Тёмные сказки

На улице начался дождь. Смоченная им листва зашуршала ещё призывней.

– Иди к нам,– звала она.

– Иди к нам, бум,– барабанил по крыше дождь.

– Иди-и к на-ам,– подвывал ветер.

Мальчик забился в тихой истерике. Он метался по родительской спальне не в силах что-либо придумать и как-нибудь изменить сложившуюся обстановку.

На пару минут он замер на месте. Ни с того ни с сего в голову Миши ворвались сумбурные мысли. Так врывается ветер в окно.

А что если случилось так: его папа не умер, но из него вышло то, что он скрывал? Что если, это – то самое, что хотело добраться до Миши? Но теперь папа выпустил его, и оно свободно. Этого не может быть!

Как бы там ни было, но монстр, таившийся раньше во мраке ночи и зарывавшийся куда-то днём, вышел теперь из своего логова. Он хочет только одного – сделать Мише плохо.

Мальчик снова забегал взад-вперёд по комнате, словно таким образом мог отпугнуть кого-то. Из его глаз лились слёзы, а в зрачках застыл Великий Ужас. Такой ужас могут испытывать только дети, потому что они не могут ни понять его, ни объяснить его природы. Если он приходит к ним, то они ведут себя совершенно непредсказуемо. Нельзя сказать, что взбредёт им в голову, и что они предпримут, чтобы избавиться от него.

Миша напоминал сбрендившую электронную игрушку, которая слепо тычется во все стены, не зная, что выход рядом.

– Иди к нам! – звал монстр из-за окна, пользуясь голосами природы.

Миша недоверчиво посмотрел в окно. Тюль был отдёрнут, и внешний мир отлично просматривался. Он бушевал, словно женщина, потерявшая ребёнка. Было страшно.

Но это уже не новость. У Миши вдруг появилась уверенность, что всё это время он ошибался. На самом деле монстр всегда был внутри дома. Рядом с ним. В его папе. Он постоянно подлизывался и заставлял плохо думать о маме. Теперь монстр освободился и бродит по дому. Улица казалась единственным спасительным местом. На самом деле ни деревья, ни ветер не хотели его напугать. Нет, они хотели спасти его… от неминуемого стресса.

Если бы папа любил его – любил по-настоящему,– то он не ушёл бы в тот момент, когда его сыну было плохо. Он бы не умер, а постарался защитить своего ребёнка.

Миша сделал шаг к окну.

И всё же на улице было очень страшно. Даже находясь в таком состоянии, малыш сомневался, что деревья и ветер, да и все остальные смогут защитить его. В чём-то они походили на него самого. Возможно, они и сами чего-то боялись. Но с другой стороны, если они не могли защитить его, то зачем звали?

Миша сделал второй шаг к окну.

А, может, всё это сон? Может быть, он тихо дремлет в своей детской, а ночной монстр пытается напугать его? В таком случае необходимо срочно проснуться! Но как? Миша ещё ни разу в жизни не попадал в подобные ситуации.

– Папа! – позвал он в отчаянии. – Папа, помоги мне! Папочка, я люблю тебя!!!

Но ничего не изменилось. Если даже это и сон, то Миша видел только один выход…

– Иди к нам,– приветливо, а не угрожающе, шелестя листвой, зазывали его деревья.

Мальчик сделал третий шаг.

Что же такое творится вокруг? С нами? С миром? Ещё вчера всё было просто прекрасно, и ничто не предвещало беды. Почему его никто не предупредил, что такое может случиться? Хотя нет, вчера отец пробовал поговорить с ним на эту тему… Да вот только малыш не понял. Он не понял самого главного – что изо всего этого следует. Он понятия не имел о цели. Он не знал, зачем ему нужно становиться бесстрашным.

И теперь не понял. Единственное, что он понимал отчётливо, так это то, что ему нужна защита и помощь. Для осознания всего остального он был ещё слишком мал. Он был обычным маленьким ребёнком, к тому же очень испуганным.

Миша сделал четвёртый шаг.

Внизу кто-то завозился. Было слышно, как он тяжело дышит. Затем мальчик услышал, как этот кто-то поднимается по лестнице. Отец не мог этого сделать. Отец умер, и не мог двигаться, значит, тот, кто поднимался по лестнице наверх в спальню, был никем иным, как монстром, давно пытавшимся схватить Мишу.

– Иди к нам,– звала листва.

– Иди к нам,– звал дождь.

Теперь их голоса были наполнены истинным трагизмом. Они хотели ему помочь, а он никак не хотел прийти к ним.

Миша понял, что медлить больше нельзя. Он буквально сорвался с места и побежал к окну. Ещё доля секунды ушла на то, чтобы влезть на подоконник. Теперь запоры…

Оконная рама запиралась только на нижний шпингалет, поэтому уже в следующую секунду мальчик стоял в створе окна. Он вдыхал свежий воздух, приятно холодивший лицо и успокаивавший взбудораженный разум.

– Иди к нам,– звала мальчика природа.

И он пошёл. Он сделал всего один шаг…

В пустоту…

* * *

Валера открыл глаза в тот момент, когда его сын позвал на помощь. Первым его желанием было броситься в спальню и успокоить карапуза. Но тот должен был привыкнуть к жизненным тяготам, поэтому бежать сейчас туда казалось Валере преступлением. Миша должен вырасти бесстрашным. Возможно, это идея фикс, но ребёнок просто обязан быть лучше своих родителей…

Потом наверху всё стихло. Валера подумал, что его сын забрался на кровать и укутался в простыню, которая всё ещё пахла папой. Мужчина обладал некоторым образным мышлением, но ему и в голову не могло прийти, что в тот момент испытывал его сын. Если бы знал, то непременно рванул бы к нему.

Наконец, Валера решил, что хватит уже мучить ребёнка. Марина должна была приехать менее чем через три часа, а ведь перед её приездом надо ещё успокоить малыша. И желательно ещё договориться с ним, чтобы он ничего не рассказывал маме.

Отец, чрезвычайно заботящийся о воспитании своего сына, поднялся на ноги и прислушался. Снаружи бушевала стихия. Она, как будто, и не собиралась усмиряться, а, наоборот, расходилась всё сильнее и сильнее. Наверху же царила абсолютная тишина. Валера представил, как его сын беззвучно рыдает в подушку. От этого образа стало невероятно тяжело на сердце, как будто он купил в магазине игрушку, а та оказалась с браком. В любом случае время обмена уже прошло.

Он, не спеша, ступенька за ступенькой поднимался наверх. Вокруг царили странные сумерки, создававшие причудливые полутени.

Когда Валера был уже на полпути к цели, в спальне возобновилось движение. Создавалось впечатление, что над головой танцует стадо слонов. Затем всё снова стихло.

В груди застыло тревожное ощущение, однако Валера всё ещё медлил с тем, чтобы показаться своему сыну живым и здоровым.

Но вот и конец лестницы. Дальше – спальня. Валера вошёл и не поверил своим глазам: Миши нигде не было. Для верности мужчина заглянул под кровать, но и там было пусто. Мальчик растворился в комнате, в которой просто невозможно было спрятаться.

Валера огляделся и только тогда увидел, что окно в сад открыто. Не чувствуя ног, он подбежал к нему и посмотрел вниз – туда, где они с сыном только вчера посадили куст красной смородины. Он подумал, что зрение подводит его. Точнее, хотел бы, чтобы это оказалось так.

Находясь в полуобморочном состоянии, он сбежал по лестнице, затем, пробежав через весь дом, выскочил на улицу. Обежав здание, Валера встал, как вкопанный. Сначала на его глазах выступили слёзы, а после он разрыдался во весь голос.

Мальчик висел на арматурине. Когда он падал из окна, то лицом попал на её верх. Ржавый кусок железа через глаз прошил его голову. Тело колыхалось на сильном ветру, который привык раскачивать всякие грузы. Его обмывали струи не по-летнему холодного дождя; и ничто на свете не могло вернуть к жизни этого мальчугана. Он действительно уже никогда не сможет поговорить с мамой. Он не сможет двигаться.

И все будут оплакивать его.

Лишь листья шелестели на ветру.

– Иди к нам,– слышалось в этом шелесте Валере.

Конец

25-27.10.2002

Жена террориста

Это сейчас я респектабельный корреспондент авторитетного и всеми уважаемого издания. Но начинал я не так. Начинал я в абсолютно жёлтой газетёнке человеком на побегушках и практически без зарплаты.

Мне приходилось зарабатывать себе на хлеб всеми возможными путями: так, например, я даже спекулировал номерами конкурирующих изданий, но журналистская жилка не позволяла мне совсем отойти от своего призвания, поэтому я был вынужден гнаться за новыми, захватывающими материалами для статей.

Если вы помните, в оные годы начинал бушевать пожар международного терроризма. До развязки, которую все мы не можем вспоминать без содрогания, было ещё далеко, но и те происки, что уже случались, наводили на людей ужас: брали заложников, взрывали дома, падали самолёты, сходили с рельсов поезда и трупы, трупы, трупы, трупы.

Тогда меня очень интересовал вопрос: кто стоит за всем этим? В чём заключается цель, которая оправдывает эти кровавые средства? Я знал, что в своём городе и у своего правительства я ответов не найду. И решился на откровенную авантюру: поехать к их логову и разыскать кого-нибудь, с кем можно было бы поговорить. В лучшем случае я надеялся получить ответы на свои вопросы и сенсационный материал, который помог бы мне выбиться в люди, а в худшем – меня поджидала смерть. Но, как говорится: кто не рискует, тот не пьёт шампанского.

И я поехал. Получил от начальства мизерные командировочные и отправился в путь. Современные технологии позволяют связаться с любым человеком на Земле, где бы он ни был, а тогда наука была ещё далека от этого. До ближайшей «горячей» точки я добирался почти двое суток, и уже начинал ругать себя за легкомыслие, поминутно стряхивая пыль с брюк. Я всегда, знаете, пытался соответствовать.

К тому же угнетало то, что ничего «горячего» я там не заметил: город и город. Ну, может быть, военных чуть больше, чем у нас, некоторые дома пробитыми боками вспоминают о минувших когда-то боях, но так всё как обычно. Я даже отчаялся, не надеясь уже заполучить никакой сенсации, но тут в моей голове промелькнула сколь светлая, столь и безумная мысль, что надо удалиться от города и искать там. И я вновь тронулся в путь. Протрясясь ещё двенадцать часов по холмам и взгорьям, я оказался в одном богом забытом селении.

Гробовая тишина и отсутствие какого-либо движения в разгар дня озадачили меня. Я проезжал мимо домов с наглухо закупоренными окнами. Потом, сквозь прорези в ставнях, я всё-таки разглядел мимолётное движение, что удивило меня ещё больше.

Окончательно меня убила надпись, сделанная на бледной стене ядовитой краской. Аршинными буквами она кричала со стены:

«ЖЕНА ТЕРРОРИСТА!!!»

Я остановил машину, взятую напрокат в городе. Не предвкушая сенсацию, я всё же ощутил дрожь во всём теле. Что-то было в этом селении. Что-то, не побоюсь этого слова, – мистическое. Ну, может быть, не мистическое, но странное, это уж точно.

Хлопок двери прозвучал выстрелом. Я невольно поёжился, но, подсознательно чувствуя, что за мной следят, старался не подавать вида, хотя сам был испуган до чёртиков. Распрямив плечи, и, стараясь ступать непринуждённой походкой, я пошёл к дому.

Только тут понял, чем ещё этот дом отличался от остальных: на окнах здесь тоже были ставни, но по непонятной причине они были прихвачены толстенными досками, да и вдобавок ко всему царил дух запустения.

Грешным делом я уж подумал, что вообще зря остановился, но вдруг на заднем дворе послышалось шуршание.

Миновав довольно мрачный фасад, я оказался там. Каково же было моё удивление, когда моим глазам предстал полный разнообразной жизнью участок земли, что являлось полной противоположностью увиденного мною снаружи. Я даже рот раскрыл. Но потом сообразил, что барашки, птица и всё остальное является вполне естественным для этих мест.

Больше всего меня интересовало, кто за всем этим ухаживает. Должен же кто-то кормить всю эту живность?

Я увидел дверь в стене и поспешил к ней. Здесь на входе всё напоминало бомбоубежище. Я постучался.

Никакой ответной реакции.

Я постучался ещё раз. Теперь уже ногами. Внутри вроде как завозились, но дверь открывать не спешили. Прошла ещё долгая минута, прежде чем изнутри был задан вопрос:

– Ну, кого там ещё нелёгкая принесла? – спросил голос, явно принадлежащий молодой женщине.

– Меня, – честно сознался я.

– Что значит: «меня»? Кто Вы?

– А Вам не кажется, что Вы задаёте слишком много вопросов для сельского жителя? – парировал я её выпад.

В ответ я услышал несколько непечатных выражений, после чего зазвучала туземная речь, которая, по всей видимости, в ярких красках отражала мнение хозяйки обо мне.

– Да не кипятитесь Вы так, – прервал я её тираду. – Лучше откройте! Я журналист, и ничего плохого вам не сделаю.

– Журналист? Искатель дешёвых сенсаций?!

– В общем, да! – ещё раз честно признался я.

Совершенно неожиданно для меня, решившего, что пора уже потихоньку отваливать отсюда, заскрипел замок, и входная дверь отворилась.

Ещё не доверяя своей удаче полностью, я крадучись проследовал в дом и поинтересовался:

– Почему вы открыли?

– Люблю прямых людей, они не способны на подлость, – ответила мне миниатюрная чернявая девчушка. Говорила она с едва заметным акцентом.

Честно говоря, в прихожей мне показалось, что ей лет четырнадцать-пятнадцать – не больше, если не меньше, но, когда мы прошли на кухню, куда она пригласила меня жестом, в свете одной-единственной яркой лампочки, я понял, что ошибся, по крайней мере, лет на десять.

– Мне тридцать, – сказала она, перехватив мой изучающий взгляд.

Я смутился. Она тоже. Потом, взглянув из-под густых бровей, добавила:

– Скоро будет.

– О, это несущественно, – постарался я хоть как-нибудь сгладить приключившийся конфуз. – Хотя должен заметить, что выглядите Вы гораздо моложе.

– Спасибо. Хотите чаю?

Только тут я понял, что каждый раз, когда она смотрела на меня, то, словно ток по жилам бежал вместо крови. Раньше со мною такого не приключалось.

Она налила чаю. Сначала мне, как гостю, а потом и себе. Однако гнетущее молчание по-прежнему не спешило улетучиваться. Я попытался завести разговор:

– А чего вас все так опасаются? – спросил я.

– По-разному, – уклончиво ответила девушка.

– Не понял.

Я поймал себя на том, что всеми силами пытаюсь перехватить её взгляд. Я однажды тонул, и до сих пор помню, как старался ухватить хоть глоток воздуха. Это было сопоставимо. Но она упорно не хотела подарить мне хоть мгновение блаженства. Её что-то тяготило. Я не мог понять, что именно, но это точно было не моё присутствие.

– Расскажите, пожалуйста, как вы тут живёте. Я уверен, что людям, живущим в нашей стране, будет интересно это узнать!

Она молчала.

– Вы же понимаете, что я приехал за сенсацией и не уеду без неё отсюда.

Молчание.

Но я не сдавался. Тут ненароком мне в голову пришла одна мысль.

– И что это за надпись, сияющая на фасаде вашего дома.

Попал. Я сразу понял, что попал в яблочко. Во-первых, она сразу пронзила меня молнией своих непроглядно-чёрных глаз, а, во-вторых, я чуть ли не в яви слышал, как что-то щёлкнуло, сломалось.

– Хорошо, – проговорила она, – будет вам очерк по рассказам местного жителя, но я прошу вас не называть этого места и не описывать меня.

Я удивился, но сразу закивал головой в знак согласия.

– И ещё кое-что, – она снова потупила свои прелестные угольки в пол, но на этот раз как бы в смущении.

– Что?

– Обещайте мне, что чтобы вы ни услышали от меня сейчас, Вы будете относиться ко мне точно так же, как в тот момент, когда постучали в эту дверь.

– А если я не смогу? – спросил я по той причине, что тогда, когда постучался, то и не предполагал, что на нашей грешной земле живут небесные создания. Я прекрасно понимал, что безнадёжно влюбляюсь, а потому не сразу понял, что она имеет в виду.

– Но я прошу Вас. Ведь Вы же журналист, Вы можете относиться ко всему непредвзято!

В её голосе зазвучали умоляющие нотки, и тут я уже ничего не мог с собой поделать.

– Хорошо, хорошо, – затараторил я, – я обещаю Вам, что чего бы я там не услышал от Вас, не стану относиться… – тут я слегка замялся, потому что начал говорить не совсем то, о чём она просила, но в считанные секунды нашёл выход из положения – …к Вам хуже.

– Спасибо.

Простите мне постоянные отступления, но если бы вы слышали, насколько божественно в её алых губках звучало это слово, то наверняка согласились бы слушать его вечно.

Мне даже приходилось сдерживать себя, чтобы не вытянуть к ней шею, сложив губы бантиком, в глупой надежде, что она хоть слегка тронет их поцелуем. Я тряхнул головой, чтобы сбросить с себя это наваждение, и только тут понял, что она уже повела свой рассказ, и что если я и дальше буду бессмысленно хлопать глазами и ушами, то точно останусь без репортажа.

– … И вот тогда, чтобы пресечь все их эти безобразные выходки, мне и пришлось забить ставни досками и укрепить вход в моё жилище. Должна сказать, что, по сути, вся жизнь проходит взаперти. Я уже и забыла, когда последний раз покидала пределы своей территории.

Нет, как-то, раз я вышла и крикнула, как можно громче, что скоро сюда приедет мой муж со своими дружками, и тогда им всем не поздоровится. Теперь, только завидев вдалеке какое-либо движение, весь посёлок словно вымирает. Боятся. Так им гадам и надо.

Примерно в то же время появилась и надпись на доме. Она не стирается. Я хотела оттереть её, но у меня ничего не получилось.

– Я ответила на Ваш вопрос?

– А… – меня словно окатили холодной водой. – Да, но…

Я всё слышал, но так заслушался её речью, что мой собственный голос казался здесь неуместным.

– Но я так и не понял, кто Ваш муж?

– Как? Это же написано крупными буквами на моём доме!!!

– Так это правда?

Уверен на все сто процентов, что в тот момент у меня был самый идиотский вид не только за мою жизнь, но и за историю всего человечества.

– Да. Это чистая правда. Мой муж участвовал во взрывах домов, тренировал шахидок, набирал новые кадры в бандформирования.

Запечатлей меня тогда фотограф, то первое место на конкурсе «бараны и ворота» мне было бы обеспечено. Я вытаращился на неё до неприличия, меня начала долбить крупная дрожь и мандражка и захотелось поскорее убраться подальше подобру-поздорову. Но потом я сказал себе: чувак, ты же ехал столько дней именно за этим. Отступать теперь поздно.

Отпавшую было челюсть я вернул на место без помощи рук. Это уже говорило о многом. Потом я с трудом сделал непроницаемое выражение лица и приготовился к дальнейшему диалогу.

Девушка молча смотрела на перемены, происходящие со мной.

– Кажется, Вы сумели справиться с собой, – сказала она почти шёпотом.

– Да, – ответил я чуть громче.

Мы посмотрели друг другу в глаза. Как ни странно, обожание, зародившееся во мне в первые минуты, не исчезло, а её взгляд как будто оттаял и значительно потеплел. Я был готов уже втрескаться по самые уши, но несоответствие моих впечатлений и того, что она говорила, останавливало меня.

– А Вы не хотите подшутить надо мной? – использовал я свою последнюю зацепку.

Она молча покачала головой.

– Дела, – проговорил я в воздух и прочистил горло.

– Ещё чаю? – вопрос был задан таким тоном, как будто ничего не случилось.

Я посмотрел на чашку, та была совершенно пуста.

– Да… нет… не стоит… впрочем, можно…

Да что это со мной, Господи?!

Она рассмеялась. Этот смех был подобен тихому ликованию небес. Она взяла чайник и наклонилась, чтобы налить мне дымящегося напитка. Меня потрясли мягкие и ненавязчивые запахи, исходящие от неё.

– Но что может связывать такое светлое создание, как Вы, с таким извергом, как Ваш муж.

Она улыбнулась. Без слов было понятно, что она скажет: такая горечь сквозила в этой улыбке.

– Я люблю его.

– Как?! – я просто взорвался.

Я вскочил со своего места, чуть ли не бросил свою чашку на стол и стал, как бешеный носиться взад и вперёд по кухне.

– Как можно любить тварь, в которой и человеческого-то ничего не осталось? Как можно любить того, на чьей совести сотни, если не тысячи трупов?!!!

Я негодовал. А она всё также сидела и улыбалась, непоколебимая, как скала.

– Любовь зла.

– Это не ответ!

– Сердцу не прикажешь!

– Это тоже!

– Вам не понять.

– Мне?

Я остановился, как вкопанный, словно наткнулся на бетонную стену. Я сел обратно, взял чашку, сделал глоток и, отставив её, вновь заговорил. Мне постоянно приходилось сдерживать себя, чтобы не раскричаться.

– Вы хоть понимаете, что натворил он и такие, как он?

– Прекрасно понимаю.

– А мне кажется, что Вы совсем не понимаете!

– Ошибаетесь.

– Но как же так? Как Вы можете принимать ласки от рук, пропитанных кровью? Вы не боитесь замазаться?

Она улыбнулась. Но на этот раз как будто с ехидцей.

– Нет, – ответила она, – не боюсь.

– И Вам не жалко всех тех погибших людей? А сколько среди них было ни в чём не повинных детей? А сколько родственников у них осталось, на всю жизнь обречённых нести с собою этот тяжкий груз потерь?

– Жалко.

Если честно, я вздохнул с облегчением. По крайней мере, кроме любви к чудовищу, у неё было всё нормально. Благодаря одноимённому мультику я вспомнил, что красавиц иногда тянет на чудовищ. Может это что-то психическое?

– Жалко, – повторила она. – Вы даже не представляете себе, насколько мне всех их жалко, насколько я понимаю оставшихся в живых, но потерявших своих близких. Каждая новая жертва отзывается во мне болью. Она словно кричит мне, молит о помощи…

Во мне зажглась слабая искорка надежды. Раз это всё так её гнетёт, то, может, ей нужен всего лишь толчок, чтобы она отказалась от этой несуразной любви. Но для начала я решил набрать ещё материала для репортажа.

– А есть во всём этом смысл? – напрямую спросил я.

– В чём? – не поняла она.

– Ну, вот во всех этих смертях, в отнятии радости у родных и близких? Мне интересно: ради чего всё это делается? Ради каких таких великих целей гибнет столько народу? Причём, как с одной, так и с другой стороны? Ну, с капиталистами всё ясно: им новые рынки сбыта подавай, да нефтяные скважины! А тут-то что?

Господи, как она улыбалась, слушая всю эту тираду! Я даже готов был забыть обо всём на свете, только бы всегда она была рядом со мной и могла бы вот так улыбаться… хотя бы изредка.

– Я не знаю, – тихо сказала она, – может быть у него и есть какие-нибудь идеалы, даже наверняка есть, но со мной он ими не делился.

Да, мне больно от всего того, что он делает, но моё чувство к нему гораздо сильнее. Нельзя сказать, что я прощаю ему все эти жизни, нет, я ненавижу его за всё то, чем занимается он и такие, как он, но всё это меркнет и бледнеет перед силой моей любви.

– Ну что ты заладила: любовь, любовь? Что такое, в конце концов, Твоя любовь?

В запале чувств, захлестнувших меня, я даже не заметил, как с «Вы» перешёл на «ты».

– Моя любовь? – переспросила она, как бы не доверяя услышанному.

– Да, что она представляет собой в конечном результате?

– О, да я вижу, что и не любили Вы никогда по-настоящему.

Я зарделся, а она продолжала: бывает такая любовь, которую ты и не замечаешь сначала. Потом она возрастает, но постепенно, без захлёстов, и становится частью тебя, а ты этого и не осознаёшь. Просто наступает такой момент – обычно он связан с расставаниями – когда ты понимаешь, что без этого человека не протянешь и дня.

Также было и со мной. Сначала мне было всё равно, где он, и что с ним, затем я стала тосковать по нему, а спустя какое-то время поняла: если я расстанусь с ним ещё хоть раз, то просто умру.

– И как же ты обходишься без него сейчас?

Она снова улыбнулась. И во второй раз мне показалось, что в этой улыбке промелькнуло нечто похожее на ехидство. Как будто она про себя потешалась над тем, что знает что-то такое, чего не знаю я.

– Он у меня вот тут…

И она приложила руку к сердцу.

В пору было бы мне насторожиться, потому что весь наш разговор, а не только мои переживания, не соответствовали реальности, но что-то со мной творилось. Что-то непонятное.

Сейчас, спустя много-много лет, мне иногда даже думается, что она одурманила меня чем-то. Может, в чай что подложила, а, может, и курилась у неё какая-нибудь дрянь в соседней комнате, – не знаю. Но я знаю одно: в тот момент я терял из-за неё голову. Я пытался уже любыми путями выбить из её премиленькой головки всю эту дурь про любовь.

– Представь, – сказал я ей, – сколько раз за последние годы он брал заложниц?

– Три. Всего три раза, – ответила она, почти не задумываясь, но потом, словно уловив какую-то светлую мысль, поправилась, – хотя нет, четыре.

– Вы знаете? – Я вновь был ошеломлён, но уже не до такой степени, как поначалу, поэтому быстро взял себя в руки. – Ну, хорошо, четыре. Пускай он всего четыре раза в жизни брал заложников. А ведь среди них наверняка были и заложницы, в числе коих были и невероятно симпатичные. (Среди моих рассуждений она вдруг улыбнулась самой широкой из своих улыбок.) Вы хоть представляете, что он с ними там творил? Как он издевался над ними? Как унижал?