Золото верности

– Нет, остановись! – воскликнул Йед. – А как же настоятель в Обители? Ведь он ещё должен пода… похвалить тебя за старания и успех!

Мерон лишь молча улыбнулся.

– Твоя преданность другу достойна похвалы, меченосец Мерон, – заговорил командующий Гаррис. – Но правила ясно запрещают то, о чем ты просишь. Если такое разрешить, то кандидаты неизбежно начнут торговать местами между собой. А такого допускать никак нельзя. Ты пока ещё вправе отказаться от службы в гвардии, коли не вышел за порог Небесного зала, но тогда в гвардии просто будет двести девяносто девять человек вместо трёх сотен. Сыну кузнеца твоя жертва всё равно не поможет, потому что жребий уже сказал своё слово.

Мерон успел лишь растерянно повернуться к Йеду, как вдруг на круглый стол упал ещё один меч.

Все с удивлением оглянулись на принца Киреана. От него подобного поступка ожидали меньше всего.

– Тогда и принц Киреан, первый сын среброродного Фарлеана, откажется от этого меча. Да не сочтите это за неуважение королевского дома и гвардейских традиций.

– Как это понимать? – спросил сэр Гаррис. – Ты полагаешь, что таким способом заставишь нас изменить решение? Думаешь, мы испугаемся знатности твоего отца?

– Вовсе нет, командующий… Я, кажется, понял, почему в гвардии приняты такие правила. Почему нет разницы между простыми и благородными… Благородство и высокое происхождение – не всегда одно и то же. Человек, рождённый без титула, всё равно может оказаться благородным в своём сердце. А знатный вельможа – пустышкой с красивым рисунком на груди. Ведь все мы хорошо знаем легенду о предательстве Короля–еретика… По замыслу Халара, королевская гвардия должна собирать лучших из лучших, именно потому происхождение в ней значения не имеет. Думаю, он считал, что не титул наделяет своего обладателя достоинством, а сам человек должен наполнить достоинством титул, дабы он что–то значил для потомков. А раз так, то знатность – не привилегия, а бремя, которое возлагается на нас по рождению.

Гордо подняв голову, принц Киреан направился к Йеду и стал подле него – точно как тот прежде стал подле Киреана во время стычки с Глахом.

На лице принца не осталось и следа от прежнего высокомерия. Казалось, никогда прежде он не был так уверен в том, что поступил–таки правильно. Быть может, брезгливая надменность была лишь маской, которой он прикрывал собственные сомнения?

Остальные десятеро озадаченно переглянулись. Слова Киреана затронули сердца многих, попутно заразив их той же уверенностью.

Третий меч со звоном лёг обратно на стол. За ним – следующий. Кто–то хотел поддержать Йеда, для кого–то авторитетом стал среброродный принц, а кто–то – чего греха таить – просто счёл за мудрость последовать за большинством. Сдав свой меч, каждый становился подле Йеда.

Служитель Маэл подозрительно прищурился, затем отвернулся и о чем–то зашептался с командующим Гаррисом, которому пришлось снова снять свой шлем с гривой давна.

Сэр Тарбис в их перешёптывании не участвовал. Скрестив руки на груди, он просто наблюдал за происходящим и улыбался. И чем больше мечей возвращалось на стол, тем шире становилась его улыбка, а морщин на лице – все меньше. Он был рад, что сумел отобрать действительно достойных гвардейцев. И сердце уже подсказывало ему, чем всё это закончится.

Однако на стол вернулось лишь одиннадцать мечей. Десять человек обступили Йеда с Киреаном, и только Гиверис остался стоять в одиночестве. Нервно переступая с ноги на ногу, с места он так и не двинулся.

Теперь все пятнадцать пар глаз уставились на него.

– Что вы все на меня так смотрите? Я не сдам свой меч! Я честно прошёл все испытания и заслужил место в королевской гвардии. Командующий же ясно сказал, что это ни на что не повлияет. Раз вы все отказались от меча, то в гвардии будет просто недобор в одиннадцать человек. А сын кузнеца не станет гвардейцем всё равно.

– Ты твёрд в своём решении, лорд Гиверис? – спросил его командующий Гаррис.

– Как я могу быть не твёрд? – удивился тот. – Почему я должен добровольно отказываться от того, что заработал такими усилиями? Я уже прошёл все испытания! Это моя победа, и я не отдам её никому! Только…

Тут он заподозрил неладное.

– Погодите–ка, почему меня назвали «лорд Гиверис»? В гвардии меня ведь должно называть «меченосец Гиверис», как этого монаха. Разве нет?

– Здесь нет ошибки, – сурово произнёс командующий. – Гиверис, первый сын Вандариса! Ты только что провалил испытания в королевскую гвардию. В истории гвардии случалось, что подобное происходило уже здесь, в Небесном зале. Очень редко, но бывало. И вот повторилось вновь.

– Да как такое возможно?! – возмутился Гиверис. – Испытания закончились сегодня утром, и я в них победил!

В спор вмешался служитель Маэл.

– Это не совсем верно. За строгое соблюдение древних законов гвардии здесь отвечаю лично я, как Посланник Синода. И согласно им, кандидат приступает к испытаниям с момента записи его имени в список. А заканчиваются они только как он покинет сей священный Небесный зал. Потому–то гвардейцам и дозволено отказаться от меча лишь пока они не переступили порог лестницы. А за порогом такое действие уже считалось бы дезертирством.

Гиверис холодел с каждым словом Маэла. Победа неумолимо ускользала из его рук вопреки всякому разумению.

– Даже если и так, никаких испытаний здесь сейчас не было, – упрямо стоял он на своём. – Последнее было сегодня утром, и я выиграл тот поединок! Я честно выиграл своё место в гвардии! И жребий это подтвердил!

– Места в королевской гвардии, – перебил его сэр Тарбис, – вовсе не призы. Мы их тут не разыгрываем, как картёжники в кабаке. За некоторыми из этих двенадцати мест кроется чья–то гибель. Так я хочу напомнить, что гвардия существует не для парадов, а чтобы защищать короля от вполне реальных врагов. Но гвардейцев немного, и потому они должны сражаться в бою слаженно. Если нужно – стоять насмерть. Все как один. А теперь оглядись и скажи мне сам, кто в этом зале пригоден для такого, а кто – нет?

Гиверис бросил хмурый взгляд в сторону Йеда и обступившей его толпы.

– Открою тебе секрет, – заговорил уже сэр Гаррис, – что ты был бы принят в гвардию, если бы тоже поддержал своих товарищей по оружию. В будущем сражении это спасло бы ваш отряд. Тогда всех вас можно было бы принимать без опаски, и в гвардии стало бы триста человек и один, а не триста. Такие исключения допускались в прошлом. Но с тобой… Считай, враг нас уже заранее разбил. А теперь, Гиверис, первый сын Вандариса, сдай гвардейский меч и покинь сей священный зал, ибо ты более не вправе тут находиться!

Делать Гиверису было нечего. Он смерил нехорошим взглядом сначала Йеда, а затем и Киреана. Подойдя ко столу, со звоном бросил меч в позолочённых ножнах в общую кучу, после чего скрылся на винтовой лестнице. Ни единого слова так и не обронив.

Когда же он исчез, командующий Гаррис вновь надел свой шлем с давновым гребнем и вытянулся по струнке.

– Гвардейцы!! Слушай мою команду! Мечи – рразобрать!

Йед забрал тот самый меч, что только что держал Гиверис. Он с восхищением разглядывал витиеватые золотые узоры на ножнах и рукоять с благородно выгнутой гардой.

Чья–то рука вдруг опустилась ему на плечо.

– Хочешь знать, что я обо всём этом думаю? – спросил Мерон. – Не знаю как, но тебе только что удалось покорить саму судьбу!

Йед задумался, рассматривая кромку блестящего лезвия.

– Судьбу?… А может ты и прав? Знаешь, многие дают своему мечу имя. Именно так я его и назову. Судьба.

Глава 16

«Даже безмозглый баран, бьющийся лбом о скалу, станет народным героем, если ему всё же удастся эту скалу опрокинуть!»

– Сир Киреан! – воскликнул Йед. – Перед тем как уйти, Мерон произнёс весьма загадочно, что вернётся с компанией, но я и подумать не мог… То есть… Я никак не думал, что сам принц Изерры не побрезгует посетить место вроде этого…

– Королевские гвардейцы не носят знаков отличия, – улыбнулся Киреан. – Кроме, пожалуй, командующего Гарриса с его роскошным шлемом…

Он вдруг опасливо огляделся.

– Только не называй меня больше «принц». А иначе я продолжу звать тебя «деревенщиной»!

Йед не вполне понял, что имел ввиду Киреан: то ли он опасается, что весь кабацкий сброд узнает о его происхождении, то ли просто хочет, чтобы Йед вёл себя с ним проще. Зная горделивый характер принца, Йед склонился бы к первому. Только вот привычной брезгливо–надменной маски на лице Киреана больше не было.

– Вот как… Выходит, ты пришёл просто выпить в нашей компании?

Йед намеренно обратился к нему на «ты», чтобы уяснить его настроение.

– Совершенно верно! – беззаботно кивнул Киреан.

Он сел за стол рядом с Мероном, который уже где–то добыл три больших кружки.

– Неумеренность конечно грех, – лукаво улыбнулся тот, – но что родится от воздержания?…

Киреан при одном виде содержимого только поморщился.

– У нас в Изерре обычно пьют клярз, то ещё пойло из лошадиного молока. Но эта ослиная моча, которую вы зовёте «пивом», не сравнится даже с ним. Да разве можно отмечать такое событие с этим?!… Трактирщик! – развязно крикнул он через весь кабак, – давай сюда лучшего из никкерских вин! Всё за мой счёт!

Он обернулся обратно к Йеду. На лице его светилась счастливая улыбка.

– По недоумению вижу, – сказал он, – ты удивлён, с чего это я сейчас такой весёлый?

– Ты обычно более… сдержан, – подтвердил Йед. – Хотя нам всем сейчас положено веселиться. Особенно мне… Кстати, я же ещё тебя не отблагодарил! Без твоей помощи мне бы не удалось ничего не добиться. И ты ради меня рискнул местом в гвардии… Я в долгу перед тобой.

– Ловлю на слове, – хитро улыбнулся Киреан. – Правда, рискнул я не совсем ради тебя. Мотивы мои были несколько… эгоистичными. Представь, всего за несколько дней я сумел вылепить из деревенского мужлана вполне приличного фехтовальщика. И как приятно было смотреть, когда в поединке ты едва не уделал самого сэра Гарриса! Словно я сам его тогда уделал. А в тот миг, как из руки у тебя выпал серебряный шар, меня это порядком огорошило. Получалось, что все мои труды пропадали даром из–за какой–то глупой железяки. А я совсем не люблю, если начатое дело не доведено до результата! И вот ты, Мерон, подкинул мне прекрасную идею. Не стану утверждать, что я заранее предвидел, как всё обернётся, но устроить где–нибудь маленький бунт – это мне всегда по душе! В разумных пределах, конечно.

Йед задумался.

– Значит, ты не боишься рисковать. Помнишь, ты говорил, что в бою я слишком озабочен защитой? Теперь я понимаю: это оттого, что сам я риска боялся. Но из твоих уроков я извлёк, что без риска победа невозможна, и только потому сумел выстоять против самого командующего!

– Без риска победа невозможна?… – задумался Киреан. – Наверное, так и есть… Правильно подмечено! Впрочем, я о другом начал говорить. Так вот, догадываешься ли ты, почему я вообще решил поступать на службу в королевскую гвардию?

– Честно признаюсь, что для меня это в какой–то степени загадка, – ответил Йед. – Зачем людям столь высокого происхождения идти в гвардию короля? Неужели её престиж настолько высок?

– По правде сказать, у каждого своя причина. Для кого–то вроде Гивериса важен и престиж… Но мои мотивы были иными.

Пока Киреан собирался с мыслями, лицо его делалось всё более серьёзным, постепенно приобретая прежний хладно–благородный вид.

– Тебе известно, – начал он, – что я первый сын среброродного Фарлеана, Владыки Изерры. И я уже как–то говорил, что мать моя давно умерла. Я её и не помню почти, если честно… Спустя короткое время отец взял себе другую жену. Так вот: я не просто первый сын, а единственный от моей покойной матери. У меня есть ещё четверо сводных братьев и сестра, но все они – дети мачехи. Думаю, ты уже догадываешься, каково моё положение в собственной семье?

Мерон брезгливо сморщился.

– Твои братья спят и видят, как отнять у тебя титул наследника, – сказал он. – У нас и столетия не проходило без какой–нибудь крупной склоки о наследовании.

– Погоди–ка, – прервал его Йед. – Но если Киреан первый сын своего отца, то какие тут могут быть склоки? О чем спорить?

Киреан нахмурился.

– Конечно, по общему закону я главный наследник отца. Я – среброродный принц Изерры. Однако отец может отдать предпочтение любому из сыновей, если так пожелает. Братья мои ещё довольно юны, хотя и они тоже начинают понимать многое. А вот мачеха… Не проходит и дня, чтобы она на меня не пожаловалась. Не подстроила какую–нибудь пакость, чтобы выставить меня в нелестном свете. Не попыталась убедить отца, что я недостоин короны Изерры. Он, конечно, лишь отмахивается… Пока что.

– Тогда почему же ты покинул Изерру? – удивился Мерон. – Мне кажется, сейчас у твоей мачехи и братьев только больше шансов восстановить отца против тебя. И отнять право на изеррийский престол…

– Да не в престолонаследии тут дело! Разве вам не ясно, в какое змеиное гнездо превратился мой родной дом? Почти всю жизнь я вынужден был доказывать – каждым шагом – что я на голову выше всех сводных братьев, вместе взятых. Что я единственный, кто достоин быть наследником. Думаю, именно по этой причине я и довёл своё искусство владения мечом до совершенства. Это стало источником моего упрямства.

Тут перед компанией явился хозяин заведения самолично – с заказанным вином.

– Лучшее из никкерского, что в погребе нашлось, – поклонился он, ставя грузный бочонок на стол. – Как было велено. Только сразу говорю: в копеечку ох как влетит.

– За кого ты нас держишь, трактирщик?! – возмутился Киреан. – Мы вовсе не нищие оборванцы! С сего дня мы – гвардейцы самого короля–регента Рамиса!

– Ааа… Так вы видать из тех двенадцати… Вон оно что!

Хозяин расплылся в извиняющейся улыбке.

– Нижайше прошу прощения, – поклонился он ещё раз. – Раз был тут случай неприятный… Знаете, как бывает: обжегшись на молоке, на воду дуешь… Что же, мои искренние поздравления, господа!

Пятясь задом и непрестанно раскланиваясь, он спешно удалился. Винный бочонок остался в полном распоряжении Киреана.

– Вот почему меня прозвали Серебряным клинком Изерры, – продолжил тот рассказ, быстро наливая вина всем троим. – Упрямство… и упорство… Некоторые любят порассуждать о том, что есть разница между упорством, как чертой закалённого характера, и упрямством, как проявлением глупой твердолобости. Однако отец не раз говорил мне, что они идут рука об руку. И к какой бы цели я ни шёл, завистники обязательно будут корить за наглость или упрямство, потому что они просто не хотят, чтобы я чего–то добился. Но как только я достигну успеха, те же самые голоса начнут восхвалять меня за упорство. Как он любит говаривать, «Даже безмозглый баран, бьющийся лбом о скалу, станет народным героем, если ему всё же удастся эту скалу опрокинуть!». Вы наверное догадались, что Владыка Изерры страшно упрям!

Киреан сам рассмеялся своим словам, а затем выпил кубок залпом. И вдруг выдвинулся корпусом к Йеду, словно собрался сообщить большую тайну.

– А знаешь, что ещё? – понизил он голос. – У нас не раз случались и покушения на жизнь наследников изеррийской короны. Синод, понятное дело, такие преступления всегда тщательно расследует, но даже Чтецам бывает не удаётся найти того, кто вложил монету в руку убийцы. Ведь в таких заговорах часто замешаны люди очень высокого положения, а без веских доказательств Синод не станет огульно проверять умы высшей знати. У них это запрещено какими–то правилами. А если для покушения наняли Длань… – тут он перешёл почти на шёпот, – следов вообще не останется. В таких случаях даже и убийцы не сыскать. Они как тени в ночи.

Тут новый кубок вина излился прямиком в горло среброродного принца.

– Отец упрям, но не глуп, – продолжил Киреан, едва переведя дыхание. – Он и не подумает лишить меня титула принца Изерры, а все поношения мачехи ему – что зудение комара. Однако опасаясь за мою жизнь, он решил отослать меня сюда. Ведь даже убийцам Длани не так–то просто пробраться в королевскую гвардию. И вот я здесь, среди людей, от которых не опасаешься получить кинжал в спину! Ты даже не представляешь себе, Йед, как это здорово. Вот почему я так рад сегодняшнему дню и готов расцеловать тут хоть каждого босяка!

Едва закончив говорить, он жадно осушил ещё один кубок.

Йед глядел на напивающегося принца и дивился. Он вспоминал, как впервые его увидел: скривившиеся от отвращения губы и надменный до спеси тон речей. Но тогда Йед ничего не знал о тайнах изеррийского двора и даже не представлял себе, что кроется в закоулках души принца. С самого детства весь мир ополчился на Киреана, и тот в одиночку был вынужден с ним драться. Драться вновь и вновь, и каждый раз побеждать.

– Интересно, – молвил Йед. – Я вот что скажу: ваши с Мероном истории чем–то похожи. Вас обоих пытались незаслуженно выбросить за борт, можно сказать отвергли. Однако это лишь укрепило вашу волю – и вот вы оба здесь, празднуете успех. Но всё же, за успехом тут кроется нечто совсем другое… Какая–то червоточина… Как бы лучше сказать? Печаль или беда…

– Трагедия? – подсказал Мерон. – Ты хочешь сказать, что за каждой историей успеха на самом деле стоит трагедия?

Йед кивнул. Мерону удалось точно сформулировать его мысль.

– А что насчёт тебя самого? – спросил Киреан. – То есть, про твою трагедию мы уже хорошо знаем… Про чуму в деревне… Но ты ведь решил идти в гвардию намного раньше? Для чего же?

– Я? – удивился Йед.

Вопрос внезапно застал его врасплох. В его случае за стремлением стать королевским гвардейцем никакой трагедии, казалось, не стояло. Не то, чтобы он тайно сомневался в правильности своего выбора, но вопрос «почему?» тут просто абсурден. Йед словно был создан для этого с самого рождения, и всё тут. Как можно спрашивать такое у него? Всё равно, что спросить, почему у него только две руки и две ноги, а не иное их количество.

– Я всегда хотел быть гвардейцем… С самого детства. Достойно служить королю… и всё такое. Это моя судьба.

– Вот как? – разочарованно молвил Киреан. – Выходит ничего, кроме слепого подчинения правителю, тебя и не интересует?

Йед задумался. А действительно, зачем ему это на самом деле?

– Нет… Конечно же нет! Помните нашу клятву? «Защищать монарха, страну и народ от любого зла». Я всегда хотел служить… не столько даже королю, а людям. Ведь страна это и есть её люди! И я намерен уничтожить всё зло, что им угрожает! Защищать их, нести добро и помогать им всем!

– Прямо–таки всем–всем помогать и нести добро? – рассмеялся Мерон. – Да ты у нас в святые метишь, я погляжу! И даже тем, кто тебя ненавидит и хочет убить?

– Разве правильно огульно помогать всем? – философски вопросил Киреан. – Я хоть уже и пьянею, но такой глупости не сказал бы. Шут с ними с теми, кто ненавидит и считает за врага. Сделать добро и им тоже – благородно… Это я хотя бы могу понять. Но разве все люди достойны твоего благородства? Есть такие, которым твои усилия вообще не пойдут на пользу. Всё твоё добро окажется для них бесполезно. Ты поставил себе цель, которой не суждено сбыться.

Йед задумался. Слова Киреана кое–что ему напомнили. События прошлого…

– Я, кажется, понимаю, о чем ты. Мой отец однажды влип как раз в такую историю. Он упорно пытался делать добро одному человеку… И это обернулось ловушкой.

Йед заглянул на дно опустевшего кубка, чтобы собраться с мыслями.

– Был у отца один закадычный друг детства. Звали его как не помню уже, потому так и буду его называть «наш дружище». Мальчишками они с отцом всё время проводили вместе, но потом пути их разошлись. То есть в деревне–то нашей они оба по–прежнему так и жили. Но отец стал работать в кузне не покладая рук. Благодаря его трудолюбию, бедности наша семья никогда не знала. А наш дружище оказался непутёвым. Ни в одном ремесле не закрепился, и жил в нищете. Да и Старый мир бы с ним, но вот беда: он вскоре женился. О его невесте мы тогда мало знали, кроме как что она не из местных. Как позже выяснилось, родом она с юга, из никкерских земель. В её краях в чести одна народная община, что называют себя Добрые люди.

– Я о них слышал, – вмешался Мерон. – Вроде бы Добрые люди тоже поклоняются Богине, как и все, но привносят странноватую философию. В сущности, обычная секта, каких в Никкерии как грибов после дождя, однако Добрые люди рьяно стремятся распространять своё учение по всему Междуморью. Последователи этой веры расселяются по самым отдалённым уголкам среди простых людей, дабы нести «свет Богини», как они его понимают. Надо сказать, Синод никогда не одобрял ни Добрых людей, ни любую другую из никкерских сект.

Кивнув в подтверждение, Йед продолжил рассказывать.

– Вот тогда, женившись на той никкерке, наш дружище и изменился характером. Поначалу он просто стал занимать у всех, кто в деревне ни жил. Просить помочь средствами и едой, жалуясь, что они с женой голодают. Большинство селян скоро его раскусили, но отец всегда относился к нему по–доброму, ведь друг детства всё–таки. Вскоре, однако, и он тоже понял, что просто содержит его за свой счёт, вместе с его никкеркой. Отец пытался намекнуть нашему дружище, что пора бы уже и за ум браться. Но каждый раз тот принимался всячески стыдить отца и обвинять в разных грехах: жадности, самолюбии, эгоизме. Говорил, будто отцу просто повезло, что ему по наследству досталась такая кузня, и это нечестно, что отец стал зажиточным из–за простого везенья. Что если бы такая кузня досталась ему, он и сам жил бы не хуже. А значит Богиня одарила отца не просто так, а дабы он делился по справедливости с теми, кому повезло меньше. Наш дружище жаловался, как тяжела его жизнь, сколько болезней и несчастий валится на него и его жену, и что только из–за этого они и не могут найти себе столь же прибыльного дела. Но однажды отцу все эти россказни надоели. Он сохранил непреклонность и дал нашему дружище от ворот поворот. И вот тогда к нам впервые заявилась его жена. Эта никкерка слёзно расписывала всяческие беды и несправедливость, что преследуют её род ещё от прабабки. Обвиняла нашу семью в чёрствости и бесчувствии, а также в том, что мы ослеплены своим эгоизмом и гордыней. Что наше счастье – не отцовская заслуга вовсе, а дар Звёзд. И потому не следует нам воротить нос от ближних, которых Богиня не одарила столь же щедро. Ведь богатство – это вовсе не награда, а испытание, которое Богиня посылает более грешным из смертных. Так она якобы даёт нам шанс очиститься от греха, однако если мы станем в нем упорствовать, то не примет она наши души в мире мёртвой жизни. «Люди по природе своей грешны. Они порочны уже самим своим рожденьем. Потому и мир, населённый людьми, несправедлив и жесток», рассказывала она. «Боль и страдание – заслуженная кара за нашу нечестивую природу, противную Богине. Но жертва да очистит от греха! Те, кто жертвует ради ближнего, освободят свою душу от врождённых пороков. Лишь они, чистые духом, достойны провести Вечность в благом свете Богини». Не знаю, верила она во всё это сама иль нет, но со стороны её заумные религиозные речи выглядели как оправдание, чтобы они с мужем оба продолжали висеть на нашей шее. На шее у всей деревни.

С каждым словом Йеда брови его слушателей поднимались всё выше.

– Дошло до того, что эта женщина пожаловалась на нас деревенскому старосте. Говорила, что о нас следует сообщить служителям Шамины в столице, ибо живём мы жизнью неправедной и себялюбивой. Что мы отвергаем свет Богини. Что только из–за таких эгоистичных безбожников, как мы, в мире до сих пор так много зла и несправедливости. По счастью, с отцом наш староста всегда дружен был и очень тогда разозлился. Он сказал ей прилюдно, «Ты безумная фанатичка, муж твой – безмозглый лентяй, а вместе вы – позор всей деревни. Откуда знать тебе, пришлой никкерке, чего желает Богиня! Как смеешь ты приписывать ей свои безумные бредни! Чтобы никогда больше я подобной ереси здесь не слыхивал!»

Йед почесал затылок, догадываясь, что история стала уж слишком затягиваться.

– Ну, о тех препирательствах на богословские темы ещё долго можно рассказывать. Наконец, женщина та понесла. И к перечню невзгод их злополучной семьи добавились грядущие хлопоты и нужда из–за нового рта. Мать моя тогда сжалилась над ними и уговорила отца взять нашего дружище на работу в кузню. Мол, если жизнь у него и впрямь не сложилась, то почему бы и не помочь её наладить? Взять–то его взяли, но работать он в кузнечном деле всё равно не умел, да и учиться особо не желал. И вдобавок они вдвоём с женой стали поносить имя отца на всю деревню, будто бы наживается он на труде простых честных работяг, богатеет и жиреет за их счёт, а сам платит лишь жалкие крохи.

– Да эти бездари – просто два волдыря на теле нашей древней земли! – возмутился Мерон. – Так и чем же закончилась их история?

– Увы, жена нашего дружищи скончалась при родах. А он сам из деревни вскоре исчез, перед тем обокрав отца и оставив детей на попечении деревни. С тех самых пор отец хранил сбережения только в особом тайнике. А дружище того вначале кто–то видел побирающимся в столице… А потом он, как поговаривали, в разбойники подался.