Прочь из города

Внутри и вокруг кровавой кучи валялись обрывки одежды: куски ткани, шапка, ботинок. Передние лапы и морды собак до самых ушей тоже стали мокрыми и буро-чёрными от крови. Они жадно, растопырив в стороны задние свои лапы и расталкивая друг друга крупами и бёдрами, пытались урвать кусок побольше. Периодически между ними вспыхивали мелкие стычки, но желание не упустить еду всё-таки побеждало в них жажду мести за полученную боль от укусов.

«Сейчас они его доедят и примутся за меня – вон их сколько, на всех ведь не хватит», ‒ подумал Ропотов.

Бежать прочь сейчас – значит навлечь на себя погоню, в которой у него не было ни единого шанса. На забор ему не залезть – по рабице, да ещё почти без сил, он точно не поднимется. Да даже если бы смог… Голодные псы всей сворой навалятся на забор, и тот, чего доброго, падёт. За забором тоже нет спасения: они его обегут под шлагбаумом и «снова – здрасьте». А сидеть на заборе и взирать на них сверху, как Маугли на рыжих псов, он сможет лишь до тех пор, пока, обессиливший от постоянного напряжения, не упадёт им прямо в раскрытые пасти.

Чувство страха, видимо, стало передаваться от Ропотова этим одичавшим тварям. Да и звуки, что он издавал, сколь негромкими они ни были, тоже скрыть от них не удалось. Одна из этих тварей – бывший когда-то миленьким, но всё равно грозным питбулем или стаффордом, оставшийся теперь без хозяев и пропитания и вконец одичавший пёс, неожиданно для Ропотова поднял свою морду, повернулся и устремил на него свой холодный взгляд. Злые голодные глаза собаки быстро пробежались по Ропотову, смерили его с ног до головы, и миллионы мурашек в тот же миг обрушились на его кожу под одеждой.

Эта почти безухая свирепая тварь, не знающая боли, глухо зарычала и, переваливаясь на своих коротких кривых лапах, бросилась в его сторону. Молча, без лая, со свисающей из широкой пасти кровавой слюной и клокочущей глоткой – прямо на него. Ещё мгновенье, и она будет здесь.

Всё, что он успел сделать, – это встать спиной к забору, согнуть и выставить вперёд остриё левого локтя, за которое собака в прыжке его и ухватила. Второй своей рукой – правой – он покрепче ухватился за сетку забора. Опустившись на землю задними лапами и увлекая за собой Ропотова, собака стала рывками тащить его локоть на себя, резко теребя его из стороны в сторону. Толстая одежда и широкая кость локтя не дали собаке возможности нанести максимальный урон. Боли пока было – только напряжение в ногах, сдерживание напора и страх. Угрожающе хрипя, это свирепое чудовище продолжало сдавливать локоть зубами и искать в нём наиболее уязвимое место для перехвата.

Собрав все силы и подтянув себя второй рукой к забору, Ропотов выровнял спину. Затем, расставив пошире ноги и слегка согнув их в коленях для устойчивости, он поднял собаку на себя. Не отпуская хватки и так же яростно продолжая сжимать зубами локоть, теперь уже всем своим весом она повисла на нём. Короткими, но резкими движениями она продолжала мотать головой, заодно мотая и локоть, и самого Ропотова. Вот и боль – острая, резко нарастающая. Ещё немного, и силы, а раньше, наверное, сознание его покинут. Если что-то и можно сделать, то нужно делать сейчас.

Глаза их встретились: прирождённого убийцы и случайной жертвы. В тот же миг Ропотов отпустил забор и кулаком освободившейся руки со всей силы нанёс короткий удар. В широком чёрном пёсьем носу что-то хрустнуло. Собака почти сразу разжала зубы, громко взвизгнула и грузно рухнула наземь. Кровь обильно полилась из её рта и носа; собака, продолжая истошно визжать, захрипела и стала захлёбываться собственной кровью. Жадно ловя открытой пастью воздух и пытаясь проглатывать кровь и языком лизать разбитый, весь в пузырях, нос, правыми своими лапами она стала беспорядочно размахивать в воздухе. Потом закрутилась юлой на одном месте, отталкиваясь от земли другой парой лап и отбрасывая ими снег. Вскоре её стали сотрясать конвульсии, и через пару минут она совсем затихла.

Всё это время опустошенный схваткой, обессиливший Ропотов смотрел на умирающую собаку. Его ноги и руки тряслись от напряжения. Грозная псина, только что трепавшая его локоть в надежде повалить на снег и ухватить за горло, неподвижно лежала у его ног в луже собственной крови. Один удачный удар – и всё. Как же сказочно ему повезло! А если бы он промахнулся? А если удар был бы недостаточной силы? Второй такой возможности питбуль бы ему не дал. И уже он, а не пёс, сейчас бы лежал на этом месте, и свора собак рвала бы его мясо и дралась за оторванные конечности. Никто бы даже и не смог его опознать потом. Просто нечего было бы опознавать.

Последние взвизги питбуля возымели своё действие. Видимо, вместе с ними пёс посылал остальным какой-то тревожный сигнал. Сигнал смертельный опасности, который способна понять только другая собака. И стая свирепых псов, уже изрядно подкрепившихся, встрепенулась, ощетинилась и стала откатываться от места своего пиршества. Собаки встали в полукруг и принялись лаять на Ропотова, но не угрожающе, а как-то трусливо, с нотками тревоги в голосах. Одни сначала выпрыгивали на полкорпуса вперёд, продолжая рычать и лаять, и тут же забегали назад, выпуская на своё место кого-то другого. Шерсть на их загривках и спинах поднялась. Это зрительно увеличивало их в размерах, и, очевидно, должно было испугать противника. Но не Ропотова. По крайней мере, не сейчас.

Алексей понял, что преимущество сейчас на его стороне. Видимо, этот питбуль, как самый сильный из всех, был вожаком, и, потеряв вожака, стая сразу стала слабее, несмотря на численное превосходство. Поняв это, Ропотов пошёл в наступление – прямо на них. Другого выхода у него не было. Ведь если бы он ничего не делал или отступил – они бы сразу осмелели, бросились на него всей стаей и растерзали.

Ах, если бы в руках что-нибудь было: палка, камень, да хоть портфель – страх собаки всегда усиливается от этого. Сделав первый угрожающий шаг в сторону стаи, Ропотова как осенило: он поднял за хвост только что убитую им собаку, взялся покрепче за её заднюю лапу, поднял высоко – почти на всю руку и, продолжая переть вперёд на свору, стал раскручивать труп собаки у себя над головой. Своей рукой он почувствовал хруст ломающихся собачьих суставов. Из уст Ропотова несся бессвязный поток громких звуков, переходящих один в другой, и отдаленно напоминающий не то собачий лай, не то: «У, пошли отсюда».

Стая, захлебываясь от лая и продолжая изрыгать в его адрес проклятья и угрозы, вернее, жалкое их подобие, стала пятиться назад, шаг за шагом сдавая территорию. В этот момент Ропотов, который уже не мог дальше удерживать в руке тяжёлого дохлого кобеля, что было мочи швырнул его в самую середину стаи и уже бегом бросился в ту же сторону, раздавая пинки кому попало. Собаки, визжа, с прижатыми к голове ушами, а головами – к земле, поджали хвосты, у кого они были, и рванули наутёк, кто куда.

Последним место битвы покидал тот самый чёрный покусанный кобель, которому досталось от своих собратьев в самом начале. Солидаризируясь с остальными в чувстве коллективного страха перед грозной неведомой силой, запрыгал он на своих трёх лапах прочь, поворачивая то и дело свою голову на Ропотова и останавливаясь лишь только для того, чтобы удостовериться, что никто за ним не гонится, да и гавкнуть, вероятно, о том, что никого он не боится, а, будь он на четырёх лапах, точно бы показал Ропотову, где раки зимуют.

Глава XXV

Ропотов вернулся к угловому столбу забора и, опершись на него спиной, медленно стал сползать вниз. Сердце яростно билось в груди, стук его отдавал в висках. Только сейчас он обнаружил, что его левый локоть – тот самый, на котором повис питбуль, ни на шутку разболелся и был весь в крови, правда, пока непонятно, в чьей, а от куртки, толстого свитера и рубахи в этом месте остались одни прорехи да ошмётки.

Минут десять сидел он так, зажав пострадавшую руку другой своей рукой и стараясь отдышаться, пока силы вновь не вернулись к нему. Ропотов хотел уже уходить, как неожиданно ему пришла мысль, которая затем его же и привела в ужас:

«А что, если забрать этого кобеля домой. Разделать, сварить и съесть. Ещё и не на один раз останется».

Его опять чуть не вытошнило. Только что эта тварь жрала человека. В её желудке, кишках и крови – кровь и плоть человека. Как же это можно есть, как можно скормить это детям, Лене?

«Что кошку, что собаку, что голубя или крысу я никогда бы не смог съесть, – подумал он, – да, это всё так, конечно, но это – раньше. Это пока голод не пронял меня по-настоящему, пока Лена с голодухи не сошла с ума, и дети не стали пухнуть и умирать по очереди. В осажденных, охваченных голодом городах люди первым делом съедали всех лошадей, кошек и собак, а потом и крыс, и кожаные ремни, и сбрую, и обувь, и траву. Так же и в Ленинграде было, в блокаду. А в Беслане несчастные дети под дулами автоматов от жажды вообще свою мочу пили. Обезумевшие от голода люди вообще способны других людей есть. Без ножа и вилки. Одними зубами и руками. Всё дело только в степени голода. И тому масса примеров в истории и литературе».

Подумав ещё немного, он решил всё же взять этого кобеля и оттащить к своей машине, положить в багажник, а там, кто его знает, может, придется возвращаться сюда с ножом и кастрюлей и варить его прямо здесь. Хотя можно себе представить, что будет, когда запах варёного мяса распространится на всю округу. Да уж. Ну, ладно, пусть пока полежит в багажнике. В нём он, как в холодильнике; да и никто забрать не сможет: ни собаки, ни люди.

Когда он поднялся и пошёл в сторону лежащего в снегу питбуля, ему нужно было опять пройти мимо того места, где ещё недавно свора собак доедала человека. В этот момент из-под его ноги вылетел какой-то предмет. Он пригляделся: это были ключи от машины: большой брелок сигнализации со сложенным ключом зажигания.

Ропотов нагнулся и поднял их, стряхнул снег.

«Фольксваген», – без труда определил он символ на брелоке.

«Скорее всего, этот человек так же, как и я, шёл на стоянку к своей машине. Но, увы, не дошёл. Не судьба, видно… Кем он был? Как его звали? Ждут ли его дома?» – задумался Ропотов.

С еле сдерживаемой брезгливостью и всё с теми же ложными позывами на рвоту осмотрел он место гибели этого несчастного и его останки, от которых ещё шёл пар, – может, сумка или документы тоже были где-то здесь. Но, увы, ничего такого на глаза ему не попалось.

Тогда Ропотов подошёл к убитой им собаке, опять взял её за заднюю переломанную лапу и поволок в сторону шлагбаума и пустой будки сторожа. Зайдя на пустынную территорию стоянки, он продолжил путь к своей машине, ища на заборе табличку с номером «17» – место его «Паджеры». В свободной руке он держал найденные ключи и периодически нажимал на кнопку брелока.

Вдруг впереди, из-под одного из сугробов, как оказалось позже, – под табличкой «13», он услышал приглушенный звук: «Клик-клак». Покрытая хорошим слоем снега машина узнала сигнал брелока своего хозяина и послушно откликнулась, подав в ответ свой голос. Тут же из-под снега еле заметными вспышками Ропотову дважды моргнули её габаритные огни.

«А номер-то и впрямь у тебя несчастливым оказался», – подойдя к машине и обращаясь к неизвестному ему уже неживому её владельцу, Ропотов произнес про себя.

Алексей подошел поближе и наконец оставил свою тяжёлую ношу возле сугроба с «Фольксвагеном», сам же прошел ещё дальше – к своей «Паджере». Убедившись в том, что она никуда не делась, он снова вернулся к «Фольксвагену» и открыл водительскую дверь.

Это был «Тигуан» – небольшой, но надёжный паркетник известного всем немецкого автоконцерна.

«Да, хорошая машина от него осталась. Судя по всему, ей лет пять всего», – прикинул Ропотов.

Удобное, почти новое сидение, и настраивать ничего не надо – хозяин, видимо, такого же роста был, как и Ропотов. Обнаружив рядом с рулём кнопку зажигания, он нажал её и немного подержал. «Тигуан» сразу же завелся. Мотор ровно и чётко забурчал под капотом; характерного для дизеля тарахтения не было.

«Слава Богу, бензиновый», – успокоился Ропотов.

Он включил габариты. Вместе с ними загорелась и сигнальная панель с приборами. Ага, бак был полон где-то на три четверти.

«Отлично! Бензин есть… Всё – в исправном состоянии. По пробегу – почти сотня тысяч «кэмэ», 94 319, если быть точным, – неторопливо рассматривал он приборы, – можно прямо сейчас садиться и ехать, были бы документы. А без них первый же патруль нас высадит… Поэтому только бензин. Вот только как слить его?»

Пока двигатель работал, а включенный им обогрев салона и водительского сидения возвращал Ропотова к жизни, он, принюхиваясь к новому для себя запаху чужой машины, перебирал в голове все возможные варианты: какую пользу можно извлечь из всего этого. Ни там, на месте гибели хозяина «Тигуана», ни здесь – в бардачке и в ящике подлокотника никаких документов на машину или других зацепок не было. Поэтому искать родственников погибшего и отдавать им ключи тоже никакой возможности не было, а обращаться в полицию – вообще просто смешно. Но и ехать куда-то на «Тигуане» им самим было нельзя. Оставалось только воспользоваться ситуацией и слить с него весь бензин.

Никакого сливного шланга у Ропотова ни дома, ни в «Паджере» не было. Можно, конечно же, поискать его в багажнике «Тигуана», но кто сейчас возит с собой шланг? К тому же, наверняка в этой машине установлена какая-нибудь решётка, препятствующая сливу топлива. Это раз. Отметается.

Выкачать бензин, как, он слышал, это делают другие, бензонасосом, он не умеет. А спросить кого, посмотреть где или почитать – сейчас уже не получится. Два. Тоже не пойдет.

Можно было попробовать снять заднее сидение, поискать там крышку и выкрутить сам бензонасос с топливным фильтром, а потом вычерпать бензин. Нужен половник или какое-то другое приспособление. Но это сколько же нужно черпать? За это время задохнуться можно от паров бензина в салоне – на голодный-то желудок он легко потеряет сознание. Да и не факт, что получится много вычерпать из него, вдруг там какие-нибудь внутренние изгибы. Нет, и третий вариант с вычерпыванием тоже не подходит.

Оставалось только расковырять чем-нибудь бензобак снизу, как по-варварски делают это некоторые воры, – сливщики топлива, уроды конченые. В любом случае нужна какая-то тара, чтобы принять стекающий бензин, и воронка или другая ёмкость, чтобы потом перелить его в горловину бака на «Паджере».

«Три четверти бака, три четверти… а полный он литров на шестьдесят, наверное, – это будет… три на пятнадцать… сорок пять», – начал вслух считать Ропотов. Пар из его рта большими белыми облачками быстро стал заполнять всё пространство перед лобовым стеклом, и подгоняемый струями едва тёплого воздуха из вентиляционных щелей, постепенно растворяться.

«Сорок пять литров, ага, сорок пять, – также вслух продолжал он, – это почти девять баклажек пятилитровых… Наверняка ещё несколько литров мимо прольётся, что-то ещё по дороге расплескаю… Да, ещё таз нужен, куда бензин стекать будет. Угу… Так, таз дома есть, литров на семь, баклажка одна тоже есть. Воронку из бутылки сделаю – бутылка тоже дома есть… Чёрт! Нужен ещё один таз. Первый, полный, вытаскиваю, второй – на его место ставлю. Пока второй наполняется, здесь же переливаю из первого через воронку в баклажку, вместе с воронкой бегу двадцать метров до «Паджеры», вставляю воронку, переливаю из баклажки, бегу назад… А второй таз уже полный наверняка будет. Вот зараза! Половина всего бензина потеряю. Чёрт!.. Нужны ещё баклажки или ведра. Без них – никак. Всё сначала в них солью, а потом, не спеша, из них перелью в «Паджеру». Потеряю немного – литров пять всего, семь, не больше».

Последовательный алгоритм действий, сложившийся у него в голове, успокоил его. Он закрыл глаза, стал ровно дышать. Тепло от сидения и от вентилятора печки расслабили его. Левая рука продолжала ныть от тупой боли. Если кобель был бешеный или ещё какой заразный, и слюна попала в рану, ему уже не спастись, это точно.

«Приду домой, обработаю рану коньяком. Если обойдется, и завтра я не умру или окончательно не свалюсь, значит, завтра тогда и буду сливать бензин. Только нужны ещё таз, пять баклажек или три ведра. Или что-то в этом роде. Может, у Спиридонова поискать. Да, так и сделаю. Завтра. А сейчас пора уходить: Лена, наверное, уже извилась, места себе не находит», – решил он.

Ропотов с трудом, а, вернее, с явным нежеланием открыл глаза и выключил двигатель. Вылезая из машины, он обогнул её, подойдя к задней двери. Нащупав в толще снега ручку, он аккуратно открыл дверь. Багажное отделение машины было почти пустым. Так, небольшой беспорядок. Какая-то бумажная упаковка раскидана, пустые полиэтиленовые пакеты здесь же, лопата снеговая. Ещё широкий пластиковый ящик с инструментами и всякой мелочью… Ну, да, так и есть, ни шланга, ни воронки здесь, конечно же, нет… Вот сумка-упаковка с огнетушителем, знаком аварийной остановки и аптечкой. А это что за ней такое?.. Ба, да это бита бейсбольная, укороченная. И ручка какая удобная, гладкая! Ропотов стал крепко сжимать, прокручивать биту в руке, пока не усмехнулся: «Вот тебе и палка от собак!.. Да, её хозяину очень бы она пригодилась».

Он выложил на снег биту, потом сходил за питбулем, уже с трудом поднял и запихнул его внутрь. Торчащий тонкий хвост собаки не помещался в багажнике. Ему пришлось приподнять её и подсунуть хвост под заднюю ногу. Вроде всё. Какой же он тяжёлый! А ведь еще совсем недавно он вертел его над головой. И откуда только силы взялись?

Ропотов осторожно и без шума опустил дверь, привалившись на неё своим телом до самого щелчка замочной щеколды. Снег на двери почти весь остался, осыпалось совсем немного. Так будет лучше. Не нужно, чтобы машина сильно выделялась на фоне остальных. Он оглянулся по сторонам: никого не было. Биту, на всякий случай, решил засунуть за пазуху куртки: и к ней тоже не хотелось привлекать внимание. Но прежде он опустился на снег и заглянул под машину.

Слева из-под заднего колеса на него выглядывал черный пластмассовый бензобак «Тигуана».

«Действительно, пластмассовый», – убедился он, дотянувшись до бака и постучав по нему костяшками пальцев.

Это означало, что бак легко можно было просверлить тонким сверлом с помощью шуруповёрта, зарядки которого, наверное, должно было хватить. Осталось только убедиться в этом, когда он придёт домой. Тонкое сверло решало многое: чем тоньше оно будет, тем меньше дополнительной тары потребуется. Ну, а если шуруповёрт откажет, можно вдавить гвоздь домкратом и вытащить его уже плоскогубцами. Кстати, гвоздём можно и как пробкой потом пользоваться: слил – впихнул в отверстие – вернулся – снова слил.

Он поднялся и отряхнул снег с одежды. Нажав на кнопку брелока и услышав щелчок закрытия дверей, уставший вконец Ропотов, чуть дыша, побрёл в сторону дома. Никаких сил ни на что другое у него уже не осталось. В свою «Паджеру» он даже не стал садиться и уж тем более заводить её. И так бензина в ней почти не было.

«Всё остальное – уже завтра. На сегодня дел и приключений достаточно. Дойти бы теперь до дома, съесть чего-нибудь, как следует рассмотреть и обработать рану и лечь спать», – твёрдо решил он.

Глава XXVI

Вернувшись домой, Ропотов, прежде всего, утолил голод сухарём с водой. Затем он поведал Лене историю с собаками и «Тигуаном». Когда он стал снимать с себя изорванную в клочья на локте куртку, Лена помогала ему. Чтобы не оголять и не простужать мужа, она предложила ему засучить рукава свитера и рубашки, тоже изрядно порванные. Взяв основную работу на себя, Лена очень скоро вынесла кряхтящему от досаждавшей его боли Алексею свой вердикт: жить он будет.

Локоть оказался сильно распухшим, на цвет иссиня-красным, но зато целым. Никаких открытых ран на нём не было. Только ушиб с внутренней гематомой, быть может, трещина, но никак не перелом. Кровь же на одежде в местах её повреждения принадлежала, очевидно, собаке или её жертве – хозяину «Тигуана». От осознания этого Лена поморщилась, и её даже передёрнуло, когда она прикоснулась пальцами к пропитавшим ткань пятнам.

– Вот и здорово! А то я, пока шёл домой, уже представлял, как буду скоро корчиться от боли, а потом, через какое-то время окончательно сбесившись, брошусь на вас и загрызу, – взбодрился от радостной для него новости Алексей.

– Мама, а та собачка не может прийти к нам домой? Она не найдёт нас по папиным следам? – дрожавшим от подкативших к горлу слёз голосом спросил Саша, показавшийся из-под кучи одежды на диване.

Оттуда же – из-под одежды – раздался громкий, но приглушенный плач пока незримого Паши:

– Мама, я боюсь, собачка съест нас, как того дяденьку. А-а, а-а…

Оказывается, дети не спали всё это время и всё слышали.

– Алёша! Перестань пугать детей! Мне и самой после твоих рассказов не по себе… Пашенька, мальчик мой, не плачь! Собачка не придёт к нам: папа её убил. Она умерла, её больше нет. Не плачь! Саша, и ты не бойся! Никто к нам не придёт.

Ропотов неловко оправдывался:

– Да я и не думал никого пугать… Я думал, они спят и ничего не слышат.

– А другие собачки? А-а-а-а, – никак не унимался Паша.

– А другие собачки все испугались нашего папы и убежали в лес, в другой город, куда-то ещё и потерялись там… Ну всё, всё, не надо плакать, – Лена полезла руками под тряпичную кучу и извлекла оттуда бедного Павлика. Своими крохотными ручками он растирал по щекам слёзы. Лена прижала его к груди, и его сиплые от простуды всхлипы, останавливаемые только во время снова появившегося кашля, постепенно стали тонуть в складках её одежды.

Саша, первым справившийся со своим страхом и едва удержавшийся от слёз, полез обратно в кучу. По пути он бросил Лене:

– Мама, ну, когда мы уже уедем туда, где тепло и много всякой еды и водички?

– Завтра, Сашенька, завтра, мой хороший. Вот только папа починит нашу машину, заправит её бензином, а мы погрузим в неё все наши вещи, вот тогда и поедем.

Вдруг в этот момент в дверь постучали.

Громкий стук, донёсшийся из коридора, в одно мгновенье разрушил только что установившийся покой в доме Ропотовых. Дети в два горла снова залились плачем. У Паши началась истерика. Лена, как могла, пыталась их успокоить, но куда там!

Не на шутку обеспокоенный Ропотов встал и, как был, с засученным левым рукавом, вышел в коридор. По дороге он случайно уронил взгляд на бейсбольную биту. На всякий случай поднял её и крепко сжал своей здоровой правой рукой. Хотя света нигде не было, и вечерние сумерки уже окутали и коридор в их квартире, и лестницу в подъезде, он по привычке посмотрел в глазок.

Удивительно, но непонятно откуда вдруг взявшаяся короткая вспышка света промелькнула перед ним, и в глазу всё вдруг опять потемнело. Решительно ничего не увидев, он прислонил к двери ухо.

«Что это, интересно, было?» – промелькнуло у него в голове.

Там, за дверью, было тихо. Один лишь ветер тревожно стонал, пытаясь втиснуть хоть часть себя в щели дверного проёма. Ропотов не двигался, продолжая вслушиваться в тишину, нарушаемую лишь детским плачем и настойчивыми уговорами его жены из комнаты.

Через несколько секунд за дверью послышался шорох, потом шум переставляемых с места на место ног, какое-то бряканье, а затем и вовсе – чужое хриплое дыхание и шуршание совсем рядом – возле самого его уха.

Ропотов сразу догадался, что кто-то так же, как и он сам, приложился сейчас ухом к их двери и пытается понять, что происходит в квартире. Он даже почувствовал резкий чужой запах, запах алкоголя и табака. От этого он как-то даже поёжился.

Вдруг за дверью раздался чей-то неприятный мужской голос:

– Ну, что там, Гасэн? Есть кто?

– Дети плачут, и баба их успокаивает. Больше, вроде, никого.

– Она стука не услышала, что ли? Давай ещё попробуй, посильнее.

– Кто там? – серьёзным голосом громко спросил Ропотов, немного отпрянув от двери и тут же снова прильнув к ней ухом.

Стучать в дверь в этот раз не стали. За дверью опять всё смолкло.

Ропотов стал жадно ловить каждый шорох. К шуму ветра теперь прибавился участившийся стук его собственного сердца.

– Мужик, сука, там. Уходим. Давай в соседний, там ещё пошмонаем, – на той стороне перешли на шёпот.

– Что вам надо? – тем же громким уверенным голосом напомнил о себе Ропотов, крепче сжимая рукоятку биты.

И снова жадно прижался к двери.

Послышались быстрые удаляющиеся, а потом и вовсе сбегающие вниз по лестнице шаги, приглушённые мужские голоса, дополнявшиеся всё время каким-то перезвоном.

Ропотов ещё раз посмотрел в глазок. Слабые, быстро уменьшающиеся тени в стремительно тускнущем отблеске фонарика в пространстве лестничной клетки – и больше ничего. А потом уже снова кромешная темнота в глазке, и всё стихающие, стихающие до полного умолкания шаги где-то внизу. Еле слышимый глухой стук закрывшейся подъездной двери довершил палитру звуков. И тишина.

Оставив в покое входную дверь, он быстро проследовал мимо Лены к окну в комнате. Стал энергично скоблить линейкой свежий иней и протирать рукавом свитера новую полынью на поверхности стекла. Всё его внимание сейчас было устремлено только вниз.