Лес видений

Одну руку царевич держал за спиной, что выглядело весьма и весьма загадочно, а присмотревшись, Немила заметила, что по сапогу царевича протянулась царапина, шаровары заметно помялись, а кафтан на плече был немного разодран.

В ответ на её взгляд царевич дёрнул головой, мол, не спрашивай, и извлёк из-за спины руку. Ладонь разжалась, одновременно с этим Немила подалась вперёд и совершенно по-детски приоткрыла рот от восхищения.

На ладони у Ивана-царевича лежало нечто такое, подобного чему она никогда в жизни не видела.

Перстенёк! Жёлтенький, гладенький, чудо какой ровненький!

– Неужели это настоящее золото?! – вырвалось у Немилы, пока Иван пристраивал колечко ей на указательный пальчик. Оно пришлось практически впору – немного большевато, но это было неважно.

– Настоящее, из царских закромов, – с гордостью подтвердил царевич.

– Но… откуда оно у тебя? – спросила Немила, разглядывая нежданный подарок.

– Так я перед тем, как пойти искать суженую, нарочно взял его с собой, – оттараторил царевич, задорно кивая головой и улыбаясь. – Как тебе? Нравится?

– Очень. В жизни не видела ничего подобного, – призналась она. Золото – царский металл, простому люду оно недоступно, в Лыбедском царстве оно даже не водится, в отличие от серебра.

– Это колечко достойно украшать твою ручку, Немила, – вкрадчивым голосом сказал царевич, как-то по-особому протянув губами её имя. Получилось нечто вроде «Не-мила-а».

Она рассеянно улыбнулась. Оттопырив пальчики, она алчно разглядывала колечко, а потом, очнувшись, кинулась к Иванушке на шею.

– Спасибо, милый мой!

– Только не потеряй его, – предупредил Иван и подмигнул.

– Никогда в жизни не потеряю!

Немила прижала к себе обе руки, склонила голову, и тут вдруг вспомнила кое-что.

– Ой! Да что же это я совсем! У тебя одежда совсем испортилась! Ты не ранен, Иванушка?

Иванушка отмахнулся:

– Не думай об этом, – и приобнял её за талию. Немила обмякла от радости, но мысль о разодранном кафтане, помятых шароварах и исцарапанных спапогах не собиралась исчезать из её головы так скоро.

– Ты… подрался? – поинтересовалась она, проигнорировав брошенный в свою сторону предостерегающий взгляд. На какую-то долю секунды на лице Ивана мелькнуло мучительное выражение, которое сменилось облегчением.

– Ты чего? – потрунил он. – Просто я очень хорошо спрятал кольцо, в одно надёжное и труднодоступное местечко. Из-за этого пришлось изрядно потрудиться, доставая его. Вот наряд мой и помялся.

Немилины губы сложились в форме буквы «о», она прижала к себе ладонь с колечком.

– Теперь оно мне ещё дороже! – дрожащим от волнения голосом ответила она. – У меня тут где-то лежали нитки, снимай кафтан, я его заштопаю.

Нитки нашлись довольно быстро. Грубые и волокнистые, по качеству они и рядом не стояли с теми, которые были использованы на пошив царского наряда, но кто сказал, что они не сгодятся заделать дыру в ткани за неимением лучшего?

Однако Немила радовалась своей находке недолго, ведь подушечку с иголками оказалось найти гораздо сложнее. Весь сундук пришлось перерыть сверху донизу, но тщетно. Не было подушечки ни в мешочке с бусинами, ни среди требующей переделки одежды, к которой давным-давно никто не притрагивался, и оттого она приобрела затхлый запах. Вот что значит не прикасаться к шитью неделями, а то и месяцами!

Пока Немила, беззвучно ругаясь, переворачивала сундук, царевич сидел на лавке. Он застыл в одной позе, немного сгорбивши спину, и исподлобья стрелял глазами по сторонам со скучающим видом.

Он уже успел расстегнуть застёжки на кафтане, а поддетая под низ рубаха была под стать остальным предметам одежды: тоненькая, пошита из белоснежной гладкой ткани, она после всех скитаний выглядела на удивление новой.

– Где же вы, иголочки? Не найти никак, – от злости на саму себя, что не может сделать для Ивана даже такую малость, она готова была расплакаться. Как будто и этого было мало, из-за двери послышались лёгкие шаги.

Царевич в облике лягушки затаился под лавкой. Немила ловко сорвала с себя колечко, швырнула его в чемоданчик и повернулась к двери ровно тогда, когда Нелюбино лицо с впалыми скулами появилось в дверном проёме.

– Нелюбушка! – бросилась она к сестре, пряча руку с кольцом за спиной. – Как я рада, что ты зашла! Не одолжишь иголочку?

– Что же такого ты в поздний час шить собралась? – поинтересовалась Нелюба. Её маленькие глазки по привычке обшаривали комнату, пока не остановились на свече. – Так-так-так, это не похоже на тот огарок, что тебе выдала Злоба. Не бойся, я ничего ей не расскажу.

– Ты на что намекаешь? – вскинулась Немила и обиженно надула губы. Если уж Нелюба сказала, что ничего не расскажет, то как пить дать, завтра же с самого утра побежит разбалтывать! Но пока сестрица не ушла, позарез надо было выпросить иголочку, а то негоже суженого завтрашним утром в неподобающем виде сёстрам представлять. Надо же, чтобы они хорошенько обзавидовались.

– Я хочу тебе признаться… – Немила припомнила увиденный на дне сундука кусок холщовый ткани. – Мне захотелось сшить себе новый передник для дел хозяйственных, а днём времени не было. Вот и взяла я одну свечу, чтобы при её свете хотя бы наметить будущую работу, да совсем из головы вылетело, что игл-то у меня нет.

Нелюба задумалась.

– Я как раз нашла у Злобы несколько штучек. Хорошо, выделю тебе одну. Но учти, вернёшь в целости и сохранности, каждая из них на вес золота.

Передник Немила, конечно, шить не планировала. А что Нелюба обнаружила подворовывания свечек – так не беда! Завтра откроется вся – вообще вся – правда, весь свет узнает, что Немила и царевич помолвлены, и тогда дела никому не будет до каких-то несчастных свечек!

Пока Нелюба ходила в свою комнату, Немила наклонилась под лавку и погрозила пальцем лягушонку: «Сиди там, не высовывайся!»

Вот у Немилы в руках оказалась долгожданная иголочка. Лягушонок не издал ни звука, пока за Нелюбой не закрылась дверь, а когда вылез, то тихо квакнул – то ли хотел что-то сказать, то ли лягушачья природа того требовала – после чего подпрыгнул на месте, и не успели лягушачьи лапки приземлиться после прыжка на пол, как комната снова наполнилась золотым сиянием.

– Снимай кафтан, – повторила Немила весело.

Вместе с кафтаном Иванушка скинул сапоги, задвинул их под лавку, и босиком стал прохаживаться по комнате, пока Немила мучилась с починкой кафтана.

В одной рубахе царевич стал даже более хорош собой. Под облегающей тканью виднелись очертания груди и мускулов рук, а от того, как белая рубаха оттеняла желтоватую кожу, тонкие черты лица ещё больше заострились, сделались изящнее. Волосы из тёпло-каштановых стали почти чёрными.

Итог немилиного труда говорил сами за себя: горизонтальные стежки пересекали весь рукав, как перекладины очень кривой лестницы, однако Иван, казалось, и не заметил ничего подобного. Он наклонился к немилиному уху и повеселевшим голосом шепнул:

– Я так рад, что ты закончила. А ну-ка, полезай в постельку, будем целоваться.

Немила страшно оробела от прямоты царевича. Щёки её мгновенно вспыхнули, но невзирая на робость она повернулась к царевичу и вытянула губы дудочкой. И зажмурилась.

Но вместо того, чтобы её поцеловать, царевич заразительно хохотнул и упал на лавку.

– Погоди! Ложись рядом.

Немила поначалу восприняла предложение Ивана с опаской, но его глаза так заразительно искрились – озорством, предвкушением, чем-то ещё, чему она не могла дать названия, – что она не выдержала и тоже расплылась в улыбке.

В этот раз им на лавке не было тесно. Немила и Иван прижимались друг к другу, как будто знали друг друга сто лет, перебирали друг другу волосы, похихикивали и касались коленками. Ей казалось, что вот он – лучший момент её жизни, благо, Иван больше не старался поторапливать её и не делал неуместных высказываний. Пожалуй, когда он молчал, то нравился ей даже больше, чем, когда говорил.

Наконец, она почувствовала, что готова к поцелую, более того – не в силах ждать, когда же он произойдёт. Тогда она облизнула губы и шепнула:

– Спасибо за подарок. Я буду носить это колечко не снимая.

– Пожалуйста, – ответил царевич и дрожащим голосом добавил: – Я больше не в силах сопротивляться твоим чарам, Немила.

Она чуть наклонила голову, и уже через мгновение их губы слились. Для неё это был первый поцелуй, но, как оказалось, ничего сложного в самом процессе не было – знай раскрывай себе рот как рыба, высовывай язык. Приятным было, в общем-то, не само это действие, а то ощущение, что приливами возникало внизу и волной распространялось вверх до самой груди, новое, незнакомое доселе. Это ощущение ввело Немилу в небольшое замешательство.

– Эй, – с растерянной улыбкой она принялась полушутя отталкивать Ивана, когда он придвинулся ещё ближе.

– Тебе не нравится? Или ты боишься меня? – спросил царевич и снова приложился к её губам поцелуем.

– Боюсь, – пискнула она.

– Разве я не обещал, что женюсь на тебе?

– Обещал, – сглотнув, ответила Немила. – Но у нас ещё будет время…

– Ты мне веришь? – перебил её царевич.

– Верю, – проронила Немила, не в силах отвести взгляд от непроглядной черноты глаз, в которой не было видно ни зрачков, ни вкраплений постороннего цвета.

Но как объяснить, что, делая нечто впервые, особенно если «нечто» действительное важное, ты всё равно будешь бояться, ведь это примерно как в первый раз в жизни заплыть на глубину или катиться на спор в санках с самой вершины горки, а не какая-то ерунда.

Но то, что произошло дальше, совсем уж, если говорить по-честному, не было похоже ни на плавание, ни на катание с горки.

Свеча ещё горела, когда Иван приспустил шаровары и потянул Немилу за руку, молчаливо требуя потрогать его между ног. Оно было твёрдым, влажным, не то чтобы противным, но скорее необычным, и в то же время до странного приятным, как если набрать в прибрежных водах какого-нибудь мелкого тёплого прудика полные ладони головастиков – вроде и противно, но выпустить из рук жалко.

В общей деревенской бане девочек и мальчиков с самого детства приучали к виду голого тела, но видеть одно, а трогать – совсем другое, к тому же она имела возможность лицезреть только повисших головой вниз червячков, а о том, что те могут вырастать в могучих змеев, знала только понаслышке.

Понаслышке она знала и о том, что полагается змея задабривать и ублажать. Как именно – не знала, но Иван и тут просветил, сначала помогая и направляя Немилину руку своей, потом – по-хозяйски приподняв юбку и показав, как именно ключик подходит к замочку, и две половины становятся целым. Особой разницы с тем, как это происходит у домашней скотины, Немила не заметила, единственное отличие – ей не хотелось ни кудахтать, ни взвизгивать, ни мычать, а хотелось спокойно тихонечко лежать не шевелясь, ожидая, когда же это кончится и настанет утро, чтобы потащить царевича знакомить со своими сёстрами и хвастать своим женихом перед бывшими соперницами.

Но вот дело закончено, внизу мокро и склизко, Иван, нет, Иванушка, навалился всем телом сверху, спрятал голову между маленькими девичьими грудками, потёрся о них, как кот, на лице расплылось мечтательное выражение. Немилино сердце преисполнилось радости: это она, она исполнила мечту своего царевича! Она сняла порчу!

– Иванушка… – позвала она шёпотом.

– М-м?

– Теперь ты свободен от Яги? Мне не терпится показать тебя сестрицам! Вот они будут удивлены!

Иванушка снова промычал. Его царевичевы щёки розовели, влажный рот был приоткрыт, веки полуопущены. Немила безоговорочно верила Ивану, просто ей думалось, что снятие проклятия должно сопровождаться ярким светом, искрами, возможно, музыкой, ощущением праздника. Ничего из этого не было, поэтому она испытала лёгкое разочарование.

– Может, проверим, снялась ли порча? – с энтузиазмом спросила она. – Ну-ка, оборотись кем-нибудь!

Но царевич оказался на удивление несговорчив.

– Отстань, Немила, – пробурчал он и скатился на край лавки. – Поверь, надо мной больше не тяготеет сила Яги, я точно знаю. Спи, завтра поговорим.

Грубость Ивана уязвила её. Немила отвернулась к стене, надула губы, пустила одинокую слезинку, но уже совсем скоро, услышав сопение, начала себя успокаивать. У царевича был тяжёлый день. Сначала ему пришлось неизвестно как далеко забраться, чтобы достать из тайничка колечко, потом он наверняка сильно нервничал, боясь, что Немиле не понравится подарок и она не проявит благосклонности. Ведь это от неё и только от неё зависело будущее царевича. А остаток сил царевич потратил на знамо что. На то самое, что их союз окончательно скрепило.

Вот поэтому он и не смог бороться со сном. Устал, бедненький. После всех своих размышлений Немила не могла больше обижаться на Ивана, напротив, она прониклась к нему ещё большей нежностью. Обернувшись, Немила приобняла крепко спящего царевича и прошептала:

– Люблю тебя, мой суженый-ряженый, судьбой предназначенный.

Незадолго до рассвета где-то в задней части дома полузадушенно вскрикнул петух, но Немила уже видела десятый сон, а потому невдомёк ей было, что ночной гость, быстренько собрав по светличке и надев на себя все свои немногочисленные пожитки, преспокойненько прошёл через всю избу, заглянул к животине на скотный двор, после чего незаметно покинул деревню.

Глава 5

Немила открыла глаза ровно за мгновение до того, как в её светлицу ворвались сёстры, ещё более шумные, чем всегда.

– Вставай! Немила, проснись! Петушка утащили ночью! Ой, ты уже не спишь?

Она резко села, не понимая, о каком ещё петушке речь и почему его исчезновение должно её волновать. Что действительно волновало её воображение, так это пустая постель, согретая лишь теплом её собственного тела, и обнаруженное почти сразу исчезновение колечка с указательного пальца.

Не желая признавать очевидное, она вскочила на ноги, заглянула под лавку – пусто, посмотрела по углам, выскочила за дверь, выглянула во все окна второго этажа, полностью игнорируя сестёр, а затем вернулась, сложила руки на груди и требовательно топнула ногой.

– Где царевич Иван? Признавайтесь, вы же видели его? Куда он отлучился? И где моё колечко?

Немая сцена продлилась недолго. Скорбные лица сестёр вытянулись от недоумения, а через пару мгновений они уже громко и заливисто хохотали, одновременно вытирая кулаками слёзы.

– Ох, и Немила, ох, и шутница! – истерично хихикала Злоба. – Спасибо, настроение подняла! Это ж надо такие яркие сны видеть, чтоб путать их с взаправдашней жизнью! Завидую!

– А я не завидую, – протестующе качала головой Нелюба, сморкаясь в белый платочек. – Ты посмотри, какое разочарование на личике бледном, ажно вся краска схлынула с него.

– Он был, клянусь вам! Был! Царевич Иван, взаправдашний! Он надел мне на палец колечко золотое и пообещал сделать своей женой!

Она помахала в воздухе пальцем, тем самым, на котором ночью блистало самоварное золото, и снова грянул смех, да такой, что в голове у Немилы зазвенело. Она стояла совершенно растерянная. Нет, ну ей не могло ни привидеться наяву, ни присниться во сне такое. Очевидные признаки во всём теле и яркие воспоминания говорили о том, что вчера всё было взаправду, да и вообще, она никакая не блаженная, и она точно знала, что сны – они не такие, они совсем другие.

Немила рассеянно смотрела то на голый указательный палец, то на лавку, то на сундук, не зная, то ли начать сомневаться в самой себе, то ли… пока Нелюба не вернула её к реальности:

– Ладно, Немилка, не расстраивайся. Наверное, Морок с тобой пошутил. Оставишь ему сегодня ночью дары, и он от тебя отвяжется. Кстати, как там твоё шитьё? Наметала передник? Иголочку не испортила?

Точно, иголочка!

Она бросилась к сундуку. Одна-единственная игла лежала сверху на куче разного хлама ровно в том положении, в котором Немила вчера её и оставила. Она поспешно схватила иглу и тут же, ойкнув, выронила. На пальце выступила капелька крови.

Но боль физическая – ничто по сравнению с той душевной болью, что она испытывала, пока пыталась мысленно разложить по полочкам последние события. Колечко было, а сейчас его нет. Жениха тоже нет, а сёстры наперебой сокрушаются о том, что из курятника пропал ровно один петух.

Неужели не хватило силы любви, чтоб от Яги отвязатьсяя? Но почему? Она же так сильно полюбила Иванушку, как никого и никогда в жизни не любила! А вдруг – нет, даже думать об этом Немиле было тошно – вдруг это он её недостаточно любил?

* * *

В тот же день ближе к вечеру из самого Лыбедь-града пришло известие о том, что пропавшего царевича видели в царском дворце. Оно разнеслось по окрестным деревням с сумасшедшей скоростью. Немила весь день бродила по окрестностям, поэтому узнала об этом одной из самых последних.

Она вернулась домой только к ужину и собиралась проскользнуть мимо домашних, но поскольку сени сделаны так, что малейший шум из них доносится до людей, сидящих в горнице, то пройти мимо сестёр незамеченной у неё не вышло.

Сестрицы в два голоса начали звать её, но Немила твёрдо решила пропустить ужин и укрыться в своей светлице, не потому, что она была не голодна, но оттого, что не могла в своём теперешнем состоянии вынести ни одной живой души. Особенно сестриц.

«Спать всё равно не усну, – подумала Немила, пока сёстры в два голоса отчаянно звали её. – «Покушаю позже, когда все разойдутся».

Но тут из громких криков Злобы её слух выхватил кое-что важное, из-за чего она резвой орлицей слетела вниз и ворвалась в горницу.

– Что? Что ты сказала?

– Немила! – укоризненно повторила Злоба. – Там про твоего дорогого царевича новые вести завезли.

– Говори, сестра. Что там с царевичем, какие вести? – спросила Немила, протестующе выставив руку, когда та пододвинула в её сторону кувшин с молоком.

– Видели его вчера днём во дворце, – вкрадчиво ответила Нелюба и постучала по столу длинными пальцами. – Некрасивая история то была. Говорят, побывал он в нескольких помещениях втихомолку, словно не член семьи и хозяин, а какой-то вор! Обчистил казну царскую и смылся. Царь наш батюшка в ярости, что царевича не остановили, что смог сынок родной скрыться прямо из-под носа у дружинников. Дружинников своих царь постановил наказать, а за любые вести о царевиче Иване назначил награду, и немаленькую!

Пока Злоба и Нелюба обсуждали, что же именно мог украсть царевич и зачем ему это было нужно, Немила сидела за столом и вполуха слушала этот разговор, который казался ей напрочь лишённым смысла. В голове царил бардак страшный. Почему Иванушка наврал о том, где взял кольцо? Положим, стыдно ему было за ограбление собственного дома, в этом нет загадки. Но зачем он вместе с кольцом вынес другие драгоценности, которые сейчас Злоба с Нелюбой перечисляли с таким удовольствием, будто ждали, те на них теперь с неба свалятся?

Чего там, среди украденного, по их словам, только не было: и кучка перстней, и цепи, и браслеты, и корона. И Немила понимающе кивала сёстрам, когда те вскрикивали и заламывали руки: «Пошто?! Пошто царевичу все эти ценности? Какая нелёгкая довела его до жизни такой?»

Ей виделось так: царевич наведался в Лыбедь-град, чтобы взять для обручения кольцо, а остальные предметы прихватил ей же на подарки, которые, возможно, собирался преподнести днём, когда убедится, что порча снята.

Так была ли она снята? Если да, то можно рассчитывать на возвращение Иванушки с подарками. (Хотя, право, зачем такая спешка? Она бы потерпела до свадьбы). Если же порча не снята, то… неужто царевич разобиделся на неё, на Немилу, настолько, что даже забрал кольцо?

Но ей не давало во всей этой истории покоя ещё кое-что. В ночь их встречи суженый упомянул, что может-де лишь «скитаться у границ леса дремучего». А сам, выходит, долетел ажно до Лыбедь-града! Немила, в свою очередь, хорошо помнила, как батюшка утверждал, что «хоть из Лыбедь-града дремучий лес виден, но до него вёрст десять, не меньше».

В конечном итоге разозлилась Немила, но не на царевича, а на себя, за то, что не смогла освободить от порчи, за то, что позволила царевичу уйти – ах, как сильно он на неё, наверно, был расстроен, когда понял, что сила её любви оказалась недостаточной! Но где же он может быть в этот час? В лесу зализывает душевные раны, или улетел в края далёкие?

И пока разговор сестриц плавно перетёк на обсуждение царской награды, Немила предавалась куда более печальным думам, о том, что же её теперь делать и как дальше жить в неизвестности.

– Смотри-ка, со стола всё сметала, даже на завтра ничего не осталось!

Удивлённый возглас Злобы насильно вырвал Немилу из дум. Она застыла с ложкой во рту и воззрилась на стоявший перед ней чугунок таким взглядом, будто видела его впервые. Чугунок был почти пуст.

Это что же, она в одиночку столько съела? И даже не заметила этого? Почему тогда ощущение сосущей пустоты в животе никуда не исчезло?

– Я рада, что царевич дал о себе знать, что он оказался хотя бы живой, – заметила Нелюба, не обратив ровным счётом никакого внимания на Злобин возглас. – Но как вы думаете, куда бы он мог теперь отправится, со всеми этими богатствами. Они ведь тяжёлые, и не спрячешь никак. Вдруг его ограбят?

– Вот батюшка скоро приедет, тогда и узнаем получше, какие у них в большом миру дела творятся, – зевнув в полный рот, ответила Злоба. —Шила в мешке не утаишь. А теперь давайте-ка спать.

На том разговор был окончен.

А Немила промолчала, ни словечка больше об Иване не вымолвила.

Промолчала она и назавтра, и через неделю, когда награда за любые вести о младшем царском сыне возросла в несколько раз.

На то у неё была причина, которая с каждым днём становилась всё более и более веской.

* * *

Предрассветная серость уже начала медленно расцвечиваться яркими красками: голубые, зелёные, красные избы, белые резные наличники, похожие на снежинки, белый снег под ногами, который ещё не успел загрязниться, и над всем этим грязно-голубое утреннее небо.

Она немного постояла, вдыхая морозный воздух и любуясь прекрасным видом, после шмыгнула на задний двор, а оттуда, миновав соседский дом, свернула к следующей по счёту избёнке. Она незаметно миновала сарай, из которого доносились бодрые ритмичные звуки – то тугие струйки молока касались дна подойника, а затем обогнула избу по периметру, тихонько приоткрыла дверь и немного постояла на пороге, всматриваясь в полумрак единственного помещения, разделённого большой давно не беленой печью на две примерно равные части.

В одной половине избы на полатях, ютясь друг к другу, спали дети.

В другой половине было место для готовки и приёма пищи, с рядами полок, забитыми посудой, большим столом, который едва помещался между печью и стеной, и парой лавок, на одной из которых, той, что поближе к печи, явно кто-то спал.

Немила сразу поняла, что это была старая Мокша. Она пошла прямиком к старухе и потормошила её.

– Бабуля Мокша, – позвала она шёпотом и пригляделась к спящей.

Моложавая, не сгорбленная работой, с кожей, почти не знающей знойного летнего солнца, та выглядела совсем нестарой, а лет на пять или даже все десять моложе своих пятидесяти, и лишь грязновато-серые седины выдавали истинный возраст, тогда как зубы, зрение и слух у Мокши были в полном порядке.

Мокша открыла глаза, пощурилась, села в постели и попросила подать свечу.

– А-а, это ты, Немилушка. Из-за холода мне сегодня отвратительно спалось, пришлось несколько раз вставать, чтобы печь подкормить. Будь добра, глянь, остались ли дрова, а то старая уже, не помню ничего.

Немила метнулась к печи, нашла пару поленьев, подкинула их в затухающее пламя и пошерудила кочергой.

Пока она разбиралась с огнём, Мокша сдвинула одеяло в сторону, уселась на лавке, привычной рукою переплела свою длинную косу и спрятала её под платок. Немила нерешительно подошла ко столу и заняла место по другую сторону обеденного стола.

Мокша не спрашивала у непрошенной гостьи, с какой целью та пожаловала и не спешила проявлять гостеприимство, а молча ждала, пока Немила выложит цель своего раннего визита.

Чтобы явиться в такую рань в чужой дом, да ещё и тайком, причина должна быть существенная. Немила сама была не рада, что притащилась в эту тесную избу, к этой старухе, которая была ей не шибко приятна, но у неё не было выбора, поскольку никто больше в целом свете был не в силах ей помочь.

Вляпалась она в такое безвыходное положение, что хоть топись, хоть в лес на съедение волкам иди, а пожаловаться, поплакаться в рубаху и покаяться совсем некому. К сёстрам она бы ни в жисть не пошла, подруг у Немилы отродясь не было, а единственная, кто мог бы её понять – дорогая и любимая матушка – давненько ушла по тропе туда, откуда нет возврата.

Так почему же Мокша? Да потому что Немила верила слухам. В её голове не укладывалось, что внешне здоровая, цветущая женщина не могла за двадцать лет подарить своему мужу ни одного ребёночка.