Траектория превосходства

Он никому не рассказывал до последнего момента, до того самого дня, когда он отправился в путь. Целая толпа заполонила улицы в тот день, но не затем, чтобы проводить его – это коммунисты вывели людей на протесты против войны в Индокитае. Шел 1950 год. Казалось бы, лишь полвека с небольшим отделяет сегодняшний день от того времени. Сегодня широко распространилось мнение, что после Второй мировой войны гуманизация начала стремительно охватывать население Земли, якобы осознавшее все ужасы войны. Но нет, с тех пор утекло еще очень и очень много крови, в том числе в колониальных войнах. Ужасы войны так «напугали» Францию, что она, едва избежав участи стать колонией фашистской Германии, тут же, в 1946 году, ввязалась в длительную войну в Индокитае. Овцы стали волками? Вряд ли. Не было ни овец, ни волков, но только люди, способные надевать маски.

Какую же маску примерил в тот день Мехмет? Боюсь, нельзя ответить на этот вопрос со всей достоверностью. Приятное удивление от негаданного счастья, возможно, в некоторой степени имело место, однако, в противоположность заверениям Мехмета, я уверен, что это было не единственное, и, более того, не главное чувство. Желание выделиться из общей массы, показать всем вокруг свой истинный статус и когда-нибудь в будущем, вернувшись на денек, получить почетный прием, и посмотреть на всю эту толпу тем взглядом, которым успешный менеджер смотрит на бомжа? Непреодолимая жажда покорения новых рубежей, сходная с тягой бывалого моряка к укрощению диких волн с помощью паруса и штурвала? Или просто стремление к обретению новой, спокойной родины, не отягощенной памятью об ужасах войны, и принимающей всех, из кого сочится талант?… Впрочем, это лишь мнение молодого журналиста, которое читатель, безусловно, вправе игнорировать.

Пребывание Мехмета в Париже оборвалось крайне резко. Он не стал устраивать прощальных вечеринок или романтических, запоминающихся прогулок, а просто взял и уехал. По-английски. Хотя, возможно, уместнее было бы сказать – по-американски.

США, 1950-1964 гг.

– 1 –

Переезд принес совсем не косметические, а самые настоящие глубинные изменения. Уже через два месяца Марта родила дочь, которую Мехмет хотел назвать Хотидже – в честь любви к музыке, вероятно. Жена, однако, воспротивилась этому тюркизму. В итоге, в результате лингвистического компромисса, дочку назвали Джесси, сокращенно – Дже. Последнее имя, впрочем, использовал только отец – оно позволяло забыть про американское окончание и представить, что произносится «Хотидже». Ударение на последний слог в имени-музе Мехмета облегчало эту умозрительную задачу.

Дочка росла медленно и первое время не доставляла хлопот. Возможно, потому, что ей занималась Марта, тогда как Мехмет, оказавшийся с ее помощью в высоком светском обществе, которое было для него в новинку, с головой погрузился в освоение нового пространства – конечно, в свободное от музыкальных занятий время.

Та Америка, которую он увидел, коренным образом отличалась от его представлений, сформированных в Европе. После Второй мировой в Европе вовсю бурлили политические страсти, на кону стояло восстановление нормальной жизни общества, недопущение повтора трагедии… Америку же война обеспечила огромным рынком сбыта, и на фоне европейских стран именно в тот период она вырвалась в неоспоримые лидеры. Народ Европы в конце 1940-х годов, однако, в массе своей еще не успел заметить этого. А в Америке, тем временем, шли совсем другие процессы: в отсутствии политического котла бурлил котел культурный, вместо пузырьков рождая фильмы, вместо пара – песни. По лицу Мехмета я угадывал ощущение ностальгии. И действительно, та Америка, про которую рассказывал он, разительно отличается от Америки, которую я лицезрел прошлым летом в отпуске. Один знакомый экономист сказал мне, что тогда экономика страны росла чуть ли не по 5% в год – поразительно высокие темпы для такой богатой страны, как США.

Мехмет с женой обосновался в городе Шарлотт, в штате Северная Каролина. Работа появилась сразу – благодаря Марте его стали привлекать к записи музыкального сопровождения для фильмов. Свободное время Мехмет предпочитал проводить в гостях. Представляется важным отметить как минимум два общества, в которых он часто бывал.

Первое носило условное название «Салун у Люсьен». Оно представляло собой сообщество иммигрантов, преимущественно из Европы, добившихся в США хорошего положения. В слове «салун» звучало что-то интригующе-дикое, интерьер комнаты для собраний изобиловал деревом, а хозяйка этого злачного места, француженка Люсьен, носила не по-женски грубые буро-рыжие волосы. Посетители проводили время именно так, как это делают люди, добившиеся очень многого и поэтому не имеющие ни малейшего представления, чем же им заниматься в жизни теперь, – а именно, за карточным столом, играя в покер.

Если бы кто-либо вошел без стука в комнату для собраний, он с первого взгляда бы решил, что все играющие крайне поглощены происходящим за столом. Реплики были бы сухими, немногословными. Лица говорящих не поворачивались бы в сторону ни на градус, глаза их были бы постоянно устремлены на сукно. Но если бы этот кто-то немного пообвыкся в этом обществе, он бы понял, что за внешней неподвижностью скрывается колоссальное внутреннее напряжение, необходимое, чтобы выверять каждое произносимое слово. Зато вместе все эти слова пребывали в невиданной гармонии – противоречие между высказываниями приравнивалось к крайней грубости, а желание во что бы то ни стало убедить собеседника в своей правоте – к неуважению и непониманию сути происходящего.

В комнате для собраний творилось таинство: понимание с полуслова представлялось скорее нормой, чем исключением из правил. Тем не менее, сквозь прозрачные очки современности было бы видно, как на первый план выходит антураж, люди превращаются в актеров, заучивших роль, написанную плохим сценаристом, который любит заимствовать шаблонные фразы из бульварных романов. Но Мехмет тогда еще не понимал этого. Он чувствовал себя причастным к тайному обществу – в этом была романтика, и вызов самому себе, и бунтарство, и в то же время тихое преклонение перед авторитетом, ведь в любом тайном обществе есть свои лидеры, ставить под сомнение решения которых не принято. Впрочем, «Салун у Люсьен» совсем не был авторитарным, как другие американские тайные общества, ведь в действительности он был лишь бутафорской копией, напыщенной и смешной.

Второе общество, в котором любил бывать Мехмет, состояло преимущественно из людей свободных профессий. Собирались в доме известного в штате писателя Джона У., который был человеком весьма экстравагантным. Когда он пил чай, то обязательно заваривал два чайника из разных коробочек. И наблюдатели всегда бывали очень удивлены, когда обнаруживали, что в одном чайнике настаивался черный чай, а в другом – зеленый. Обычная кружка чая Джона У. состояла из трех частей – двух видов заварки и чуть поостывшего кипятка, в равных пропорциях.

Джон имел удивительную привычку – пакостливо отзываться обо всех крупных писателях (как современниках, так и предшественниках), о которых ни заходила речь. «Ежели жарить помидоры на большом огне, очень быстро они раскисают, и от них остается лишь тонкая противная кожура, которую и можно рассматривать как квинтэссенцию его прозы», – сказал он как-то об очень известном (тогда уже покойном) писателе, вызвав подавленные смешки почти у всех присутствовавших. Эта его «рецензия» вошла в легенды, и в определенных кругах даже появилась поговорка – «смешать с помидорами», – что означало: «высказать крайне презрительное мнение, основываясь лишь на собственном вкусе».

Второе общество решительно отличалось от первого. Псевдо-таинству здесь предпочитался прямой текст, игре в покер – политические разговоры или беседы о культуре. Иногда кто-нибудь декламировал стихи, в половине случаев – собственного сочинения. Но хозяин дома стихи не любил. Он предпочитал вырисовывать яркие образы прозой.

Еще одним колоритным персонажем в этом обществе была мадам Розалинда. Она питала сверхъестественную страсть ко всему таинственному. Объяснения, которые предлагали ей другие, рационально мыслящие члены «культурного клуба» (будем теперь называть его так), она не воспринимала – на любое событие у нее в запасе имелась собственная более или менее мистическая версия. Одним из любимых развлечений мадам Розалинды было препарирование снов – она была знакома со всеми гадалками и толковательницами в радиусе ста километров от ее дома. Подопытными для нее обычно выступали члены клуба: редко мимо кого она проходила, не задав коронного вопроса: «А какой сон Вы сегодня видели?»

– 2 –

У каждого человека в жизни бывает один-два сна, которые он запоминает надолго, несмотря на то, что сон – лишь фантазия мозга, навеянная кратковременным моментом. Трудно сказать, чем отличаются эти забронзовевшие сны – у каждого опыт свой, особенный. Мехмету больше всего запоминались сны в форме притч. Наверное, потому, что притча является формой поучения, и во сне встречается нечасто – и в самом деле, какому мозгу придет охота поучать самого себя? Один из таких снов приснился Мехмету именно в ту пору – в начале долгого пути интеграции в американское общество и культуру.

И был ему сон. По острым камням шел босой человек и, обратившись к нему, сказал: «Вот стадо овец, но среди них есть козлища. Отдели их от стада, да не дадут потомства». И отделил их Мехмет так, как посчитал нужным, и прервался род их навек. Козлища превратились в репей, безжизненный и сухой, а овцы обратились плодоносящими яблонями. И не было им числа. И вкусил он от плодов овец, а от плодов козлищ не вкусил, ибо не было их. И не понял он, хороши ли плоды овец, ибо не с чем было сравнить их. Глубокая печаль охватила сердце его, и жалел он о бесплодии козлищ тех.

На следующее утро Мехмет, не пригубив и кофе, направился в «культурный клуб». Его встретил заспанный Джон У., который с порога услышал вопрос: «Где мне найти мадам Розалинду?». Вопрос поразил хозяина дома больше, чем неожиданный ранний визит – ведь мадам Розалинду избегал каждый член клуба, хоть немного знакомый с ней.

Впервые в жизни Джон У. открыл записную книжку с контактами на 59-й странице. Безразличным голосом продиктовав ее адрес, хозяин дома закрыл дверь. Большего от него и не требовалось. Не доводя дело до консервации, Мехмет отправился к мадам Розалинде – благо, район, где та жила, он знал хорошо, ведь дом мадам Розалинды находился в том же квартале, что и его собственный…

Перед домом мадам Розалинды вытянулась, как питон, липовая аллея. Каждый шаг Мехмета по направлению к нему как бы редуцировался к бесконечности: поскрипывал правый ботинок, а в кронах деревьев, наподобие вспененной морской волны, шумел ветер, дом становился на метр ближе, и снова повторялся цикл – ботинок и ветер, ботинок и ветер… Казалось, так будет вечно. Но вот уже преодолен порог, приоткрыта дверь, и мадам Розалинда ласково просит его войти, а в прихожей держится устойчивый аромат сосновой хвои. И вот, плащ Мехмета уже в руках мадам Розалинды, а он сам – за круглым столом на кухне. Хозяйка хлопочет вдалеке, тихо стуча посудой, а через две минуты они уже степенно пьют чай. И все выглядит так, будто они сидели здесь всю вечность, но чай не остыл, а запах хвои – не выветрился.

– Сон необычен, чую, – возвестила мадам Розалинда, выслушав рассказ Мехмета. – Такие сны бывают только вещими, и никак иначе. Но надо разобраться в том, какие символы нам открывает судьба. Во сне много символов, они перетекают друг в друга. Значит, все будет непросто. Может, ты даже сможешь изменить судьбу, если образ к тебе придет вовремя, – и тут она что-то тихо зашептала, все больше уходя в себя.

– Что значат эти символы? – спросил через пару минут Мехмет, видя, что мадам Розалинда перестала шептать и теперь просто стояла с закрытыми глазами и немного покачивалась.

– Что же они значат? – шепотом пропела она, открыв глаза (взгляд ее при этом остался насквозь стеклянным: она не смотрела никуда конкретно, но в то же время – всюду). – Проблемы с плодами. Но почему-то влияет на них твой выбор, не природа. Это странно, очень странно, – и мадам Розалинда снова зашептала, воскуривши ароматические свечи. – Твоя жена, а может, и ты сам – бесплодны! – как-то резко, на контрасте с тихим шепотом выкрикнула она.

– Этого не может быть, потому что…, – Мехмет возмущенно запнулся. – Потому что у нас есть дочь!

Восклицание подвисает в воздухе. Пауза. А я, скромный молодой журналист, вынужден снова вмешаться в ткань повествования. Конечно, вы, как и я, наверно думаете: «Как можно поверить какой-то гадалке в таком деликатном вопросе, да еще и в двадцатом веке?» Но вопрос стоял даже не о том, верить или не верить. Один факт, достойный упоминания, мигом развеет скептические возгласы – ДНК-тесты, используемые ныне для определения отцовства и уже такие привычные, были созданы только в 1984 году… Опытная мадам Розалинда действовала наверняка. Мехмет не мог проверить, права ли она, и в силу этого в его подсознании затаивались искорки сомнения.

Вы когда-нибудь чувствовали себя центром мироздания? Глупый вопрос… Конечно, да: вам кажется, что каждое ваше слово и поступок имеют значение, что все вокруг будут смотреть на вас с укоризной, если вы не оправдаете их ожиданий. Будто они имеют какие-либо ожидания относительно вас… Дети при ссоре родителей часто считают, что именно они – причина проблем. Вырастая, они начинают искать в себе истоки внешних явлений – от погоды («не взял зонтик, вот и дождь пошел») до настроения супруги (будто у нее нет других причин расстраиваться или веселиться, кроме них). Подсознание, совесть, внимание, разум? Что заставляет так делать? Я не знаю. Однако разум, по крайней мере, способен помочь вовремя осознать этот факт. Иногда – по прошествии многих лет.

Конечно, подобрать слова к той буре эмоций, которую Мехмет пережил в тот день, вряд ли возможно. Он слонялся по городу в случайном направлении, разрушив все преграды для движения мысли и позволив ей экспериментировать, перебирая самые разные варианты, как и положено компьютеру… Сортировка этих вариантов тоже проходила как-то машинально. Эмоции остались в подкорке, спрятались на время за неровным дыханием и жадными до острых углов глазами. Мехмет постоянно менял направление, крутил головой, зачем-то приседал, а затем резко вставал и продолжал движение. Он запыхался очень быстро, но, казалось, совсем не обращал на это внимание.

Что делать? Провести расследование? Поговорить начистоту? Сходить к еще одной гадалке? Уповать на новый вещий сон или случай, посланный провидением? Или успокоиться и сделать вид, что ничего не произошло? Пожалуй, пожалуй…

– 3 –

На другой день Мехмет, как ни в чем не бывало, присутствовал на очередном собрании «культурного клуба». Темой дня был необычный мысленный эксперимент.

– Представьте, – говорил хозяин дома, вальяжно вышагивая взад-вперед с тросточкой, – что Вы стоите перед выбором: кого взять с собой в ковчег. Кто-либо из Вас когда-нибудь чувствовал себя Ноем? – он взял со стола накладную бороду и продолжил плавное движение. – Смотрите, как это просто, – и он, надев бороду, попытался изобразить умудренного старца, но вышла лишь карикатура.

– Давай к делу, Джон! – прокричал кто-то с задних рядов. – Пригласил на эксперимент, так задавай условия, а мы поэкспериментируем.

– Да, да, мы не в театр пришли! – поддержали посыл где-то рядом.

– Хорошо, оставим библейские сюжеты в покое. Вы хотите по-настоящему жесткого эксперимента, как стейк в баре Роберто? Будет вам то, что хотите! – взяв небольшую актерскую паузу, Джон У. продолжил речь. – Представьте. Мир вокруг обречен – на город надвигается смертельный газ, который погубит каждую клеточку живого организма, даже самую бесполезную, типа волоска на носу. И есть только один мессия, способный что-то изменить, и этот мессия – вы, – он осекся, словив недовольные взгляды, напомнившие ему о светском характере вечера. – Ну хорошо, есть один невесть откуда взявшийся альтруист, у которого к тому же имеется машина с полным, как мой стакан виски, бензобаком, – приостановившись, Джон налил себе виски до краев и, высоко подняв его надо головой, продемонстрировал окружающим. – Машина с полным бензобаком, способная увезти пассажиров в абсолютно безопасное место – скажем, на ранчо к Бобби, – тут раздался задорный смех (видно, многим присутствовавшим был известен какой-то случай, связанный с этим ранчо или с самим Бобби). – И вот, перед вашей машиной выстраиваются в шеренгу кандидаты в пассажиры, и вид у них куда более озабоченный, чем у студентов в день сдачи экзамена. А у вас только два места – одного вы подобрали минутой ранее, потому что он механик, а вы ни черта не смыслите в машинах. Кого возьмете?

– А кто в шеренге стоит? И сколько их? – лениво процедила мадам Розалинда. Мехмет отвел взгляд в сторону, чтобы ее фигура не растеребила вчерашнюю мозоль в душе.

– Предположим, трое, – ответил Джон У., – но один из них бедный, второй – хромой, а третий болен легкой формой шизофрении. А места у вас – два…

– Бедный? Это как? – спросил Мехмет, поймав нить разговора. – С доходом ниже…

– Нет, нет, нет! – перебил его Джон. – Бедный – это такой, как все те бездельники, что живут на пособие. Истинный. Идейный.

– Хромого возьму, – важно отреагировала мадам Розалинда. – Наложу ему повязку мою фирменную – через день будет скакать по горам как козлик.

– И снова нет! – с выражением ответил хозяин дома, радостно окинув взглядом собравшихся. – У вас нет с собой привычных вещей, мазей…

– У меня всегда при себе мази, – обиделась упрямая мадам Розалинда.

– Эх, – только и вздохнул Джон. – Хорошо. У вас есть привычные вещи, но в этом случае они занимают еще одно место в машине. Целиком. А багажник, предположим, уже забит провизией. Все возят с собой провизию. Ну что, кого берете?

– Хромого возьму, – невозмутимо повторила мадам.

– Ладно, мадам, понял. Кто еще?

– Шизофреника и хромого, – басом проговорил джентльмен с густыми усами и скошенным подбородком. – А по дороге решу: может, высажу кого-то из них. За шалости. А бедного – ни за что, он привык жить на халяву, а у меня провизия в багажнике, а у него ручонки ловкие… Вы пони маете, к чему я.

– Да, да, Стив, твоя позиция ясна. Принято. Кто еще?

– А шизофреник разве до провизии не дотянется? – вдруг вступил кто-то в спор с усатым Стивом. – Кто знает, что у него на уме?

– Ничего. Он шизофреник, – отрезал Стив. – Будет себе витать в своих мечтах, сам с собой разговаривать. Главное, что мне мешать не будет, и уж тем более во что-то вмешиваться. У нас ведь у людей часто так – чуть внештатная ситуация, и все командиры. Нет уж. Командиром буду я.

– Нет, я шизофреника никогда не возьму, – сказал мужчина, слегка похожий на мексиканца, никогда не снимавший очков. – Он за себя не в ответе. Так почему же я за него в ответе буду? И потом, шизофреник – он ведь ничего не зарабатывает, а стало быть, живет на пособие, а стало быть, он бедный! Бинго! – и хитрый «мексиканец» усмехнулся.

– Ок, кто еще? Мехмет, ты?

– Я поддержу мадам Розалинду, – ответил Мехмет, недобро сверкнув глазами в ее сторону. – Все эти бедные и шизофреники… Меня скоро от них мутить начнет. Джон, ты мастер держать слово: это очень сильный эксперимент…

– А то, а то… Джон сказал, Джон сделал. Я держу свое слово перед вами, как Ной, – и он рассмеялся.

После Мехмета было опрошено еще несколько человек, и пришло время подводить итоги. Оказалось, что в лидеры вырвался хромой, оставив бедного и шизофреника далеко позади, в ужасающей смеси из автомобильных выхлопов и смертельного газа. Вечер близился к кульминации – собравшиеся приготовились узнать точку зрения самого Джона.

– В ваших рассуждениях, – начал он тоном знатока, – вы упустили один важный момент – ценность свободных мест в автомобиле. Вы же могли потом встретить еще много людей, по характеристикам превосходящих не то что бедного, но даже хромого. Я бы никого не взял. Дефективность поощрять не нужно. И вы бы никого не взяли, будь это реальность, а не мысленный эксперимент. Ведь я не зря употребил слово «альтруист». А мы не чертовы альтруисты, мы реалисты! – Джон вдруг распалился и далее продолжил более эмоционально. – Кто-то из вас в мирное время приютил у себя бедного, или шизофреника, или хромого? Кто-то из вас хотя бы подумал об этом? А что вы тогда будете делать в дни, переломные для всего человечества? Неужели станете белыми и пушистыми, альтруистами? Альтруист – это альбинос, запомните это! А альбиносы умирают раньше других, особенно в дни катаклизмов. И, думаю, вы согласитесь со мной, здраво пораскинув мозгами, что самое лучшее решение в данной ситуации – резко дать по газам и оставить всех этих неудачников позади. Иначе они вас потопят!

Реакция была замедленной. Когда собравшиеся поняли, что хозяин дома завершил речь, раздались жидкие неуверенные хлопки и робкие возгласы одобрения. Но по мере того, как все оглядывались по сторонам в поисках поддержки, вал аплодисментов нарастал, превращаясь в настоящую шумовую волну.

– Да, черт возьми! Да! – кричал усатый Стив с сильной хрипотцой в голосе. Остальные фразы сливались в общий поток и были трудноразличимы: все аплодировали, и Мехмет – вместе с ними.

Логика выживания, эта глубинная логика, засевшая в подсознании каждого человека, безошибочно надавила на правильную струну. Нотки тревоги остались в сердце, как страж, закрывающий его от любого поползновения «альтруистической заразы». Страж, не дающий ему обращаться вовне в поисках смыслов, которые бы напитали его энергией, заставляющий его искать входы и выходы внутри себя, таким образом подтачивая себя изнутри.

Во всех ли случаях применима мораль? На этот вопрос можно получить различные ответы – в зависимости от того, с какими потерями для человека связано моральное поведение. Когда Мехмет рассказал мне эту историю, я, как, наверно, большинство из вас, подумал, что точно взял бы хотя бы двоих, а кого именно – это уже вопрос жребия, а не моей прихоти. Но любое дополнительное условие этой задачи может кардинально влиять на ответ. А что, если бы я ехал к семье, или же к начальнику бункера с каким-нибудь недостающим прибором? Каждый взятый мной пассажир уменьшил бы вероятность моего выживания, ставя под угрозу жизнь семьи или даже целого множества людей, укрывшихся в бункере. Есть ли в таких ситуациях правильное, моральное решение задачи? Почему тех, кто вдруг оказался со мной на одной дороге, я должен ценить больше, чем остальных? Единственное их отличие от других – небольшое географическое расстояние от меня, а не хромота, бедность или шизофрения…

– 4 –

«А как же жена Мехмета?» – спросит вдруг вдумчивый читатель. И действительно, с момента переезда в США о ней не упомянуто ни слова. Это не случайно: последнее, о чем Мехмет хотел говорить со мной – отношения с Мартой в тот период. Я могу восстановить картину событий лишь по косвенным признакам.

Во-первых, многое указывает на то, что в Париже любовь магнитом тянула их друг к другу. Но после, через пару лет после переезда в США, что-то произошло. Кто был инициатором охлаждения отношений, с уверенностью говорить трудно. Да и бывает ли у таких процессов инициатор? Или обе стороны в равной мере раскачивают лодочку? Тем не менее, ясно одно – сон, который увидел Мехмет на излете первого года пребывания в США, если и повлиял на отношения, то далеко не сразу.

Во-вторых, после рождения ребенка Марта перестала сниматься и полностью посвятила себя воспитанию дочери. Судя по отрывистым комментариям Мехмета, она общалась с ней гораздо больше, чем с мужем. Как казалось Мехмету – слишком много. Но разве можно судить о таких вещах по рассказу одной стороны, и не спряталась ли здесь глупая ревность?

В-третьих, сам Мехмет стал гораздо чаще пропадать на стороне, причем все чаще – в «Салуне у Люсьен», где можно было слиться с остальными игроками в покер, вдыхая такой приятный порой дым настоящих сигар. «Культурный клуб» Джона У., видимо, оставил в душе Мехмета слишком тягостные впечатления в лице мадам Розалинды (с тех пор он старался избегать ее, чтобы не нарваться на новые откровения)…

* * *

Как-то на выходе из салуна дорогу Мехмету преградил вытянутый человек в черном плаще. Шел дождь, но человек не раскрывал зонта, а стоял, опираясь на него обеими руками, как на обыкновенную тросточку. А крупные капли, не обращая внимания на насупленное вечернее небо, весело соревновались в скорости, оставляя на плаще, слегка потрепанном, но добротном, все новые и новые русла для озорниц-последовательниц. Человек прищурился, будто бы сомневаясь в чем-то, но когда Мехмет попытался обойти его, вежливо, но твердо встал у него на пути.

– Можно сделать шаг влево? – спросил Мехмет с претензией, после пятисекундного промедления.