Сказки перед Рождеством

В приёмнике пришлось объяснять: я простая школьница. Сначала думали, что я неблагополучная мамаша. Ведь по факту скорую вызвала малолетняя девчонка, у которой порваны колготки. Безжизненный клубок из спутавшихся волос – результат того, что моя голова зацепилась о выступающий край контейнера. Вместо духов от меня несло тухлой рыбой.

Когда меня поняли, наконец, пустили к Ванечке. Правда оказалось, что это и не Ваня вовсе, а Машенька. Только сейчас я смогла рассмотреть эти пухлые щёчки и маленькие ручонки. Добрые чистые глаза горели жизнью.

***

Новый учебный год. В моем классе новая ученица. Ах да, а я теперь учительница. Все-таки, справилась с логарифмами в детстве. Над ухом слышу звонкий голос:

– Найденова Мария Алексеевна!

Эту фамилию я знаю и не спутаю ни с какой другой. Оторвавшись от тетради, в страницы которой упирался нос, я встрепенулась. Посмотрела на выросшую Машеньку и отметила: все те же добрые глаза. А вот щёчки уменьшились и теперь формируют красивое девичье лицо.

У Маши всё хорошо: её усыновили добрые люди. Иногда оценки хромают, но на то ведь есть я, так ведь?

Я вспоминаю грязные контейнеры, как плакала в тот день в душе по маленькой Маше. Я с жестокостью царапала кожу, чтобы отмыться от мерзкого запаха. Мне казалось, что он въелся в меня навсегда.

Но вот в чём дело: я-то отмылась от грязи. А тот, кто бросил ребёнка за мусорные баки, вот он – он отмылся?

Пугало.

Тыквенная голова смотрелась нелепо, а старый папин плащ не выглядел зловеще, как планировалось.⠀

– Твоё пугало не удалось, – подытожила Анна, упираясь руками в бока.

Вася, младшее Ани на три года, но несмотря на это не брал слова сестры в серьез. Ведь уже в этом году он пойдет в школу, а значит, он взрослый.

– Ничего ты не понимаешь, – махнул он рукой. Неужели Аня не соображает, как долго он старался, чтобы насадить на палку все эти вещи: старые консервные банки, шелестящие пакеты и, наконец, уродливую тыкву.

– Да на это пугало наоборот все вороны с округи слетятся, чтобы поживиться, – объяснила Аня и поправила длинную косу рукой. Она посмотрела на свои пальцы – грязь забилась под ногти.

Уже с четверть часа она с братом стояли на заднем дворе. Аню позвал брат – посмотреть какое чучело он сотворил. Но палка упала, и Ане пришлось помогать Васе.

– Дети, идите в дом, – голос отца задержался в саду, но дошел детских ушей. Что странно, обычно к ужину их звала мама.

Вася схватил Аню за руку и потащил сестру.

Когда они подошли, то увидели бегающие глаза отца. Мать взяла Васю на руки и поцеловала.

– Не ходите больше на поля, – попросила она. Нет, приказала.

– Почему? – Вася округлил по-детски большие глаза.

– Да, почему? – Аня нахмурила нос. – Вася вон такое пугало сделал…

На этих словах отец ее оборвал.

– Никаких пугал и полей! Я все сказал.

– Марш в дом, – мать спустила Васю и шлепнула его, чтобы поторопить. Она подтолкнула его, поэтому Васька с разбегу шмякнулся в дверь. Аня помогла брату и открыла ему, впустив в дом. Сама замедлила и услышала обрывки фраз:

– Их нашли?

– Ищут. Но их…слышат каждый день. Точнее каждую ночь.

Аня не стала искушать судьбу и ушла в дом. Она и так оставалась у порога больше, чем нужно.

Спустилась ночь. Она обволокла село густой дымкой, сквозь которую едва пробивался звездный свет. Аня открыла окно и смотрела на небо. Причудливые формы созвездий уносили ее прочь ото сна и забот.

– Смотри, смотри! – Вася был уже тут как тут. Он заставил взглянуть сестру на мерцающие огни вдалеке. Точно кто-то взял звезды и носил их по полю, чтобы видеть дорогу. – Интересно, что там?

Аня вспомнила те странные слова, что подслушала сегодня днем.

– Не знаю, но лучше нам никуда не соваться, – сказала она, предвидя действия брата.

– Давай посмотрим, – Вася уже залез на подоконник и упал во двор. Аня вскочила за ним и увидела, как брат поднимается с земли.⠀

– Ты что делаешь? – зашипела она и огляделась: не идут ли родители?

– Я пойду один, трусиха, – поддразнил Вася.

Аня разозлилась. Трусихой она себя не считала, да и за Васькой приглядеть надо. Решено! Прям в ночном платье она перебралась из дома наружу. Босые ноги приняли на себя сырость земли.⠀

– Побежали, – Вася ускакал вперед. Аня придержала его за руку, и затем они пошли вместе. Чем ближе к полю – тем ярче светились непонятные огни над ним. Аня была выше Васи, поэтому убирала тонкие ветки, на которые натыкалась во тьме. Затем сердце ее оборвалось, а интерес испарился: звонкий детский смех раздался рядом.⠀

– Что это? – Вася улыбался.

А вот Ане стало не до веселья. Она потянула брата назад, но он вырвался. Она побежала за ним.

– Стой! Стой, кому говорю!⠀

Они выбежали на поле, но огоньки давно погасли. Лишь свет фонаря приближался к ним. Смех меж тем становился громче. Анна вглядывалась во мрак, но никаких детей там не было.

– Мне страшно, – признался Вася.

Аня решила не дожидаться, пока невидимые демоны их растерзают и развернулась вместе с братом. Ее схватили за руку – сильная и жесткая хватка задержала я. Голые ступни теперь горели огнем – так жарко стало Ане.⠀

– Что вы тут делаете? – послышался голос отца над ухом. Аня выдохнула и закрыла глаза. Мама приблизилась и мягкий свет в ее руке осветил испуганные лица детей.

– Я запретил вам сюда приходить, – строго сказал отец, но в его голосе не было злости. Мать в это время поставила фонарь на землю и обняла их.

– Мы услышали детский смех и пришли сюда, – призналась Аня.⠀

Родители переглянулись.

– Да, мы тоже, но никого не увидели, – сказала мать.

– Возвращайтесь домой, – отец развернулся назад.

– Нет, пожалуйста, идем с нами! – заплакал Васька.

Той ночью семья вернулась с полей вчетвером. Утром отец разрешил снова пошел на разведку. С собой он взял охотничью дробь.

Пока он пробирался до пашни, то думал о случившемся. Детский смех звонкими колокольчиками леденил душу. Но в какой-то момент, когда появились Анька и Вася – все затихло.

Нет. Тишина наступила гораздо раньше. Послышался какой-то шум, который другой принял бы за подбежавших собственных детей. Но он исходил со стороны поля. А потом оборвался и унес с собой и ребячий смех.

⠀

Мужчина шел тяжелой поступью. Разве должен он так идти на собственных землях? Затем отец оглядел поле хмурым внимательных взглядом. Сначала он ничего не заметил. А затем он выронил из рук дробь от испуга – так подвело его тело. Да и ноги пошатнулись так, что пришлось сделать шаг назад.

Чистое светлое и бескрайнее поле – еще ночью стало причиной тревог. Свободные угодья, они простирались до самих небес. Но никакого источника звука мужчина не нашел. Никаких следов несчастных детей: ношенных старых ботинок или тряпичных кукол. Но хуже того то, что в поле вообще ничего не было. Даже недавно сделанное чучело с несуразной тыквенной головой – испарилось.

Упавшая лицом.

Кристина тонкой рукой открыла дверь квартиры, которую уже давно никто не запирал на ключ. Едва её башмачки, на размер меньше положенного, оказались на пороге, в нос Кристины ударил едкий запах. Запах, который прочно сопровождал её жизнь и, казалось, въелся в неё навсегда. Затем послышался звон стекла.

Кристина разделась и прошла на кухню, где родители, как они говорили, отдыхали. В последнее время отдыхать они стали все чаще, хотя девочке так и невдомек было: отчего отдыхали папа с мамой? Оба уже несколько месяцев как не работали, отец иногда перебивался заработками. Смешно. Ведь именно про таких люди говорят «рукастый». Он умел обращаться с деревом, ставил двери и чинил сантехнику. Но редко этим занимался.

– Тебе нельзя пить, зуб же болит, – притворщицки-заботливо отвел рюмку от лица мамы отец.

Опухшее от попоек лицо матери вздрогнуло. Сложно было предугадать её реакцию: то ли сейчас она огреет отца, то ли примет вину и заплачет.

Кристина и сама оказалась натянутой как струна: дальше все зависит от поведения мамы, а не от неё самой.

«Ах, как жалко! Я бы всё сделала правильно, правильно отреагировала. А теперь мама разозлит папу, они будут снова ругаться. Пожалуйста, промолчи, мама!», – взмолилась про себя Кристина. За зуб матери она тоже беспокоилась: несмотря на то, что лицо мамы уже давно выглядело как после неудачного похода на пасеку, правая щека подозрительно раздулась. Похоже, стоило обратиться к врачу сразу, как только зуб заболел. Но ведь Кристина тоже скрывает боль, лишь бы не идти к стоматологу. Как и многие дети, она привыкла жить с болью. Правда, Кристина преуспела в этом больше остальных, ведь, скрывать она научилась не только зубную тягость.

Вместо ожидаемой реакции мама прыснула. Её тело, некогда стройное и красивое, теперь походило на многослойное одеяние, которое сбросить никак не удавалось. Складки затряслись, и она проговорила:

– А это энестезия. – Мама поспешила чокнуться с рюмкой отца и раздался характерный звон. Затем она опустошила стакан. Отец же немигающим взглядом продолжал на неё смотреть.

– Анестезия, дура! – Он плюнул куда-то на стол рядом с ней.

Кристина, затаившаяся как заклинатель змей, знала, когда её следовало выходить из тени.

– Мам, пап, я пришла, – она подскочила к столу. – Можно покушать?

Обычно это на некоторое время возвращало родителей к жизни: они считали, что их святая обязанность накормить ребенка.

– Мать, наложи, – отец пытался сделать голос командным, а вместо этого горло проглотило часть слов и получилось какое-то клокочущее предложение.

Мама не стала вставать, а повернулась к газовой плитке, на которой стояла тарелка с остывшей водой. В ней давно размокла сосиска и едва мытая картофелина.

Кристина пододвинула табурет и села на его холодную сиденье. А когда-то каждый табурет обтягивал чистый вязаный чехол! Теперь чехлы либо порвались, либо превратились в половые тряпки. Мама Кристины, Глафира, – швея. Она умела шить красивые вещи, но в свободное время предпочитала поджать ногу под себя и молча вязать. Однако звук спиц, бьющихся друг о друга, Кристина уже давно забыла. А вот звенящую тишину после произнесенного тоста ощущала почти ежедневно. И все никак не могла привыкнуть.

Кристина наспех поела и ушла к себе, оставив родителей отдыхать дальше. Она легла, отвернулась к стеночке и тихо заплакала. Настолько, что и сама не поняла, что плачет: пока ухо не провалилось в мокрую подушку.

Каждый день она просила, сама не знает у кого, чтобы это прекратилось. Иногда, совсем на немного, её слышали. Это были самые счастливые дни для Кристины, и самые тяжелые для родителей. Когда алкоголь кончался, а кошельки пустовали, отец шел выворачивать все карманы. Ругался на мать, иногда даже тряс ее за плечи, но правда никогда не бил. От этого Кристине на сердце тоже приходилось легче: есть ведь семьи хуже, в которых родители дерутся. Или в которых вообще нет папы. Мамы живут с другими отцами или вовсе одни.

Дни без алкоголя начинались всегда одинаково, иногда Кристина просыпалась от нецензурной, но трезвой брани. А порой содрогалась сквозь сон, когда пустое стекло разбивалось в поисках заветной капли. А вот завершались такие дни по-разному. Могли по-счастливому перетечь в несколько дней без запоя. Тогда отец даже брался за работу. После этого было, что есть. Но и выпивка в доме тоже сразу появлялась. А иногда сердобольная соседка, которой надо подкрутить кран за просто так, наливала самогон. Кристина всем своим детским сердцем ненавидела эту соседку и проклинала её всякий раз, когда отец возвращался в невменяемом состоянии с бордово-синюшным носом.

Да, но все же, эти дни наполняли Кристину заветной надеждой: когда-нибудь такие дни перетекут в недели, а там в месяцы и года… И тогда семья снова как раньше сядет на кухне на чистые чехлы и будут пить только чай. С конфетами, конечно! Или с козулями. Кристина постоянно звала их «козюлями», но знала, как правильно. Просто после её нарочной ошибки, папа мягко клал руку на голову и слегла поглаживал волосы. Он тепло улыбался, и говорил ей, что это она козюля. Теперь же он зовёт свою жену Граней, потому что имя уж похоже на граненный стакан. И это его забавляет. А козули-козюли раскатывала совсем не Граня, а мама Глаша. Пряный и слегка горьковатый аромат имбирного теста наполнял весь дом. И уж точно забрал бы на себя хмельные нотки родительского веселья. Козули мама вырезала в виде разных фигурок животных, но больше всего Кристине, конечно же, нравились именно козочки. Затем их покрывали глазурью или мёдом. Да, от мёда с горячим молоком бы Кристина тоже не отказалась. Только сейчас она поняла, насколько голодна. Похоже, сосиска с картофелиной провалились куда-то в глубины её живота.

Кристина воображала, как дни с козулями и чаем станут постоянными. И даже испугалась, а вдруг тогда выпечка надоест? И придётся готовить что-то новое. А родители не смогут придумать, что именно, и снова вернуться к выпивке. И тут Кристина вскочила с кровати, на которой простыня не менялась так давно, что цвет ей позабылся, а свежий хруст от выстиранного и заправленного белья мог только сниться. Конечно, чтобы мечтать о таких чистых днях, нужно держать перед глазами те ясные моменты, которые уже были!

Кристина стрелой метнулась ко входу, где висело её пальтишко, которое, честно говоря, едва спасало в декабрьские морозы. На радость девочки, дверь в кухню держалась закрытой на сей вечер, а сквозь мозаичное разноцветно стекло слабо виднелись два родителя, которые наверняка нашли чем себя занять. А значит, сегодня Кристине нечего бояться, и её походы по коридору останутся незамеченными. В кармане верхней одежды Кристина обнаружила заветную картонку: календарь на целый год. Она побежала обратно в комнату, сжимая календарь в руке. Он потрепался, что неудивительно: год заканчивался. Кристина снова легла на кровать, только перевернула мокрую подушку, точно таким образом находилась подальше от слез и того, что их вызывает. Её прозрачные голубые глаза изучали лист с месяцами. Внимательный человек бы заметил, что не все дни в календаре зачеркнуты. Среди замалеванных темными чернилами чисел виднелись проблески и светлых дней. Однажды в школе соседка Кристины по парте, Аришка, оказалась слишком наблюдательной.

– Ой, у тебя пару дней не зачеркнуто. А они уже прошли, – Арина схватилась за красивую блестящую ручку с разноцветными чернилами, о которой Кристине приходилось только мечтать, и занесла их над календарем.

Кристина, которой пусть ручка и очень нравилось, не могла позволить такой роскоши для Аришки: она выдернула лист из-под соседки, а в следующую минуту толкнула подругу. О чем тут же пожалела. Стул Арины расшатался, и она едва не упала. Но ее подстраховала ближайшая парта, которая подхватила девочку вместе со стулом, ограничив масштабы падения до ушибленного локтя.

«Вдруг я становлюсь такой же агрессивной, как родители?» – переживала Кристина и прикусила палец на руке.

– Ты ненормальная! Чего толкаешь? – всхлипнула Арина.

К сожалению, Кристина не могла рассказать Арине причину своего поведения. Не могла, потому что незачёркнутые дни в календаре имели особое значение. Которое, конечно, никому нельзя знать. Эти заветные «чистые» дни, дни – когда родители не притрагивались к бутылке. Ну разве что, чтобы убедиться, что они пусты.

Кристина уже второй год ведет такой календарь. А могла бы начать и раньше, но пошла в школу и научилась читать и писать только в прошлом году.

Она разглядывала помятую картонку и с удовольствием обнаружила, что в декабре и октябре «непьющих» дней оказалось на порядок больше, чем обычно. Правда, девочка тут же нахмурилась: в ноябре не нашлось ни одного рюмочного выходного.

Кристина провела рукой по выдавленным от собственной злости крестикам, которые закрывали черные дни. Она пыталась вспомнить хоть один из темных или чистых дней, но почему-то они смешались все в её голове в единый миг. Миг ожидания. Да, тревожная забота разливалась в животе Кристины каждый день. Ведь могло сложиться по-всякому: порой стоило едва проснуться и встать, как приходилось сразу зачеркивать день, потому что родители уже восседали на кухне. А порой, чистые дни оказывались обманом: смотришь на уроках и весь вечер на светлый квадратик, а под вечер папка с рыбой и пивом заваливается. Приходилось по-честному зачеркивать.

30, 31 декабря – предстоящие дни. И тут Кристина обеспокоилась: год кончается, а нового календаря у неё нет. Скоро Новый год, ничего не найти и не купить. Да и на что ей купить? Предыдущий календарь ей подарила учительница, а этот пришлось выпросить у Димки: у него все равно их два было.

Кристина осторожно протиснулась в коридор: голоса родителей смолкли. Спят? Девочка наспех замотала вокруг шеи рождественский шарф, который некогда мама связала ей на новогодних каникулах. Наверное, последний подарок из всех подарков. Затем Кристина надела пальто и сжала пальцы ног, чтобы втиснуться в обувь, которая нещадно давила.

Она выбежала во двор, где местную ёлку украсили красной и золотой мишурой, а кто-то умудрился даже забраться до верхушки и короновать её советской звездой. Вокруг дети водили хороводы. Кристина бы очень хотела присоединиться: но некогда. У неё есть дело. Девочка метнулась из двора прежде, чем её кто-то успел окликнуть. Так поздно Кристина обычно не выходила, ведь где-то с ноября, а иногда уже и с середины октября, мрачно раскидывались темные вечера. Гулять по такому сумраку было и холодно, и страшно. Но, оказывается, в предновогодние денечки все происходило иначе. И стоило раньше сидеть дома, когда вокруг такая красота? Выйдя на улицы, ведущие к магазинам, Кристина задрала голову, чтобы разглядеть горящие гирлянды. Каждый шаг освещали яркие рождественские огни фонарей, которые сводились где-то вдалеке в одну мерцающую точку. Свет отражался от недавно выпадшего снега, и Кристина не сдержалась: бросилась в него своими старыми ботинками. Они мигом промокли, неприятная влага зашла через сломанную молнию и отошедшую подошву. Но пару шагов Кристина не обращала на это внимание. Соблазнительный хруст снега словно заглушал родительские крики и звон посуды, оставляя их где-то вдалеке. Теперь все, что происходило дома казалось таким ненастоящим, и только здесь: среди веселых криков и песен, праздничных огней и обнимающихся детей с родителями все обстояло взаправду.

Кристина устала ходить в давящих башмаках и присела на холодную скамью. Как бы ей хотелось, чтобы осколки разбитой семьи можно было бы склеить! Но мама осколки обычно молча подметала и выкидывала в мусорный контейнер, а точнее его имитацию – пакет, закрепленный на треснутом пластмассовом ведре.

Вблизи от Кристины виднелась площадь, в центре которой возвышалась пушистая елка. От неё куполом расходились сине-серебряные растяжки и разноцветные флажки треугольной формы, которые на ветру жили собственной жизнью. Под ёлкой располагался каток – для тех, кто постарше и повыше, чем Кристина. Хотя, впрочем, Арину и Диму всегда пускали на каток – они говорили, что им уже есть 10 лет, а по росту они проходили. А вот Кристина отставала от сверстников и всегда замыкала линейку на физкультуре. От этого факта ей становилось грустно, поэтому уроки по спорту она ненавидела: всегда проигрывала, потому что была ниже и слабее остальных, а кроссовки, как и зимние ботинки предательски давили и подводили в прыжке. А вот рядом с катком стоял аттракцион, на который Кристину запросто могли бы пустить. Вращающаяся платформа карусели с лошадками приводила детей в восторг, а музыкальное сопровождение изменялось в такт с сиянием огоньков, установленных вдоль игровых фигурок.

– Кристина, давай руку, пошли, – позвал теплый женский голос. И внутри Кристины всё оборвалось.

– Мама, но я не хочу, – захныкала малышка, не желая покидать облюбленную лошадку.

– Пошли, бабушка приехала и привезла рождественские подарки.

– Тогда ладно, – девочку, которая по иронии обладала таким же именем, удалось убедить.

Она покинула карусель и растворилась среди мерцаний во тьме вместе с матерью.

Лошадка освободилась, и Кристина могла бы сесть на неё. А почему бы и нет? Кристина подбежала к заветной карусели, но её остановили.

– Билет! – потребовал человек, который пропускал на платформу.

– У меня нет, – призналась Кристина. Она решила, что в такой волшебный день, когда все вокруг наполнено чудесной негой, её обязательно пустят покататься. Кружочек, а может и два.

– Тогда иди отсюда. Следующий, – больше человек на неё не смотрел. А стоящая за ней мать с ребенком осторожно, но настойчиво обошла Кристину. Она протянула билет, и уже её мальчика пропустили. Конечно, он сел на ту самую лошадку: самую красивую, с синей лентой вместо упряжки.

На щеках Кристины вспыхнул жар. Вдруг ей стало невыносимо стыдно здесь находится. Среди праздника, на котором её точно не место. И она растолкала толпу, и бросилась прочь. Подальше от вкусного аромата выпечки, которую хлебные лавочки выставили прямо на холод, все равно все с успехом раскупали. Кристину несли ноги в сторону от ярких огней и соборной площади, тень рождественской елки грозно нависла над ней, точно говоря: «Ты здесь лишняя».

Слезы хлынули из глаз сами собой, обжигая на морозе лицо. Из-за этого непонятно было куда бежать, да и важно ли? Опомнилась Кристина, когда оказалась в совсем незнакомом районе, подальше от гуляющих среди гирлянд людей. Лишь одинокий тусклый фонарь горел поблизости, а под ним сидел человек.

Кристина подошла к нему. Мужчина натянул шапку почти до глаз так, что мохнатые брови едва выглядывали из-под неё. Сидел он на ступеньке у ворот храма.

– Уже закрыто, приходи завтра. – Сказал он. И тут же добавил, – еды нет.

– Да мне не нужна еда, – почесала глаза Кристина, хотя голод пустовал внутри. Неожиданно она вспомнила зачем вообще выскочила из дома. Девочка оглядела церковь, искусственные осветители дарили белоснежному камню ослепительную чистоту, а вот притвор в слабом фокусе фонаря выглядел откровенно убого.

– А что ж тебе надо? – человек прищурил тёмные глаза, и потер небритое лицо пальцами, которые торчали сквозь порванные пальцы перчаток. Под ногтями наверняка можно было бы разглядеть грязь, если подойти поближе: но Кристина не решилась.

– Календарь. На следующий год.

– Календарь? – протяжно переспросил человек, точно не мог поверить в услышанное. Он похлопал себя по внутренним карманам и достал коробок.

Кристина пригляделась, похоже, сигареты. Сейчас он закурит, а она уйдет. Человек протянул пачку девочке.

– Я не курю! – отстранилась Кристина еще дальше.

– Да бери уже, это ж календарь, – мужчина засмеялся да так сильно, что разошелся в кашле. Затем сплюнул ошметки рядом с собой.

Пробираясь сквозь собственную брезгливость, Кристина выставила один носок вперед, затем перенесла вес и попыталась как пушинка подскочить поближе. Но не настолько, чтобы притронуться к незнакомцу. Она выставила руку вперед, явно показывая: больше сокращать расстояние Кристина не намерена. Мужик по выработанной лености тоже двигался с неохотой. Наконец через пару мгновений Кристина вытянула пальцы вперед так сильно, насколько могла и схватила заветный календарь. Он оказался толстым. И явно отличался от предыдущих календарей в один лист. Кристина быстро пролистала веер из страниц, от них подуло легким ветерком. В её руке лежала целая книжка. Она закрыла перекидной подарок, и прочла надпись: «Церковный календарь».

– Ты что священник?

Мужчина снова засмеялся, но на этот раз по-доброму.

– Священник…

Кристина моргнула глазами и благодарно посмотрела на него. Она была готова поклясться: от человека несло до боли знакомым запахом алкоголя. Но священники не могут пить, тем более те, которые раздают подарки. Прижав к груди заветную вещицу, Кристина горячо захлопала глазами, чтобы сдержать слезы, которые так и хотели хлынуть наружу.

– Спасибо! Спасибо!

***

За пару дней новый год сменил старый, поэтому пришлось разбираться с обретенным подарком. Кристина обнаружила, что зачеркивать крупные листы оказалось не так удобно, как в прошлом. Вдобавок, страницы прозрачные и тонкие как промокашка не пропускали острие ручки. Чернила царапали и следующие страницы, и хотя пока дни действительно были «черные», Кристина переживала: а вдруг наступят «светлые» отступные, а листы уже окажутся грязными? Зато на обратной стороне каждого числа писали какую-то добрую историю или молитву. Молитва, как оказалось, это то, что делала Кристина каждое утро по пробуждению или вечером в полудреме. Молитва – это разговор с Богом. Это обращение к Нему с надеждой, что просьба обязательно сбудется.

Так прошли первые дни января. Сначала Кристина даже думала вырывать листы и выкидывать их. Но тогда бы выпадали и соседние страницы, да и лишаться обратной стороны, которая теперь казалась интереснее, не особо хотелось.