии и о каком-то парне по имени Гитлер, который, судя по всему, сидел в тюрьме. Но Бланш это не интересовало.

Когда она подняла глаза, то увидела рядом Фрэнка Мейера с бокалом шампанского на серебряном подносе и мрачным выражением на широком лице. Бланш подозревала, что он слышал разговор женщин. Видимо, Фрэнк тоже знал немецкий. Они долго смотрели друг на друга. Фрэнк протянул Бланш бокал и сказал с ласковым беспокойством, которое трудно было заподозрить в этом грубоватом на вид человеке: «Если вам что-нибудь понадобится, мадемуазель, – что угодно! – позовите меня».

Вскоре Бланш воспользовалась этим предложением.

Фрэнк стал ее союзником в борьбе за то, чтобы открыть бар для женщин. Решающим аргументом стала Великая депрессия. Пустые номера и свободные барные стулья не оставили мадам Ритц выбора: она открыла заповедные двери для Бланш и ее жаждущих сестер. Благодаря приятелям Бланш по бару: Эрнесту Хемингуэю, которого она знала еще бедным, голодным спутником Скотта Фицджеральда; Коулу Портеру, чьи маленькие глазки сияли, как полированный оникс; Пабло Пикассо, чьи речи и смех были так же смелы и необычны, как его картины, – Фрэнк прославился. А Бланш стала госпожой бара отеля «Ритц». И никогда не покидала своего трона.

У Бланш есть свой маленький столик напротив входа; так она первая замечает прибывающих в бар знаменитостей. Каждый день Фрэнк ставит на стол вазу со свежей розой и написанную от руки табличку «Зарезервировано для мадам Аузелло» в изящной рамке (конечно, в «Ритце» есть штатный каллиграф, чья единственная работа – выписывать имена гостей на карточках для званых обедов). Именно в баре Бланш всегда узнавала последние новости. Сейчас это не изменилось, хотя вместо Хэма (он исчез после оккупации) за столом, уставленным бокалами мартини, сидит Герман Геринг. Вместо Фицджеральда, который не умел пить, но тем не менее ввязывался в алкогольные соревнования с Хемингуэем и в итоге сползал со стула, появился старина Спатзи. Этот немецкий сукин сын бывал в «Ритце» и до войны. Он все так же очарователен, но Бланш не смеется над его шутками так громко, как раньше. Она чувствует скрытую в юморе злобу и ускользает из его рук, всегда тянущихся погладить по плечу или схватить за локоть. Места Пикассо и Портера, шепчущихся о том, кто из гостей не в состоянии оплатить счет, заняли Гансы и Фрицы в нацистской униформе, обсуждающие коктейли «Высший сорт» или «Сингапурский слинг». Вместо соблазнительных Гарбо и Дитрих – Клод запрещал обеим носить свои знаменитые брюки здесь, в «Ритце», – Шанель с ее острым носом и кинозвезда Арлетти с патрицианским лбом и рельефными скулами. Пьет со Спатзи и его друзьями. Если верить слухам, не только пьет.

Сплетен, которые, по мнению Бланш, были главным товаром «Ритца», после вторжения становилось все больше. Ходят слухи, что Геринг наряжается в женскую одежду – кажется, он очень любит перья марабу – и танцует с бедными официантами, которых зовет к себе в номер в любое время дня и ночи. А еще он почти все время сидит на морфии. И в его номере пришлось установить специальную ванну, куда помещается эта туша, – информация из первых уст, от Клода (сама Бланш, как и все, кто не носил униформу – Третьего рейха или отеля «Ритц», – стараниями вооруженной охраны не покидала крыла, выходящего на улицу Камбон). Так что это должно быть правдой. Ее Клод, благослови Бог его трепетное сердечко, не сплетничает.

Есть и другие сплетни; в воздухе витают секреты, секреты, секреты. А Фрэнк наблюдает за всем этим со своего поста. Он берет салфетку, сложенную особым образом, накрывает ее своей гигантской рукой, быстро смахивает со стойки и засовывает в карман. Через несколько минут он выходит на улицу покурить. Кто-нибудь может присоединиться к нему.

Многое из того, что предоставляет «Ритц» – конечно, неофициально, – предоставляется Фрэнком. Вам нужен подпольный акушер? Спекулянт с черного рынка? Нелегальное оружие? Поддельные документы?

Фрэнк Мейер все устроит. И сохранит вашу тайну за небольшую дополнительную плату, переведенную на банковский счет, который он открыл в Швейцарии. Впрочем, Фрэнк понятия не имеет, что Бланш знает об этом.

И вот сегодня, проходя мимо немцев, стоящих на посту, немцев, заказывающих шампанское, немцев, выкрикивающих ее имя и указывающих на стулья рядом с собой, Бланш знает, к кому обратиться по поводу Лили. В прошлом Бланш просила Фрэнка о вещах, о которых не могла попросить Клода. И Фрэнк всегда помогал ей. Что такого в еще одном дружеском одолжении?

Что такого в еще одной недомолвке между мужем и женой, которые давно начали лгать друг другу?

Глава 8

Клод

1927 год

Где они жили в любви и согласии…

Она исчезла.

Ее гардеробная в «Ритце» опустела; она забрала свои вещи и из квартиры в Пасси – квартиры, куда они переехали по настоянию Бланш, ненавидевшей его холостяцкие апартаменты. Он пошел на эту жертву ради нее, он так много сделал для своей неблагодарной жены! Снял квартиру, которую не мог себе позволить; покупал дизайнерские платья, которые, по ее словам, были просто необходимы супруге человека его уровня; получил комнаты в отеле «Ритц», которые она хотела. Требования, требования, требования – кажется, это все, что осталось от их отношений. Брак с женщиной, недавно приехавшей в чужую страну, где у нее не было ни друзей, ни семьи, языком которой она владела очень плохо, потребовал больше времени и сил, чем готов был вложить в него Клод. В конце концов, это жена должна сохранять семейный очаг, понимать, успокаивать, поддерживать, готовить и убирать.

Но какое это теперь имело значение? Как ребенок, избалованный, капризный ребенок, Бланш исчезла. И по какой причине!

Он должен был догадаться; по правде говоря, им владело дурное предчувствие, когда он начинал этот разговор. Клод видел, как нелепо вели себя американцы – солдаты в увольнении, которых переполняло чувство вины. Бизнесмены, регистрировавшиеся в отеле «Кларидж» под вымышленными именами.

Американцы! Почему они так странно относятся к сексу? Секс был просто физической потребностью, необходимостью – особенно в непростые послевоенные годы! Естественно, он попытался объяснить это Бланш.

– Любовь моя, – начал Клод однажды вечером, после того как они насладились часом страсти; он решил, что это подходящий момент для разговора: сейчас Бланш особенно остро чувствует физические и эмоциональные потребности любой женщины. Клод гордился тем, что он пылкий любовник, и в этом Бланш, похоже, была с ним согласна.

– Да, Клод?

– В последнее время – точнее, последние сто пятьдесят лет – Франция почти постоянно находится в состоянии войны. В некотором смысле мы совершили массовое самоубийство – посмотри вокруг, сколько молодых французов осталось в Париже?

– Мало. Черт возьми, Клод, у тебя странное представление о постельных разговорах. – Она села, накинула легкий халат и стала расчесывать спутанные светлые волосы.

Клод с минуту наблюдал за ней. Ему нравилось смотреть, как женщины расчесывают волосы; это была одна из причин, по которой он не любил модные короткие стрижки.

– Бланш, мы только что занимались любовью. Надеюсь, ты согласишься, что это важная часть жизни!

Она улыбнулась, положила расческу и плюхнулась обратно на кровать, поправив халат так, чтобы он соблазнительно облегал ее грудь.

– А вот это разговор по делу!

– Итак, ты согласна: женщина без секса – женщина только наполовину?

– Хм-м-м… – Она стала тереться носом о его грудь, покрывая тело ангельскими поцелуями, и Клоду стоило большого труда продолжить разговор. Но он должен был это сделать.

– Значит, ты поймешь… – Клод мягко оттолкнул ее; ему нужно было, чтобы она услышала то, что он собирался сказать. Все должно быть предельно ясно! – Значит, ты поймешь, если я буду проводить вечер четверга в другом месте.

– Я – что? – Она потерла большим пальцем середину лба – привычка, которая придавала ей душераздирающе детский и наивный вид; Клод сглотнул, прежде чем продолжить.

– В четверг вечером я буду в другом месте. С ней.

– С ней?

– С моей любовницей.

– Твоей любовницей???

– Да. Только по четвергам, чтобы не нарушать приличий. Но я не хотел, чтобы ты волновалась или искала меня. Теперь ты знаешь. Хочешь, я разогрею вчерашний буйабес? Я проголодался. – Он потянулся за брюками, потому что было холодно.

Когда он наклонился, чтобы поднять их, Бланш толкнула его сзади, и он свалился на пол. Клод обернулся; Бланш стояла на кровати, ее глаза сверкали.