Лицо для Риты

– Мадам, сейчас вам будет зачитано завещание господина Жиля Сидиха. Я обязан сообщить вам, что практика предписывает делать это в присутствии адвокатов наследника, хотя это и не является законом. Вы вправе отложить или перенести прочтение до момента прибытия ваших адвокатов. Ваше решение, мадам?

– У меня нет адвоката, но думаю, я в состоянии выслушать и понять самостоятельно все, что вы мне сообщите.

– Хорошо, мадам. Я вскрываю завещание и вначале прочитываю его вслух по-французски, затем пересказываю по-английски, вы заверяете его, и, вероятнее всего, послезавтра я вручаю вам официальный перевод на любом из указанных вами языков. Вы готовы, мадам?

– Да, я готова.

Мэтр начал читать, а Рита принялась слушать. Месяц назад она купила лингафонный курс французского и пыталась вечерами заниматься, но сейчас смогла узнать лишь некоторые слова. Рита никогда и не помышляла ни о каком наследстве, не думала о состоянии, собственности, недвижимости и прочих подобных вещах, делающих человека богатым, позволяющих ему не работать, жить в свое удовольствие.Хотя в Москве она видела многих, кто упорно старался получить побольше денег. И у иных получалось. От завещания, которое монотонно читал господин Гибер, Рита не ждала перемен в своей жизни и приехала сюда не из-за наследства, а в ожидании вестей о КВ. Собравшись с мыслями, она хотела спросить о муже, как только мэтр закончит читать.

Мэтр закончил и, едва взглянув на Риту и не дав ей вставить ни слова, принялся переводить прочитанное.

Какой-то месье Сидих, находясь в твердом уме и ясной памяти, в присутствии таких-то господ 6 ноября такого-то года составляет настоящее завещание и поручает этим же господам быть его поверенными в делах по исполнению данного завещания. А дальше начинается что-то невероятное. Этот господин называет имя Риты, место и дату ее рождения, описывает, как ее найти, как она выглядит, что у нее спросить, какие получить ответы, и, наконец, завещает ей распоряжаться счетом номер такой-то в банке (названия Рита не поняла, нужно уточнить) в городе Париже, адрес такой-то. Сообщается, что на момент составления настоящего документа на счету находятся 776 984 французских франка. Далее приводится список акций различных компаний, в основном германских, отданных в доверительное управление какой-то брокерской компании, адрес компании в Лозанне, Швейцария, и имя главы фирмы, к которому следует обратиться. Затем сообщается, что Рита наследует дом в местечке Реборес возле Валенсии в Испании, адрес и название фирмы, совершавшей сделку купли-продажи, телефон. Следующим пунктом шла квартира в районе Сен-Дени Базилик, дом номер такой-то, ключ находится у мадам Тигона, консьержки, телефон номер такой-то. И в завершение появился конверт, в котором лежал замысловатый ключ, как выяснилось, от сейфа в отделении банка TSB на улице Дамрак, Амстердам, Нидерланды. Всё.

Бред достиг пика.

Рита молчала. О. Гибер смотрел на нее вопросительно. Ждал вопросов.

– Кто такой этот господин Жиль Сидих? Как он выглядит? У вас есть его фотография? Почему он все это завещал мне? Ответьте, пожалуйста. Возможна ли здесь ошибка? Что с ним случилось? – вывалила Рита ворох вопросов.

– Господин Сидих – наш клиент, но был он здесь только два раза. В основном общение шло по телефону. Я знаком с его документами, сейчас ему было бы тридцать три года. Его фотографии у нас нет. Как я уже говорил, он вправе составить завещание в пользу любого человека. Ошибка возможна только в том случае, если вы не та, за кого себя выдаете, – Гибер словно отстреливался от вопросов Риты. – Сообщение о смерти мы получили из страховой компании, ее адрес я готов предоставить. Для урегулирования отношений с ней мы можем предложить свои услуги, тем более что нам с вами предстоит провести определенные действия по вступлению в права наследства. Оплата налогов, свидетельств собственности, пошлины и нотариальных действий будет производиться из унаследованных вами средств. Мы с вами еще подробно обсудим эти вопросы. Их много, некоторые непростые, ведь заметная часть наследуемого находится вне территории Франции. Также нужно будет произвести оценку стоимости недвижимости и некоторые другие действия. Во всяком случае, мы готовы стать и вашими поверенными, как в настоящее время являемся поверенными месье Седиха.

– Подождите, а что с ним произошло?

– Он утонул во время рыбалки в Индийском океане у берегов Кении в январе 1997 года. Его тело не нашли, и через год он был признан мертвым. Несчастный случай. Подробности вы можете, опять же, выяснить в страховой компании, но, насколько мне известно, страховая премия по его полису невелика. Относительно, конечно. Скажите, мадам Пестова, можем ли мы сейчас вам чем-нибудь помочь? Где вы остановились? Оставьте номер телефона или адрес, а послезавтра, в среду, я жду вас к четырнадцати часам. Мадам, примите соболезнования по поводу кончины вашего мужа. Мне искренне жаль, месье Сидих был очень обаятельным человеком, как я успел заметить. Распишитесь здесь. Спасибо. Позвольте откланяться, мадам. До встречи в среду.

Нащупывая каждую ступень, Рита спустилась на улицу. Мир не изменился. Все осталось по-прежнему: клерки с безвольными подбородками и отвислыми носами торопились в бистро «У метро», блондинка в красной куртке останавливала такси в сторону бульвара Осман, а остальные, равнодушно огибая Риту, двигались к станции «Нотр-Дам ле Лоретт». Или от нее…

Впрочем, одного персонажа атеистской наружности появление Риты все-таки заинтересовало. Он сидел в неновом «ситроене», кутаясь в свой великоватый черный пиджак, и как раз говорил по мобильному телефону:

– Докладываю: пациент сделал зарядку у нотариуса и переходит к водным процедурам.

Третьего марта одна тысяча девятьсот девяносто восьмого года в Париже возле площади Дестинье д’Орвис дождь начался в двенадцать часов двадцать шесть минут по среднеевропейскому времени.

ГЛАВА 5. ПОНЕДЕЛЬНИК ПРОДОЛЖАЕТСЯ. РИТА

Перестань, Костя Воронин. Я бесконечно, до оцепенения устала от тебя. Прекрати играть мною. Еще три года назад я оплакала тебя как без вести пропавшего, и у меня находились силы прятать в своей душе любовь к тебе, защищать ее, но сейчас, когда ты пытаешься сообщить, что наконец погиб, я не верю, я равнодушна. У меня нет уже сил верить тебе, КВ. Все слезы давно закончились. Сейчас мне не больно, вернее, не так больно. Сегодняшняя боль – пустяки против боли той осени и зимы, когда я находилась между жизнью и смертью, а они – уж не знаю, партнеры ли, работодатели – решали мою судьбу и лениво спорили, я слышала. Тогда я больше думала о тебе, чем о себе. А сейчас я спокойна. С меня хватит. Мне не нужны эти деньги, дома, акции и прочее. Зачем? Чего ты еще хочешь от меня? Может быть, ты считаешь, что я их заработала? Если так, то я презираю тебя, Костя. Мне нужен был ты, а не твои деньги. А сейчас вообще от тебя ничего не нужно, только покой, которого ты не хочешь мне дать.

За окном брассери с независимым видом деловито двигались подмокшие парижане. Дождь заканчивался. Официант с тревогой посматривал на Риту. Ее лицо внушало ему справедливые опасения. Как она ни крепилась, глаза были влажны.

– Что-нибудь еще, мадам? – перед Ритой стояла нетронутая чашка чая.

– Нет, спасибо. Хотя… Вы не подскажете, где в Париже православная церковь? – Официант, разумеется, был иммигрант и знал толк в одиночестве.

– Я выясню, мадам. Подождите, пожалуйста, – и действительно, вскоре вернулся. – На рю Дарю. Вызвать такси, мадам? Или можно доехать до станции метро «Терне». Мерси, мадам.

Чаевые Рита оставила внушительные.

На ступенях церкви двое немолодых людей говорили по-французски. В их речи не было ни капли торжественности или ожидаемой в таком месте многозначительности. Наверное, сплетничают, решила Рита, вспомнив вчерашний разговор в самолете. Двери храма оказались открыты.

Рита не знала точно, верит она в Бога или нет. Наверное, да или скорее да, чем нет, но неумело, приблизительно как-то верит, поверхностно, на скорую руку. Она не часто беспокоила Его своими просьбами, но и не вдавалась в тонкости и механику процесса, который называется «верой». Рита сомневалась, что Богу так уж важно прилежное соблюдение верующими обрядов и правил церковной службы, ведь есть десять заповедей, свод основных законов, и, приняв их, человек как бы автоматически попадает в лоно. Что же требуется еще?

Здесь, в церкви, ей казалось, что вероятность быть услышанной Им значительно выше, чем в прозрачном кафе рядом с магазином «Пари лук» или на забитой машинами авеню Фош и уж тем более на шумной площади Республики. Обращаться к Нему там – дергать сзади за рукав, отвлекать и стараться перекричать других. Поэтому она и пришла сюда, в густую тишину храма. Но почему бы Богу не выслушать ее в лесу или на берегу реки в уединенном месте, она не понимала. Конечно же, ей было известно, что в церкви молятся, но и этого она не умела.

Строгие лица на иконах не выказали ни одобрения, ни удивления при появлении Риты. Как столоначальники среднего уровня в исполкоме, они привыкли выслушивать с утра до вечера бесконечную историю людских несчастий, глубоко убежденные, что помочь себе может только сам человек. А их задача состояла лишь в том, чтобы и человек понял это.

Рита приблизилась к иконе с изображением пожилого мужчины, считая, что мужчина поответственнее отнесется к просьбе молодой симпатичной женщины, и, обращаясь к нему на «вы», робко произнесла:

– Господи! Помогите мне, Господи. Я ничего не понимаю. Найдите Костю Воронина и вразумите его, что так издеваться надо мною нельзя. Пусть он отпустит меня, освободит от себя. Пусть я наконец стану свободной. Я ничего не сделала ему плохого. Ничего. Вот я обращаюсь к Вам и прошу упокоить его душу, предполагая, что он мертв и сейчас там, у Вас. Но вдруг это не так, и он жив, сидит где-нибудь в кабаке на острове в Карибском море, закинув руку на плечо юной мулатке, и заговаривает ей зубы, как когда-то мне. Простите, наверное нехорошо говорить с Вами об этом. Но ведь это грех – думать о человеке как о мертвом, если он жив, правда?

Рита еще поговорила с Богом, и ей показалось, что Он ее понял и обещал помочь. Обнадеженная, она подошла к киоску, где продавали свечки, и по-русски обратилась к продавщице, старушке в платочке, и та тоже ее поняла.

Получив свечку и указания, куда ее нужно поставить за упокой души, Рита опять вспомнила, что она в Париже, однако Париж стал ближе, и здесь уже некоторые ее понимают.

Перед иконой, на которую указала старушка, горело много свечей, теперь загорелась и свеча Кости Воронина. По мертвому ли?

Рита повернулась и с сухими глазами направилась к выходу. Часть груза с души ее осталась за спиной. В проходе стоял вчерашний самолетный попутчик.

– Здравствуйте.

– Добрый день, Рита, вот уж не ожидал вас здесь встретить, – сказал он и пошел рядом…

ГЛАВА 6. МОСКВА. СРЕДА НА ПРОШЕДШЕЙ НЕДЕЛЕ

В подмосковном спортивном комплексе «Жуковка» хорошо дышится. Пропорция между кислородом, углеродом и влагой здесь неизменна. За этим следят. Тут играют в теннис. В очень большой теннис. В самый большой теннис страны. Ведущие политики правого толка играют в паре с высокопоставленными чиновниками федерального уровня против олигархов и руководителей администраций. Государственные деятели, сенаторы, губернаторы, мэры, председатели дум и руководители фракций играют с генеральными директорами, управляющими банков, председателями советов и комитетов, держателями контрольных пакетов акций, президентами и вице-президентами, премьерами и вице-премьерами. Руководители контролирующих и карающих органов часто играют с… как это сказать… авторитетными товарищами и влиятельными людьми. По мелочи игрют популярные артисты. Тонко, по краешку, играют топ-менеджеры, пугливо и за деньги – яркие журналисты, шумно и вызывающе – политтехнологи. В сторонке играют заслуженные творческие интеллигенты. Бывают начальники департаментов, руководители главков и кто-то еще от бюрократии. А вместе с ними играют их советники, заместители, соратники, помощники. Также здесь играют их жены, их дети, их любовницы и любовники, любовники их жен и жены их любовников, играют их гости и друзья, играют гости друзей и друзья гостей. Играют в о-очень большой теннис. Играют по-разному. Но всегда только они.

Передовики производства, потомственные ткачихи, белозубые шахтеры, помощники машинистов, слесари-сборщики, усидчивые служащие, старшие экономисты и младшие научные сотрудники, полеводы с Доски почета, бесхитростные рационализаторы, отличники боевой подготовки, участковые терапевты, учителя начальных классов, неполиттехнологи и даже токари-расточники седьмого разряда здесь не играют. Также здесь не играют их жены, их дети, их друзья и их гости. Их собутыльники и собутыльники их собутыльников здесь тоже не играют. Не играют охранники и водители. Хотя этих-то здесь очень много. Одни бдительно замирают в сторонке, другие прогревают двигатели представительских иномарок на стоянке.

Здесь играют по-крупному. Раньше серьезные, эпохальные решения принимались в тиши кабинетов, потом в жарких саунах под звон бокалов. Теперь же чаще всего – на кортах, под протяжный звук летящего мяча.

Зеленое пространство шестнадцати кортов кажется безлюдным. Но именно кажется. Время пользования кортами расписано заранее. Продано по абонементамили забронировано разовыми предусмотрительными посетителями. Никаких очередей на скамейках, никаких праздношатающихся или случайных людей. Рабочая обстановка. И для людей уважаемых, вхожих в этот мир, несмотря на плотное расписание, всегда найдется свободный корт, а опытный, тактичный тренер подыщет слова одобрения даже самому бесперспективному, но совсем не бесполезному с точки зрения игры персонажу. Так уж устроен мир, и не нам его менять. Пробовали уже. И пусть сказка останется сказкой, а быль – былью.

Играют здесь на совесть, играют для себя, для своего здоровья, успеха, благополучия. Играют для самоутверждения, для карьеры, знакомства, играют потому, что так сейчас надо – уметь играть в теннис.

Потом здесь не пахнет. Не принято.

На корте номер семь, на солнечной стороне, сейчас двое мужчин среднего возраста разыграли гейм и сели передохнуть. Генрих Самсонович и Петр Матвеевич.

– Сколько мы с тобой не играли, Гера? Два, три года? – спросил Петр Матвеевич, положил рядом с собой ракетку и вытер лоб темно-синим полотенцем.

Раньше они были друзьями. Пацанами из одного микрорайона. Ходили в одну школу. Ездили в один пионерский лагерь. Вместе записались в секцию самбо, спина к спине дрались на танцах. Ребята подросли крепкими, с покатыми литыми плечами и мозолистыми костяшками узловатых пальцев. Призвались в армию одним военкоматом. Отслужили. Вместе потом ускорялись в Ускорение и перестраивались в Перестройку. Тогда их было четверо. Юра, Глеб, Петр и Гера. Так уж повелось, что Генриха называли Герой.

Как в пятидесятые по комсомольской путевке молодые осваивали целину, а в семидесятые строили Байкало-Амурскую магистраль, так на рубеже девяностых молодежи выпало возводить «крыши». Крыши, ну, вы понимаете? Не кровли, а именно «крыши». И шифер со стропилами здесь ни при чем. Можно было, конечно, отказаться, избежать, но, как и в пятидесятые с целиной, и в семидесятые с БАМом, не очень-то и откажешься – клеймо на всю жизнь и конец карьере. Так уж устроен наш человек: выпало, ну и выпало, надо – значит надо. Кто, если не я?! Нас позвали, мы пришли. Короче, такая работа. Конкретная, но интересная. Легко пропасть, сгореть на такой работе. Но наши друзья не пропали. Наоборот. Юра оказался настоящим лидером, с прекрасными организаторскими способностями, позволившими ему сколотить весьма жизнеспособный временный трудовой коллектив по получению немалого дохода. Почему временный? Да потому, что ничто не вечно под луною…

– Да почти три года уже. Ты раньше слабее играл. Вижу, времени не терял даром, – Генрих Самсонович согнулся, перешнуровывая кроссовки.

Дела в том коллективе пошли неплохо. Да и время было благодатное. Ткни в землю палку – прорастет. Хочешь торговать – торгуй! Хочешь возить товар – вози! Хочешь воровать – пожалуйста! Только не производи ничего, не надо! Бери лучше у нас в долг, мы дадим, а потом подскажем, что и как делать. Хочешь работать – работай, мы не против, но прибыль сюда.

От ларьков перешли к магазинам, даже строить магазины начали. Предприниматели и хозяева точек, привыкшие иметь над собой начальников, охотно принимали новые правила игры и часто сами искали Юру и его партнеров чуть ли не до того, как зарабатывали первый рубль.

И всем почему-то хватало. Даже оставались лишние, вопреки мысли, что лишних не бывает. Оказалось, что не только бывает, да еще немало бывает. Иначе чем объяснить такой ажиотажный спрос девяносто четвертого года на финансовые пирамиды? Юра и его друзья успели к этому бизнесу вовремя и не один раз. В «БМ-Траст» и в «Сатис-фонд» люди несли деньги сами, никто не заставлял. Людям пообещали: дай денег – станешь богатым через полгода, делать тебе ничего не придется, только дать денег и подождать.

И потекли широким потоком деньги в руки Юры и его друзей через несколько приемных пунктов. С миру по нитке – голому рубашка. А если не по нитке? Если не голому? Веселей живется, когда деньги падают как бы с неба. Вернее, не с неба, а из рук неутомимых вкладчиков.

Широкие массы трудящихся превратились в очереди оголтелых вкладчиков, своры жадных и глупых людей, ломящихся в двери так называемых инвестиционных фондов с остроумными названиями «Тибет», «Чара» и подобными, которые когда с тонкой, едва уловимой издевкой, когда наоборот, с тупой, кондовой настойчивостью зазывали к себе, в страну вкладчиков, на поле чудес. И им несли.

А пацаны пользовались. Отстегивали часть на рекламу, часть на возврат некоторым из первых и особенно усердным вкладчикам, а остальными деньгами пользовались и, надо сказать, очень быстро привыкли к этим деньгам. Непоколебимо считали их заработанными по праву. Заработанными благодаря своему уму, предприимчивости, исключительности, наконец. Они быстро привыкали к роскоши: от «Смирновской» водочки к «Карвуазье» и «Бифитеру», от селедки к малосольной семге и холодной севрюге, с заплеванных кухонь перебрались в стильные рестораны. Вырабатывали новые навыки и дорогостоящие привычки. Первыми подвергли ревизии свои автомашины. Братва пересела с «трешек», «пятерок» и «семерок» «жигулей» на «трешки» же, «пятерки» и «семерки», но уже BMW. Следом наступила пора переоценки и пересортицы их собственных жен. Ребята принялись торопливо, суетясь и ревниво оглядываясь на друганов, менять своих низкорослых, округлых, с ярко выраженной доминантой щек на простоватых лицах, выбранных в свое время в соответствии с эталонами красоты рабочих пригородов жен на аномально длинных и подчеркнуто мосластых акселераток, обладательниц прозрачных целей и томных манер провинциальных салонов. Потом занялись бытом. Они казались себе хозяевами жизни, и поэтому им следовало переезжать жить в новые дома внутри Садового кольца, в квартиры с гигантскими санузлами. А дети? Несчастные дети от первых браков толпами потянулись в частные школы Лозанны и Йорка, чтобы наполнять тамошние спортивные площадки звонким русским матом.

Бизнес процветал. Штат сотрудников, обслуживающих «инвестиционные компании» Юры и друзей, уже составлял пятьдесят четыре человека. Машины, квартиры, жены и дети приведены в соответствие. Деньги поступали по-прежнему. Вкладчики не унимались. И было принято решение: до понимания ситуации деньги вывозить за границу, перечислять на счета оффшорных компаний в третьих странах, отмывать, легализовывать, короче – копить для себя. Потребовались грамотные, даже образованные, опытные в этих, хоть и не сложных, но щекотливых делах люди. Такие работники умственного труда нашлись. За хорошие деньги, разумеется. Делали эту тонкую работу. Регистрировали компании, открывали счета, составляли фиктивные договоры, перечисляли деньги, потом перечисляли дальше, следующим фирмам, под следующие договоры, старые фирмы и счета закрывали – и так по кругу. Эта карусель требовала внимания, ответственности, скрупулезной, можно сказать, ответственности. Специалисты, которые этим занимались, справедливо назывались «счетоводами». Какое-то время они держали руку на пульсе всего движения денег Юры и его товарищей. Крепко держали, а потом… Потом, когда очередная партия, часто весьма немаленькая, оседала в хорошем месте, на правильных условиях и под нужными фамилиями, счетовод всё забывал. «Всё» в данном случае и означало – всё: и суммы, и коды, и названия фирм, банков, фамилии, имена, номера телефонов, адреса, – всё забывал, прочно забывал, навсегда… Петр Матвеевич прикрыл глаза и вздохнул. Нельзя было без этого, никак нельзя. Но однажды один сучонок-счетовод не забыл. Больше того, он и из прежних дел что-то отыскал. Вот что значит компьютеризация: человека нет, а информация осталась. Каким-то образом расшифровал, догадался, что его ждет в конце карьеры, и с нескольких хозяйских, номерных, специальных, корпоративных, кодовых и еще черт знает каких счетов насобирал и в один час все обнулил, да не просто, а перечислил на какие-то свои счета, свои фирмы, с этих фирм – дальше, короче, все правильно сделал, грамотно, как он и умел, за что и платили ему, сучонку. Деньги забрал и сам отвалил. Сколько забрал, они и сами не знали точно, но больно стало. Смертельно больно. Бизнес-то, любой бизнес без денег, оборотных средств чахнет, хиреет, слабеет, заболевает. Тяжело стало. А времена наступили другие. На рекламу и хотя бы на некоторый возврат вкладчикам деньги требовались, а их не было. А дураки вкладчики без рекламы почему-то не хотели таскать им в кассу деньги.

Сучонка рассчитывали отыскать быстро, поэтому Юра взял в долг у знакомой братвы на поддержку падающего бизнеса.

– В последний раз, помню, нашу игру судил Юра покойник, пусть земля ему будет пухом. Я три—два у тебя выиграл, – Петр поправил повязку на руке. – А не видимся потому, что повода нет.

Первого завалили Юру. Шумно, со взрывом, грохотом, пожаром. Кто завалил, догадаться несложно, а поделать-то уже было нечего нельзя – силы не те. Принялись хозяйство Юрино делить – схлестнулись. Денег-то из-за того сучонка-счетовода не оставалось, только то, что в местный бизнес было зарыто, в оборот. Большая доля Глебу досталась – по старшинству, а им с Геркой так, по мелочи, считай – слезы. Глеб недолго потом праздновал. Слег на Кузьминское. Не сам – помогли ему, конечно. За Юрины долги. Уже без помпы, буднично как-то слег, тогда много таких полегло. Лег за то, что слишком заметную долю имел. А дальше, как говорится, каждый сам за себя. Тяжело пришлось, вспоминать не хочется. Если смотреть правде в глаза, один должен был остаться. Любой из них, но один. А осталось двое: Генрих и Петя.

– Да, давненько не видались, – Генрих покачал головой. – А повод-то есть.

– Что же за повод, Гера? – Петр Матвеевич пошарил в стоявшей рядом спортивной сумке, отыскивая бутылку с минералкой. – Юбилей какой-нибудь? Круглая дата?

– Не дата, Петя, а сумма, – Генрих искоса глянул на Петра. Тот сидел спокойно, откинувшись. Крупный, респектабельный мужчина. К сорока. Не скажешь, что один из лидеров, как сейчас стали говорить, преступного сообщества. Да и какого там сообщества – рассосалось все, раздробилось. «Быки» ушли. Кто к хозяину, кто на погост, кто на иглу. Которые поумнее были, как-то пристроились, прибились к делу, волосы отрастили, куртки кожаные сменили на пиджаки, исчезли из поля зрения. Бог с ними, так, может быть, и лучше. А Петя остался. Живой, крепкий, здоровый. Семья, дети, бизнес. Когда Юрино наследство делили, Генрих должен был недостроенные дома в Марьине под свой контроль получить. Четыре дома – не шутка! Так нет, не получилось: объединились Петр с Глебом и придавили его, кинули пару автосервисов и мебельный салон – подавись! Конечно, другой вопрос, что все проблемное было, и стройки эти стояли все в долгах, и покупателей на квартиры тогда не было – кризис, но выкрутился же Петя в результате! И он, Генрих, выкрутился бы. Но нет, не дали, сами все себе забрали. Генрих тогда смолчал, не стал нагнетать обстановку, не по силам ему тогда была победа, не по силам. Ну ничего, отдышался, теперь время порядок навести. Воздать по справедливости.

– О чем ты, Генрих? Какая сумма? – Петр Матвеевич повернулся к мелковатому Генриху Самсоновичу всем мощным торсом. – Мы ведь всё тогда отрегулировали, Гера. Тебе, я помню, торговля мебелью отошла, автосервисы: «Лексус» с «Хондой», оптовый рынок, банчок еще, – Петр уперся ладонью в скамейку. Этот паскудник Герка увел тогда целый банк, хоть и некрупный, но все-таки с клиентурой, с корреспондентскими счетами, с собственностью. Мебельные салоны тоже выглядели неплохо: с приличными товарными остатками, правда, и с долгами перед таможней, но, однако, и с сетью, с клиентами. Жить можно было. А самому Петру пришлось тогда туго. В марьинские стройки вбухано было немерено, а место – хлам: ни метро, ни другой инфраструктуры, тупик. Покупатель шел слабо. До сих пор всё под угрозой. Если не провернуться по старым деньгам, то совсем труба.