Тайна Пушкинской улицы

Посмотрев на «ветерана» со злостью, главарь, выйдя вперёд и через приоткрытую губу выпустив наверх струю сизого дыма, обронил.

– А ты поучи, поучи, старик, как жить, пока не поздно.

В узких щёлках глаз сверкнул волчий азарт.

– Не курить, – спокойно произнёс дедок – Анита. – Не злоупотреблять спиртным. Я не говорю – не пить, – морщинистая рука поднялась и опустилась. – Не злоупотреблять. И спортом надо заниматься. Вишь, какие вы хлипкие.

– Да ты чего, старый, – забузили ребята, подходя поближе. – Валя, дай мы ему объясним про эру динозавров.

– Валя? – переспросила Анита, а Оксана принялась молиться о благополучном разрешении ситуации. – Стало быть, Валя. Знаете, почему курить нельзя?

– Ну? – со смешком заинтересовался лидер. – Минздрав не всех предупредил?

– Нет, – серьёзно отозвался “старик”. – Будьте добры, отойдите от солнца. У меня ноги мёрзнут, – как бы невзначай, обратился он к группе стоявших. – Нет, Минздрав здесь как раз не при чём.

Что касалось Оксаны, та начала успокаиваться.

– Всё дело в лёгких, – сказал и замолчал “чудо – старик”.

– Ну, открыл, – выдохнул дымом Валентин.

– Это не всё, – строго продолжила Анита. – Они на тебя, Валечка, обижены. Много хлама, говорят.

– Что? – поперхнулся заводила.

Группа ребят замерла. Кто – то просто открыл рот, кто – то зажмурился, предвидя ответную реакцию вспыльчивого одногодки, а кто – то уставился на очки старика.

Оксана тоже заметила перемену. Изменив форму, те из коричневых превратились в мерцающие тёмно – жёлтые.

– Доказать? – старик испытующе смотрел на молодого человека.

– Отвечаешь, – пригрозил Валентин. – За язык никто не тянул.

И Оксане вновь стало страшно за Аниту.

– Само собой, – легко подтвердила та. Указав в сторону юношеской груди, она обратила внимание. – Слушай.

Валентин замер. Застыли и окружающие своего заводилу приятели.

– Валя, хватит, сколько можно?

Парнишка закрутил головой.

– Не вертись, – раздалось изнутри снова. – Это мы, твои лёгкие. Я – правое.

– А я – левое, – другим голосом проговорил кто – то.

Валентин уставился на старика.

– Я уже совсем дышать не могу, – сказало, видимо, правое, так как Валя наклонил ухо вправо.

– Нет, это я не могу, – возразило левое, и юноша наклонился влево, выронив сигарету.

Ребята столпились вокруг друга, не веря услышанному.

– Да у тебя даже пятен нет, – продолжало спорить первое.

– Нет? – сердилось второе. – А это?

– Ха, разве это пятна? – хохотало то, что справа. – Вот это пятна.

– Ну да, а это вот так, рентгеном засветило, – отвечало другое. – Эй, наверху, – раздражённо донеслось из глубины человеческого организма. – Может, вы ещё все дружно выдохните?

Не сговариваясь, пацаны, кругом столпившиеся около Валентина, побросали свои сигареты.

– Старик, – бросился Валя к Аните. – Делай обратку. Я всё понял…

К вечеру того же дня по городу пополз слух, будто Валя – Валентин – чревовещатель и таким странным способом решил бросить курить.

Глава 8

Это ли не счастье?

где на фоне оперных страстей происходит знакомство Ежа и Оксаны

Оксана улыбнулась. Всё в жизни складывалось удачно. Радость, переполнявшая девичье сердце, приобрела фантастические формы.

В зрительный зал изо всех распахнутых дверей стал вливаться сияющий радугой поток. Оксана уже видела подобное, когда, набрав полный таз воды, обнаружила в нём дрожащее спектральное пятно, разгулявшееся от электрического света.

Здесь же “река” была настолько широкой, что красавица поначалу оробела.

В оркестровой яме, не замечая произошедшего, разыгрывались музыканты, готовясь поразить зрителя неожиданной для него премьерой.

Между тем, радуга, собравшись некой туманностью вокруг центральной люстры, вспыхнула, разделившись на множество фигур различной величины: здесь были и светящиеся горошины, и мерцающие шары, удивляющие массивностью, и среднего размера сцепившиеся сферы. Все эти внезапные гости спектакля сперва рассредоточились у потолка, а затем принялись выбирать места. Одни полетели к балкону, другие в партер, оседая в мягкие, бархатом покрытые кресла, словно те предназначались исключительно для них, третьи в бельэтаж.

Несколько искрящихся шаров – бусин вздумали поиграться в хрустальных подвесках громадной люстры, отчего зал наполнился звоном, привлекшим всеобщее внимание.

Из – за кулис высунулась голова в странном уборе и, поглядев наверх, обеспокоено убралась.

– Говорил ведь, не надо менять, – тараторил ведущий артист театра, сперва заслуженный, а недавно ставший народным. Он делил гримёрную со своим коллегой и приятелем – низеньким пухлым Михаилом Алексеевичем, манеры которого отличались приобретённым, поверхностным жеманством. Мужчина внимательнейшим образом вглядывался в свой грим, находя возможным его улучшить.

– Не беспокойтесь, Лавр Олегович, это трамвай, – отозвался говоривший. Человек ещё раз посмотрел на себя в зеркало и, оставшись довольный костюмом, обернулся к собеседнику.

Тот, по всему, не разделял оптимизма.

– Какой трамвай, – возразил он, – ближайшая линия в трёх кварталах отсюда.

– Ничего, ничего, – успокаивал коллега, – волноваться перед выходом всегда полезно.

– “Господа артисты, просим срочно явиться наверх”, – проговорило радио высоким голосом и, будто передумав, повторило фразу, изменив смысловое ударение.

– Что ж, идёмте, Михаил Алексеевич, – пряча термос в декорацию, произнёс “народный Лавр”. – “Тёмной ночки Елисей дождался в тоске своей”, – процитировал он, спускаясь по ступеням.

По лестницам разнёсся запах жареной рыбы. Обычно он к началу любого спектакля выветривался, но не сегодня. Артисты, для которых предназначалась сия трапеза, внюхивались, спешно выдыхали дух и тихонько указывали на связь между неожиданным решением дать премьеру и въевшимся ароматом, как неком знаке.

– Свои рекламы будете репетировать после, а сейчас потрудитесь отдаться искусству, – громыхнуло справа по коридору, оттуда, где был кабинет главного режиссёра.

Кто на этот раз не отдался искусству, актёры лишь догадывались. Кажется, все свои были на месте. Взгляды скользили по лицам, делали таинственное выражение, мол, всё понимаем, и с лёгкостью уходили в сторону.

Труппа, собравшаяся в малом зале, представляла собой зрелище преинтересное.

Были здесь и богатыри, и старуха из” Золотой Рыбки”, и Золотой Петушок, снявший на время “голову”, и пристроивший её у себя на коленях.

Артист, чьей первой в жизни серьёзной ролью стал этот пушкинский персонаж, нервно поглаживал костюмную бородушку.

– Не волнуйтесь, Павлик, – тихонько проговорила Шамаханская царица, зябко передёрнув плечами. – Мне тоже не нравится смена спектакля. Разве так устраиваются премьеры? – Аллочка Бурляева, которой данная роль подходила более всего и по таланту, и по внешним данным, мечтательно прикрыла глаза. Окончание первого представления спектакля пятилетней давности до сих пор тревожило молодую душу, пробуждая томные воспоминания. Успех, подкреплённый охапками цветов и стерлядью неведомого поклонника, явился малой прелюдией к большому праздничному столу. Далее шло продолжение оценки таланта. Короткое, но очень искреннее… – Вот, – закончила Шамаханская царица.

На это молодой человек только ещё быстрей начал перебирать пальцами, устремив взгляд в сторону вошедшего “главного”.

Режиссер был талантлив, но зависим от обстоятельств. Конъюнктура диктовала отмену антрактов и неожиданный взгляд на давно известную всем пьесу. Так родился замысел “Сказок”, включивших в себя и “Золотую Рыбку”, и “Золотого, – же, – Петушка”. Одновременное их прочтение явилось тем свежим глотком воды, что, по мнению режиссера, хотел ощутить зритель. Как покупатель, он, наверное, был прав.

Идея, придя один раз, не думала уходить, воплотившись в реальность при помощи вращающейся сцены.

Задумка была такова. Сказки, имеющая каждая свою половину, содержали фразы, подходящие для плавного перехода одной в другую. Правда, не все артисты соглашались с авангардом, на что главный режиссёр обвинял их в косности и застарелости.

Вот и теперь он держал долгую паузу. Для усмирения тяжёлой, – по его словам, – труппы, в которой каждый норовил доставить ему неприятности, в виде преждевременных родов, или ухода в другой академический театр, нужны были стальные, канатные нервы.

– Основная цель спектакля? – продолжал он спрашивать актёров, готовых выбежать на сцену уже сейчас, только бы не отвечать на пустые вопросы. – Какая? Ну, “Петушок”?

Павел вздрогнул.

– Хм – м, – протянул он. – Основная цель спектакля – донести до зрителя главную мысль: нужно выполнять свои обязательства и не жадничать.

– И не правильно! – Торс главного режиссёра вытянулся по направлению к сидящим. – Основная цель спектакля – создать шоу. Яркое, зрелищное, – начал фонтанировать руками человек, – музыкальное, если получится. Чтобы зритель вышел из театра, напевая простую, легко запоминающуюся мелодию.

Глаза режиссёра горели. Он верил в то, что говорил.

– Да, – продолжал мужчина убеждённо. – Людям нужны драмы, только не тем, кому приходится в них жить. Нужны. Так вот пойдите и сыграйте. И пусть это будут “Золотая Рыбка” и “Золотой петушок”.

Патетика достигла апогея. Павлик смотрел на руководителя снизу вверх и чувствовал всеми фибрами, как входит в бессмертную историю театра с затейливым хвостом и шпорами на лапах.

Прозвенел предупредительный звонок.

Последние тридцать – тридцать пять зрителей, что не отказались от своих билетов, заняли места.

“Радужка”, как назвала про себя Оксана шары, начала преображаться, превращаясь в различных людей. Из массы света возникла громоздкая полная женщина, окружённая тремя карапузами. Затем, группа смеющейся молодёжи. Сцепившиеся сферы превратились в пары, не желающие разлучаться ни на миг, потому державшиеся за руки, а мятущаяся из конца в конец полусфера – в низенького лысеющего господина.

– Вы тоже это видите? – произнесли сзади.

Оксана обернулась. Перед ней стоял высокий, симпатичный, можно даже сказать, красивый мужчина и не отрывал от неё глаз. “Это и зовётся любовью с первого взгляда”, – подумала девушка, приветливо улыбнувшись. Говоря по правде, она чуть не подпрыгнула от восторга. Только врождённое воспитание и желание не спугнуть будущего жениха, сдержали первый порыв броситься ему на шею.

Не отводя взора, Вадим присел.

Мальчик Ян остался доволен. Миссия волшебников оказалась полностью выполненной и перестала требовать его вмешательства.

– Я ещё побуду здесь неподалёку, – проговорил он, сочтя, что Оксана не обязательно должна видеть его и слышать.

Мужчина кивнул. С этого момента жизнь для него перестала казаться бессмысленной. Конечно, ещё многое предстояло узнать, прочувствовать, испытать, но увиденное стоило времени и сил.

– Меня зовут Вадимом. Вадим Ёж.

– Ёж? – изумилась красавица. “Какая смешная фамилия, – подумала она. – А я что, стану Ежихой?”, – но вслух сказала. – Очень необычно.

– Вам не нужно завтра рано вставать? – неожиданно даже для себя спросил Вадим.

– Нет, а что? – засмущалась девушка. Она подумала о том, что молодой человек явно торопится, но когда услышала его ответ: “Мы будем гулять по городу “, зарделась ещё больше. От собственного стыда. Красавица подняла глаза и увидела другие, пьяные, влюблённые.

В этот миг, Оксана захотела, чтобы никто не входил в их ложу, а вечер продолжался вечно.

– Я буду свободной ещё, – лицо обратилось к росписи на потолке, – одиннадцать дней. А потом начну работать над новым заказом. – От волнения голос дрожал. Телу стало жарко. Шарф, покинувший хрупкие плечи не смог остудить пыл, и потому был возвращён обратно.

Вадим поднял бровь.

– Детские книжки, – пояснила знакомая. – Я их оформляю. Помните, «Уронили мишку на пол…» Моя задача, стало быть, нарисовать кого – то напоминающего мишку.

Свет погас. Зазвучала музыка. Спектакль начался.

Молодые люди осторожно узнавали друг друга, не догадываясь, что в эту самую минуту за ними наблюдает пара весьма внимательных пронзительно карих глаз.

Леночка предусмотрительно взяла с собой солидный, офицерский бинокль. Предлагаемые в театрах, были далеки от целей, занимавших ум и сердце специалиста по связям с общественностью. А основной задачей представлялось изучение отнюдь не теоретического противника.

“К сожалению, красива, – отметила Елена, поигрывая цепочкой. – Но сложностей боится только тот, кто их никогда не преодолевал”.

– “Шевельнётся, встрепенётся,

К той сторонке обернётся,

И кричит: “Кири – ку – ку.

Царствуй, лёжа на боку!” – неслось со сцены.

Пока Елена отмечала перемены в отношениях между влюблёнными, за кулисами творилось что – то невообразимое.

– Где Петушок?! – кричала Шамаханская царица – Его выход.

В это время шла ария звездочёта. В неё вошли: красочное описание звёздного неба в августе, рассказ о созвездии Льва и небольшая инструкция обращения с телескопом, идея которой принадлежала самому главному режиссёру.

Павлик вылетел на сцену благодаря физическим способностям “Золотой Рыбки”, нашедшей его за вторым занавесом.

– “Ко – ко – ко”, – запел Петушок, успокоившись.

Елена не отводила взора от интересующей её ложи. В голове рождался план.

Что касалось Вадима и Оксаны, те давно держались за руки, не обращая внимания на разыгрывающуюся на сцене драму. Глаза смотрели в глаза. И первое молчание значило много больше, нежели поток красноречивых фраз.

Подвижная конструкция сделала оборот. Перед зрителем предстала с детства знакомая картина. Плещущаяся в тряпичных волнах Рыбка, – актриса Полунина, – представляла собой показательное торжество таланта. Она была огромной и, исходя из этого, могла исполнять только очень большие желания.

Актрисой Полунина была тоже хорошей, не с дарованием, но с даром, некой притягательной силой, которая сметает всё на своём пути, и первыми – сомнения.

– Я белок никогда не играла и играть не собираюсь, – проговорила в приватной беседе возмущённая артистка, не переставая волноваться. – Это после таких, можно сказать, эпохальных ролей, – продолжала она, перечисляя. – Снежная Королева, матушка – Зима, Вьюга. И что теперь? Два слова: “Гриб будешь? “Нет, надо уходить до ёлок.

Имелись в виду новогодние спектакли, обязательный атрибут современного театра с, как правило, большой доходной частью. Несправедливо хорошо было Снегурочкам – роль приличная, длинная, платили неплохо.

– И дети радуются, – поддержала Полунину подруга, не имеющая к театру никакого отношения.

– Да – а, – протянула та в ответ рассеяно, – и дети радуются.

Ария Золотой Рыбки благополучно завершилась обещанием новой избы, но день 27 июня закапризничал. От волнения людей или от нечеловеческой силы ожившей по себе техники, персонажи очутились в непривычных для себя условиях.

Появившаяся на авансцене Шамаханская царица вместо того, чтобы зазывать царя в свой необычный шатёр и укладывать того на парчовую кровать, с ужасом обнаружила, что кроме дряхлой землянки, Додона и пригласить толком некуда.

Старухе из “Золотой Рыбки” тоже не повезло в путанице с разворотами сценической конструкции. В то время как она, согласно мизансцене, вышла к рампе в собольей душегрейке и парчовой кичке, легчайшего шифона шатёр вернулся на прежнее место с окружающими его цветочным лугом и кустарником.

“А где же терем?” – застыл в глазах безответный вопрос, обращённый к коллегам по театральному цеху.

Но шатёр стоял намертво. До того метавшийся круг перестал подчиняться кнопке.

– Занавес! – ревел помощник режиссёра беззвучно. На его лице сложилось слово “антракт”, а носогубная складка показывала, каким он будет за кулисами.

Оксана с Вадимом не отметили накладок, им было не до того.

– А цвета? – спрашивала девушка.

– Весёлые, – отвечал мужчина, не задумываясь.

– И у меня, – по – детски радуясь, подпрыгнула Оксана. – А время года?

– Теперь моя очередь.

– Хорошо, – автор мишек и лошадок закрыла глаза.

– Любимое время года? – спросил Вадим на ухо.

– Май. Конец мая, – поправилась Оксана. – И лето.

– В точку.

В это время за кулисами появлялись первые сомнения относительно успешности премьеры. Белый флаг ещё не был поднят, но уже готовился к выбросу.

– Как думаешь, – спросил удручённо Лавр Олегович, – они заметили?

“Додон” понял. Коллега имел в виду уровень внимания зрителя.

– Ну, – ответил он. – Если сегодня не выход любителей творчества Пушкина, а я думаю, что нет… Всё – таки решение о премьере явилось неожиданным, тогда возможно всё образуется и казус будет расценён, как удачная находка с потаённым смыслом.

– Каким? – вписалась в разговор Шамаханская царица. – Я, как дура, вертела головой в поисках хоть какого-нибудь приличного ложе. Не на доски же царя укладывать.

– Вот – вот, – подхватила ещё одна жертва сценической “карусели”. – Моей “Старухе” шатёр подвернулся.

– А вот я считаю, что не всё так плохо.

Народ обратил взоры на тихо подошедшего дебютанта. Павел, сумев привлечь к себе внимание, решил блеснуть потаёнными режиссёрскими задатками.

– Представьте, – начал он. – Поле брани, шатёр, а возле него – Старуха. “Дурачина ты!” – говорит она, обращаясь. К кому? Да хоть к кому, – поставил точку в рассуждении Петушок. – Шатёр – гипербола. Зыбок мир, и всякий, кто представляет жизнь эдакой красивой лёгкой тканью – жестоко ошибается. Или второй вариант…

Тут подтянулась остальная часть труппы, включая дублёров, а Павел запальчиво продолжал.

– Шамаханская царица на фоне землянки, в неглиже, – простите Аллочка, – обратился он к актрисе Бурляевой. – Какой в этом подтекст?

– Какой? – переспросил Лавр Олегович, искренне недоумевая.

– А – а, – потряс костюмным крылом Петушок. – Шамаханская царица, как представительница жаркого юга, обречена на мучительную смерть в краях длительной зимы. И что тогда? Теряется смысл её прихода.

Так далеко из актёров никто не заглядывал.

– Хорошенькие гиперболы, – нахмурилась Старуха из “Рыбки”. – Хотела бы я посмотреть, как Вашего Петушка, Павлик, сажают не на мягкое вертящееся сиденьице, а как у Пушкина, на спицу. Наверное, по – другому кричалось бы “Кири – ку – ку”?

Павлик смутился.

– Всё это верно, – Михаил Алексеевич покачал головой, отчего корона, изготовленная под размер головы другого Додона, съехала на бок. – Но что делать с прессой?

– Какой прессой? – заволновались актёры.

Надо было смотреть правде в глаза – прессу трагики не любили. Она стала к ним слишком беспощадной в последнее время. И случилось же, чтобы в такой день та объявилась снова. Многие журналисты, к их уважению, понимали – на театре карьеры не сделаешь, но тем яростней кололо перо критиков, доводя артистов до головной боли, пускай даже на один вечер.

На самом деле никакой прессы не существовало. Это Леночка старалась запечатлеть свою соперницу в различных ракурсах, отчего вспышка не переставала ослеплять глаза.

Один раз девушка разозлилась серьёзно. Подойдя к самой ложе, она поняла, что Вадим не реагирует ни на кого, кроме своей новой знакомой. Благодаря этой внезапной особенности, специалисту по связям удалось сделать не только отчётливый портретный снимок, но и узнать имя неприятельницы. Врага звали Оксаной.

Это была вторая Оксана в Леночкиной жизни. Известия о судьбе первой обрывались на берегах Оки.

Девушка вернулась на место. Отложив фотоаппарат, она устремила взгляд на сцену, где тяжёлый тёмно – малиновый занавес, расписанный по низу золотой нитью, начал колыхаться в преддверии окончания антракта.

То, что случилось после, взволновало Елену до самой последней извилины аналитического ума. Причиной внезапных тревог явился душераздирающий, неописуемый по выразительности крик Ежа.

– Ян! – закричал глава компании. – Ян!

Девушка подумала, что новая пассия, чего доброго, ударила Вадима, но та сидела так, словно его рядом не было. Огромные глаза сверкали подступившими слезами.

Оксана оглядывалась, щупала руками орущего Ежа, но как – то сникнув, неожиданно для Леночки, отправилась восвояси.

Елена ринулась за ней.

– Где ты?! – не унимался Ёж, привлекая к себе внимание сидящих зрителей. Он хватал ладонями воздух справа от себя, будто собирался поймать невидимку, но всё время натыкался на незримое препятствие.

События, предшествовавшие такому странному поведению, не были доступны пониманию простых людей, пришедших провести чудесный вечер. А произошло следующее. Когда Вадим подступился к предложению угостить Оксану мороженым, над партером раздался треск, какой бывает у проблемной электропроводки. Люди – шары вмиг исчезли, обнажив кресла, ставшие в одночасье одинокими, а люстра, задрожав, перестала издавать хрустальный звон.

– Ян! – звал Ёж в отчаянье. Он метался в ложе, не решаясь, впрочем, её покинуть, бросался плечом в сторону Оксаны, но неминуемо сталкивался с чем – то похожим на крепкую стену. Так обычно мимы демонстрируют своё искусство. Однако последние зрители, решившие остаться на местах, не разделили мнение о глубоком воздействии первой части спектакля на состояние души. Мысль оставить театр стала посещать и их.

Вадим рухнул на стул, обхватил голову руками, и затих.

А в это время за кулисами смолкли конечные споры относительно внимательности зала.

Помощник режиссёра, выглядывая глазом в разрезанный по шву занавес, узрел два десятка человек, в смятении покидающих свои места.

– Что будем делать с прессой? – тихонько спросила Шамаханская царица.

Об этом думали все.

– А что с ней поделаешь? – ответил за каждого “Петушок”.

По старому поверью, лицедей, даже находясь одной ногой на больничной койке, должен был заставить другую ступить на сцену и выполнить свой долг до конца. В труппе больных не наблюдалось. Опять же маячила тень “главного“, который очень любил своих артистов и от всего сердца желал им большого добра.

– Вадим, я здесь, – Ян отчаянно тряс мужчину за плечо. – Что Вы сидите? Надо же догонять Оксану.

Волшебное словосочетание было произнесено, и Ёж, подняв туманные глаза на невидимого никем, кроме него, мальчишку, хотел схватить того за шиворот, но рука прошла сквозь тягучую массу.

– Догнать? – взревел Ёж, не контролируя себя. – Ты что наделал?! Где она?!

– Да на улице. Я только что оттуда. Ждёт такси.

Вадим окинул взглядом зрительный зал, выглянувшие головы актёров, круглые фигурки билетёрш, с навешанными на них биноклями, и бросился к выходу.

Глава 9

Досадное недоразумение

в которой влюбленные не хотят, но расстаются

Оксана ничего не видела, кроме жёлтых пятен машин. Зелёные огоньки и черные шашечки никак не хотели остановиться возле неё, отчего становилось ещё тоскливей.

Хотелось малого. Пережить очередное поражение. Вспоминая детали и виня в произошедшем только себя, девушка желала поскорей добраться до дома, спрятаться от звонков, знакомых и вывести формулу патологического невезения.

Когда ноги собрались отправиться в самостоятельное путешествие по остывающему от зноя асфальту, рядом с ними, одетыми в босоножки с маленькими золочёными пряжками, затормозили колёса.

– Оксана? – водитель наклонился в сторону молодой особы, недоверчиво её разглядывая.

– Илья Ильич, – упавшим голосом констатировала театралка, отметив, что формулу неудачи придётся выводить немедленно.

– Я так понимаю, тебе домой? – Илья Ильич огляделся в поисках Оксаниного провожатого, а, не углядев того, живо выбрался из машины, любезно открывая перед знакомой дверь.

– Благодарю, но я жду своего друга.

Мужчина не поверил. Ему это было положено по должности. Он жадно рассматривал девушку, отмечая перемену во внешности, но вместо того, чтобы промолчать, как это сделал бы воспитанный человек, произнёс.

– Как вы изменились, Оксаночка. Подумать только. В лучшую сторону.

Чем занимается Илья Ильич никто не знал. Говорили разное: и что он ответственен за все дороги города, и что в его подчинении строительство главного объекта, а ещё, что его видели входящим в здание № 3 по Никольскому переулку в день, когда то было закрыто.

Человек с пухлыми короткими пальцами продолжал разглядывать Оксану, будучи абсолютно уверенным в том, что ждать её согласия осталось совсем недолго. Сущий пустяк – минуты две.

Но на удивление и на азарт маленького господина, девушка в очередной раз подняв руку, нашла понимание у одного из подъехавших таксистов.

Провожал Оксану взглядом не только Илья Ильич.