Слово атамана Арапова

– Успеется.

Казаки осторожно сошли на берег. Степка удивленно озирался, не понимая, почему Петр не спешит с возвращением.

– Дык…

– Бери будару – и айда.

Кочегуров поспешил к ближайшему кустарнику, за который залег сразу, как только ветви сомкнулись за спинами Степки и Куракина. Он долго вглядывался в сторону противоположного берега, а когда глаза заслезились от перенапряжения, перевернулся на спину и прикрыл их ладонями.

– Че тама? – прошептал Гурьян, словно опасаясь, что его услышат у брошенных плотов на другом берегу широкой реки.

– Ниче, – вздохнул есаул. – Плоты и се.

– А мы-то што здеся застряли? – спросил Степка. – Мож, степняки плоты те связали, штоб войском до поляны плыть?

– Кыргызы плотов вязать не разумеют, – возразил Кочегуров. – Оне воды сторонятся сызмальства. Те плоты христиане вязали, токо вот куды подевались оне?

– Знамо куды, степняки вырезали, – неуверенно предположил Куракин.

– Типун те на язык! – негодующе воскликнул Степка и, позабыв об осторожности, вскочил на ноги. – Я… Матерь Божья…

Уловив тревогу в голосе молодого казака, Гурьян и есаул сразу обернулись. Лица их вытянулись в немом удивлении, которое, к счастью, длилось недолго.

Кочегуров выхватил из-за пояса пистолет и выстрелил прежде, чем подкравшийся степняк ударил его саблей. Вторым выстрелил Степка, пуля которого поразила в грудь воина, целящегося из лука в Куракина. А вот ружье Гурьяна дало осечку, но он быстро перехватил его за ствол и обрушил приклад на голову третьего степняка.

– Ах, мать вашу. – Есаул отбросил пистолет и выхватил саблю. – Аль со всех степей сюды орда пожаловала?

Его сабля тут же скрестилась с саблей подоспевшего воина. Оба бойца были сильны и искусны, но сабля Кочегурова замелькала более резво, и вскоре его противник с разрубленной головой рухнул у ног победителя.

Едва успев смахнуть пот со лба, есаул вступил в схватку сразу с четырьмя набросившимися с визгом на него киргизами. Они с двух сторон наседали на отчаянно отбивавшегося казака. За спиной Кочегуров слышал треск сучьев и звон сабель: это вступили в бой Степка и Куракин. Отступая к берегу, он не давал врагам окружить себя и сильным ударом рассек лицо одного из нападавших.

По шуму и радостному гиканью есаул понял, что неравный бой завершится значительно раньше, чем он рассчитывал. За Гурьяна Петр не беспокоился – киргизам гиганта скоро не одолеть. А вот Степка… Перед смертью ему захотелось спасти паренька, и поэтому он резко отпрыгнул назад, желая заградить его собою.

– Штоб вас разорвало, погань! – зло крикнул он и встретил еще одного врага ударом сабли по горлу.

Удивленные его удалью степняки невольно попятились. Кочегуров перевел дух и оглянулся на Куракина, который с рычанием успешно отбивался от десятка врагов. Степка же с бледным как мел лицом едва отражал атаки двух уверенно наседавших на него воинов.

Едва ускользнув от ринувшегося на него противника, есаул ткнул его в грудь саблей, а другому воину отрубил руку. Отпугнув нападавших грозным выпадом, он успел подбежать к Степке и полоснул сзади по шее одного из противников парня.

– В воду! Сигай в воду!

Отразив удар сразу двух сабель, Кочегуров вновь обернулся, но слова, готовящиеся сорваться с искаженных яростью губ, застряли в горле.

Степка лежал у воды, а из груди его торчала стрела. Он, видимо, был убит метким выстрелом и лежал, омываемый мелкой речной волной. А виной всему…

Злобно зарычав от тоски и боли, есаул с удвоенной яростью ринулся на врагов. Их было слишком много, но видевшие его доблесть степняки попятились. Никто не решался приблизиться к залитому кровью человеку, который начал вызывать в них суеверный ужас.

– Што, нету мочи одолеть казака? – расхохотался Кочегуров, дико вращая глазами. – Тады я одолею вас, треклятые безбожники!

Хохоча и брызгая кровавой пеной, он вновь пошел на врагов, и те вступили в схватку с ним крайне неохотно. Силы оставляли есаула, но все-таки он отсек одному из киргизов ухо, а другому распластал плечо.

– Ешо хто охоч до клинка мово? Не робей, подходи. Щас я вас…

Прилетевшая из кустарника стрела острым жалом впилась в правое плечо, и Кочегуров от боли и неожиданности выронил саблю. Воспрявшие духом степняки с визгом набросились на него, но не тут-то было. Есаул подхватил саблю левой рукой и колющим ударом в пах смертельно ранил еще одного врага.

Следующая стрела попала ему в бедро, а третья со свистом пролетела в угрожающей близости от головы, заставив Кочегурова пригнуться и тем самым избежать смерти от четвертой стрелы.

Понимая, что противостоять осторожно обступающим его врагам он уже не в силах, израненный есаул бросил прощальный взгляд на все еще отчаянно сопротивляющегося Гурьяна и, тяжело припадая на ногу, ринулся в воду. Он знал, что не в состоянии помочь казаку, и решил утопить себя в реке, дабы не угодить в плен. Он не хотел быть рабом, он…

Ударившая в спину стрела довершила дело. Глаза Петра закрылись, и он тяжело погрузился в воду. Он не видел, как прослезился, провожая его подхваченное течением тело, Куракин, которого враги умудрились-таки спеленать арканами и с превеликим трудом повалить на землю. Он не видел, как помочился на тело покойного Степки киргиз с искаженным злобой лицом. Он…

Темнело. На верхушках самых высоких деревьев еще золотились косые лучи солнца, а внизу уже смеркалось, силуэты прибрежных кустов стали причудливее и мрачнее; и гладь воды потемнела, как старое зеркало, от пролитой крови или… В общем, оно сбивчиво отражало свидетелей страшной трагедии – безмолвные речные берега.

Часть вторая

Противостояние

1

Гонец из Хивы предъявил начальнику охраны письмо, скрепленное сургучной печатью и свернутое в трубочку, но в руки не отдал.

– Письмо повелителя! Велено вручить только самому султану Танбалу лично.

Миновав расступившихся воинов, гонец вошел в шатер и, рухнув на колени, уткнулся лицом в мягкий ворс персидского ковра.

Молодой султан трапезничал в кругу приближенных мурз. Женщин в шатре не было, так как им полагалось питаться отдельно. Танбал выглядел мрачным и подавленным. Присутствие приближенных, видимо, не радовало его. Но при виде вошедшего гонца султан несколько оживился. Танбал выпрямился, скользнул взглядом по насторожившимся лицам прекративших вкушать мурз и остановил его на низеньком столе, во главе которого восседал. Затем снисходительно кивнул, и гонец на коленях подполз к столу, обеими руками протягивая письмо. С видимым почтением открепив печать, султан развернул свиток. Внутри первого оказался второй, поменьше. Оба письма были подписаны рукою повелителя Хивы. Прочитав их, Танбал снова свернул письма, положил рядом с собою на подушку и жестом приказал гонцу присаживаться к столу рядом с недовольно переглянувшимися мурзами.

Не ожидавший такой милости гонец с трудом проглотил ком в пересохшем рту и, покосившись на каменные неприветливые лица приближенных султана Танбала, осторожно присел на указанное ему место.

Прерванная было трапеза продолжилась. На столе перед собравшимися появилось белое перетопленное сало барана – его резали ножами на куски – и такое же сало, растопленное в миске на огне, – в него макали вареные бараньи кишки с белым мясистым жиром, которые их нарезали тонкими ломтиками.

Появившиеся в шатре женщины молча разрубили на большие куски ногу лошади. Пока те, что помоложе, возились с мясом, старшая оживила огонь в очаге и подвесила горшок с водою. Когда вода закипела, она побросала куски мяса и, выпроводив своих помощниц, присела у очага. Закипая, вода тихо запела, женщина выудила из горшка темные, слегка обваренные куски и уложила их на широкую доску.

Мужчины встретили дымящееся мясо оживленными возгласами. Они принялись хватать горячие куски руками, вгрызались в них крепкими зубами и быстро ножами отрезали у самого рта кусок за куском.

Султан с плохо скрываемой иронией наблюдал, как ловко орудуют ножами и челюстями его подданные, но сам не следовал их зажигательному примеру, а лишь вяло ковырял кончиком кинжала мясо в тарелке. Его глаза блестели сильнее обычного, но увлеченные едой мурзы не замечали этого.

Хивинский хан категорично требовал изгнать казаков, пришедших с Яика и селящихся на берегах Сакмары. Он требовал их уничтожить и более не выпускать дальше берегов Яика. Повелитель требует собираться в поход. Но Танбал физически еще слаб. Удар казацкой пики минувшим летом значительно повредил легкое, но сердца и печени, к счастью, не задел. Молодость и сила помогли ему выбраться из объятий смерти и встать на ноги. Но держаться в седле…

– Сахиб, – султан Танбал повернул голову к сидевшему по правую руку мурзе, – поход прошел благополучно?

– Эти шайтаны оказались крепче и упорнее, чем мы думали. – Сахиб перестал грызть мясо, осторожно положил его на стол и виновато опустил глаза. – Они убили нескольких наших воинов. Но мы отомстили… мы…

– Ты не привез с собою ни одной головы. – Султан побледнел, и взгляд его сделался тяжелым. – Ты привел только одного пленника, но взамен оставил несколько десятков воинов. И если ты ожидаешь за то награду, то получи ее.

Он стремительно вскочил, выхватил саблю и резким ударом отсек голову Сахибу, которая упала на обеденный стол и, моргая глазами, выкатилась на самую середину. Без кровинки в лице, задыхаясь, Танбал грозно замахнулся окровавленной саблей на мурзу, сидящего слева от него, и, дико вращая глазами, закричал:

– Вот послание эмира! Оно переполнено угроз и проклятий.

Он присел, схватил свиток и взглянул на бумагу, поднеся ее к глазам:

– Повелитель грозит смертью мне и всему моему роду, если мы не выбьем казаков с берегов реки! И вы знаете, что он сдержит свое слово.

– Это правда: в сегодняшних днях наших одна горечь. – Мурза, чудом избежавший смерти от руки разгневанного султана Танбала, встал и, тяжело вздохнув, покачал головой. – Если есть в том нужда, то сруби и мою голову, великий султан, но этим беду не прогонишь. В жизни день сменяет ночь и наоборот. Есть еще сила в руках, на поясах у нас сабли.

– Так что ты мне советуешь, Хаким? – Султан бросил саблю на стол и, успокаиваясь, посмотрел на мурзу.

– Надо исполнять волю эмира, – последовал ответ. – Казаки отчаянны, смелы, но их мало. У нас хватит сил загнать их обратно на Яик или уничтожить. Если мы им позволим заселить берег Сакмары…

– Какую цену нам придется заплатить, ввязавшись в войну с казаками?

– То одному Аллаху известно. – Хаким тяжело вздохнул и развел руками. – Но выбора у нас нет. Если не мы казаков, то эмир нас. Или казаки большим числом заявятся и захватят не только берега сакмарские, но и всю нашу степь.

– Сколько их? – перебив мурзу, спросил Танбал, покосившись на женщин, которые молча догрызали объедки у очага.

– Не знаю. – Хаким еще раз вздохнул и неопределенно пожал плечами. – Одни приплыли по реке, с Яика. Их не более трех десятков. А другие…

Мурза нахмурился, как бы что-то вспоминая, после чего продолжил:

– Тех, с которыми бесславно сражался Сахиб, более сотни.

– Воинов? – округлил глаза Танбал.

– Нет, я считаю женщин и детей вместе с воинами.

– Их женщины и дети тоже воины! – ухмыльнулся султан. – Во время боя они все возьмутся за оружие.

– Тогда нам остается смириться с их соседством.

Хаким очередной раз вздохнул, закатил вверх глаза и развел руками:

– Нам степь – им река, поладим…

– Нет! – Танбал покосился на письма эмира и скрипнул зубами. – Повелитель прав. Закрепившись на реке, казаки на том не успокоятся. Обретя силу, они двинут на степь. Нам не ужиться вместе, а потому готовьтесь к походу!

– С казаками иначе нельзя, – охотно поддержали решение своего молодого повелителя мурзы. – Они понимают только разговор сабель.

– Время похода объявлю завтра, – провожая из шатра приближенных, объявил Танбал. – А сейчас я нуждаюсь в отдыхе!

2

Василий Арапов проснулся с трудом. После вчерашней непривычной работы ломало все тело. Атаман даже не сразу понял, где он. Василий еще не свыкся с переменой в жизни, и казалось ему, что стоит крепко заснуть и вдруг проснуться, все окажется по-старому и он увидит знакомые стены куреня в Яицке, лампадку в углу и пустой стол.

Но глаза привычно увидели тоненькие солнечные лучи, пробивающиеся сквозь плетеные стены шалаша, закрывавшую вход грубую холстину и за порогом шалаша… Да что же это такое? Он быстро поднялся и вышел на воздух. Искрящаяся красота природы очередной раз потрясла его. Все как будто изменилось за минувшую ночь.

Следуя заведенному правилу, атаман пошагал к реке мыться. Было свежо, но Арапов скинул рубаху и ожесточенно обтирался холодной водой, кряхтя от наслаждения.

Нет, ничто не привязывает к месту так сильно, как труд. Можно прожить много месяцев на новом месте и чувствовать себя посторонним. Но достаточно один-два дня поработать, и человек уже сроднился с местом и смотрит кругом как хозяин. Срубленные деревья и пеньки сами по себе неинтересны, но они возбуждают чувство гордости и удовлетворения, если человек знает, что деревья повалены им, что ЕГО топор валил этих исполинов, это ЕГО силушка выкорчевывала из земли пни, это капельки ЕГО пота окропили лес и землю вокруг.

Услышав донесшийся сзади хруст, атаман обернулся и увидел Степаниду Куракину. Молодая женщина умоляюще смотрела на него, а из глаз на бледные щеки выскользнули две крупные слезинки.

– Што, за Гурьяна корить пришла? – Арапов хотел спросить еще что-то, но горло вдруг сдавил спазм, и глазам стало щекотно от набежавших слез.

– Ево ужо не воротишь. – Степанида отрывисто вздохнула, смахнула слезы и устало присела на песок. – Да и корить-то тя за што? Не слепая, зрю, и без того маешься. Да и Гурьян не из тех был, хто за бабью юбку цепляется. Знать, на роду казаку было писано зараз сгинуть в безвестность.

– Пошто хоронишь загодя? – Атаман подошел к Куракиной, сел с ней рядом на песок и, подобрав камушек, с досадой швырнул его в реку. – Как знать… Мож, в полон к степнякам угодил, а мож…

Степанида не ответила, припала к плечу Арапова и горько расплакалась. Беспомощно, как все мужчины перед женскими слезами, атаман моргал глазами, неумело гладил ее руку и…

– Не могли степняки с Гурьяшей сладить. И в полон увесть не могли. Он… он… – Степанида разрыдалась еще горьше и сжала кулаки. – Не по зубам поганцам Гурьяша мой.

– Да будя те… будя! – Арапов замолчал, подыскивая подходящие слова, но не находил их. Он сидел раздраженный, обессиленный внутренней борьбой, смутный…

– Василь, куды ж я теперя? – вдруг прошептала женщина вопрос, на который сам Господь Бог вряд ли смог бы быстро подыскать подходящий ответ.

Арапов думал, думал упорно и тревожно. Он чувствовал, что любое сказанное невпопад слово может вызвать бурную истерику у Степаниды, а потому…

– Хто я теперя? Не вдовица и не молодуха. Я… я…

– Обожди, не убивайся так! Ешо вернется твой Гурьяша. – Атаман сам не верил в то, о чем говорил. Но произносил слова с такой уверенностью, как будто наверняка знал, что Куракин вот-вот объявится в лагере. – Сыскать мы его не можем! Но ежели он у степняков, то…

– Не выбраться ему из полона, – всхлипнув, высказалась Степанида. – Ежели жив ешо, то сгинет на чужбине! Ужо лучше б полег он рядом со Степкою сердешным.

Арапов знал, что ему нужно сказать что-то, чтобы утешить женщину. Его молчание вдруг сделалось тягостным и для себя самого. Но он не мог, не смел говорить слов утешения Степаниде, потому что понимал, что Гурьяна, скорее всего, нет в живых. Он, конечно, мог бы выдумать что-нибудь, но разве имел право лукавить? Какая вера будет к нему после этого?

– Василь, ну скажи хоть што-нибудь? Не сиди сиднем! – Женщина, прижав ладони к горящим щекам, с надеждой и тревогой смотрела на него.

Атаман опустил глаза и, тяжело выдохнув, сказал:

– Я пригляжу за тобой, покудова Гурьян не возвернется. Ежели што… Ну, в общем, коли што надо будет, обращайся ко мне… Ну… Как бы к отцу!

– Мож, и в женки возьмешь? – усмехнулась Степанида.

Арапов испуганно откинулся назад и, едва не задохнувшись, выпалил:

– Нет, нет! Ни в коем разе!

– А пошто так? – с горечью сказала молодая женщина. – Кривая я али рябая?

Положение, в котором вдруг оказался атаман, было незавидным. Он бестолково уставился на Степаниду, которая в ожидании ответа нервно кусала свои красивые полные губы. Затем лицо ее сделалось серым и злым. Она прищурила глаза и вновь сжала кулаки.

По лицу Арапова пробежала судорога. Он отвел взгляд и сказал глухо:

– Ты не злися на меня, Степанида, но эндак я не могу. Што об том люди подумат? А ежели Гурьян явится?

– Нет, не увидим мы Гурьяна боле! Любила я его, Хосподь знат, да вот не судьба. – Казачка говорила тихо, но уверенно. – А ты…

Атаман запнулся. Его лицо побледнело и напряглось. Совершенно неожиданно прозвучали для него слова Степаниды. Он не мигая смотрел на Степаниду, которая повязала платок и не спеша пошагала в сторону лагеря.

Не смея идти за нею следом, Арапов посмотрел на реку и вдруг вспомнил тот страшный вечер, когда он, ожидая возвращения казаков, одиноко бродил по берегу.

Порывистый ветер рвал ворот рубахи, путал волосы, колол глаза. Он внимательно вглядывался в реку и заметил мелькающую черную точку. В том, что это была чья-то голова, сомнений не было. Вот показались и руки, которые вялыми взмахами загребали воду. Замерз бедняга. Но откуда взялся в этих диких местах человек?

Пловец был все ближе. Атаман принялся быстро сбрасывать с себя одежду, желая помочь благополучно добраться до берега. Но спасать никого не пришлось. Несколько взмахов, и обессиленный человек уже у берега и пытается нащупать дно. Вот он идет, попутно вытирая лицо и волосы.

«Руку давай», – едва успел произнести Арапов. Но пловец рухнул на песок и затих. Видимо, на все остальное у него уже не осталось сил.

– Ты живой? – вскрикнул атаман и поспешил перевернуть незнакомца на спину. – Эй, хто-нибудь. Живо огня к реке тащите!

Казаки и казачки быстро собрались на берегу. Когда факел осветил скрюченное на песке тело, Арапов обомлел, узнав в нем есаула Кочегурова.

– Петро! – ошеломленно воскликнул он тогда. И, оттолкнув сгрудившихся казаков, поднял утыканное стрелами тело Кочегурова.

Василий сам перенес есаула в лагерь и уложил у костра. Петр лежал с закрытыми глазами. Из его ран бежали вялые струйки крови. Одна из казачек протянула атаману смоченный водой платок, и он дрожащими руками вытер Кочегурову лоб и щеку, замазанные кровью. Кровь уже едва сочилась. Арапову показалось, что веки есаула дрогнули. Он заботливо смочил их водой и тихо позвал:

– Петро, очнись.

И он очнулся. Огляделся, обрадовался знакомым лицам и, вполне внятно сказав: «Там степняки. Много их…», снова потерял сознание.

Все были уверены, что Кочегуров умрет. Но он выжил. Правда, несколько суток маялся в бреду. Он видел себя в бою, выкрикивал бессвязные фразы, но в себя так и не приходил.

Всем стало ясно, что казаки попали в засаду, приняли бой и…

Чувствуя вину за гибель Степки и Гурьяна, Арапов работал вместе со всеми остервенело, безмолвно. В одиночку поднимал самые тяжелые бревна. А вечером бросал работу и, не притрагиваясь к пище, уходил в лес, где, давая волю чувствам, ломал ветви, рвал и топтал листья, сбивал цветы и злобно выкрикивал:

– Антихристы! Твари подколодны!

Затем он в бессилии садился на землю или подвернувшийся пенек и втайне ото всех плакал горькими слезами, бесконечно обвиняя в случившемся лишь себя.

Мало-помалу боль унималась, и атаман возвращался в лагерь…

Сегодня Арапов был крайне зол, и присутствие молодой женщины бесило его – надо же было ей появиться как раз в минуту его слабости! Дождавшись, когда Степанида исчезнет из видуа он вскочил и побежал на поляну, на которой уже толпились казаки, деловито обсуждая объем предстоящей работы.

– А ну, сдвигайтесь потеснее. Неча скучать. Покудова на трапезу не кликнут, разложим округ стен бревна. – Атаман, подавая пример казакам, грянул шапку оземь и закатал рукава.

– Пошто пялитесь, злыдни? За дело, поспешать следут!

– Куды торопиться-то, батько? – недоуменно спросил Плотников. – До осени ешо далече. Ешо справим избу до белых мух, успется.

– Осень-то далеча, да вот враг, чую, близок. – Арапов взял конец бревна и кивнул на него Плотникову. – А ну подсоби.

Пока женщины готовили еду, казаки разнесли бревна вокруг стен строящейся атамановой избы и, бросая недовольные голодные взгляды в сторону лагеря, нехотя взялись за топоры.

Атаман работал усерднее всех, сбросив с себя промокшую от пота рубаху. Свободные размашистые движения подчеркивали мужественную красоту его крепкого мускулистого тела. Степаниде, украдкой наблюдавшей за ним, было приятно смотреть на него. Василий – самый красивый из всех казаков. Как она не заметила раньше, что он самый красивый? Наверное, Гурьян…

– Эгей, казаки, айда кушать!

Степанида вздрогнула. Громкий окрик Агафьи Рябовой, позвавший мужчин на трапезу, отпугнул мысли о пропавшем муже, и молодая женщина раздраженно ткнула локтем в бок охнувшую от неожиданности казачку:

– Чево горло дерешь? А? Аш чуть сердце из груди не выпорхнуло.

– Ешо че? – Агафья нахмурилась и прижала бок крепкой ладонью. – Пошто бадаешся, теланя ялова? Аль испужалась, лярва?

– Вот ешо. – Сделав вид, что не услышала оскорблений, Степанида поправила платок и отвернулась к костру, краем глаза заметив, что казаки прекратили работу и гуськом потянулись к лагерю.

– Нет, ты мне кажи, пошто энто бадаешся? – Агафья схватила Куракину за плечо и попыталась развернуть ее к себе. – Я те…

Не на шутку разозлившаяся Рябова быстро присела, выхватила из костра пылающую головню и, взмахнув ею, едва не обожгла красивое лицо с ужасом отпрянувшей Степаниды.

– Токо тронь меня ешо, змеюка! Зараз покалечу.

Подоспевшие казаки быстро уняли так и не успевшую разгореться ссору. Отпуская ядовитые шуточки в адрес обеих женщин и довольно похохатывая, они расселись и разобрали миски.

Арапов сел во главе стола, положив на землю топор и широко расставив ноги. Он вытер вспотевший лоб, затем жадно вонзил зубы в огромный кусок мяса, и Степанида заметила красивые, крепкие, чистые зубы. У него были грустные и нежные глаза. У него…

Вновь ощутив ноющую боль в душе, она с трудом заставила себя отвести глаза от атамана и, схватив медный казан, поспешила в сторону реки.

Остановившись у воды, женщина почувствовала, как в лицо ударил свежий ветер. Она обрадовалась ему – он приятно освежал разгоряченное лицо. Степанида заплакала. От избытка горечи и стыда рождались безнадежные и злые слезы. Гурьян был ее любимым мужем. И он погиб. А Василий Арапов был здоров, крепок, красив, и он был рядом. И почему она так скоро начала забывать Гурьяна, который, может быть, и не умер вовсе?

Мысли возникали и сменялись другими, но каждая новая была безжалостнее и горше предыдущей. Слезы катились и быстро высыхали на ветру. Тоска была непереносима. Надо вернуться обратно в лагерь к людям. Она старалась не думать о страшном. Она отгоняла мысль об атамане, но отчетливо сознавала, что любит его. И не просто любит, а боготворит – отчего и страдает. Ее любовь была настолько сильна, что полностью поглощала все мысли о несчастном Гурьяне, который…

Степаниде вдруг безумно захотелось, чтобы Арапов прямо сейчас подошел к ней. Она желала, чтобы он поговорил с ней, посидел рядом. В эту минуту она еще острее любила его. Он был необходим ей как воздух, как сама жизнь.

Услышав шаги, Куракина спешно обернулась и, увидев шагавшего к берегу атамана, выронила из ослабевших рук казан.

Попятившись, она вошла по колени в воду и остановилась. Дальше отступать было некуда. Она подняла лицо – напряженное, открытое. Он протянул руку, а она сама сделала неуверенное движение навстречу ему.

3

На совете было решено – далее ни шагу! Красивое место в междугорье, на которое кулугуры вышли на третий день после переправы через реку, приворожило уставших от лишений людей и вдохнуло в их отчаявшиеся сердца новую надежду.

В целях безопасности лагерь решили расположить прямо на горе, возвышавшейся среди леса и одним боком вплотную подступавшей к реке. Мужики дружно взялись за топоры, лопаты, пилы, и по истечении нескольких дней вершина горы обросла добротными землянками. Теперь они были заняты тем, что обносили лагерь плетнем и на скорую руку мастерили топчаны. Среди всех особым рвением выделялся Никифор. Он никогда ничего не строил, не плел плетней и не ладил топчанов, но, как оказалось, хитрости в этом деле никакой не было. Зато вот желания хоть отбавляй. Все складывалось именно так, как ему мечталось – из ничего сделать все. От начала до конца своими руками он соорудил уютную землянку. Для себя и Нюры. Он порвал с прошлым раз и навсегда, принял кулугурскую веру и собирался жениться на девушке, которая, как он думал, вряд ли решится ответить ему отказом на благопристойное предложение.