Гераклейские сказки. Часть 1

Он приносит беспокойство в мою душу, как обжигающий безмолвием лик полной луны или скопище незнакомых людей на улице.

Ох, ветер! Ты – беспредельщик!

Но зато он творит горы на суше и волны на море. Ветер создает немыслимо-прекрасные иллюзии, будоража майские валы облаков над головой. Ветер даже безжизненную пустыню может делать прекрасной, вылепливая причудливые барханы из тяжелого желтого песка…

Ветер щекочет мне кожу, забирается под юбку, как самый бесстыдный любовник… И ветер сметает все ненужные мысли из головы, оставляя лишь чувство смутного беспокойства.

Но если у меня распущены волосы …

С волосами у ветра вообще особые отношения. Он красиво в них танцует и мило растрепывает (хотя кто-то бы сказал – губит причёску). Он может напрочь спутать расчесанные локоны, так, что их останется только отрезать…  Но нет, ветер, только не мои! Мои волосы, ветер, ты боишься и поэтому злишься, когда они не собраны.

Да, ветер меня беспокоит. Он – это состояние потери контроля над ситуацией. Ад перфекционистов.  Как же я могу с ним подружиться?! Ведь он напрочь сметает основы моего самосознания – контроль и ответственность.

Но вот если у тебя есть крылья…. Ммммм….

… Когда я дошла до нужного места в парке, зуд в лопатках стал совсем нестерпимым. Как раз спустились сумерки – лучшее время для того, чтобы открыть завесу и проскользнуть в междумирье.

В сгустившейся тьме предметы теряют свои очертания, тени постепенно становятся сильнее и, если распахнуть зрачки, как это умеют делать коты или совы, перед внимательным взглядом может предстать то, чего никогда не увидишь при свете солнца или луны.

Не замеченная никем, я прокралась к приземистой старой сосне, удобно устроилась на низкой изогнутой ветке и позвала Евгения.

Он откликнулся почти сразу. Он чувствовал, когда на меня накатывало желание, он вообще все мог почувствовать во мне.

Я никогда не стесняюсь его, хотя, все же, бывали ситуации, когда он приходил явно не вовремя.

Помню, это был мой первый поцелуй, первые неумелые объятия с мальчиком-одноклассником. Безумное волнение, огонь на щеках, обжигающее кожу чужое дыхание у моего лица, ощущение влажных и теплых мальчишеских губ на своих губах… Было так ярко, так нежно, так вкусно!

Евгений явился слишком резко – без стука, без зова. Он мне объяснил потом, что был очень обеспокоен, почувствовав мою яркую вспышку. Да, это я была виновата: я утратила контроль над собой, я распустила волосы. Мальчишку мне было жаль до слез: он был обречен и погиб год спустя в автокатастрофе, отравленный волчьим укусом.

Ну, да дело прошлое! В тот раз мы договорились, что впредь Евгений будет деликатнее и без моего зова являться больше не будет…

Итак, я вызвала Евгения, и он охотно согласился полетать со мной.

Я снова распахнула зрачки, вобрала в них густеющий сумрак, и вошла в безвременье тихо и плавно.

Наверное, нечто подобное чувствуешь, когда умираешь.

В прошлом я испытывала панический ужас, когда, вдруг сделавшееся зыбким и густым, пространство начинало опутывать меня цепкой вязкой сетью, и я словно оказывалась в желе…

Сейчас я этого не боюсь. Мгновение, и душащее желе сменяется невесомым белым туманом, а из тумана проступает наш лес. Из леса нам навстречу устремляются звери, птицы, змеи… Через несколько минут на мое плечо садится сова. Я скольжу пальцами по ее клюву, глажу её перья, осторожно охватываю ладонью ее шею и резким движением сворачиваю ей голову. И вот теперь ее крылья – мои крылья. Ничего, милая, я верну тебе их.

Я расправляю два широких сильных крыла и устремляюсь ввысь. Я проношусь над лесом, над полями, а потом взмываю к холодному диску оранжевой луны.

Ликование в моей душе! Я дружу с этим ветром, я в ладу со всеми стихиями!

Меня нагоняет Евгений – сегодня он обернулся орлом – и мы летаем, летаем, летаем, напитываясь восторгом безвременья. Мы устремляемся к нашему месту – радужному водопаду, разметавшему свои сиреневые щупальца среди облаков волшебного тумана.

На полуночной поляне, подсвеченной призрачным светом оранжевой луны и пронзительными лучами чужих изумрудных звезд, мы возвращаемся в человеческий облик, бросаемся друг другу в объятия – обнаженные и разгоряченные полетом – и долго, яростно любим друг друга под шуршание падающих с нависших над поляной уступов сиреневых струй, под волнующие крики неведомых ночных птиц.

А потом мы лежим неподвижно, раскинувшись на темной мягкой траве, и Евгений тихонько играет моими волосами. Он не боится их, он их любит….

– Я вижу следы чужой энергии, хотя не чувствую явной опасности для тебя, Верочка, – ласково глядя на меня, сказал Евгений, когда я поведала ему о странной встрече с тем парнишкой в институте.

– Я всегда буду рядом, но ты должна уже сама научиться распознавать белых. Увы, мы так устроены, что наша реакция на сильную эмоцию и на боевую атаку практически одинакова. Ищи подсказки, провоцируй, но не нападай первая, пока не будешь уверена: не следует раскрывать себя, не следует проявлять свою силу попусту.

Я молчала и обдумывала его слова, когда увидела, что на мою обнаженную ногу, чуть ниже колена, села дивной красоты белая бабочка, легко щекотнув мою кожу своими тонкими лапками. Крылышки бабочки были изукрашены черной каймой, а на их вытянутых задних кончиках красовались два радужных пятнышка. Это знак!

– Кажется, я придумала, как проверить его, – промолвила я, лукаво улыбнувшись, накрыла бабочку ладошкой и бережно вобрала её в себя.

Если институтский парнишка обратит внимание на метку из междумирья, значит, рядом со мной действительно притаилась опасность…

5. Он

В моей жизни однажды случился сон, который оставил неизгладимый след в памяти. Можно сказать, он преследует меня всю мою жизнь

Удивительный сон приснился, когда мне было, наверное, годика три – четыре, и это был сон, полный страха и ужаса. Он был настолько реален, что иногда мной овладевает искушение засомневаться… но это действительно был сон.

Я лежу в родительской кровати (я часто «досыпал» в ней по утрам, когда отец был на суточном дежурстве в части, а мама рано уходила на работу). Я хочу спать, но через ресницы смотрю, как мама прихорашивается перед зеркалом в трех метрах от меня. Она у меня очень красивая. Ее тепло до сих пор хранит пуховое одеяло. Мне хорошо и спокойно. И вдруг…

На моей кровати, в ногах, сидит страшная старуха в лохмотьях – нос крючком, глаза краснючие, седые космы выбиваются из-под грязной косынки. Ну, точно, злая колдунья из книжки, которую мне мама читала перед сном! Она мерзко хихикает, шепчет тихо и зловеще: «Ну все-е-е…. Заберу тебя! Выпью твои соки!..» Я хочу крикнуть, позвать на помощь, метнуться к маме. Но ужасная старуха больно сжимает крючьями-пальцами мою ногу, и… я лишаюсь сил, а из моего горла вместо крика вырывается лишь слабый сип. Я разеваю рот, беззвучно шевелю губами, но все тщетно: мама не слышит мое сипение, не видит старуху… За спиной старухи я вдруг замечаю темный волчий оскал. Накатывает ужас, чувство полной беспомощности и отчаяния заполняет мой разум. Я понимаю, что еще немного, и старуха вберет в себя остатки моих сил, и я умру.

А потом вдруг яркий слепящий свет разливается по комнате, что-то светлое изливается с потолка, и хватка страшной старухи ослабевает, а я проваливаюсь в беспамятство…

Вот это паническое, лишающее воли чувство бессилия из ночного кошмара, чувство отчаяния и ужаса, иногда накатывает на меня и в реальной жизни.

Детские психологические травмы невозможно излечить, как поведала мне однажды Ленка. Она знает, она учится на психолога…

… -Ангелы живут среди нас! – Ленка крепко держала меня за руку и упорно старалась поймать мой взгляд, который я, также упорно, отводил в сторону.

– Да-да! – хихикнул я, и мой смешок получился немного глупым.

– Ты не понимаешь!!! – в Ленкином голосе зазвучали нотки отчаянья, – Ты совсем не понимаешь!

Ее красивое личико (очень красивое, нужно сказать, личико!) вдруг неприятно скуксилось, и огромные голубые глаза словно заволокло серыми тучами.

– Да ладно тебе, Лен! – я в отчаянии оглянулся по сторонам, ища повод дезертировать, но, как назло, ни одного знакомого студента рядом не было.

… Когда мы с Ленкой начали встречаться полгода назад, мне завидовали все однокурсники. Высокая, изящная шатенка с осиной талией, пышными бедрами и удивительно ясными голубыми глазами, она считалась одной из самых красивых девчонок в институте. За ней ухлестывало много студентов, в том числе и со старших курсов. Она игнорировала всех, но вдруг выбрала меня – в общем-то, ничем особым не выделяющегося парня. Почему? Для меня это до сих пор было загадкой.

Но, если честно, кроме утоленного мужского тщеславия, наша с Ленкой дружба не приносила мне особого удовлетворения.

Лена была интересной собеседницей, она обладала отличной эрудицией, перечитала множество книг, из которых могла цитировать целые страницы. А еще, она была исключительно доброй и нравственной девочкой. Но разве это главное для парня в двадцать один год?! При всем совершенстве и эстетичности фигурки, удивительной миловидности почти кукольного личика, Лена оказалась совершенно нестрастной, можно даже сказать, холодной подругой. Она не любила целоваться, не терпела тисканья на парковых скамейках и прочие «телячьи нежности». Она безотказно и даже охотно соглашалась на близость, но секс с ней был скучен, словно забавы с заводной механической куклой. Она никогда не проявляла нежность сама, а мои ласки принимала с плохо скрываемым безразличием.

В последние недели, несмотря на всеобщее весеннее игривое настроение и с особой силой проснувшуюся жажду эротических переживаний, охватившую всю студенческую среду, мы с Ленкой встречались все реже: я начал тяготиться нашими странными отношениями, да и Лена не делала никаких шагов, чтобы оживить нашу дружбу.

И вот, сегодня она буквально налетела на меня у лифта в перерыве между парами, схватила за руку, потащила в сторону, обвила мою шею своими красивыми руками и жарко зашептала на ухо, что соскучилась, что ей меня не хватает, что какой я гадкий и ее не люблю, потому что стал ее избегать… Ну и все такое прочее.

Я, конечно, слегка опешил, осторожно обнял ее за тонкую талию, соображая, что бы это все могло значить. И вдруг, с удивлением поймал себя на мысли, что мне Ленкины объятия не то, что безразличны, но даже неприятны!

Я аккуратно, но твердо взял ее за локти, снял ее руки со своих плеч и высвободился из настойчивых объятий. Ленка с минуту, молча, смотрела на меня, насупив изящные бровки, а потом тихо заговорила – горячо, быстро, несвязанно.

– Ангелы живут среди нас!.. Ты не понимаешь. Ты совсем не понимаешь!!! И Красный Свет тоже… Ангелы защищают. А те… Они другие! С ними нельзя…

Сколько отчаяния было в ее голосе, сколько мольбы в глазах! Вот уж никогда бы не подумал, что Лена может быть настолько эмоциональной.

Она вдруг запнулась и смахнула ладошкой навернувшиеся на глаза слезы.

– Тебе нельзя… с ней. Ее привели к тебе, чтобы она… Чтобы она допила из тебя те соки, что не успела тогда, в твоем детстве. Потому что ей тогда успели помешать…

…Случилось ЭТО в тот момент, когда я снял тополиную пушинку с ее ноги. Легкое прикосновение кончиками пальцев к шелковистой коже… и я утонул. Да-да, ЭТО лучше всего описать так: я утонул. Я вдруг погрузился во что-то нежное, мягкое, сахарное. Нереально прекрасное. Аудитория наполнилась щебетаньем райских птиц, и изумрудные блики поплыли по стенам… Нет—нет, никакого щебетанья, конечно, я не слышал: это я для красного словца ввернул. А вот изумрудные блики – готов поклясться! – были…

В детстве я обожал книжки про Изумрудный город и Волшебную страну. Когда я был совсем маленький, мне их читала мама, а когда подрос, сам, до самого отрочества, с упоением зачитывался историями про Элли и ее друзей. Мне нравились в этих книжках картинки. Ужасная кривоносая Бастинда, злющая Гингема, прекрасная Стелла, добрая Виллина… Но особенно привлекали меня картинки про сам Изумрудный город, полный сияющих зеленых драгоценных камней, которые были вмонтированы не только в прекрасные сказочные башенки и городские стены, но даже в мостовую…

Так вот, когда я ощутил ЭТО, я словно на мгновенье оказался в прекрасной Волшебной Изумрудной стране.

А потом вдруг изумрудный мир дрогнул, перевернулся, и на мгновение на меня накатило это жуткое ощущение паники и бессилия из страшного сна моего детства.

Впрочем, кошмарное наваждение тут же и рассеялось, хотя и переливы изумрудных огней пропали тоже.

Не могу точно объяснить, почему я захотел привезти Галатею именно сюда, да еще ночью. Я чувствовал, что Галатея… то есть Верочка была готова ответить на мои ухаживания благосклонной близостью еще несколько дней назад. Иногда даже, во время наших, ставших ежедневными, встреч я замечал в ее удивительных зеленых глазах легкую усмешку и немой вопрос. Но мне страстно хотелось, чтобы ЭТО случилось между нами при свете луны, на берегу моря, в очень красивом, странно волнующем меня с детства месте.

Скала, в которой силы Природы создали красивейшую сквозную арку, называется нынче мысом Лермонтова. К Михаилу Юрьевичу название не имеет никакого отношения (поэт никогда в Крыму не бывал), но когда-то тут располагалась дача какого-то его однофамильца.

Знаменит фиолентовский Грот, конечно, не этим.

Фиолент всегда был окружен множеством легенд. По преданиям, записанным греческими историками задолго до нашей эры, именно здесь, на вершине утеса, в эллинской древности располагался величественный Храм Дианы (в таврической традиции называемой Девой). Над морем, на скальном обрыве, располагался алтарь, на котором приносились человеческие жертвы, а к краю пропасти вели ступени, с которых несчастных сбрасывали в морскую пучину.

Между прочим, в древности мыс Фиолент носил название Партениум – Девичий, или Девственный, а в его окрестностях до сих пор можно встретить звучные названия – балка Дианы, роща Дианы, грот Дианы…

По рассказам «очевидцев», в полнолуние и штиль, если осторожно подплыть на ялике к Гроту Дианы с западной его оконечности, в призрачной полутьме, образованной тенью от нависшего скального уступа, на плоском камне, выступающем из воды недалеко от арки, можно увидеть силуэт самой прекрасной богини, медленно расчесывающей свои волосы золотым гребнем…

И вот, в тихий и теплый вечер, наполненный сладкой негой вошедшего в полную силу июня, я решился.

Выклянчить у Борьки ключи от его потрепанной восьмерки не составило особого труда (ящик столового вина, всего-то!), но вот Галатея…

Я поджидал ее у институтской проходной, но когда она появилась, вся моя решимость куда-то пропала. Я смущенно улыбнулся на ее радостное приветствие, замялся и почему-то отвел глаза.

Я не знаю, что на меня нашло. Мы ведь встречались уже месяц. И начиналось все с моей стороны довольно браво.

В тот день, когда я так смело дотронулся до Верочкиной красивой ноги, снимая белую пушинку с атласной кожи, я подошел к ней после занятий, взял ее за руку и просто сказал: «Давай прогуляемся!». «Давай!» – тихо ответила она, и мы пошли в парк. И в этот же вечер мы поцеловались. О!.. Целоваться Галатея умела мастерски! Нет, не так сказал, совсем не так. Никакого особого, специального умения в ее поцелуях не было, но она делала это так открыто, так искренне, так нежно и доверчиво, что просто дух захватывало.

И обнимались мы уже через пару дней, надо сказать, совсем не по-детсадовски.

Но вот дальше поцелуев и нежных касаний разгоряченной кожи под легкими летними одеждами дело не шло. Словно что-то сдерживало нас, и мы не могли сделать последний шаг навстречу друг другу.

… И вот, мы у самой линии прибоя, и тихая ночная вода с легким шелестом осторожно перебирает мелкую, поблескивающую в свете встающей луны гальку. Лунный штиль.

Мы одни на маленьком пляже у подножия высокого обрывистого берега, на добрую сотню метров вдающегося черной неровной стеной в подернутое легкой рябью распростертое перед нами бескрайним серебристым ковром море. И в нескольких десятках метров от нас, в этой черной стене, десятиметровым светящимся окном в волшебный мир, заполненный подрагивающими, словно живыми лунными лучами – великолепная арка Грота Дианы.

Мы садимся на расстеленную мною на гальке подстилку, Верочка заворожено разглядывает фантастическую картину, раскинувшуюся перед нами. Потом переводит на меня широко распахнутые глаза, отливающие даже в полутьме изумрудным светом, крепко обнимает, целует, а потом шепчет на ухо: «Люби меня!». И мы забываем обо всем на свете, мы больше не видим море, звезды, скалы. Мы забываем кто мы, где мы.

Влажный жар поцелуев, шелест сбрасываемой одежды, бесконечное страстное желание.

А через мгновенье (через минуту? через час?) уже струится прекрасный узор из движения тел, смешения душ, вскриков и лобзаний – игра стихий, танец энергий.  Вихри, вспышки, безвременье, безмирье …

А потом я сажусь рядом с ней, глажу ее по животу, по бедрам, склоняюсь, и осторожно ласкаю языком ее прекрасную грудь, едва прикасаясь губами к набухающим соскам…

А потом она что-то рассказывает мне о каком-то красном свете, о крови, а потом мы снова любим друг друга

Галатея… Ее тело совершенно. Нет, не правильно. Конечно же, не бывает ничего совершенного в этом мире. Ее тело было просто … фантастично.

Умопомрачительная линия бедра, нежные формы аккуратной девичьей груди, изящно откинутая за голову белая рука…

Ее тело сводит с ума, волнует даже в неверном свете неполной восходящей луны.

Галатея обворожительна! Недаром это, случайно вырвавшееся у меня слово, стало ее нарицательным именем: Вера прекрасна, как античная статуя. Обнаженное тело отливает мраморными теплом, гипнотизирует.

Мои губы покрывают подрагивающую кожу горячими поцелуями.

Я поднимаю голову и смотрю на лунный серп, который вдруг становится мутным, начинает дрожать и метаться по ночному небу. Это непонятно откуда взявшиеся слезы, словно прорвав невидимую плотину, безостановочно наполняют мои глаза, прокладывают жгучие дорожки по щекам, растворяют реальность в расплывчатой пелене невыносимого счастья обладания. Может ли счастье обжигать душу и сердце?! Оказывается, может, если оно так велико…

6. Она

– Ты можешь бояться меня, бороться со мной, можешь любить или ненавидеть меня – все это будет одинаково значимо. Для меня. А для тебя это будет – не удивляйся!– выбором судьбы. Ведь я – сама Жизнь. Я не хорошая и не плохая. Я Красная. Я кровь. Кровь – могучая, нереально могучая сила! Нет крови – нет жизни. Девочка понимает, что может дать жизнь, когда у неё начинает идти кровь, и она становится девушкой. Дать новую жизнь… только вдумайся! И женщиной девушка становится тоже через кровь. Жизнь отнимают убийцы, выпуская кровь, и спасают врачи, делая операции по локоть в крови. Каждый новый человек приходит в этот мир, измазанный кровью. Жертвы богам и духам приносят кровью. Смертельную обиду искупают кровью, самые верные клятвы дают на крови… И всегда – слышишь! – всегда самому важному, самому прекрасному, самому значимому, всему, что оставляет следы в твоей душе, – сопутствует боль. Рождение, смерть, любовь, счастье, потеря девственности, оргазм … это всё боль. Вспомни, представь, пойми – она прекрасна!

Так говорила я, медленно перебирая пальцами его волосы, когда, утолив первую жажду, мы распластались на мягкой и теплой гальке. Его горячая голова лежала на моем животе, ослабевшими руками он обхватил меня за бёдра, не в силах оторваться от естества, еще не остывшего от недавней страсти. Какой он смешной и … милый!

Сначала я говорила тихо и медленно, затем голос мой окреп. Новая волна желания стала подниматься во мне, и я горячо зашептала, крепко схватив его за волосы:

– Не бойся меня, не бойся боли и крови, не бойся жизни … Иди ко мне… иди ко мне… давай летать! Я заберу тебя! Ты не пожалеешь!

Он вздрогнул. В его глазах, затуманенных страстью, на мгновение вспыхнул беспокойный огонек, но тут же погас, когда мои волосы опутали его плечи, мои руки и ноги оплели его молодое и сильное тело, а мои губы жадно впились в его губы.

И вот… Как странно… Какое-то новое – или забытое? – чувство…

Я умираю? Я умерла?

Я будто распалась на атомы: я не могу пошевелить рукой или ногой, не могу даже открыть глаза. Я словно превратилась в двухсотлетнюю старуху, трухлявый пень без корней и ветвей …

Осколки мыслей и смутных воспоминаний хаотично роятся в голове и никак не хотят складываться в реальную картинку.

Это было вчера. Или год назад?

Этот парень из института со странным взглядом. Его зовут Кузьма. Он увидел белую бабочку. Он берет меня за руку, ведёт гулять в парк. Дежавю. Ощущение томительно долгого узнавания. Мне никак не удается сосредоточиться и вспомнить, откуда я его знаю. Мне кажется, что каком-то сне, в какой-то жизни я уже была с ним – не то союзницей, не то врагом. Но он – мой. Близкий, теплый, ласковый. И есть в нем удивительная харизма, которая сводит меня с ума. И есть еще что-то между нами, далекое и тревожащее душу…

А потом было прекрасное ночное море, чудесный грот, встающая луна, теплая мокрая галька, страсть… Ах, какая нестерпимо сладкая страсть!!! Я счастлива, впервые в жизни я по-настоящему счастлива! И даже ночной полет с Волком не сравнится с этим чувством.

А потом я рассказываю ему о Красном Свете.

А потом что-то происходит.

Мы с ним выходим на какую-то поляну.

И вот… С первых объятий пространство вокруг нас сгустилось, наэлектризовалось. И в душе словно вспыхнули, ударили яркие молнии. А потом…

Мягкая трава, дрожащие руки, расстегивающие мою блузку, нетерпеливые объятия, горячие мягкие губы. Сумасшедший, мы же в парке! Или на пляже? Еще мгновенье, и заструился прекрасный узор из движения тел, смешения душ, вскриков и лобзаний – игра стихий, танец энергий,  вихри, вспышки, безвременье, безмирье …

А потом он садится рядом со мной, гладит меня по животу, по бедрам, склоняется, и осторожно ласкает мою девичью грудь, едва прикасаясь губами к вновь набухающим соскам…

А потом, под шум моря, я рассказываю ему о Красном Свете, и потом мы снова любим друг друга… Нет, не так. Сначала мы любим друг друга на мягкой траве, а потом я ему рассказываю о Красном и Белом… Нет, снова не так. Все, все, все не так!!!

Но это не важно, потому что я вспоминаю, как он начинает входить в меня и вдруг останавливается. А я шепчу ему: «Не бойся меня, не бойся боли и крови, не бойся жизни!!!».

И тут луна входит в зенит, и появляются острые лезвия зубов и когтей. И слышится урчащий страшный шёпот Кузьмы: «И ты не бойся! Не бойся смерти!».

Это сделал он. Он опустошил меня.

Он выпил меня!

Меркнущее сознание испуганным мотыльком забилось, запульсировало в висках. Выпил, выпил! Как я могла допустить?? И … кто же ты такой???

Я не помню боли, нет её и сейчас. Сейчас во мне вообще ничего нет, кроме отчаяния.

Я сразу поняла, что он не Красный. Но и белосветного в нем не было. И я забыла об опасности, нырнула в него с головой, а это оказалось смертельной ошибкой.

И я прогнала Евгения. Я почувствовала его тревожный волчий взгляд в парке в тот же вечер, когда мы с Кузьмой осторожно поцеловались в первый раз и смешали наши дыхания. И я приказала Евгению не мешать. Он не хотел уходить, а я рассердилась и приказала ему исчезнуть, пока сама не позову. Какая дурра!!!

И вот теперь я лежу одна, без надежды на спасение – нагая, впечатанная в траву, в землю, словно похороненная. И нет Силы – она вся ушла вместе с ним. И я … без волос! О боги!! Мои чудесные, длинные, мягкие, черные локоны!!!

Они разбросаны вокруг меня грязными, спутанными лохмотьями черной пакли. Вырваны целыми локонами, отгрызены, разорваны …

Отчаяние затопило остатки моего разума, а из груди вырвался ужасающий, пронзительный, протяжный крик.

Я провалилась в небытие.

Сколько прошло минут или лет, или веков – неведомо. Не знаю, сколько лун сменилось на небосводе, сколько миров пережили друг друга, пока я покоилась там.

Но вот слабый, неверный огонек затрепетал у меня в груди, на том месте, где когда-то пылал костер моей души, а ныне было лишь холодное и разоренное пепелище. Огонек был слаб и мерцал, словно фитилек свечи на ветру. Он был маленькой капелькой красного тепла в бездонном озере белого могильного холода.

Маленькая сова, севшая мне на грудь, теперь высилась над моим сердцем мертвым бесформенным комочком, и ветерок слабо шевелил ее растрепанные перышки. Моя бедная лесная сестренка! Ты безропотно отдала мне свою маленькую трепетную жизнь, как когда-то отдавала перья для полета, чтобы вновь на мгновение затеплился огонёк в моей душе. Благодарю тебя, сестренка! Пусть Красный Покой вознаградит тебя.