Тёмные сказки

Его уже вообще ничего не удивляло, хотя, по идее, должно было, ведь он сам словно погрузился в туман нереальности. Он уже не тянулся к серому и напряжённому утру, а расслаблялся в приливе странного состояния, накатывавшего на него каждый миг всё более мощными волнами.

Наконец, Коля оторвался от созерцания потолка и, в который раз, посмотрел Актакову в глаза. Теперь его взгляд был изучающим, словно он оценивал предполагаемого противника.

– Я попал сюда из-за них, – сдержанно ответил Коля.

– Из-за кого из-за «них»? – поинтересовался Актаков, стараясь заставить свой голос не дрожать, что у него почти получалось. А вот поджилки так и не успокаивались, и дрожали, что осенние листья на промозглом ветру.

Снова пауза. Актаков знал, что задаёт Коле очень неудобные вопросы, но, в конце концов, ему же надо составить историю болезни, чтобы отчитаться перед главврачом.

«Буйный». Если б он понимал, в какой мере, то вызвал бы быков-санитаров, дабы утихомирили разбушевавшееся чудовище. Но Актаков не понимал и оказался не готов к тому, что стул, на котором он сидел, поднялся в воздух и понёсся к противоположной стене. В то время он продолжал сидеть на этом стуле, почти не успев испугаться.

Страх принёс сокрушительный удар об стену, от которого в голове Актакова что-то хрустнуло.

– Я слышал его! – кричало разгневанное существо, стоящее теперь там, где только что находился тихий и спокойный Коля. – Вестник уйдёт, Глаголющего убьют…

Актаков очень вовремя заметил, что монстр работает не только языком. Сквозь тёмную пелену, застилающую его глаза, он увидел, как тот с неожиданной лёгкостью подхватил кровать, на которой только что лежал, и запустил ею во врача.

Иван Фёдорович увернулся. Он так и не понял, как ему это удалось, но не стал терять времени, чтобы радоваться по этому поводу. Он моментально вскочил на ноги и в ужасе кинулся к спасительной двери.

– И будет затмение, – кричало разгневанное исчадье ада, – а после крест огненный, который будет торчать из наших могил!

Актаков ретировался из палаты и держал дверь обоими руками, чтобы не дать Коле выскочить из замкнутого пространства.

– Санитары! – крикнул он, что было сил.

Минут через десять всё было кончено: койка водворена на место, спелёнатый, как младенец, Коля крепко-накрепко к ней привязан.

– Фу-уф-ф, – выдохнул Актаков, вытирая тыльной стороной ладони испарину со лба. – Ну и денёк! Буйный, – он кивнул в сторону палаты.

– Да уж, – согласилась Лена. – Кстати, Иван Фёдорович, он, когда поступил, тоже так…

– Что «тоже»? – поинтересовался врач. – Кричал, что пророк, и всё такое?

– Ну да. Пророк, человечество в опасности, спасение…

– Представляю, – и Актаков пошагал по коридору, направляясь к своему кабинету.

Два различных озарения пришли к нему одновременно. Во-первых, – он понял, что Лена ещё не всё сказала, и повернулся к ней лицом. Второе было гораздо более глубокое и многоплановое. Эта конкретная тема, касающаяся Последнего Пророка, будто бы будила скрытые возможности души.

Между ним и Леной на мгновение установилась связь, как произошло при начале разговора с Колей. Они могли бы понять друг друга без слов, но что-то мешало это сделать.

Лена смотрела на Ивана Фёдоровича широко раскрытыми глазами. Она чувствовала всё то же самое, что и он, а, может, даже и больше, так как раньше познакомилась с Колей. Теперь ей было нужно хоть какое-нибудь подтверждение, что он её понимает.

– Так всё и есть, правда? – проговорила она, заглядывая ему в глаза.

Но за миг до этого Иван Фёдорович стал прежним Актаковым, чуждым всякой возвышенности.

– Параноидальная шизофрения, – вынес он диагноз.

Медсестра почувствовала, что её вопрос, словно натолкнулся на непреодолимое препятствие, коим являлось обычное состояние врача Актакова. Ей нужно было как-то оправдаться. Может, сказать, думала она, что не верит в этот бред; или нечто подобное, но на ум ничего не приходило.

Связь между ней и Актаковым прервалась раньше, чем она испытала шок, поэтому он ничего не заметил, а отвернулся и не спеша удалился к себе в кабинет.

Сидя на стуле у своего рабочего стола, Иван Фёдорович пытался примирить в себе две враждующие стороны. Одна из них твёрдо уверилась в вынесенном только что диагнозе. Она была сильна и не сомневалась в своей правоте. Другая попискивала тихим мышиным голоском. Она вторила крикам Коли, доносившимся даже сюда, и убеждала Актакова помочь тому спасти человечество, пока не поздно.

«Спасти человечество? Поверить во всю эту ахинею?!» – ухмыльнулась первая половина.

– Э, не-ет,– вслух протянул Актаков,– так дело не пойдёт.

Дело и не шло, потому что Иван Фёдорович, как ни старался, так и не смог сосредоточиться ни на чём другом, кроме трёх странных слов: «Откровения Последнего Пророка».

Выхода не было; надо идти к Коле и закончить разговор с ним, иначе он так и не сможет найти себе места. Время шло; одна сигарета приходила на смену другой, так же, как и прежняя, не принося облегчения, заставляя слезиться глаза, а мысли крутились вокруг этого Коли, которого Актаков уже готов был убить.

Наконец, Иван Фёдорович встал, посмотрел ещё раз в окно, словно бросил прощальный взгляд, и вышел вон, на встречу своей судьбе.

В коридоре он встретил медсестру.

– Пойду ещё раз наведаюсь в третью, – сказал он ей мимоходом и, подумав, добавил. – Будь наготове, чтобы, в случае чего, сразу же вызвать санитаров. Поняла?

– Иван Фёдорович, он же страшный, может, не стоит? – спросила Лена.

– Стоит – стоит, – бросил на ходу Актаков, и лишь ускорил шаг.

И раскаялся в этом сразу же после того, как вошёл в палату. Нет, Коля лежал на своём месте и был спелёнат по всем правилам, но жутковатая атмосфера повисла в помещении.

Его глаза… Сколько раз за последние часы он думал о его глазах? Сотни? Тысячи? Может быть, и так. Взгляд этих глаз втягивал его, погружая в тревожную эйфорию. Именно в них… в них сокрыта основная тайна, которую он тщетно силился разгадать на протяжении сегодняшнего дня.

Актаков взглянул в Колины глаза и ужаснулся…

* * *

Да, во мне, в моей голове начало зарождаться что-то совсем иное. Появился ещё один, новый голос, сводящий с ума, и, если бы не было голоса Глаголющего, который пусть и говорил страшные вещи, но зато и успокаивал, то я точно рехнулся бы. Так во мне появились два противоборствующих голоса, которые иногда даже устраивали перебранки между собой, но чаще старались просто не замечать присутствия другого. Они были во мне, они были мной, я был ими.

От этого я не стал лучше спать, я был уверен, что те, с рожками и трезубцами, всё ещё жаждут моей крови. Но, по крайней мере, у меня появилась – а потом и окрепла – надежда, что я ещё некоторое время не умру, иначе бы, зачем надо было появляться этому второму? Нет, я не тешил себя иллюзиями, что протяну достаточно долго, и осознавал, что обречён, но у меня есть несколько дней для того, чтобы успеть поведать миру слова Последнего Пророка о выборе пути и о том, что может случиться, если человечество останется глухо.

Конечно же, мне мешали. Если раньше я просто не мог раскрыть рта, то теперь голос второго, который я назвал драконьим, просил, умолял, приказывал, чтобы я отказался от своей затеи, и угрожал в противном случае сделать так, чтобы я ещё очень долго мучился. Я ему объяснил, что с радостью так и поступил бы, да вот есть обстоятельство, которое я никогда не смогу преодолеть. Если я откажусь от своих поисков, то не смогу больше находить успокоение, а эти, с трезубцами, меня доконают. Дракон, правда, пообещал мне, что, если я откажусь от поисков, то он отзовёт своих слуг и даст мне жить спокойно.

Это было довольно-таки заманчивое предложение, но, тщательно обдумав его, взвесив все «за» и «против», я был вынужден отказаться, потому что меня совсем не грела мысль проспать несколько ночей, а после этого увидеть Знамение Божье о конце света и гореть в Геенне Огненной.

Дракон был вне себя от ярости, и чуть было не погубил меня. Однако вмешался Последний Пророк, и на некоторое время я ещё остался жить. Это было плюсом, переоценить который невозможно, но был и определённый минус. Он заключался в том, что во мне вполне серьёзно назревало конкретное противоречие. Я склонялся то в одну, то в другую сторону, не имея возможности остановиться где-нибудь посередине и не вмешиваться во всё это.

К тому времени я ещё никому не успел рассказать о том, что слышал от Глаголющего. Поняв, что физически не смогу этого сделать, я прибёг к хитрости. Я взял бумагу и простую шариковую ручку и принялся писать всё то, что Вы сейчас читаете. У меня нет ни малейшей надежды на то, что кто-нибудь увидит этот текст, к тому же я не уверен, что если его и прочитают, то поверят мне на слово. Как бы там ни было, но я решился сделать это, чтобы донести до людей истину.

Поначалу мне было очень тяжело. Я сомневался, получится у меня или нет. Оказалось, Дракон имеет власть и над моим телом. Он делал так, что я не мог связать одно предложение с другим или же все нужные слова просто выскакивали у меня из головы, но постепенно я приспособился и принялся за рукопись.

Дело шло очень медленно, и я выдавливал из себя всего лишь по нескольку строчек в день. И вот, настал момент, когда я удовлетворился написанным.

Ну, кого я хотел обмануть?

Если бы я хоть на мгновение задумался о последствиях, то не находился бы сейчас там, где нахожусь. Я трясусь в маленьком фургончике, на котором снаружи нарисован крест. Я ещё не знаю, смогу ли я дописать всё, что собираюсь, но, по крайней мере, попробую.

Пришёл день, когда я решил, что смогу убедить людей пойти тернистым путём исправления при помощи нескольких обрывков бумаги, которые вполне могли показаться обычным бредом сумасшедшего, а не Откровениями Последнего Пророка, но ведь могло случиться и так, что мне поверили бы.

Ещё раз перечитав всё от начала и до конца, я аккуратно убрал рукопись в портфель и прощальным взором окинул свою квартиру. Уже тогда я предчувствовал, что больше никогда не вернусь сюда. Потом я вышел и пошёл вперёд, не оглядываясь, потому как знал, что, если обернусь и посмотрю на свой дом, то мне тяжело будет идти дальше и, скорее всего, я просто не смогу этого сделать.

Первым делом я решил направиться к своим старым знакомым, которых хорошо знал и которым доверял. Нельзя сказать, что они встретили меня с распростёртыми объятьями, но всё-таки отнеслись с пониманием, пока я не сглупил.

Я болтал на всяческие отвлечённые темы, пил несладкий чай и пытался морально подготовить себя к тому моменту, когда мне надо будет достать свою рукопись и показать её своим знакомым. Одна фраза: «А не хотите ли взглянуть на мою писанину?» – стоила мне просто нечеловеческих усилий. Я обливался по́том, когда произносил восемь несложных слов.

Но вот первая попытка позади, и мне ответили согласием. Ознакомившись с текстом, глава семейства взглянул на меня с удручённо-озадаченным видом, словно не зная, что ещё можно ожидать от такого человека, как я. Потом он с женой о чём-то долго шептался на кухне, после чего вернулся ко мне.

Мы снова заговорили на отвлечённые темы, обсуждая погоду и международное положение, и я потерял бдительность. Жена его вернулась чуть позже – она с кем-то разговаривала по телефону, – и вроде бы ничего не предвещало беды. Лишь раз я напрягся, когда меня спросили, с каких это пор принято ходить в гости в пять утра, но потом снова расслабился, объяснив это тем, что у меня нет часов, и вообще я в последнее время потерял ощущение дня и ночи.

Думаете, они подарили мне часы? Как бы ни так! Через полчаса в дверь постучали, а затем я оказался в фургончике с красным крестом, намалёванным с внешней стороны.

Обещали отобрать рукопись. Они это сделают, уж будьте уверены, но пока у меня осталось несколько минуток, я собираюсь использовать их с толком.

В последние несколько часов я ощущаю, что силы, заключённые во мне, приходят в движение. Уже пару раз у меня ручка выпадала из рук, но, скорей всего, это не из-за усталости, хотя и из-за неё тоже, но, вместе с тем, я терял сознание, и совершенно не помню, что со мной происходило за это время. Когда я приходил в себя, то у меня очень болели все конечности, а голова просто раскалывалась.

Я чувствую, что всё глубже и глубже погружаюсь в мир видений, и это пугает меня не меньше чем всё остальное. Оба голоса – и Дракона, и Последнего Пророка – мне уже изрядно надоели, и я молюсь, чтобы это всё поскорее закончилось. Никто не может знать, как тяжело находиться в той ситуации, в которой оказался я.

Уже в третий раз я потерял сознание, а когда пришёл в себя, то обнаружил, что моя правая рука разбита в кровь, а на внутренней обшивке автомобиля видны чёткие отпечатки моих кулаков. Теперь уж совершенно точно у меня отберут мою писанину, и я не смогу, не успею…

Машина остановилась. Сейчас придут те крепкие парни в белых халатах, которые меня сюда грузили, и препроводят на новое место жительства. Но больше всего меня пугает не это, а то, что мне в голову, ко всему вдобавок, запихнули кусок льда, и теперь он там плавится…

Ну, вот и всё. Если кто-то когда-то это будет читать, пусть знает, что я ни о чём в своей жизни ни жалею. Каждая секунда, прожитая мною, прожита не зря. Быть может, человечество сможет ещё повернуть на другой путь и обрести спасение. Я…

* * *

Теперь Колины глаза не были наполнены ни красным, ни голубым сиянием, но также они не были и тускло-серыми, а стали серебряно-стального цвета, причём, без зрачков. В пору было и удивиться, и ужаснуться.

– Что с Вами творится, Коля? – спросил Актаков.

Новый пациент, в который раз, с интересом рассматривал своего лечащего врача. Только теперь в его взгляде не было ничего человеческого. Так могла бы смотреть змея на свою жертву перед тем, как полакомиться ею. В глазах плескалась ртуть, изо рта то ли ощеренного, то ли искривлённого судорогой не доносилось ни звука, если не считать полувсхлипы-полувздохи, которые, при желании, можно было принять за учащённое дыхание.

Иван Фёдорович обратил внимание на то, что путы Коли в некоторых местах были пропитаны кровью. Откуда это?

– Стигматы, – подсказал Коля, словно он слышал то, о чём думал Актаков. Его голос не был похож на обычный человеческий голос. Скорее, это было дыхание, оформленное в буквообозначающие звуки.

– Что? То есть это получается… – Актаков не в силах был продолжать. Им, в который раз за день, обуревали противоречивые чувства. Он хотел помочь этому несчастному, но, в то же время, он его ненавидел, хотя даже под угрозой убийства не смог бы ответить, почему так происходит.

Снова повисла густая тишина, которую вполне можно было потрогать руками, вдохнуть… Она тяготила и не давала сосредоточиться на каких-то конкретных мыслях. Что-то происходило.

Актаков чуть было не выбежал из палаты, чтобы вдохнуть свежего воздуха, но удержался. Тут явно что-то происходило, но он никак не мог понять, что именно. Мистическая пелена окутывала его сознание, и Иван Фёдорович то находился на пороге великого открытия, то погружался в непроглядный мрак непонимания.

Коля лежал спокойно, словно чего-то ожидая.

– Кто ты? – спросил Актаков.

– Я – парадокс, – ответил Коля. – Я – поле брани. Я воплощение всех сражающихся сил. Я и Дракон, и тот, кто ему противостоит, а также я тот, кто выступает беспристрастным судьёй в этом вечном споре.

– Я не понимаю, – сказал Актаков.

– Это неудивительно, – спокойно проговорил Коля. – Ты в высшей степени невнимателен. Я рассказал тебе уже обо всём, а ты до сих пор не можешь понять, что к чему, а, может быть, ты просто не хочешь ничего понимать, ведь так жить гораздо проще.

– Ты болен! – произнёс Актаков, теряя самообладание. Он уже был готов взорваться.

– Нет, это ты болен, – всё тем же беспристрастным тоном констатировал Коля. – Вы все больны, но даже не осознаёте этого. Вы не хотите признаться в своей болезни даже самим себе, а, между тем, ваша болезнь быстро прогрессирует, и уже совсем скоро придёт время горькой расплаты. Эта болезнь называется грех, и она смертоноснее чумы и заразнее холеры. Вы уже подошли к своему концу. Вы стоите на краю пропасти и смотрите вниз, но по какой-то причине думаете, что внизу раскинулись плодородные долины, которые вы ещё не успели испоганить. На самом деле в каждом из вас есть и Дракон, и Пророк, но вы предпочитаете слушать первого, а не того, кто хочет помочь вам спастись. Вы специально давите в себе Глаголющего, чтобы не задумываться ни о чём, что вам неудобно. Вы давите в себе Пророка и вскармливаете Дракона. Так удобней, Дракон дарит вам минуты ложной радости, а Пророк годы, а то и десятилетия истинного страдания. Судья безмолвен, и лишь изредка вы чувствуете угрызения совести, но вы предпочитаете не замечать этого. Так легче. Вы подкупаете своих судей, чтобы они не видели, не слышали, не замечали. Ваша болезнь смертельна, причём, не только для тела и не столько для него, как для души. Пророк начинает пророчить с самого вашего рождения, но вы не слушаете, иначе бы все люди уже давным-давно спаслись бы. Он мучается, не в силах пробудить в вас желание жить так, как надо. Вы сами лишаете его голоса. Вы заражаете его своею болезнью и с удовольствием смотрите, как он умирает. Может быть, вы не понимаете, что, когда в вас умирает Глаголющий, то наступает затмение и Вечная Тьма. Вам всё равно, ведь вы привыкли поклоняться Дракону, который балует ваши тела, но, вместе с тем, пожирает ваши души. Для человечества была одна-единственная возможность. Должен был появиться тот, кто смог бы пробудить в каждом человеке Пророка. Но ваша болезнь была уже слишком запущена, а Глаголющие либо мертвы, либо уже бились в предсмертных агониях, и поэтому, когда Вестник сошёл на землю, то не смог найти Глаголющего в людях, кроме одного. Был один человек, который не так сильно был подвержен вашей болезни. Он услышал. Но вы, а точнее ваши Драконы, сделали всё возможное, чтобы изолировать этого человека, дабы он не смог вмешаться в уже установленный порядок. Они ужасно боялись, что кто-то сможет пробудить Глаголющих и спасти человечество. Спасти души – значит, вырвать их из когтей этих Драконов. Вы все больны. Вы больны Драконами, и эта ваша болезнь будет способствовать вашим вечным мучениям. Но здесь с вашей болезнью легче, потому что, если вы вдруг сможете справиться с Драконом, то у вас появятся стигматы, и вы будете испытывать физическую боль. Духовная болезнь является обезболивающим для физического тела.

– Вы бредите, – сказал Актаков, уверенный, что его пациент тронулся рассудком. – Вас надо лечить.

Нельзя сказать, что Актакова не задела за живое эта речь, но теперь он пытался не допустить чувства родства с этим человеком. Иван Фёдорович понимал, что, если он вновь допустит установление связи с ним, то не сможет найти себе места. Тем более, в Коле не осталось ничего, что могло бы притягивать. Остался только холодный отталкивающий свет, от которого стыла кровь в жилах. Серебристо-стальной цвет глаз, словно в них разлилась ртуть.

Необходимо было что-то делать. Но в этого человека уже вкололи изрядное количество лекарств, хотя по нему нельзя было сказать, что они подействовали. Ясно одно: надо избавиться от новенького любыми путями.

– Нет, это вас надо лечить, – негромко проговорил Коля. – Я пытался излечить Вас, ведь Глаголющий в Вас ещё не умер, но и Дракон оказался слишком силён. Он не только смог заткнуть Пророка, но и убить его. Вас надо лечить, но, по всей видимости, не осталось никого, кто смог бы это сделать.

Актаков видел, что пациент сам скоро умрёт. Тот судорожно втягивал в себя воздух и, не мигая, смотрел в потолок. Ивану Фёдоровичу вдруг неудержимо захотелось ещё раз заглянуть ему в глаза. Он поднялся со стула (установленного взамен сломанного) и подошёл к кровати.

Коля уже не представлял собой ничего сверхъестественного. У него были обычные тусклые глаза, а на лице застыла мученическая гримаса. По всему было видно, что ему очень больно, но лекарства не помогали. Он вызывал только жалость. В какое-то мгновение Актакову действительно стало жалко его.

– Всё будет хорошо, – попытался он заговорить с Колей. – Всё будет хорошо.

– Да, – ответил Коля, только в его интонации не было ничего от согласия.

– Могу я Вам чем-нибудь помочь? – спросил Актаков. – Как-нибудь облегчить Ваши страдания?

Коля молчал. Доктор и сам не понимал, что заставило его задать этот вопрос, но, как ни странно, в нём до сих пор шла необъяснимая борьба. Правда, теперь она стала похожа на безнадёжное сопротивление, но это отражалось на Иване Фёдоровиче.

Может быть, он зря снова заговорил с этим человеком? Но что-то надо было срочно делать. Потребность в этом буквально жгла Актакова изнутри.

– Да, – наконец, ответил Коля.

– Чем же? – спросил Актаков.

– Когда меня сюда привезли, то у меня была рукопись и ручка. Я был бы Вам очень благодарен, если бы Вы мне их принесли и дали бы возможность ещё немного пописать.

– Коля, я бы с удовольствием исполнил твою просьбу, но ты уже скомпрометировал себя.

– Этого больше не повторится.

– А могу ли я Вам доверять? – сказал Актаков. – Ведь в прошлый раз Вы тоже говорили, что будете вести себя спокойно, а затем чуть не убили меня. Я думаю, что мне не стоит во второй раз повторять свою ошибку.

– Я скоро умру, – проговорил Коля, прикрыв глаза. – Мне просто необходимо закончить рукопись. Если Вы хотите быть спокойным, то поставьте в дверях санитаров. Но будьте уверены, что я больше не буду буйствовать. Во мне даже нет больше той части, которая могла бы убить Вас.

Актаков внимательно рассматривал своего пациента. Холодное спокойствие разливалось по внутренностям врача. Он решил, что ничего плохого не выйдет из того, что он даст этому несчастному немного позаниматься его любимым делом.

Через полчаса перед пациентом Колей стоял журнальный столик с коричневой поверхностью, на котором лежала рукопись и ручка. В дверях стояли два здоровенных санитара, которые должны были обеспечить безопасность Коли от самого себя. Больного освободили от пут, и он задумчиво склонился над своей писаниной, перечитывая всё, что написал ранее.

Актакова интересовало, о чём идёт речь в тех строках, написанных от руки неровным и дрожащим почерком, но он даже не взглянул на текст, когда нёс рукопись Коле, а только прочитал три слова, значащиеся на переднем листе. Впрочем, те полностью соответствовали словам, написанным на карточке больного: «Откровения Последнего Пророка».

Теперь понятно, что это означает. Это и диагноз, и название работ этого несчастного. Отдав рукопись Коле, и выполнив тем самым желание больного, врач Актаков удалился в свою каморку, чтобы передохнуть, покурить, попить кофе и вернуться к своим обязанностям.

* * *

К счастью, у меня появилась возможность завершить свою рукопись. Я попробую выложить всё, что знаю до того момента, когда умру. Жить мне осталось недолго, я это чувствую, впрочем, хватит об этом.

Итак, я нашёл Глаголющего. Я не могу описать, как это получилось, но постараюсь изложить, что случилось со мной после того, как я попал в психиатрическую больницу, и, может быть, вы сами поймете, что к чему.

Когда открыли двери фургончика, в котором меня привезли, я снова потерял сознание, если можно так выразиться. Я продолжил свои поиски Последнего Пророка, но теперь уже внутри себя самого.

Может быть, вам это покажется глупым, но именно так я и поступил. Я блуждал по своим собственным видениям и искал там истину. Я увидел всё, о чём думал за свою жизнь. Я нашёл тех существ, которые продолжали меня изводить. Я даже видел того огнедышащего Дракона, о котором уже рассказывал. Как ни странно, но он был скован цепями, из которых тщетно пытался вырваться. Но всё это было незначимым по сравнению с тем, что в самом укромном уголке себя я нашёл Последнего Пророка.

Очнулся я уже в палате, привязанным к койке, но это не доставляло никакого неудобства, ведь теперь я был практически свободен, если не считать тех тварей с трезубцами. Но что они могли мне сделать? Ведь я нашёл Глаголющего и разговаривал с ним! Теперь никто мне не мог причинить никакого вреда, хотя я по-прежнему не мог уснуть.

Потом пришёл врач, и Глаголющий начал разговаривать с ним через меня. Какое же это было счастье! Самое главное, что врач внимал Глаголющему, но не тому, который был во мне. Он внимал Пророку, который находился в нём. Я лишь способствовал тому, чтобы этот человек сумел услышать самого себя. Моя душа пела, но так не могло продолжаться вечно, а жаль…

Дракон, существовавший внутри этого человека, не сидел на привязи, как у меня, и потому был очень силён. Конечно же, он воспротивился такому повороту событий и начал действовать.

Он не только задушил Глаголющего внутри самого врача, но и освободил моего Дракона. Для меня до сих пор осталось секретом, как такое стало возможным, но факт остаётся фактом, и я снова впал в беспамятство.