Траектория превосходства

– Не можно, – только и ответил черный человек, все так же опираясь на «тросточку», но на этот раз с каким-то надрывом, словно пытаясь пробурить в асфальте нефтеносную скважину.

Мехмет больше ничего не говорил. Он просто стоял и устало смотрел странному человеку в глаза. В его взгляде читался даже не вопрос, а утверждение: «сейчас пройдет еще секунд десять, и ты уберешься с моего пути»…

– Вы только не нервируйтесь, – поспешно заговорил человек в черном, но это его не спасло: силовое возмездие настигло странного долговязого человечка и, как дождь поступает с пылью, прибило его к земле.

– Постойте, постойте! – прокричал он. – Я только хотел спрашивать, чтобы нашелся человек!

Мехмет притормозил. Что-то необычное содержалось в голосе человека, но не настолько необычное, чтобы быть незнакомым… Акцент с едва заметным придыханием, какая-то старо-европейская манера в жестах – паззл сложился. Этот человек был французом.

Несмотря на то, что Мехмет прожил во Франции лишь немногим более трех лет, он успел всей душой полюбить Париж и его жителей – ведь это были (с высоты прожитых лет) самые счастливые годы его жизни. И он не мог не обрадоваться французу в далекой, пока еще не прикипевшей к сердцу Америке, даже при таких курьезных обстоятельствах.

– Pardon moi, – произнес Мехмет сокрушенно. – Это недоразумение.

– Вы из Франции? – удивился человек в черном.

– Да, как и вы. Как ваше имя?

– Фрэнк, – человек поморщился. – Франсуа. То есть был Франсуа, а теперь Фрэнк, – он закончил говорить, и губы его легли в такую диспозицию, будто бы он только что съел целый лимон с кожурой.

Они познакомились. Оказалось, что Фрэнк искал одного давнего парижского знакомого, который, по слухам, пару дней назад обосновался где-то в городе. Фотография лысого мужчины с тонкими, как кончик шнурочка, усиками, ни о чем не говорила Мехмету. Поэтому разговор быстро перекинулся на род занятий собеседников. Узнав, что Мехмет музыкант, Фрэнк выразил надежду, что когда-нибудь услышит его игру в атмосфере приятного культурного вечера. Сам же он о себе сообщил немного. На прямой вопрос Мехмета он ответил: «Проедаю наследничество».

«Отлично!» – воскликнуло в тот же миг сознание Мехмета. Это был как раз тот человек, который был ему нужен – обладатель массы свободного времени, культурно близкий и какой-то нелепо-трогательный. Так маленький курьез положил начало их продолжительному общению.

* * *

Фрэнк оказался большим фанатом скорости – он не пропустил ни одной гонки серии NASCAR, проходившей в Шарлотте, посещая их регулярно, дважды в год, с 1949 года. В те выходные должен был состояться очередной этап – юбилейный, десятый по счету.

Трасса располагалась к западу от центра города по бульвару Уилкинсона (открытое в 1926 году первое четырехполосное шоссе Северной Каролины), названному в честь местного банкира и промышленника, стоявшего у истоков идеи соединения Шарлотта с пригородом города Гастония, в котором концентрировалось большое количество текстильных фабрик. Выезд из центральной части Шарлотта четко обозначался парой одноэтажных супермаркетов, напоминавших магазинчики на заправках (только чуть-чуть длиннее).

Бульвар некоторое время тянулся вдоль железной дороги, но затем резко уходил направо. Где-то там, неподалеку от современного международного аэропорта, и располагалась трасса – грунтовый овальный трек длиной три четверти мили (1,2 км). Как рассказал Фрэнк, на первую гонку в июне 1949 года собралось почти 13 тысяч болельщиков. В этот раз народу было поменьше – трасса постепенно теряла популярность, и ее история близилась к закату (уже в 1957 году, буквально через пару лет после описываемых событий, она была закрыта и превратилась в унылый пустырь).

И вот, гонка началась. Как только машины тронулись, температура воздуха, показалось Мехмету, поднялась разом на несколько градусов, превращая стадион в парилку для истинных любителей. Солнце показывало себя как самое что ни на есть летнее, но на кончиках лучей несло осень. Фрэнк без остатка растаял в атмосфере стадиона, Мехмет же, как морская соль, медленно растворился в ванне своих эмоций. Осень проглядывала отовсюду, хоть и очень тщательно это скрывала. Мехмету чудилось, что ее желтизна отсвечивала даже у него в волосах. Небо ярким голубым лоскутком прикрывало наготу стратосферы, но если бы кто-то осмелился сорвать этот кусочек воздушной ткани, он бы увидел, что и цвет стратосферы – желтый.

Мехмет вдруг вспомнил одного музыканта, который приезжал на гастроли в желтых ботинках. Какой-то экстравагантный австриец, никогда не снимавший бабочки – по слухам, даже в кровати. Он чудесно играл на скрипке, но все-таки совсем не так нежно, как Хотидже. Дже…

Дочери Мехмета было уже почти пять лет, и он любил ее, но… на расстоянии. Когда он приходил домой, Марта всегда была рядом с Дже. Он успевал только нежно провести двумя пальцами по ее светлым локонам, а затем отправлялся на кухню, поглощать ужин. Когда он заканчивал вечерние дела, то обычно обнаруживал, что Дже с мамой уже крепко спят в ожидании следующего утра, и ему ничего не оставалось, как присоединиться к ним.

В парки развлечений и прочие увеселительные места они почти не ходили – Марта говорила, что Дже слаба здоровьем, и такие поездки могут ей повредить. Мехмет верил (и, конечно, в полном соответствии с представлением о мужчинах как лентяях, не проверял). В общем, он был не из тех, кто любит и умеет заглядывать близким в душу, вытаскивая оттуда золотые крупицы истины. Его устраивало тихое спокойствие быта по-американски, с вечно улыбчивыми соседями и барбекю по выходным. В целом, ему не на что было жаловаться. Все было по-ночному тихо. По-ночному…

Над стадионом уже смеркалось. В такие минуты было особенно легко спутать лето с осенью. Насмотревшись на идеально скроенные гоночные машины, зрители начали заползать в свои усталые от долгого ожидания автомобильчики – старые, потрепанные, купленные в кредит. На этом фоне автомобиль Фрэнка выделялся. Черный, отполированный, вытянутый, он, как отдельная, ни на что не похожая планета, словно висел над асфальтом, а за рулем восседал, опрятно одетый, личный водитель хозяина машины Сэм.

– Похоже, за нами слежка, сэр, – дежурно сообщил водитель, как только они совершили первый поворот.

– Как рано ты это заметил? Только сейчас?

– Да, сэр. Их точно не было, когда мы подъезжали к стадиону, чтобы встретить Вашего приятеля.

Мысли Мехмета превратились в кипящее спагетти… Боковым зрением он уже где-то видел преследовавший их автомобиль, на вид самый обыкновенный, средненький хэтчбек. Его целью был не Фрэнк, нет. Автомобиль следил за Мехметом.

– 5 –

– Увеличь газ и отстранись от него, – лениво сказал Сэму Фрэнк, будто каждый день имел дело со слежками.

– Уже, сэр, – откликнулся тот, и машина тут же набрала скорость, а спины пассажиров утонули в мягких креслах.

Преследовавший их автомобиль – сама стандартность и серость, – конечно же, не смог угнаться за ними. Интересной погони в голливудском стиле не получилось. Не прошло и минуты, как хэтчбек превратился в ничтожно маленькое пятнышко, которое вскоре схлопнулось, как обыкновенный мыльный пузырик.

Поворот. Пара закоулков. Остановка. Фрэнк вышел из машины, приглашая Мехмета следовать за ним. Они приехали в его любимое питейное заведение – Text Bar. Этот бар принадлежал текстильным воротилам, что и отразилось в его названии. Но не только это. Бар имел собственную оригинальную концепцию: его стены с регулярностью раз в неделю обклеивались текстами из свежих газет и журналов. Даже на столах и барных стойках присутствовали газетные вырезки, заламинированные во избежание пивного душа.

Одна из вырезок на барной стойке была посвящена прогнозу эксперта о предстоящей (на тот момент, уже состоявшейся) гонке NASCAR. В ней очень убедительно и аргументированно доказывалось, у кого есть шансы на победу, а кто обречен плестись в хвосте. И, разумеется, мало что из этих прогнозов сбылось.

Почти сразу же к Мехмету с Фрэнком подсел поджарый паренек в черной засаленной кепке. Он оказался одним из пилотов «второго эшелона» и, по совместительству, приятелем Фрэнка.

– Рассказывай человеку, какие ты имеешь ощущения, Алан, – обратился к нему тот в своей обычной уверенно-косноязычной манере. – Мне в первый раз очень интересно было слышать.

– Ты чувствуешь себя особенным, – загадочно улыбнувшись, начал Алан. – Ощущения твои можно сравнить только с тем, как если бы тебе в распоряжение выдали личный реактивный самолет. И поставили тебе задачу – быть первым среди таких же реактивных и безумно мощных. Но здесь, в NASCAR, все труднее! Самолет летит, не касаясь земли, и не нуждается в учете ее состояния. Автомобиль критически зависит от того, что творится у него под колесами. Правильный заход на поворот, четкое движение руля – и только так достигаешь победы. Не победы в гонке, а всего лишь победы над очередным соперником. А доедешь ли ты до финиша первым, и доедешь ли вообще – в этом вопросе NASCAR очень похож на рулетку. Я азартный человек, и мне нравится!

Алан еще немного посидел с ними, увлеченно рассказывая о любимом деле, и отправился по своим делам. Какое-то время они провели за разглядыванием вырезок на барной стойке. Фрэнк пил виски, Мехмет – утонченный коктейль с мартини. И тут их внимание приковала большая статья с броским заголовком «Мистер Уоррэлт: «Человечество можно улучшить».

Этот Уоррэлт оказался местным чиновником из департамента социальной защиты. Слабость государства в социальной политике он считал недопустимой. Размножение слабоумных и асоциальных элементов означало для него приближение общества к мрачному будущему. Ведь будущее – это дети.

Убеждения мистера Уоррэлта нашли красноречивые отголоски в делах – за прошедший год, по подсчетам газеты, его ведомство провело уже более десятка принудительных стерилизаций граждан, которые не в состоянии воспитывать детей. При этом использовался «научный» подход: тесты на интеллект, которым тогда еще безоговорочно верили, должны были показать IQ ниже 70, чтобы человек был признан подходящей кандидатурой для программы стерилизации.

Фрэнк одобрительно высказался о мистере Уоррэлте как о человеке, который думает о будущем страны. Оказалось, он уже знал кое-что об этой программе. Мехмет столкнулся с вопросом впервые, и его реакция выражала одно – растерянность. Фрэнк куда-то выбежал, но через минуту вернулся. В руках у него был сиреневый буклетик.

– Прочитывай, – сказал он, и Мехмет уставился на буклет с изображением типичного американского загородного дома и играющих детей. Под заголовком «Выборочная стерилизация» неровными рядами плясал текст:

«Стерилизованным слабоумным ничто не мешает найти партнера и вести нормальную жизнь. Избавляя их от необходимости воспитывать детей, мы делаем их более самодостаточными и независимыми. Выборочная стерилизация защищает и детей. Каждый ребенок должен иметь возможность получить нормальный старт в жизни, а не находиться в учреждениях для душевнобольных с самого рождения» (1950 г.).

– Похоже, что это все же делается ради их блага и блага окружающих, – после некоторой паузы произнес Мехмет. – Большинство из них ведь…, – он посмотрел на Фрэнка, который усиленно кивал, – …не понимают, что такое ответственность. Да что там, есть и такие, кто не понимают, где находятся и что происходит вокруг них… И как же они смогут дать что-то детям?

– Ты прочел мои мысли, каждая до единой. Рационально мыслящий человек, любой, сказал бы так же. Уоррэлт не только очередной бюрократ. Я уверен, если к нему приглядеться, любой заметит, что через два-три года он станется губернатором.

– Я в политике не силен и не хочу даже просвещаться, – ответил Мехмет. – Пусть он делает свою работу, а мы будем делать нашу. Его задача – быть санитаром леса, моя задача – питать всех живительной музыкальной влагой, ваша… Сохранять и преумножать наследство, я полагаю?

И он рассказал Фрэнку о мысленном эксперименте на собрании у Джона У. и признался, что тогда не понял темы и признал ее дикой задумкой. Но оказывается, просто не знал контекста. А контекст, как известно, меняет все. И черное, и желтое, и красное – он все может превратить в белое.

* * *

Несколько лет спустя ничего не изменилось.

Мехмет по-прежнему вел светскую жизнь, работал. Свобода творческой профессии, прелести которой так живописно обсуждались еще в Париже его друзьями, выражалась в том, что он мог работать, не выходя из дома. На журнальном столике, неподалеку от рояля, стояла кружка турецкого кофе, рядом, разбросанные в беспорядке, нашли приют ноты.

Работа зачастую шла хаотично. Мехмет мог внезапно прервать ее, чтобы прогуляться или послушать радио, а мог часами сидеть без движения, усердно глядя в одну точку – нотную тетрадь. Вот и теперь, просидев над мелодией всего десять минут, Мехмет резко встал и ушел в другой угол комнаты, к письменному столу. Присев и чуть отдышавшись, будто после утренней пробежки, он взял первый документ. Это было досье.

Прошли годы после случая с тем автомобилем, но Мехмет так и не смог избавиться от мании преследования. Еще как минимум несколько раз у него возникали подозрения на грани уверенности. Мехмет нанял детектива, поручив ему составить досье на каждого, кто более-менее регулярно виделся с ним.

Первое досье содержало информацию о Джоне У. 45 лет, родился в семье банкира в Шарлотте, но не пошел по стопам отца. Стал писателем. Вольная профессия, но не денежная. Поэтому за его положением и состоянием фактически стоит семья. Несмотря на экстравагантность, не отличился ни одной выходкой за рамками правового поля.

Второе досье. Француженка Люсьен. Эмигрировала из Парижа при первых признаках начала Второй мировой войны. Информацию о семье выяснить не удалось. Живет одна, пару раз попадалась на хранении мелких наркотиков.

Третье. Усатый Стив, активный член «культурного клуба» Джона У. Отставной военный, подрабатывает журналистикой. Женат, имеет детей и большой семейный дом. Любит покричать и часто ходит болеть за местную бейсбольную команду.

Четвертое досье – про мадам Розалинду. Где-то у нее есть внуки, но неизмеримо далеко. Как и Люсьен, живет одна, в старом доме. Ничего нового – занимается гаданиями, отворотами, приворотами. А вот интересный факт: в молодости участвовала в чемпионате штата по покеру и заняла второе место. Выходит из дома редко – гораздо реже, чем к ней в дом приходят посетители. Непросто понять, чем обусловлено ее участие в кружке Джона У. Вероятно, любовью к поэзии (а, может быть, и к самому Джону?). Проблем с законом не имеет.

Пятое. Фрэнк… Мехмет вдруг оторвался от бумаг и взглянул на часы. Пол девятого вечера, 26 сентября 1960 года. Пора включать телевизор – новенький, черно-белый: в тот день впервые в американской истории все телезрители могли наблюдать за предвыборными дебатами президента Ричарда Никсона и молодого, малоизвестного кандидата в президенты Джона Кеннеди.

Мехмет отложил досье на Фрэнка в сторону, до будущих времен. Он так и не заметил тогда, что ближе к концу абзаца рядом с его именем упоминалась фамилия Уоррэлт…

– 6 –

Кеннеди был подтянут и очень уверен в себе. Никсон сначала был расслаблен, а потом – растерян. Дерзкий молодой соперник, выучивший роль на зубок, говорил здраво, успевая подмечать неточности в речи действующего президента. Мехмет не мог определиться, чью сторону принять. Кеннеди был малоизвестен, но именно его команда предложила формат теледебатов, такой новый и напряженный. Значит, и в политике он не испугается предложить что-то радикально новое. С другой стороны, прожженный Никсон не предвещал сюрпризов, в отличие от соперника, исполненного неожиданностей, как черный ящик фокусника. Наконец-то можно было увидеть кандидатов в президенты не только на фотографии в газете, но и почти вживую – по телевизору.

Америке открылось то, что было скрыто. Дебаты стали не только новой вехой политики, но и знаковым событием во всем медиа-пространстве. Открылась новая эпоха, характеристику которой можно дать одним емким словом – «имидж». Не так важно то, что ты делаешь, как то, как ты выглядишь. Не так важно то, что ты говоришь, как то, как ты говоришь. Не так важно то, о чем ты думаешь, как то, что ты чувствуешь в этот момент. Эпоха разума, век рациональности постепенно уходил в прошлое, погребенный под осколками двух Мировых войн и паутиной Великой депрессии. Разум неспособен осознать, что происходит – это стало окончательно ясно…

Ясно стало и то, что новое побеждает, открывая глаза на неприглядность прошлого. Оно врывается в сердце, словно королевский посланник-скороход, пытаясь убедительно и громогласно огласить новую истину. А приказам короля принято подчиняться, они есть внешнее обстоятельство, довлеющее над поступками и мечтами.

Так ворвался в дом Мехмета и нанятый им детектив, взбудораженный новым приказом действительности. «Как минимум два факта о Марте Вам следует знать», – настаивал детектив. Мехмет нехотя выключил телевизор.

Факт первый. Слежка за ним действительно велась, и именно Марта организовала ее. Недоверие, годами копившееся в их семье, кристаллизовалось именно в такой форме. Она хотела знать обо всех его передвижениях, но детектив, что вел слежку за ним, делал это крайне неаккуратно – настолько, что позволил контрдетективу с легкостью выйти на след заказчицы. Отчеты, которые детектив делал перед Мартой, говорили о том, что она следила за Мехметом без определенной цели – главные и второстепенные факты перемешивались в такой коктейль, что не только Марта, но и опытный сыщик запутался бы в этих нагромождениях, но ее это ничуть не заботило. Она слушала детектива отстраненно, безразлично – так притупленно и отрешенно, что казалось, будто она не слушает, а видит сон, и будто душа ее, воспарив над землей, давно отправилась в дальнее странствие, оставив тело на какое-то – по вселенским меркам, непродолжительное, – время в летаргическом сне.

Похоже, сцена этой беседы всерьез поразила контрдетектива, если он так подробно решился расписать ее заказчику. Но на Мехмета этот рассказ не произвел впечатления. Но его очень заинтересовал другой факт. Факт второй. Марта была замечена в компании мадам Розалинды. Неоднократно.

Вдруг бормотание детектива прервалось шумом с улицы.

– Я на 99% уверен, что наша Земля обречена! Но я на 99% уверен, что все мы спасемся. Ведь, на 99%, катастрофы не будет! – прокричал за окном какой-то безумец. Мехмет выглянул на крыльцо дома: странный человечек в лохмотьях а-ля 30-е хитро косился на него с тротуара.

– Уходи от моего дома. Кричи где-нибудь в другом месте, на вокзале.

– Думаете, я безумен? Но я говорю истинную правду! – заревел человечек. – 100%-й уверенности не бывает, понимаете?! Даже Ньютон оказался неправ! Сам Исаак… 99% ему не хватило, а 1% оказался важнее!

– Может быть, вызвать полицию, сэр? – тихо осведомился детектив, осторожно поглядывая на безумца (не услышал ли?).

– Нет, не стоит. Сейчас поорет и успокоится.

– Всегда допускай процент неизвестности! Будь готов к испугу от открывшейся истины! Я не допускал, я не был готов – и вот он я, отброс общества! Процент обернулся для меня всей жизнью, один-единственный процент стал годами скитаний!

Мехмет захлопнул дверь, и они с детективом перешли в другую комнату, чтобы не слышать стенаний человека в лохмотьях. Детектив продолжил рассказывать.

Факт второй. Марта неоднократно бывала у мадам Розалинды. Новость подбросила Мехмета с дивана. Если эта ведьма смогла его так запугать, то что она сделает с Мартой? И они стремительно, как морской ветер, помчались туда. По дороге детектив рассказывал какие-то подробности, но Мехмет воспринимал их очень фрагментарно.

«Сопоставив время… пришел к выводу… кто-то из клуба… ходила к ней, лишь когда Вы… хотя мадам Розалинда и сама состояла…», – мерно слышалось его фоновое бормотание. Мехмету это было неважно: скоро он увидит все собственными глазами, посмотрит – и сразу поймет, в чем дело.

Не понял. Марта, заметив его, ничуть не удивилась. Она отреагировала ровно так же, как если бы он пришел домой: слегка улыбнулась и кивнула. Мадам Розалинда, напротив, сразу исчезла из виду и больше не появлялась. Откровенного объяснения не получилось. На все вопросы Мехмета о том, что же толкнуло ее на организацию слежки, есть ли в этом его вина, и что он может сделать теперь, чтобы все исправить, она сказала, стойко вздохнув: «Я устала». А на вопрос о том, зачем она ходила к мадам Розалинде, ответ был такой: «Она моя подруга». Поверить было выше его сил…

* * *

5 августа 1964 года. Мехмет несся по городу на автомобиле, чтобы успеть в больницу. Красные сигналы появлялись на светофорах чаще, чем обычно, словно им передавалась нервозность Мехмета. Он должен был успеть во что бы то ни стало – ведь судьба дочери, которой он уделял так мало внимания, но которую теперь так боялся потерять, висела на тонкой паутинке, и безобразный паук правосудия уже подобрался к ней…

Дже отправили на операцию, после которой она стала бы стерильной, как хирургический нож – «во благо», «ради светлого будущего», но против воли девочки, которая по документам «не осознавала значения происходящего», потому что имела «низкий уровень умственного развития (IQ = 67)».

Девочка и вправду выросла слегка заторможенной, но только потому (и Мехмет был уверен в этом), что у ее матери – человека, который проводил с ней очень много времени, – обозначились проблемы. Поведение Марты четыре года назад не показалось Мехмету странным, но уже тогда, как выяснилось, ее душевное здоровье было непоправимо нарушено. Мехмет просто не заметил этого – ему было проще не замечать, думать, что это лишь легкие странности, а не проблемы. Никто не узнает теперь истинных причин душевного расстройства Марты, но я полагаю, что один человек в глубине души точно докопался до истины.

События развивались так, как могло случиться разве что в сказке наоборот. Разговоры Марты с мадам Розалиндой тоже касались бесплодия. И на этот раз от Марты требовалось сделать судьбоносный выбор. «Если твой муж не хочет делать выбор, хоть ему и был явлен сон, единственная надежда – на тебя», – говорила ей мадам Розалинда. – «А судьба сложилась так, что придется выбрать – бесплодие твоей дочери или твое собственное бесплодие». Эта мысль внушалась ей неоднократно, сначала отдаленными намеками, затем – уже совершенно отчетливо. Марте осталось выполнить ряд простых действий – вызвать соцработника и заявить о желании стерилизовать дочь «в связи с тем, что ее душевное состояние не позволяет ей участвовать в воспитании детей». После этого требовалась лишь самая малость – прохождение теста на IQ. Адекватность самой Марты в тот момент никто не проверял. Вот и все. Девочку направили на операцию, призванную избавить ее от «тягостного бремени ответственности».

Возле больницы Мехмет встретил Фрэнка, воодушевленно шагающего к машине на больничной парковке. Церемониться с ним было некогда, нужно было успеть к дочери. Не обращая внимания на приветственный жест Фрэнка, Мехмет устремился к зданию.

Около больничной палаты путь ему преградила женщина-врач. Узнав, что Мехмет – отец Джесси, она пустила его в палату.

– Операция прошла успешно, – сказала она. Мехмет в недоумении посмотрел на нее, а потом на бумагу, лежащую на столе. На ней стояли две подписи. Увидев, что он разглядывает бумагу, врач добавила. – Недавно приходил человек, принес документальное подтверждение запроса на операцию от Вас и Вашей супруги. Он ушел буквально несколько минут назад, не дождавшись Вас. Очень милый господин… Он оставил Вам записку.

Мехмет дрожащими пальцами выхватил неаккуратный клочок бумаги из рук врача и прочел: «Не обижайся на меня и мадам Розалинду. Так нужно. Ты поймешь, ведь согласен с общим принципом. Фрэнк».

Эпилог

Мехмет больше не показывался в Америке. Ему удалось забрать дочь и уехать с ней в Турцию. С тех пор они перебивались случайными заработками. Он пережил дочь и всех турецких родных. Недавно он умер, что и позволило мне опубликовать эти записки.