bannerbanner
Грюнвальдский бой, или Славяне и немцы. Исторический роман-хроника
Грюнвальдский бой, или Славяне и немцы. Исторический роман-хроника

Полная версия

Грюнвальдский бой, или Славяне и немцы. Исторический роман-хроника

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
6 из 11

Увлеченные жаром преследования, спутники князя были далеко. На князе не было не только лат, но даже лёгкой кольчуги, тогда как соперник, весь закованный в доспехи волошской выковки, был положительно неуязвим.

Зато князь Давид был гораздо свободнее в своих движениях и мог во всякое время уйти от неповоротливого врага. Но отступать или бежать перед врагом! Разве подобная мысль могла когда-либо зародиться в сердце такого витязя, как князь Давид? Недаром его из тысячи других отличила и полюбила сама дивная Скирмунда, внучка великого Кейстута!

Но и в вооружении рыцаря был пробел, было уязвимое место; ещё в начале боя он потерял шлем, и таким образом голова его была не покрыта. Он понял это, но слишком поздно, ему уже не было времени надеть свой шлем, валявшийся в нескольких шагах. С палашом драбанта в руках бежал к нему русский богатырь. Прикрывшись щитом, ждал теперь рыцарь рокового удара, он был уверен в победе и готовился длинным мечом пронзить незащищенную грудь пылкого юноши.

Грянул страшный удар, такой удар, что немец, даже прикрытый железным щитом, не выдержал и упал на одно колено. Это и спасло князя; ошеломлённый ударом, рыцарь не успел нанести удара; витязь, схватив палаш в обе руки, поразил его вторично. Крыжак упал навзничь, но негодный драбантский палаш согнулся от удара и был ни к чему не годен. Вновь обезоруженный, князь искал вокруг себя какого-либо предмета вооружения, чтобы закончить бой с поверженным крыжаком. Огромная крестьянская дубина валялась в нескольких шагах. Броситься к ней, схватить, и размахивая над головою, вернуться к месту побоища, было для князя делом нескольких секунд.

Дубина гудела в воздухе!

Двумя страшными ударами выбил он из рук оправившегося рыцаря его длинный меч и исковерканный щит и готовился нанести всесокрушающий удар по голове, как вдруг позади раздался радостный крик – это были его соратники, спешившие к нему на помощь.

Обезоруженный, но даже не поцарапанный, благодаря своим превосходным латам, рыцарь был мигом свален с ног и скручен прискакавшими соратниками князя Давида.

В пылу боя молодой витязь и не почувствовал своей раны, но теперь, когда всё было кончено, жгучая боль в ноге заставила его осмотреться. Алая струйка крови виднелась на его желтом сафьянном сапоге.

Пестун и оруженосец его Марк Черниговец был искусен и в деле лекарском. Он осмотрел рану, перевязал её и прибавил шутя:

– Ну, ничего, княже, баба веретеном оцарапала, до свадьбы заживёт. – Только женись скорее!

– Твоими бы устами да мёд пить, Марко – улыбнулся в ответ ему князь. – Однако, други-товарищи, в путь так в путь, а то к вечерням в Эйраголу не поспеть!


Бой смоленцев с крестоносцами


– Какие там вечерни, во всём замке там и пяти человек нет, что лоб крестить умеют. Нехристи, прости Господи! – заметил подручник князя, молодой княжич Острогорский, из-за дружбы с князем ехавший с ним в Эйраголу.

– Вот что я скажу тебе, Борис Андреевич, – серьёзно проговорил князь Давид, – по мне уж лучше такие нехристи, как литвины, жмудины, чем такие христиане, как эти псы, разбойники-латинщики. Он рукой указал на связанных пленных.

Надо было трогаться далее, но тут оказалось, что удар меча поразил насмерть боевого коня князя Давида. Верное животное ещё стояло на ногах, но уже дрожало всем телом, и алая струя крови порывисто бежала из пронзенного бока.

Князь подошёл к своему верному товарищу в битвах и погладил его по крутой шее. Ратники бросились расседлывать коня. Благородное животное сделало последнее усилие, и, протянув морду к своему господину, хотело заржать, но в бессилии упало на колена.

Князь отвернулся, чтобы скрыть слезу сожаления, навернувшуюся у него на глазах.

– Отслужил ты мне свою службу, Меметушка, – проговорил он печально, – ей-же-ей, не взял бы я за тебя не только сегодняшнего, а ещё десятка этих проклятых крыжаков!

Между тем, оруженосцы возились около рыцарского коня, седлая его для князя Давида, и через несколько минут вся толпа скакала по Эйрагольской дороге. Пленные были посажены и привязаны по двое на одну отбитую лошадь, а рыцаря, тоже прикрученного к заводной лошади, поместили среди двух лучников, которые держали поводья.

Оправившийся крыжак кричал и ругался по-немецки, грозя местью и гневом великого магистра, но никто его не понимал, витязи только посмеивались над его собачьим лаем.

Уже солнце совсем склонилось к горизонту, когда путники наконец увидали вдали, на высоком берегу реки Дубисы прихотливые очертания стен, бойниц и башен Эйрагольского замка.

Между тем, в стенах замка разыгрывалась другая небывалая драма. Истекал третий день срока, назначенный князем Вингалой, чтобы дать Скирмунде время приготовиться ответить князю Болеславу.

Уже с утра все в замке готовилось к торжеству. Массы народа стремились к замку, зная что князь Вингала никогда не скупился на угощения.

Большой тронный зал был убран гирляндами живых цветов и ветвей. Перед священным изображением Прауримы, поставленным в переднем углу, горел светильник из чистого золота, имевший вид аиста, испускающего клювом пламя. Всё изображение богини было завито гирляндами чудных махровых розанов – любимого цветка литовцев. Рядом с троном или креслом князя, было поставлено другое, несколько пониже, – для княжны Скирмунды.

Бояре, дворяне, почётная стража, все были в сборе, ждали только выхода князя и княжны для торжественного обряда смотрин и помолвки.

Жених и его свита в пышных национальных одеждах стояли против трона.

Дверь из внутренних покоев растворилась и, предшествуемый шестью вайделотками в длинных белых одеждах, с зелёными венками на голове, появился криве-кривейто. Он нёс в руке священную кривулю, и богобоязненные жмудины низко склонили перед ним головы. Шесть человек криве и шесть вайделотов завершали шествие. Все эти служители Прауримы стали по бокам её изображения и пропели короткий монотонный гимн в честь сильной покровительницы Литвы. Криве-кривейто снова поднял жезл, и все присутствующие, кроме князя мазовецкого и его свиты, пали ниц. Кругленький капеллан поднял глаза вверх и бормотал себе под нос молитву.

Раздались удары бубнов и литавров, и под эту нестерпимую музыку, предшествуемый целой дюжиной пажей и круглецов, князь Вингала вошёл в залу. Он вёл за руку княжну Скирмунду, покрытую с головы до ног полупрозрачной фатой.

Глава XIII. Вайделотка

Князь Вингала был мрачен. Он только что выдержал жаркий бой с собственной совестью, когда в последнюю минуту Скирмунда со слезами заклинала его помедлить ещё с совершением обряда.

Отцовское сердце его готово было уступить, но тут опять в его ушах прозвучали ядовитые слова капеллана, и он решился действовать неумолимо.

Очевидно, решилась на что-то и Скирмунда. Слёзы исчезли с лица её как по волшебству, она словно выросла, выпрямилась. Глаза её сверкали необычайной энергией.

– Я готова, отец, идём. Жертва будет принесена! – твёрдо проговорила она и подала руку отцу. Рука была холодна как лёд.

Князь Вингала даже вздрогнул от прикосновения этой холодной руки, но не выдал волнения и повёл свою дочь к собравшимся гостям.

Взойдя на ступеньки помоста и остановившись у трона, он сделал знак князю мазовецкому и его сватам подойти.

– Князь Болеслав Владиславлевич, – произнёс он торжественно, – твой отец, пресветлый князь Владислав Станиславович, просит у меня для тебя в замужество дочь мою, княжну Скирмунду, я привёл её сюда, чтобы ты из уст её сам мог услыхать ответ, а из рук её принять чару вина!

Две старые боярыни подали Скирмунде небольшой серебряный поднос, на котором стояли две золотые чаши с вином.

Скирмунда взяла поднос, твёрдо сделала два шага навстречу своему жениху и вдруг остановилась. Она в последний раз взглянула в окно, она всё ещё надеялась, что вот-вот явится её суженый, её желанный, но нет, дорога была пустынна.

Она сделала над собой, по-видимому, громадное усилие, сделала ещё два шага и снова остановилась. Все взоры были устремлены на неё, уже князь мазовецкий в свою очередь сделал шаг по направлению к ней и протянул руку, чтобы взять чару, но вдруг княжна отступила назад, быстро передала поднос испуганным боярыням, затем бросилась вперёд, мимо своего жениха, добежала до угла зала, в котором стояло изображение богини, откинула назад свою фату и упала на колени перед статуей.

– Великая Праурима! – крикнула она громко, – посвящаю себя на служение тебе! Будь мне заступницей и покровительницей!

Общий крик изумления и ужаса потряс залу. Сам князь Вингала быстро сбежал со своего места и бросился к дочери, желая схватить её за руку, но криве-кривейто преградил ему дорогу своей кривулей, и князь остановился.

– Великая Праурима слышала её клятву, – заговорил торжественно криве-кривейто, – отныне она вайделотка!

– Аминь! – хором отвечали криве, вайделоты и вайделотки, а Скирмунда, между тем, бледная и обессиленная, обвивала руками изображение богини и нервно рыдала.

– Её решение выше моей воли! – мрачно проговорил князь Вингала. – Ничто не может избавить от данного слова. Прости, князь Болеслав, прости. Это решение выше власти человеческой!

Князь мазовецкий стоял как громом поражённый. Он ещё не понимал значения только что произошедшей сцены. Смутные понятия о вайделотках, поддерживающих священный огонь «Знич» в дальней Полунге, которые казались ему детскими сказками, принимали теперь в его глазах реальные образы. Та, к которой он стремился всем своим существом, ради которой он готов был войти в сделку с собственной совестью, вырвана из рук его для служения какому-то бездушному идолу, истукану. Он чуть не плакал от отчаянья, и только дружеские слова участия его сватов да самого князя Вингалы, всячески старавшихся его утешить, привели его в сознание.

Решение дочери было такой неожиданностью и для старого князя, что он совсем растерялся. Сам закоренелый язычник, он хорошо понимал, что не имеет права вмешиваться в дела, подведомственные одному криве-кривейто, и потому не сделал ни малейшего возражения, когда старшая вайделотка одела на Скирмунду венок из дубовых листьев, опоясала её гирляндой из той же зелени и повела обратно в её терем. Боярыни, мамки, няньки печально за нею следовали.

С поразительной быстротой разнеслось в толпе, окружавшей замок, удивительное известие. Оно было принято населением с величайшим восторгом, крики одобрения и радости ликовавшей толпы доносились и в тронную залу.

Вдруг эти крики превратились в какой-то яростный рёв. Народ массами бросался к воротам замка. Князь с изумлением посмотрел в окно. В ворота въезжало около 15 всадников, с ног до головы покрытых пылью. Среди их толпы виднелись люди, прикрученные к седлам, а между двумя верховыми лучниками качалась колоссальная фигура рыцаря в вороненых латах, но без шлема. Он тоже был связан.

Князь послал узнать в чём дело, и почти в ту же минуту, на пороге залы показался его знакомец, ратный товарищ и недавний гость князь Давид. Его вёл под руку князь Острожский.

– Князь Давид Глебович! Что это значит? В такую пору и в таком виде!..

– Спешил к тебе, государь князь, с грамоткой от пресветлого государя Витовта Кейстутовича, да по пути на проклятых крыжаков наткнулся. Они у тебя тут посад Яровицу полымем спалили и животишки пограбили.

– Как, Яровицу? Быть не может?! – вскрикнул изумлённый князь.

– А вот и злодеи налицо, прикажи их допросить.

– Это успеем! Успеем, гость дорогой, а теперь спасибо, что за моих людишек заступился, да что это с тобой? Ты ранен?..

– Ничего, царапина, да только с дороги разломило, без малого двое суток гнал из Вильни!

– Да, правда. Ты говоришь, привёз грамотку от великого князя и дорогого брата. Видно, вести большие, коли такому витязю доверил!

Молодой князь смоленский расстегнул кафтан и достал с груди сумку, в которой было спрятано письмо князя Витовта.

Князь Вингала взял письмо и быстро пробежал несколько строк, начертанных великим князем. Глаза его сверкнули мрачным огнём. Он теперь понял всё: и упорство Скирмунды, и её мольбы повременить сговором. Он сам, своим упорством погубил собственную дочь. Все эти мысли ураганом пронеслись в его голове. Непоправимое дело было сделано!


Смоленский князь Давид Глебович


– Князь Давид Глебович, – начал он тихо, стараясь скрыть душившее его волнение, – благодарю тебя за честь, а брата и государя – за сватовство. Но у меня нет больше дочери.

– Умерла? – вырвалось глухим стоном из груди князя.

– Хуже, князь – она дала обет богине Прауриме, – она теперь вайделотка!

При этом страшном слове, значение которого ему было хорошо известно, князь Давид побледнел как смерть. Слова старой Вундины, торопившей его отъездом из Вильни, оправдались; она говорила, что княжна или руки на себя наложит, или что хуже придумает!

– Вайделотка? – проговорил он машинально за князем, – и это навсегда?!

– И ты ещё, князь, спрашиваешь? Вся Литва держится только верой отцов наших. Моя дочь имела право дать обет. Это правда. Но если она его нарушит, клянусь прахом отца моего Кейстута, я задушу её вот этими руками!

– Вайделотка!.. Вайделотка!.. – шептал уже в каком-то нервном ужасе молодой витязь и, как безжизненная масса, упал на руки товарищей.

Глава XIV. Заговор

Вечером того же дня, князь мазовецкий со своими сватами и свитой выезжал из ворот Эйрагольского замка. Как бы там ни было, а сватовство его, первого жениха в Польше, окончилось полнейшей неудачей.

Сваты ехали возле молодого князя мрачные и недовольные, они не говорили ни слова, стараясь не растравлять рану, нанесённую фамильной гордости Пястовича. Только один толстенький капеллан ругался и посылал всевозможные проклятия и на упорную язычницу, и на её отца, и даже на проклятого схизматика князя Давида[31].

– Ясные панове! – вдруг заговорил он, обгоняя группу из трёх вельмож, молчаливо ехавших шагах в пятидесяти от группы свиты и оруженосцев, – Сдаётся мне, что этот москаль не с добра приехал в замок. Не ради ли его княжна Скирмунда так заупрямилась?

– А так!? Может и правда! – воскликнул граф Мостовский, словно осенённый какою-то мыслью, – проклятый схизматик в прошлом году целый месяц гостил в Эйраголе! Всё может статься!

– В таком случае, я отомщён: ни мне, ни ему! – сухо проговорил князь Болеслав. Князь не решится идти против всего народа и против своего языческого криве-кривейто. Сожгите его громы небесные! Он не решится бросить моему отцу и всей Польше оскорбления, выдав дочь теперь за москаля, хоть будь он самим великим князем московским!

– Да и дьявольский криве не позволит! – заметил граф Мостовский.

– Ну, об этом ещё можно поспорить, – засмеялся капеллан, – стоит только хорошенько попросить да принести обычные и чрезвычайные жертвы и неразрешимое тотчас разрешится!

– Не меряй всё, отец капеллан, на свой локоть, – сказал второй сват, – я давно знаю криве-кривейто Лидутко, это сын старого Лидзейки, что был при Гедимине. Он пошёл в отца, а того всеми клейнодами короля святого Стефана не подкупишь, даром что язычник. Это не то, что наши прелаты.

– Не изрыгайте хулы на служителей алтаря! – торжественно проговорил капеллан, – кому неизвестно, что сам криве-кривейто Лидзейко разрешил знаменитой Бируте выйти за Кейстута? А она была вайделоткой! Кто же мешает сделать это и теперь? Криве-кривейто налицо, новый жених тоже. Она поклялас – так криве разрешит клятву, а князь Вингала созовёт гостей на брачный пир! И овцы целы и волки сыты, и пресветлейший князь Болеслав получил гарбуза, а коли все довольны, я и подавно!

– Молчи, змея! – крикнул на него князь мазовецкий, – не растравляй свежей раны!

– О, ясный пан, моё дело не растравлять, а лечить раны душевные. Уж если не суждено нам обратить эту закоренелую язычницу в лоно христианской римско-католической церкви, – единой, истинной! – капеллан возвёл лицо горе, – так уж лучше совсем вырвать воспоминание о ней из груди такого витязя и борца христианства, как ваша ясная милость! Я думал, что задевая ваше самолюбие, я воздвигаю между вами вечную преграду, что вы тем скорее забудете думать о язычнице.

– И не достиг цели! О, я и теперь вижу, как сверкнули, остановившись на мне, её чудные глаза. Я ещё теперь вижу их перед собой. Нет, никогда мне не забыть её дивной красоты! – с жаром проговорил князь мазовецкий.

– О, я теперь уверен, что она чаровница, она заколдовала князя. Надо будет в первой каплице /часовне/ отслужить «Те Деум», и помолиться святому Станиславу, патрону всей Польши, может быть, он снимет чары. В Литве, особенно у этих проклятых язычников (да искоренит их Господь с лица земли!) ещё живёт таинственная наука приворожить человека и заставить его сохнуть и страдать от любви! Одно спасение – Те Деум[32], святая вода и молебен святому Станиславу!

Капеллан говорил с убеждением. Надо помнить, что в тот век вера в колдунов, ведьм и тайные науки была в полном разгаре и влекла на пытки и костры тысячи невинных, обвинённых в волшебстве и волхвованиях.

Князь мазовецкий прервал своего духовного отца.

– Нет, отец Амвросий, нет, не любовь осталась в моём сердце, не любовь, а месть. О, я бы дорого дал, чтобы выместить этой упрямой девчонке оскорбление, нанесённое в моём лице всему нашему роду!

– Отомстить? Хе-хе-хе! – засмеялся капеллан, – это вещь очень возможная… У меня сейчас блеснула удивительная мысль! О, как можно отомстить, зуб за зуб, око за око!

– И ты не увлекаешься, святой отец? – быстро спросил князь мазовецкий, – научи, озолочу! Мести, только одной мести, просит моя душа! Говори, говори, святой отец.

Вместо ответа капеллан сильнее подогнал своего коня, князь за ним последовал, и чрез несколько минут они шагов на 40 опередили своих спутников. Тогда только решился заговорить отец-капеллан.

– Итак, ясный ксёндже, вы желаете отомстить? Я по этому порыву узнаю кровь Пястовичей. Никогда не прощать ни одной обиды. Это хотя не по-христиански, но с язычниками разве можно поступать иначе?.. Мой план – страшный план, смотрите, чтобы не раскаиваться после!

– Говори, говори, и если бы мне пришлось призвать на помощь адских духов, запродать им свою душу, я готов, готов! – с жаром перебил его князь.

– Зачем душу губить, надо спасти душу, ясный ксёнже! Я так думаю, не захотела панна Скирмунда быть женой такого ясного пана, как ксёнж, так пусть будет она наложницей!. Не хотела волею, силою окрестить можно! Выкрасть княжну и тогда…

– Что ты говоришь! Да разве это возможно? Король Владислав (Ягайло) так дорожит миром с Литвой! Нет, это невозможно, такой поступок поднимет всю Жмудь и всю Литву, как одного человека.

– Эх, ясный ксёнже, мой дорогой сын духовный, есть на свете великая наука – дипломатией называется, а учит она, как чужими руками из огня без ухватов горшки вынимать… Вот я призвал её на помощь и додумался: как бы это отомстить упрямой княжне и её дикому отцу побольней, да чужими руками, и вот какая мысль мне пришла. Говорить, что ли?

– Говори, говори, ты будишь моё любопытство, ты воскресаешь мою надежду! – Говори! Я сказал, озолочу – а моё слово…

– Дороже червонного золота! – умильно и льстиво перебил капеллан. – Ну, так извольте слушать, но чтобы кроме нас двух никто не подозревал тайны.

Князь поднял руку, как бы желая поклясться. Капеллан продолжал:

– Вашей милости известно, что единственное место, где горит огонь, треклятый Знич, у этих поганых язычников и остаётся, это в Полунге, на морском берегу. Путь туда долог и ведёт вдоль границы. Княжну повезут в первое новолуние, у этих поганых язычников на всё нечестивые приметы. Кто мешает на пути сделать засаду с дружиной, мечами разогнать пёструю пешую сволочь криве да вайделоток, перевязать их? Тогда птичка поймана!

– Да ты с ума сошёл, ведь это война! Война между Литвой и Польшей.

– Зачем же между Литвой и Польшей, а не между Литвой и Орденом Тевтонским?

– Как орденом? – с удивлением переспросил князь.

– Да очень просто. Ваша милость сами видели, до чего были взбешены братья-крыжаки, когда их отчитал треклятый язычник. Я знаю командора, он шутить не любит, а такое оскорбление требует мести! Зачем нам самим марать руки в этом грязном деле? Пускай немцы разбивают поезда вайделоток. Нам бы только втравить их в дело. А за то я берусь, и тогда мой ясный князь отомщён! Предлог к войне с Орденом должен быть налицо. И наш премудрый король Владислав может опять ловить рыбку в мутной водице!

– Но Скирмунда? Что же она? Что с нею станется, если этот план удастся? – перебил капеллана князь мазовецкий.

– Ох, эта язычница! Глубоко засела она в душу ясного князя. Ну, что же, не съедят её немцы, разве только окрестят, да собьют немного спеси. А потом, кто знает, можно её отбить, освободить! Не жена, так любовница! Эх, ясный княже, решайтесь!

– Ты не пастырь церкви, ты сатана, искуситель! – после раздумья проговорил князь мазовецкий, – но кто бы ни был ты, действуй как знаешь. Моя душа жаждет мести, отомсти за меня, сквитаемся, я не скуп!

– Ну так вот что, ясный пан ксёнж, не дальше как сегодня к ночи мы будем на прусском рубеже, всего в двух милях от Штейнгаузена, где живёт конвент командора графа Брауншвейга. Проезжая мимо, я прикинусь больным, и слягу, брат госпитальер, мой однокашник, а только бы мне забраться в конвент. Я в три дня всех на дыбы поставлю, а теперь до новолуния двенадцать дней!

Князь с удивлением поглядел на капеллана. Ему до этих пор и в голову не приходило, чтобы под этой вечно смеющейся личиной скрывался такой хитрый и дальновидный политик. Надо ли говорить, что план его был принят, клятва молчания вновь повторена, и, сдерживая своих лошадей, князь и капеллан незаметно опять сравнялись со своими спутниками, которые в жару какого-то политического сеймового спора и не заметили их отсутствия.

Тихая летняя ночь надвинула свой таинственный покров на утомлённую землю, и путники стали думать о ночлеге.

Вдали мелькали огоньки. Это был форштат Штейнгаузенского замка, каменные зубчатые стены которого мелькали грозными силуэтами среди большой просеки в вековечном сосновом бору.

Уже с самого разговора с князем капеллан начал жаловаться на нездоровье, и он еле дотащился до ночлега, приготовленного в лучшем доме посада высланными вперёд слугами. Высокие гости не хотели беспокоить братьев конвента и решились провести ночь инкогнито.

На заре, когда пришлось уезжать, отец капеллан лежал словно мёртвый. Он прямо заявил, что дальше ехать не может и, как милости, просил оставить его на несколько дней на месте.

Князь мазовецкий, посвящённый в тайну, для видимости как бы не соглашался, но потом уступил и, оставив при капеллане двух прислужников и одного драбанта, с остальными дворянами и свитой поехал далее.

После их отъезда капеллан написал несколько слов госпитальеру конвента брату Петру; тот очень обеспокоился и сам явился вместе с присланными из замка-монастыря носилками. Ещё через час капеллан отец Амвросий уже лежал на койке в одной из комнат Штейнгаузенского замка, отведённой под больницу.

Замок Штейнгаузен не был одним из тех новых замков, которых в последние годы тевтонское рыцарство настроило вволю вдоль литовской границы. Это было древнее и очень красивое здание, окружённое высокой зубчатой стеной и водяным рвом. Единственные ворота были не дубовые, как в прочих замках, а железные, скованные из целого ряда узких железных полос. По высоким стенам стояло около дюжины новоизобретённых метательных орудий, которые назывались «мортирами», а при них главным мастером был нюрнбергский немец Шмитгоф, знавший секрет пороха и ракет.

В замке, хотя довольно обширном по наружному виду, было мало жилых помещёний, и потому редко кто из рыцарей охотой соглашался жить в этой пустыне, далеко от цивилизованных центров, да ещё без комфорта. Но это было давно.

Хотя по строгому монашескому уставу орденов Тевтонского и, в особенности, Ливонского, братьям рыцарям-монахам запрещалась всякая роскошь в жизни и они должны были довольствоваться голыми досками для ночлега, но с течением времени монастырские строгости очень ослабели.

Хотя рыцари-монахи всё ещё имели в замках кельи, снабжённые только дощатой кроватью и сундуками без замка, и дверями без задвижек, чтобы тем облегчить командору наблюдение за ними во всякий час дня и ночи, но в пригородных слободах, а то и в самых стенах замков у них бывали устроены свои теплые и уютные гнездышки, а в них порой обитали их подруги. Конечно, всё это делалось тайно, келейно, вдали от глаз брата командора, но ведь все люди-человеки, и у самих командоров, даже у великого магистра, могли быть слабости, и они сквозь пальцы смотрели на «развлечения» своих подчинённых.

На страницу:
6 из 11