Грюнвальдский бой, или Славяне и немцы. Исторический роман-хроника

Всем хозяйством в замке заведывала дальняя родственница пана воеводы, пани Казимира, пожилая, но очень бойкая особа, после вдовства воеводы принявшая бразды правления над целой ордой поваров, пекарей, ключников и женской прислуги; всем же мужским персоналом командовал пан Завидоцкий, носивший титул каштеляна. Между ним и пани Казимирой была постоянная вражда, которая замолкала только в присутствии пана воеводы.

Пани Казимира считала себя, как дальняя родственница самого властного пана, неизмеримо выше какого-то мелкого шляхтича Завидоцкого, служившего чужим людям из-за денег, а Завидоцкий, в свою очередь, смотрел на пани Казимиру с презрением, как на женщину, считая всех женщин вообще особами низшей расы, созданными только на погибель мужчин, и, кроме того, кичился, как бывший пестун обоих сыновей пана воеводы – Яна и Якова.

С годами вражда между пани Казимирой и Завидоцким перешла в какую-то ненависть; зато сам пан воевода, вечно занятый серьёзными делами и походами, совсем не замечал, что живёт среди двух различных лагерей. Это была война минная, подземная, недоступная взгляду посторонних, но тем не менее беспощадная. Ни тот, ни другая не пощадили бы самых дорогих интересов своего владельца и благодетеля, чтобы только сделать гадость сопернику.

За неделю до наступления дня праздника особое оживление замечалось в кладовых, ледниках и громадных кухнях замка. Повара, одетые в белые костюмы, поминутно шныряли из кухни то на ледник, то в кладовые, требуя то той, то другой провизии. Управляющий лесами и охотой привёз целый воз оленей и диких коз, а подручные егеря-охотники носили без счёта зайцев, куропаток и фазанов. Наконец, накануне торжества с особым триумфом был привезён огромный дикий вепрь, загнанный и убитый загонщиками и облавщиками после трёхдневной погони. Вепря этого следовало, по традициям того времени, зажарить и подать целым, поэтому десяток поваров и их помощников устраивали импровизированный очаг и громадный вертел, чтобы насадить и зажарить лесного великана.

Поварам работы и без того было по горло, а когда пани Казимира послала к пану Завитоцкому требовать людей на помощь, он только усмехнулся и приказал ей ответить, что очень сама сильна, и не с одним, а с двумя вепрями справится.

– И с тобой третьим! – крикнула ему из окна пани Казимира, которая слышала весь этот разговор.

– Как, я вепрь? – в бешенстве закричал Завитоцкий.

– Не, пан пока ещё поросёнок! – отвечала ему с хохотом пани Казимира и захлопнула окно.

– А если так, сейчас пойду до ясного пана. Эй вы, будьте все свидетелями! – крикнул он, но, увы, около него был только поварёнок, посланный кастеляншей, да двое рабочих литвин, не понимавших по-польски.

– Я ничего не слыхал, ясный пан! – с испугом отозвался поварёнок, – у меня ухо болит!

– Ах ты пся крев! – бросился к нему кастелян, – я тебе и другое ухо оторву.

Но мальчишка увернулся и побежал к кухне, а из окна слышался хохот пани Казимиры.

– Не смей моих хлопов бить! Иль у тебя своих мало? – кричала она, – вот я так пойду к ясному пану, он тебя отучит соваться не в свои дела.

Пан ничего не отвечал и только погрозил пальцем кастелянше.

– Хорошо же, старая колдунья, дай только мне срок. Ты думаешь, что я не знаю, что тебе пан Седлецкий подарил аксамиту на кунтуш. Знаю даже за что! Ну да ладно, дай только мне добраться до истины, уж я тебя не пожалею. Дай срок! – скорее подумав, чем проговорив эти угрозы, пан кастелян направился к конюшням, где были уже уставлены кони съехавшихся в замок приглашенных.

Каждый из молодых панов – соседей, без различия национальностей, получивший лестное приглашение пана воеводы, разумеется, сделал всё возможное, чтобы приехать пышнее, на лучшей лошади и с большим числом слуг, одетых в парадные костюмы. Попоны и седла коней блистали самыми дорогими вышивками, уздечки и ремни поводов были у большей части украшены серебряными и даже золотыми украшениями.

Лучшей лошадью оказался чудный аргамак, на котором приехал уже знакомый нам пан Седлецкий. Чтобы купить его, шляхтич заложил свой родовой хутор, и на оставшиеся деньги устроил себе превосходный костюм по краковским образцам. Красивый, ловкий и статный, он буквально первенствовал среди всей молодёжи, съехавшейся в замок. Торжественного приёма ещё не начиналось, старый воевода ещё не выходил к гостям, и молодёжь шумно беседовала на половине сыновей воеводы, из которых Яков был дома, а Ян был послан отцом куда-то с поручением, и его возврата ждали с часа на час.

Молодёжь везде и всегда молодёжь. Толковали о войне, об охоте, о женщинах, спорили о красоте той или другой пани, рассказывали свои охотничьи успехи, хвастались своим оружием, конями и сбруей.

– А постой, постой, пан Седлецкий, как это ты, говорят, в мёртвого медведя стрелял? – со смехом спросил молодой человек с маленькими чёрненькими усиками и насмешливо вздёрнутым носиком, обращаясь к Седлецкому, который в своём новом краковском костюме держался ещё гордее обыкновенного.

– Скажи, кто тебе сказал это, и я заставлю его запрятать свой язык в горло! – с дерзостью отвечал Седлецкий.

– Как кто? Да это все говорят!

– А если все, так пусть скажут мне в лицо! Я не боюсь ни одного, ни всех.

– А татарчонок-то, говорят, у тебя из-под носу зверя взял! – не унимался молодой человек, очевидно желавший хоть чем-нибудь досадить Седлецкому.

– Послушай, князь Яныш, если ты ищешь ссоры, скажи прямо. За мной дело не станет: при тебе сабля, при мне моя.

– Поединок?! – с усмешкой проговорил молодой человек, которого мы впредь будем называть князем Янышем. – После этих праздников – где и когда угодно, а теперь, спаси меня святой Станислав, покушаться на жизнь ясного пана… Помилуй, кому же танцевать мазурку в первой паре!

– Ещё оскорбление! – воскликнул Седлецкий.

– Какое? Разве назвать родовитого шляхтича первым танцором оскорбление? Пусть судят вельможные панове! – обратился он к нескольким панам, собравшимся вокруг спорящих молодых людей. – Кому Господь даёт талант охотника, кому воина, кому танцора, что же тут худого?

Седлецкий схватился за кривую саблю, висевшую у пояса, но в это время послышался твёрдый и властный голос сына хозяина Якова Бельского.

– Храбрые рыцари! – обратился он к спорящим, – надеюсь, что вы не превратите дом моего отца в ристалище и наш семейный праздник в побоище; за стенами этого замка – ваша воля, но здесь я требую, чтобы вы сейчас же протянули друг другу руки.

Скрепя сердце, протянул Седлецкий руку врагу, который, в свою очередь, подал ему свою с совершенно беззаботным видом. Ему, очевидно, теперь было всё равно. Он достиг своей цели, дуэль была неизбежна. А этого только и было нужно молодому князю Янышу из Опатова. Страстно влюблённый в пани Зосю, он сердцем чуял в Седлецком опасного и, главное, предпочтённого соперника и готов был поставить жизнь на карту, чтобы только согнать его со своей дороги. Богатство, титул, знатность рода – всё давало ему право считаться возможным претендентом на руку дочери воеводы, и потому он был гораздо смелей в своих ухаживаньях, чем этот последний, который только случаем мог попасть в число претендентов на её руку.

Седлецкий ясно сознавал это и от души ненавидел молодого князя.

День склонялся к вечеру; к подъезду поминутно подъезжали крытые санки, из которых выпархивали представительницы прекрасного пола, направляясь на половину пани Зоси, а старый пан всё-таки упрямо отказывался выйдти к гостям и открыть бал польским; он, очевидно, ждал кого-то.

Но вот у крыльца застучали десятки копыт, а через несколько минут дверь из покоев пана Якова Бельского отворилась, и молодой воевода появился перед гостями, ведя за руку худенького, скуластого, с узкими глазами татарчонка, одетого в тёмно-красный, по талии, короткий бархатный казакин, обшитый в три ряда золотым позументом[47]. Зелёная бархатная шапочка, вышитая жемчугом и каменьями, была несколько сдвинута назад, кривая сабля в драгоценных ножнах висела сбоку, а великолепный кинжал в дорогой оправе виднелся из-за пояса.

Все изумились. Многие с нескрываемым любопытством разглядывали новоприбывшего.

– Позвольте вам, доблестное рыцарство, представить моего лучшего друга, мирзу Тугана из Ак-Таша. Надеюсь, что мои друзья будут его друзьями.

Татарчонок, казалось, ни мало не оробел при виде этого блестящего общества и, по указанию Якова Бельского, прежде всех поздоровался с младшим братом хозяина Янышем, а затем со многими из молодёжи. Он говорил бегло по-русски, но с ужасным акцентом и немилосердно коверкая слова.

Увидав Седлецкего, он, видимо, обрадовался, узнав знакомого, и добродушно протянул ему руку.

– А, здравствуй, пан! Я не забыл, вместе на охот ходил! Помнишь, на медведь?

Пан Седлецкий страшно сконфузился, он готов был сквозь землю провалиться, но уйти было неловко и невежливо после представления, сделанного хозяином, и он нерешительно протянул руку татарчонку.

– А что, у вас в лесах много медведей? – вдруг спросил Тугана-мирзу подошедший князь Яныш. Ему во что бы то ни стало хотелось навести разговор на знаменитую охоту на медведя и уколоть соперника.

– Мыного, ох как мыного! Приходи на моя юрта, покажу хочешь пять, хочешь десять, мынога…

– И пану показывал? – спросил князь, указывая на Седлецкого.

Татарин хотел что-то ответить, но в это время вошёл дворцовый маршал и объявил, что его милость, властный пан воевода в приёмном покое и просит дорогих гостей. Все двинулись гурьбой вслед за маршалом.

Приёмный покой был громадной комнатой, в два света /этажа/, освещённой целым рядом висящих с потолка люстр немецкой работы. Больше сотни восковых свечей горели в них, заливая своим ярким светом стены и убранство зала.

Мужья, приехавшие со своими женами, проходили прямо на половину пани Зоси и теперь вышли в зал под руку со своими дамами вслед за своей юной хозяйкой. Там их ожидал сам хозяин, одетый в белый с серебром кунтуш и тёмно-красный ментик с закинутыми за плеча рукавами.

Едва гости вступили в залу, как с хор грянула музыка и хозяин, взяв за руку старейшую и важнейшую из дам-гостей, вдовую княгиню Спытко, пошёл с нею польский, давая этим знак и другим приглашать дам.

Яков Бельский, всё ещё державший за руку Тугана-мирзу, подвёл его к сестре, представил и тихо сказал ей несколько слов; она сначала изумилась, а затем покорно подала руку молодому человеку.

– Смелей, Туган-мирза, иди за мной, не отставай и делай тоже, что я! – быстро сказал он татарину и, в свою очередь, подав руку кузине пани Розалии, пошёл с ней в польском[48].

Ни богатство обстановки, ни роскошь уборов не произвели, казалось, на татарчонка никакого впечатления; даже царственная красота его дамы пани Зоси не поразила его, но, случайно взглянув на красавицу Розалию Барановскую, шедшую теперь как раз впереди его в паре с Яковом Бельским, он словно потерял всякое самообладание: смуглые щёки его покраснели, глаза заискрились и он впился отуманенным взором в её обнаженные плечи и стройную худенькую талию. Если бы она повернулась в эту минуту и взглянула ему в глаза, он упал бы на землю! Он теперь ничего больше не видел во всём зале кроме её, и, машинально держа руку пани Зосю, ни разу даже не взглянул на неё, и, как очарованный, шёл дальше и дальше, словно увлекаемый какою-то магнитической силой.

Пани Зося сначала не могла понять, в чём дело. Она ещё раньше от отца и братьев слышала, что молодой татарский князь, Туган-мирза спас её отца во время охоты на медведя, что отец послал нарочно за ним старшего сына пригласить его на праздник, что она должна будет танцевать с ним польский, но никак не воображала, что этот татарский витязь, которого она воображала фатом, окажется чуть не мальчиком, и наконец, что этот мальчик не скажет ей ни слова.

По мере того, как она шла с ним, она замечала, что её кавалер не сводит глаз с дамы, шедшей впереди, и с этой минуты ей всё стало ясно. Она поняла, что чарующая красота кузины Розалии поразила татарина, и ей вдруг стало так легко на душе: ей почему-то казалось, что отец и братья возымели намерение выдать её за татарина, благо подобные браки, с лёгкой руки королевы Ядвиги, вышедшей за литовского язычника Ягайлу, были в большой моде. А сердце её, как мы уже знаем, было занято.

Розалия Барановская

В это время шедший в первой паре старый воевода хлопнул в ладоши, и пары стали менять дам, подвигаясь на одну вперёд.

Туган-мирза, не ожидая ничего подобного, остолбенел, когда вдруг та самая красавица, которую он готов был счесть гурией, сошедшей из рая Магомета, сама подала ему руку, а его дама подалась назад.

Он чуть не вскрикнул и побледнел. Пани Розалия, которой пан Яков успел уже рассказать о привезённом им госте, с любопытством взглянула на своего нового кавалера и этим чуть не свалила его с ног. Она чувствовала, как дрожит рука молодого татарина, и не знала, чему приписать это и ту яркую краску, которая сменила моментально бледность его лица.

– Пан нездоров? – спросила она довольно сочувственным тоном.

– Убит! Убит стрелой глаз твоих в самое сердце! – быстро отвечал Туган-мирза и опустил глаза, – он испугался своей смелости и думал, что в ту же минуту небесное видение изчезнет.

– Досконально! Первое слово – и комплимент, – сказала пани Розалия, – я думала, что вы, татары, дикие!

– Дикие? – переспросил молодой человек. – Очевидно, он не понимал.

– Ну да, вы только умеете верхом ездить, из лука стрелять, саблей рубить.

– На коняк езжай, сабля секим башка, сагайдак стреляй, мирза Туган умей, ой, как умей, ты лучше его стреляй, глазам стреляй, прямо сердце стреляй!

Татарин хотел говорить ещё что-то, но воевода опять подал сигнал, и пары вновь переменились. Теперь с Туган-мирзой шла высокая дебёлая особа, жена какого-то престарелого воеводы, пани очень брюзгливая. Она подала татарину только кончики своих пальчиков и даже не обратила внимания, что её кавалер поминутно оглядывался назад, чтобы хоть мельком увидать ту, которая сразу полонила его сердце.

Польский кончился. Прислуга разносила золочёные чаши с медами и заморскими винами. Старый воевода взял стопу со старопольским мёдом, и во главе целой толпы мужчин подошёл к своей дочери, стоявшей рядом с кузиной Барановской возле громадного резного камина.

– Поздравляю тебя, моя звёздочка ясная, с твоим праздником! – сказал он, поднимая чару, и поцеловал красавицу Зосю в лоб.

– Виват! Виват! – крикнули десятки голосов.

– И тебе, дорогая племянница, не знаю чего и пожелать, и ума, и красоты – всего вдоволь.

– Виват, виват! Нех жие! – гремели старые и молодые.

– А теперь, мои дорогие, по примеру отцов и дедов, будем веселиться. Панове! – крикнул он, обращаясь к мужчинам, – я предлагаю вот что: так как этот праздник вполне дамский, то пусть же они и будут распорядительницами танцев, пусть каждая пригласит на мазурку того, кого пожелает её сердце. Гей, музыканты – мазурку!

Оркестр грянул, и задрожали, затрепетали сердца польские. Несколько секунд длилась сумятица, ни одна из дам и девиц не рисковала первая своим выбором указать на избранника сердца, но тут всех выручила пани Розалия: она быстро выпорхнула из среды дам и девиц, ловко подбежала к старому дяде Бельскому, звонко щёлкнула окованными серебром каблучками полусапожек и с поклоном подала ему руку.

Она была поразительно, ослепительно хороша в эту минуту. Столько задора, столько милого кокетства виднелось в этой чудной красавице, что даже старики зааплодировали, а воевода вдруг словно переродился, словно у него двадцать пять лет с плеч слетело. Глаза его сверкнули, он лихим движением закрутил усы, выгнулся словно юноша, подал руку племяннице и, пристукивая каблуками, понёсся в бешеной мазурке.

Он танцевал, вернее, плясал по-старинному – то размахивая платком по полу перед своей дамой, то становясь перед ней на колено, вскакивая, ловил её за другую руку и, сделав тур, снова летел вперёд. Пани Розалия не отставала, она, покорная каждому движению, каждому знаку своего кавалера, лёгкой птичкой порхала рядом, то чуть касаясь пола своими алыми сапожками, то звонко притоптывая каблучками.

Всё общество просто замерло от наслаждения, поглядывая на эту пару.

– Досконале, досконале! – твердили старики, – даром что старик. А ну-ка, попробуйте так вы, молодые!

Кончив пятый тур, воевода довел свою даму до середины зала и остановился.

– Панове, в круг! – крикнул он. Толпа молодёжи и даже стариков бросилась вперёд и окружила красавицу.

Она вынула платок, покружила им по воздуху и бросила его вверх, десятки рук потянулись за ним, но кто-то прыгнул выше всех и ловко поймал платок на лету. Толпа раздвинулась: счастливчиком, или более ловким оказался молодой татарин Туган-мирза. Все ахнули от неожиданности, а молодой татарин подошёл к покрасневшей красавице, поклонился, подал платок и хотел отойти.

– Танцуйте, танцуйте! Вам танцевать! – говорили вокруг него.

– Мой не уметь танчить, не умей! – отвечал татарин и прижал руки к груди и ещё раз очень низко поклонился красавице.

Но какая-то смелая или странная мысль мелькнула уже в голове Розалии. Ей уже наскучили её повседневные кавалеры своими хвастливыми рассказами или приторно пошлыми комплиментами, да, кроме того, она подметила взгляд, каким во всё время польского глядел на неё молодой татарин, и ей во чтобы то ни стало захотелось помучить, подразнить этого дикого зверька, каким она его себе представляла.

– Ты должен со мной танцевать! – сказала она с капризной гримаской, – ты поймал платок и должен быть моим кавалером.

– Я не умей танчить! – робея, отговаривался Туган-Мирза.

– И слышать ничего не хочу, зачем же ты ловил мой платок?

– Так, так, пусть танцует, пусть танцует! – слышались голоса кругом.

Татарин понял, что сопротивляться больше немыслимо; он нашёлся, подал руку Розалии, довольно ловко довел её до середины зала, и, по примеру старого воеводы, опустился на одно колено. Розалия, не желая окончательно компрометировать своего кавалера, простодушие которого ей даже нравилось, ловко сделала кругом него тур и остановилась, с платком в руке.

– В круг, в круг! – загремели голоса кругом, и опять все бросились занять место поближе к красавице. Мирза Туган стоял тоже рядом, он был бледен. Он знал, что тот счастливец, который поймает платок, в ту же минуту уведёт его даму, и ему больше не удастся во весь вечер не только держать её за руку, но даже подойти ближе. В глазах его кружилось, ему было и больно и обидно, – а в это время подброшенный высоко платок тихо падал. Не отдавая себе отчета, Туган-мирза, словно подброшенный пружиной, прыгнул опять выше всех и опять поймал платок.

– Опять он! Опять он! – шумела кругом раздосадованная толпа.

Пани Розалия тихонько улыбнулась. Внутренне она была приятно польщена, что сумела сразу победить такого дикаря, и, протягивая руку, проговорила:

– Как хочешь, а танцевать нужно.

Мирза Туган тоже хорошо понимал, что нужно танцевать и, надеясь на свою счастливую звезду, бросился вперёд, увлекая за собою свою даму. Произошло нечто невероятно комичное, татарин летел без такта и меры, выстукивая невозможную дробь своими каблуками. Как ни крепилась пани Розалия, но не могла выдержать, и, освободив свою руку из руки кавалера, быстро добежала до толпы дам и девиц и скользнула в неё. Раздался общий неудержимый смех. Только тут мирза Туган заметил изчезновение своей дамы и остановился, как вкопаный в нескольких шагах от группы молодёжи.

– Когда не умеют танцевать, платков не ловят! – дерзко и довольно громко заметил прямо в лицо татарину Седлецкий, почему-то чувствовавший сильную антипатию к этому молодому удальцу.

– Правда! Правда! Не умеешь танцевать, сиди дома, – подхватили другие.

Татарин окинул всех злобным, пламенным взглядом – прочих он не слышал и не видел, он заметил только Седлецкого.

– Слушайте, пан! – отвечал он ему резко, – мой на коняка скакай умей, сабля рубить умей, сагайдак стрелять уметь, аркан бросать умей, а танчить не умей! Мой джигит, а не баба!

Последнее слово подняло целую бурю. Седлецкий хотел броситься на молодого татарина, но между ними вдруг появилась высокая, статная фигура молодого Якова Бельского.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Мирза или мурза – персидское слово, обозначающее члена правящей династии, а также главу отдельного рода или орды. – Ред.

2

Троки – резиденция великих князей литовских на Трокском озере. Князь Кейстут в 1375 г. перенёс столицу ВКЛ за озеро, в Новые Троки и приказал возвести там замок. Для этого три заболоченных островка объединили в один, сделав насыпи из камней и гравия. На нём построили замок Троки, нынешний Тракай. Замок находится в 28 км от Вильни. – Ред.

3

Перкунас – высшее божество в языческой религии пруссов, жмудинов и литвинов. Аналогичен славянскому Перуну. – Ред.

4

Битва на реке Ворскла, левом притоке Днепра, произошла 12 августа 1399 г. Войско Витовта (около 17 тыс. чел.) состояло из 50 хоругвей князей ВКЛ, плюс к ним татар хана Тохтамыша, польских и валашских отрядов, одной тевтонской хоругви. Войском Золотой Орды командовали хан Темир-Кутлук и тёмник Эдигей. У них было на 3–4 тысячи воинов больше. Войско Витовта было разбито, большинство воинов погибло или попало в плен. – Ред.

5

Братья Креста, крейцхеры (kreuzherren) – крестоносцы, общее название монахов-воинов Тевтонского, Ливонского и других орденов. – Ред.

6

Новая Мархия, или Новая Марка (нем. Neumark) – польская земля в бассейне нижнего течения Вислы, между реками Одрой (Одером) на западе и Дравой на востоке. Тевтонский орден купил эту землю у польского королевства, после чего большинство местных феодалов-поляков присягнуло на верность крестоносцам, а меньшей части пришлось покинуть свои имения, продав их за бесценок новым хозяевам-немцам. – Ред.

7

Вершник – так в старой Литве называли конного воина в латах или кольчуге. – Ред.

8

Т.е. одного из родственников или потомков великого князя Кейстута Гедиминовича (1298–1382). В данном случае Бельский имел в виду Витовта, внука Гедимина, посещавшего татарского мирзу. – Ред.

9

Ныне Паланга, морской курорт в Летуве.

10

Кейстута задушили в подвале Кревского замка 15 августа 1382 г. Ему было 85 лет. Бируту утопили в реке Мухавец возле Бреста. – Ред.

11

Ольгерд Гедиминович умер в мае 1377 г. в возрасте 81 года. – Ред.

12

Иулиания – это Ульяна (1330–1391), дочь Александра Михайловича, великого князя Тверского (1301–1339), убитого в ставке ханов Золотой Орды вместе с сыном Фёдором. – Ред.

13

Витовт притворился больным. Его навещала супруга вместе со своей служанкой Еленой. Однажды Витовт переоделся в платье служанки и вышел из замка вместе с женой. Обман раскрылся только на третий день. А героиню-служанку, спасшую князя, казнили. – Ред.

14

Луи Анжуйский (Lois d’Anjou), он же Людовик I (1326–1382), был сыном французского короля Карла Анжуйского и Елизаветы, сестры польского короля Казимира III. С 1346 г. был королём Венгрии, а с 1370 г. ещё и королём Польши. – Ред.

15

Великая Польша (Wielkopolska) – историческое название колыбели польского государства в IX–XI вв., территория в бассейне рек Варта и Нотец с городами Гнезно, Калиш, Познань. К началу XV века в неё также вошли Куявская, Добжинская, Серадзская и Ленчицкая земли.

Малая Польша (Malopolska) – историческая область в верхнем течении Вислы. Главные города на этой территории – Краков, Кельцы, Люблин, Жешув. – Ред.

16

София (1371–1453), дочь Витовта и Анны Святославовны, обвенчалась с Василием I сентября 1391 г. в Москве. Скиргайло (1354–1394) был вторым сыном Ольгерда от Ульяны Тверской, младшим братом Ягайло. Витовт воевал с ним в 1388—92 гг. – Ред.

17

Река Страва (правильно Стреве) находится в нынешней Латвии. Здесь в феврале 1348 г. произошло сражение между крестоносцами и войском ВКЛ во главе с Ольгердом и Кейстутом, которое не дало однозначного результата. Обе стороны понесли большие потери. Сражение на Стреве во времена правления Витовта, упоминаемое автором, историкам неизвестно. – Ред.