ЕВРЕЯМИ СТАНУТ ВСЕ

и дедушку приняли на экстернат

Киевского университета Святого Владимира.

Там он отучился еще пять лет,

стал, наконец, дипломированным врачом,

женился на бабушке и переехал в Киев.

На этом же перекрестке

мировой, гражданской войны и революции

трое братьев, сестра и родители бабушки

уехали в Палестину.

Дедушке хватило переездов.

Попробуйте пережить двойную учебу,

мировую войну и революцию.

Младший брат бабушки выбрал построение коммунизма.

Два лагеря семьи

смертельно разругались,

разъехались,

разделились железным занавесом,

горячей, а потом холодной войной

и почти ничего не знали друг о друге.

Брат бабушки руководил

центральным районом Киева,

еще до второй мировой войны

был арестован

и, как через много лет выяснилось,

почти сразу расстрелян.

Его жена провела восемь лет в лагерях,

а сын – в интернате для детей врагов народа.

Бабушка долго еще носила передачи в тюрьму,

призраку своего брата.

Спустя много лет Александр понял,

что бабушка никогда не рассказывала ему

о своих родителях, братьях и сестре.

А Приседающий Дом

находился именно в том районе,

который до войны возглавлял

брат его бабушки.

Тогда в нем жили другие люди.

Только начала забываться первая мировая война,

как началась вторая

и уже дети немецких друзей дедушки

были призваны в армию.

Выяснилось,

что в том самом злополучном университете,

поколением раньше,

учился и расцветал Ницше,

кумир самого Гитлера.

Немецкие войска

продвигались намного быстрее,

чем осознание опасности

у киевских евреев.

Они еще помнили

любезнейших немцев

времен первой мировой войны.

Дедушка потратил

Всё драгоценное время,

чтобы их переубедить:

открывал секреты

о своей жизни в Германии,

показывал письма младшего брата,

призванного еще до начала войны,

уже вовсю воевавшего и вскоре погибшего.

– Мы простые люди,

не коммунисты и не политики,

никому не делаем плохого.

Зачем нам бежать?

Евреи верили в просвещенный немецкий народ

.

Дедушка, пожив в Германии,

знал немцев,

понимал,

не верил.

Он уже был не призывного возраста,

у него не было ни малейших сомнений,

что от этих немцев евреям надо бежать.

Бежать было уже не на чем,

время было потеряно,

все дороги перекрыты.

Дедушка, бабушка, прадедушка и папа

с еще одной семьей паникеров

еле успели погрузиться

на чудом раздобытый плот

и отчалили вниз по Днепру

среди взрывов бомб.

Киевский потоп начался.

Дедушка уплывал от немцев,

с которыми прожил пять лет.

Они его приняли в университет,

вручили диплом врача,

немецкого врача.

Вернувшись после войны в Киев,

он до конца жизни

оставался кандидатом в немецкие шпионы,

в анкетах ни слова не писал

о Германии и совершенном знании немецкого языка.

Всего этого Александр не знал.

Много лет спустя,

они с Женой поехали в Лейпциг

и долго искали дедушкин университет.

На его месте стоял огромный аквариум

с милыми и воспитанными немцами,

уставшими от войны.

Неужели это от них

дважды бежал его дедушка?

Отец Александра был уже послевоенным коммунистом,

напуганным репрессиями

и, наконец-то, налаженной

партийной дисциплиной.

Подростком он видел и хорошо помнил

взлет и падение

своего верного идее дяди и его семьи.

В школе до войны учил немецкий язык.

Был увлечен своим делом,

всегда задерживался на работе

с гордостью и чувством исполненного долга.

Был болезненно честен:

мог принять от подчиненных в день рождения

торт или коробку конфет,

которые тут же открывал и Всех угощал.

Он не хотел быть подлецом

и предпочитал верить,

в то, что ему часто приходилось говорить.

На дурацкие вопросы Александра

не отвечал,

отмалчивался.

Наверное, Все, поселившиеся в этом Доме,

должны были иметь какие-то тайны, загадки

или, хотя бы, странности.

Лишь много лет спустя,

Александру удалось как-то узнать

тайны истории своей семьи

по оговоркам, обрывкам и намекам.

А вот главную тайну о том,

кем был его прадед,

который жил в Чернобыле

и которого Александр называл Пра,

он узнает уже взрослым,

совсем не от родственников,

и она кардинально изменит его жизнь.

***

А пока он сидел

с непрожеванной ложкой во рту.

C детства ел медленно, и мечтательно,

часто задумывался посреди еды,

засыпал и вставал поздно,

слыл лентяем.

Ад в его представлении был местом,

где рано будили,

куда-то волокли

и заставляли делать то,

чем абсолютно не хочется заниматься.

Потом он прочитал, что в древнем мире

люди, вроде него, очень ценились,

так как, не засыпая по ночам,

охраняли свое племя.

Это новость поразила его.

Александр понял, что является древним атавизмом.

Особенно Всех раздражала его

манера мечтать лежа,

глядя в потолок, или сидя,

уставившись в одну точку.

Человек должен вставать утром и идти работать,

а вечером возвращаться без сил,

смотреть телевизор

и ложиться спать,

чтобы утром подняться и снова пойти на работу.

Тело чувствует жизнь, когда выматывается

до предела.

Привет, друг Обломов,

Илья Ильич!

Здравствуй и прощай.

Ты прожил,

как хотел.

Александр – не дворянин,

не помещик,

не русский в России —

ему предстоит другое.

При этом Александр был аккуратен, даже педантичен.

Из него бы вышел отличный дворник.

Его пассивность пугала

энергичного отца-коммуниста.

***

Школьному Историку нужна была атака.

Он вскакивал с птицами

и бежал с копьем наперевес

в поисках врага и добычи.

Ненавидел флегматичных снайперов,

годами поджидающих цель.

Ему бы коня и шашку,

а не тоску средней школы.

Историк носился по классам и коридорам,

энергично подгоняя растерянный и сомневающийся мир.

Александра он, конечно, ненавидел.

«Ррравнодушный» – кричал он,

раскатисто усиливая букву «Р».

Александр, действительно, был ррравнодушным.

Его совсем не занимали

зажигательные собрания и митинги,

демонстрации, плакаты,

героические фотографии на стенах

и молодежные движения.

Даже «Три мушкетера» не произвели на него никакого впечатления.

Драться и скакать куда-то ради каких-то подвесок,

только словарь помог ему понять, что это такое,

ради странного романа замужней французской королевы

и английского шпиона?

Все за одного!

Ради чего?

Спустя годы,

Александр случайно с изумлением узнал,

что пламенный борец с капитализмом

перебрался в Америку,

открыл там какую-то лавку,

пытался учить жизни своих необразованных соседей

и его там застрелил

далекий внук Великого Африканского Жреца.

Но не таким уж ррравнодушным был Александр.

Однажды, разглядывая карту на уроке географии,

он вдруг проникся сочувствием

к крохотной беспомощной Молдавии,

зажатой с двух сторон Украиной и Румынией.

Что будет с ней,

если огромная Украина

вдруг захочет отделиться от Советского Союза?

И хотя ничто тогда не предвещало

такого кардинального исхода,

он вдруг поднял руку и спросил.

Географичка абсолютно не верила

в такое печальное событие

и Молдавии ей было совершенно не жаль.

Так глупый Александр обрел еще одного школьного врага.

Умение задавать дурацкие вопросы себе и другим

у него было не отнять.

Почему эти невидимые молекулы

притягиваются, отталкиваются, взаимодействуют

именно так?

То, что крохотные шарики, электрончики и протончики,

крутятся и куда-то движутся,

он еще как-то представлял.

Но почему именно такая молекула

притягивается к совершенно другой

и после этого раствор окрашивается,

не иначе, как в синий цвет,

при этом охлаждается, кипит или взрывается?

Зачем вообще электроны и протоны

вдруг соединяются и образуют какие-то молекулы и клетки?

Зачем им это нужно?

Чем им было плохо без этого?

Потом он понял,

что ответа на этот вопрос нет

и Всё нужно просто запомнить.

Александр уже смирился,

что ему не дано понять невидимую жизнь частиц,

но тут на него свалилось нечто совершенно очевидное, ощутимое

и непонятное.

Александр так и не понял,

почему Ахиллес не может догнать черепаху,

если он легко ее перегоняет?

Его угнетал этот парадокс.

В этой гонке Александр

видел себя, скорее,

медлительной черепахой,

чем быстроногим Ахиллесом.

В сотый и тысячный раз

следил он за выкладками Зенона,

как ребенок за руками фокусника.

Вот-вот откроется окно в мир,

в котором чемпион Ахиллес

не сможет догнать

самую тихоходную черепаху.

Он много раз перечитывал,

смотрел на рисунки,

чертил схемы,

понимал, что существует

какая-то логическая цепочка доказательств,

ставил мысленный эксперимент.

Представлял бородатого, въедливого и очень умного Зенона,

почти земляка Архимеда.

Вот с Архимедом никогда не было таких проблем.

Все, что он делал, можно было

представить, пощупать, сделать, взвесить, изобразить, проверить,

кого-то тут же наказать

или наградить.

А ведь, действительно, вроде Всё логично.

Ахиллес пробегает один метр,

а черепаха – десять сантиметров,

Ахиллес – десять сантиметров,

черепаха – один сантиметр.

Далее переходим на миллиметры и микроны —

Всё как бы понятно.

Мы это рисуем на бумаге,

считаем,

поднимаем голову:

Ахиллеса уже давно нет,

а черепаха до сих пор у нас под ногами.

Вот она, Наука:

сидишь за столом,

что-то пишешь и считаешь,

поднимаешь голову,

а результата нет,

ничего нет —

одна только невозмутимая черепаха.

Чем меньше были шажки,

тем меньше разница между ними.

Шаги дробились и дробились

и эта разница становилась ничтожной.

Совершенно растерянный Ахиллес

замирал на одной ноге.

Он никого никогда не догонит,

если не будет бежать,

а только изучать философию Зенона.

Александр так и не понял

ни парадокса Зенона,

ни поведения атомов и молекул,

ни судеб империй и их частей,

но сдавал экзамены и продолжал с этим жить.

К тому же в планетарии ему рассказали,

что Солнце выгорит и погаснет

через миллион или миллиард лет,

а еще раньше Земля сойдет со своей орбиты

и постепенно улетит куда-то

в холодный, мрачный, темный и мертвый космос.

Вот и возникает злосчастный вопрос

о смысле жизни:

если когда-нибудь Всё развалится,

замерзнет или сгорит,

то какой же смысл в жизни,

которая кончается смертью и после не остается

ничего?!

Если жизнь кончается,

то и смысл ее кончается.

У временной жизни временный смысл…

***

Каждое утро, опровергая Зенона,

земляне

вставали с кроватей, раскладушек, циновок

пили кофе, чай, воду,

надевали костюмы, кимоно, тоги,

бежали, шли, ехали

по России, Японии, Америке

в самолетах, машинах, рикшах,

на лошадях, верблюдах, велосипедах

в поля, офисы, цеха.

В Институт.

Задрав рясы, туники и вечерние платья,

во фраках, телогрейках и юбках

запрыгивали в кабины лифтов

гигантской многоэтажной центрифуги,

разогнавшись с утра,

неслись по этажам и кабинетам,

парили по коридорам,

седлая новых лошадок,

меняя аттракционы,

чудом удерживаясь на них,

преодолевая крутые подъемы и спуски.

Нарядная карусель

весело раскручивала и меткой пращей вбрасывала

каждого на его место.

Ровно в девять Рука

опускала стартовый флажок и пистолет,

выключала секундомер,

азартно отбивающий время прихода.

Карусель-центрифуга

прекращала задорно разбрасывать

ученых по темам.

Опоздавшие, потупив взор,

виновато крались по безлюдному коридору.

Они не получили вдохновляющего утреннего толчка

и день,

а, может, и карьера, и сама жизнь,

были безвозвратно утеряны.

Центрифугу-карусель храма Науки

Рука заводила

огромным золотым ключом

на его куполе.

В смутные времена ключ вынимали,

головку его меняли

на звезду, молот, крест, полумесяц серпа.

Во времена откровений снимали весь купол

и надстраивали еще этаж.

Строительство часто замирало,

но никогда не прекращалось.

Новый этаж тут же заселялся и обживался

современными научными направлениями.

Новоселы, глядя сверху вниз,

изучали опыт предшественников

и думали что, как и зачем строить дальше.

Иногда драгоценные кирпичи познания ронялись вниз

и разбивались.

Виновным это стоило должности и карьеры.

Нижние этажи постепенно погружались в землю.

Историки их изучали,

археологи раскапывали,

консервировали, превращали в музей.

Основные здания Науки были уже построены

и в них оставалось только наводить уют.

А вообще, садитесь ли вы в автомобиль,

заходите в магазин,

беседуете с девушкой,

можете не сомневаться,

что Всё вас окружающее и вы сами

являетесь предметом

чьего-то пристального наблюдения, изучения и исследования.

Наверняка есть институт

при университете, академии или спецслужбе,

у вас в стране или за рубежом,

а в нем отдел, сектор, научный сотрудник.

И Всё, что вы обозреваете

своим неискушенным взглядом,

укладывается точками послушных эмпирических кривых

на многочисленных графиках и диаграммах

в растущих библиотеках и архивах.

Информационное море привычно бушевало.

Каждая впадающая в него речка, речушка, ручеек

несли в себе тонны

познаний и постижений

прорывая слабые плотины ученых советов.

Они и залили костры инквизиции.

Вера слабела,

но зато вот я бросаю

камушек, орешек, железный шарик

с башни, дерева, обрыва

и ты свой бросаешь,

и любой монах,

и женщина, и ребенок,

и главный инквизитор бросает,

и у Всех они падают одинаково,

Всегда.

Опровергнуть это было невозможно.

Сжигать за такое было никак нельзя.

С геометрией Всё тоже было хорошо.

Хотя параллельные стороны дороги

обязательно вдалеке сходятся,

но если подойти и проверить,

то пересечение хотя бы отодвигалось.

С астрономией возникали сложности:

каждый день мы убеждаемся,

что Солнце вращается вокруг Земли

и оно того же размера, что и Луна.

Так свершилась научная революция монахов.

У них не было детей

и морочащих их прогрессивные головы жен,

думающих, что мужья,

бросающие с башен камушки,

посходили с ума.

Основной инстинкт

и первая заповедь Адаму и Еве

был отключены.

Так, методом изоляции и горячего искусственного отбора

началось выведение той разновидности ученых,

которая сохранилась и сейчас.

И в средние века

сожжения был достоин далеко не каждый ученый.

При виде некоторых опусов у святой инквизиции

опускались руки и Высшая комиссия

долго ломала головы,

стоит ли под иными трудами

разводить священный огонь.

А ученых становилось все больше

и сжигать их и их труды становилось все накладнее.

И вот Наука,

освещаясь и обжигаясь в тлеющих еще углях

костров инквизиции,

робко сошла с раскаленного эшафота,

ежась от непривычной прохлады,

путаясь в новенькой мантии,

пересекла рыночную площадь

и взошла на престол.

Толпа народа развернулась

и с изумлением стала ждать,

кого же начнет казнить и миловать

новая богиня.

Рядом с престолом стоял рабочий стол,

на котором лежали накопившиеся

за много веков пыльные вопросы.

Не оправившаяся от потрясения Наука

вынула обгоревшее перо и, вздохнув,

принялась за работу.

А на затухающих кострах инквизиции.

были заложены здания первых институтов.

От научных статей

веяло спокойствием и уверенностью,

точки на графиках убеждали,

непонятные формулы успокаивали:

немногие оставшиеся проблемы

будут решены.

Народ чувствовал себя

в надежных, умелых, сильных и правильных руках.

В Институте обсуждали вчерашний матч или фильм,

здоровались, шутили,

им предстояло провести вместе

долгий рабочий день,

начиная с теплых чаев

и горячего кофе.

Они пили и бежали в туалет,

замыкая вечный круговорот событий.

Это был

Институт постижения Всего,

«Аристотель».

Так звали первого, бессменного и единственного

Основателя Института.

У него, конечно,

были имя, отчество и фамилия,

но, как человек широких эллинистических взглядов,

он настаивал,

чтобы его называли именно так.

Приближенные сотрудники

удостаивались чести

обращаться к нему:

«О, Учитель!».

Он несколько раз в день

умащивал тело маслами,

заседания демократично проводил

под деревом в институтском саду,

носил котурны на босу ногу и лавровый венок.

Дороже всего ценил истину.

Был поразительно похож

на изображение того самого Аристотеля

и старожилы намекали,

что это тот самый Аристотель и есть.

Все его привычки были те самые, аристотелевские:

женщин предпочитал молчаливых,

институтским весельчакам заявлял,

что ни один свободный человек

не будет играть и петь,

если он не пьян.

Обожал холмы – перевернутые Сосуды.

Настоящий город должен быть виден с холма —

часто повторял он.

Наверное, поэтому и выбрал Киев.

Предлагал даже создать

город-государство Киев,

наподобие древних Афин.

Аристотель родился

почти сразу после казни Сократа

настойчивой греческой демократией.

Пока его могущественный ученик Александр Македонский

осваивал империю

и примерялся к Вавилону

Аристотель, пользуясь наивысшим покровительством,

написал Всё,

что сделало его великим.

Когда Македонский неожиданно умер

Аристотеля, естественно, тут же судили и приговорили

к смертной казни.

Он не собирался травиться,

как Сократ,

бежал,

женился на племяннице

какого-то тирана,

исчез, якобы умер,

и возродился во всей своей

славе и бессмертии.

С прежним именем,

но в новом облике

предстал перед руководством Университета.

На этом месте он застал

возглавляемый Европой

захудалый институтик,

еще греющийся на догорающих углях

средневековых костров.

Срочно требовались

Возрождение, Просвещение, Реформация.

***

Очень нервная береговая линия у Европы.

Каждый полуостров – полная неопределенность —

не остров и не материк.

И куда он движется,

и движется ли?

Да еще и тысячи островов вокруг.

Многие растерянные мудрецы на них рождались.

Посмотрите, какая у Китая

плавная и гладкая

береговая линия.

Только один полуостров выделяется

и сразу отделяется —

Корея.

А у Европы таких полуостровов пять

и Все – рассадники империй,

это еще без Англии.

У переменчивого европейского краба

какой-то полуостров

становился Головой,

а остальные – руками, ногами, клешнями и панцирем.

Потом другой отросток суши умничал

и облик прекрасной Европы

разительно менялся.

Европа была сложной,

очень сложной.

Зарядкой, косметикой и завтраком

у толерантной и политкорректной Европы

был сбор разлетевшихся за ночь органов

в единое прекрасное тело.

Органы,

а с утра они Все именовались одинаково:

органами

и больше никак,

со спорами и скандалами решали,

кто сегодня будет

ногами, руками, желудком, сердцем, клешнями, панцирем

и, самое главное, Головой.

Не Всегда удавалось Всех собрать,

почти никогда.

Объединение Всей Европы так и не осилил никто,

ни Карл Великий, ни Наполеон, ни Гитлер.

Даже великий Рим меньше ее половины собрал.

Историки рассказывали,

что сейчас уже наметился прогресс.

Раньше и целых органов толком не было —

рассыпанная мозаика

из вольных городов, княжеств и графств.

Тогда и начали картины мозаикой выкладывать,

чтобы можно было Всё быстро поменять.

В музеях и на выставках стали появляться скульптуры

без рук, ног и головы.

Это были зарисовки европейской жизни.

Каждое утро Европа

нервно пыталась собрать воедино свои строптивые части.

Полный Китай этого ревниво, но терпеливо ждал.

Китай тайно обожал Европу.

Каждый день к обеду она выходила

совершенно иной и непредсказуемой.

Глядя на нее,

Китай стал терпимее относиться к двум Кореям,

даже к Японии.

Для всякого рода посетителей, просителей,

и прочих непосвященных

главное было понять,

кто работает Головой сегодня.

С первого раза это мало кому удавалось.

Колумб, например, с пятого раза угадал.

Итальянец Колумб

перешел на службу к французскому принцу,

потом присягнул португальскому королю.

Когда тот не дал денег

на его морскую авантюру,

Колумб обратился к испанскому герцогу,

который и слушать его не захотел.

Самыми внушаемыми оказались

католические величества Испании,

и то со второго захода.

Наверное, сказался национальный подъем

после изгнания евреев.

А ревнивый китайский император

смотрел, смотрел на это,

да и сжег Все свои корабли:

нечего китайцам

в этой изрезанной Европе искать.

И то был флот

не из трех,

как у Колумба,

а из трехсот кораблей.

И каких кораблей!

Куда там колумбовым лодкам.

Пятая попытка удалась Колумбу.

Не сомневайтесь, он бы продолжал.

Около пятисот королей, князей и графов

правило тогда в Европе,

был выбор.

А будь Европа единой, как Китай,

после второй же попытки

Колумба бы казнили.

Какое, выходит, счастье,

что тогдашняя Европа

была так раздроблена.

Не видать бы объединенной Европе колоний,

а будущие колонии

прозябали бы в своих провинциях до сих пор.

А так индусы начали играть в крикет и пить английский чай.

Ружья, пушки, книгопечатание, электричество

и куча других идей

традиционно Европой отвергалось

и сообразительные изобретатели пользовались

желанием светлейшего Герцога

переплюнуть соседнего Графа,

а то и самого Короля.

А в Китае провинциями управляли чиновники

и была дисциплина.

Партия евнухов была за флот и прогресс.

Их же противники,

находили высшую гармонию в интимном уединении.

Для этого была необходима Стена.

Партии было две,

император один.

Партия Стены победила партию Флота.

Какое везение для Европы,

что Китай был единым, монолитным

и здоровые мужики в нем победили.

А получи Колумб поддержку французского короля,

Франциска I,

что в какой-то момент казалось логичным

и даже вероятным,

вышел бы он из французского порта

под французским флагом.

И не было бы испанского века,

Сервантеса и Веласкеса.

Франциск I,