Блок верности

Да какая там секретность, все московские диггеры знают про эти выходы. Вот эти улыбающиеся рожи тоже, наверное, диггеры.

Перед машиной стояли люди. Похожие на серых фермеров без лицензии, мужички числом человек десять… да, ровно десяток, как яиц в магазине, только без прессованной из макулатуры упаковки, стояли полукругом, глядели на нас и улыбались, одетые кто как. Пошлее этого «кто как» могли быть только модные нынче кокошники со светодиодами.

– Я не палил ничего, – угрюмо сказал Семенов, но я не обратил внимания ни на слова, ни на тон.

Вставить-то аналитику все равно требовалось. Ведь похоже было на то, что нас здесь ожидали. Вот хоть зарежьте меня, хоть сотрите с «винчестера», но я точно был уверен, что ждали. Дружелюбно ждали, без дубинок и шокеров, но ведь ждали, засранцы, ждали! Они ждали, что я тоже сейчас выскочу им навстречу с широченной улыбкой от уха до уха, и брошусь на шею вон тому, в центре. Неужто это и есть сам «оператор» Линдер? Да, бородатый, но они все бородатые, эти гуру! Что ни гуру, то бородатое. Ни одного не видал еще бритого. Еще бы, ведь в бороде сила, как у Хоттабыча. Все бородатые, и все улыбаются. Сами серые, а улыбки белые. Это они специально, чтобы понравиться на контрасте, психологи хреновы, щас получите у меня.

– Получишь и ты по ушам за самодеятельность, – пообещал я Семенову, и открыл дверь.

«Вагнер» был высок, с хороший джип, выходить из него было удобно. Именно выходить, а не вылезать. Мне это нравилось, я вообще в последнее время привык к удобствам, гарантированным должностью, и в этой должности не было пресмыкающегося глагола «вылезать». Ловко сойдя с кресла, я ступил на траву одной ногой, потом другой, потом взялся за дверь… нет, не стану закрывать, я что – телохранитель, что ли. Или хлопнуть в сердцах, дабы спужались? Не знаю, чего там вы от меня ждете, смешные серые бородачи, но торопиться я к вам не стану, подержу паузу.

Все еще не глядя на организованную толпу, я обернулся к машине. Семенов из глубины салона глядел на меня странным взглядом, будто видел, кроме меня, еще что-то, как проницательный кот в углу квартиры. Опять нервы заклинило у пацана.

– Что сидишь, – сказал я грубо, – выходи давай…

А потом вдруг осознал, что падаю. Плавно так, словно дерево, которое подрубили, но не до конца. Так зэки на лесоповале сносят могучую ель, чтобы выдавать план по валу без лишних усилий. Подрубят, подпилят ровно настолько, чтобы дерево не выдержало, оно и падает. И я так валился, валился, прямо к земле, чтобы ободрали меня, вырвали сучья, погрузили на лесовоз, и в Китай, поднимать коммунистическую экономику. У нас всегда есть что-нибудь упавшее, требующее себя поднять. Попробовал схватиться за дверь машины, но она ускользнула, паршивка, не подставила надежной руки, и чем я ее обидел-то в прошлой жизни, когда был не густым деревом, как сейчас, а большим боссом?

А вот еще один забавный вопрос – почему гаснет свет? Включите, пожалуйста, плохо видно.

Последнее, что я плохо видел, было большое колесо «вагнера». Ух ты, какое большое, серьезное, пуленепробиваемое колесо. Или пробиваемое, не знаю точно. Это казенное колесо, охраняется государством, его пробивать себе дороже.

Не хотите свет включать, да? Сволочи… Да ладно, сам виноват. Не надо было ломиться в закрытую дверь тогда, в тоннеле. Кто ее закрыл? Хотели предупредить? Если тебя куда-то не пускают, то пустят спецназ. А если надо все-таки тебе, то попробуй зайти с тыла, планета круглая. Ох, как же плохо мне, неужто конец?

Глава 5

Если бы меня спросили, почему я не верю в эволюцию человека, я бы ответил примерно так: постепенно развивающееся, наживающее пласты сознания, существо должно все про себя знать. В эволюционирующем существе знание должно накапливаться. Родился человек, и уже знает, как он устроен, как работает его ум, как устроена психика, как жить, и так далее. У такого человек йога была бы встроена внутрь до рождения, еще в маме. Вот самый задрипанный котяра, и тот знает, едва появится на свет, как охотиться, что жрать, от кого держаться подальше, а с кем делать котят. Там конечно бывают сбои в программе: я сам видел, как кот пытался поиметь тапок. Вышло наоборот: вмешался я и поимел кота тапком в морду, восстановил, так сказать, равновесие. Но, в целом, все подпрограммы от рождения встроены в любое живое существо, включая человека – но в нас слишком много багов! Безликая природа бы не ошиблась, будь она в теме. А вот Создатель явно накуролесил. Я прихожу к выводу, что у зверей эволюция есть, а у человека нету.

Сейчас я себя чувствовал, как после аборта. До таких высот наши психологи пока не добрались, а зря, неплохая была бы тема для докторской: «эмоции абортированного плода после возвращения чувства самости». Когда самость вернулась, я попробовал открыть глаза, и они, к сожалению, отворились, как врата в никуда. Это был явный баг – программистам не стоило давать нам возможность открывать глаза тогда, когда снаружи темно, и все равно ничего не увидишь. Впрочем, почему должно быть светло в эмалированном тазике, куда сбрасывают нас, мелких несчастных абортышей? Интересно, я здесь один такой, или кучку уже накидали… Я попробовал пошевелиться, ощутить или холодный край тазика, или мокренький, тепловатый еще, бочок такого же, как я, бедолаги. Но никаких ощущений не было, и я догадался, что умер.

Одно хорошо, я теперь в Настоящей Реальности. Так говорят наши батюшки – после смерти мы окажемся именно Там, кто в раю, кто в аду. И еще они говорят, что через пять минут после смерти мы будем все про все знать. Полагаю, за этими рассуждениями стоит страх смерти, потому что вовсе не обязательно, чтобы сбылось хотя бы что-то из всех этих предсказаний. Суровое понимание этого жесткого факта все лезет и лезет в мой ум, и я осознаю это ежедневно.

Не факт, что после смерти мы окажемся в Реальности. Не факт, что мы будем все знать. И уж вовсе не факт, что мы будем себя осознавать. Я себя осознаю сейчас, то есть я сейчас есть – но где я есть?

Остается лишь одно – ждать. Ждать, а пока слушать ленивые разговоры программеров, которые сняли шлемы и потягивают неостывший еще кофеек из кружек с дурацкими надписями. Интересно, о чем бы они могли говорить?

– Помнишь, на четвертом уровне у тебя засада, с волосатиками кто в чем? – слышится голос одного программера.

– Э-э, блин… Эта сцена несколько раз вылетала, мощи не хватает… – другой отхлебывает из чашки.

– Мощи хватает, – перебивает его первый, – там у тебя просто косяк с распределением ресурсов. Там нужно было разрешить выгрузку в виртуальную память, будет медленнее, но все выживут, а сейчас у тебя зависло, и ядро решило, что зависшие не нужны, и всех скинуло, чтобы остальные выжили.

Это я завис, и меня скинули, понятное дело. На меня не хватило ресурсов. Тогда почему все так странно, почему я все еще себя ощущаю, ведь если бы меня стерли, то я бы просто стерся, и все. Или у них банк сущностей, который они берегут? Может, генерация сущности, как рендеринг, требует много ресурсов, и они нас не стирают, а скидывают на флешку и потом восстанавливают.

А еще такую флешку можно подарить другу на день рождения:

– Дарова, братан, с днюхой, всего тебе самого и даже больше. На вот, держи того перца, которого ты у меня просил давеча, пусть у тебя побегает в «Тайне семи ключей». Держи, держи, для тебя не жалко. И пузырь держи! Короче, наливай давай, а то уйду.

Литровый пузырь хорошего коньяка и флэшка со мной – чем не подарок? Наверняка так и происходит Там, иначе откуда у меня подобные мысли. Попробовать бы того коньячку, наверняка вещь стоящая, программеры хорошо зарабатывают. Рабы, проводящие лучшую часть жизни перед экранами компьютеров, на галерах нашей эпохи, должны хорошо оплачиваться и Там. Галеры, они такие, они не знали раньше, и не знают сейчас пощады, они забирают все, оставляя на прощание лишь деньги на тумбочке.

Голоса программеров смолкли. Я прислушался, не булькнет ли у кого кофе в горле, не скрипнет ли кресло под кем, не чихнет ли труженик клавиатуры, слегка простуженный ветродувом процессора. Но вокруг установилась невероятная тишина, и я понял, что попал в безвременье. Именно так наши физики описывают вечность – как отсутствие времени. Очень интересно, каковы существа в такой реальности, где нет времени. Может, они совсем не похожи на нас, а то, что в земной жизни нас поместили в тела наследников приматов – просто шутка, не более.

– Как вы, Сергей Савельевич? – спросил Семенов.

– Никак, – сказал я, – вот, слушаю голоса программистов. Молчат, работают, наверно… Кажется, меня скинули на флешку, и я пошел добавкою к бутылке доброй конины. О, ну и слэнг прорезался, прям как в бухие годы студенчества…

– Это невозможно, – расхохотался Семенов, – невозможно слышать голоса программистов, потому что их не существует, голосов этих, Сергей Савельевич.

– Не существует меня, – сказал я зачем-то, и прищурился, потому что неожиданно дали свет.

Сволочи, сатрапы, творят, что хотят. Наверное, так выглядит перезагрузка. То тьма, то свет, то ты есть, то тебя нет. Теперь я снова есть, вот.

Свет пробивался сквозь веки, нестерпимо обжигая глазные нервы. Я попробовал поднести к лицу ладонь, укрыться от слепящих лучей. Кто-то аккуратно взял меня за руку, я почувствовал чужое тепло.

– Не надо, – произнес вежливый голос, – вам пока не надо двигаться, давление скакнет.

И мою руку положили обратно, ко мне на грудь. Обе руки теперь были сложены на груди, я это осознавал. Как у покойничка сложены, не иначе. Буду третьим, кого я встречал после их смерти.

Тем не менее, они явно прикрутили свет, потому что стало не так больно в глазах. Воистину, сам о себе не позаботишься, никто о тебе не позаботится.

– Семенов, – сказал я, – включи меня, я уже загрузился. Там где-то должна быть кнопка, или рубильник…

Никто не ответил, тогда я попробовал открыть глаза и, к счастью, не получилось. Зачем, все равно Там будет вместо неба потолок. Белый, чертовски обыкновенный, банальный до пошлости потолок больнички, и такие же белые двери. Валя, Валентина, что с тобой теперь…

А вдруг, если я открою глаза, надо мной будет рожа осла с ушами, как в «Бременских музыкантах»? Тогда уж пусть лучше белый потолок.

Я все-таки открыл глаза. Потолок. Белый. Высокий.

– А где осел? – спросил я.

Осел обязательно должен быть. Если осла не будет, то выходит, что это я осел. Рядом со мной кто-то пошевелился, словно мой простой вопрос не вовремя привел в действие жизненные соки индивидуума, не расположенного обсуждать тему ословства. В этом шевелении, равно как и в легком потрескивании стула под чьим-то задом, звучало недоумение.

– Какой осел? – и впрямь недоумевающим тоном спросил этот кто-то.

– Семенов, – пояснил я, хотя совсем не думал так о Семенове.

Я же помню, что пару минут назад Семенов что-то говорил мне о программистах, так что пусть насладится тонким юмором любимого начальника.

– Семенова здесь нет, – как-то тяжело произнес голос.

Что ж, нет, так нет. Ни осла, ни Семенова.

– А кто есть? – нагло спросил я.

Начальник, похоже, просыпался во мне, и требовал прежнего отношения, по крайней мере – прежнего уровня информированности. Ответа не последовало, зато снова скрипнуло кресло под тем же немалым задом.

– Весьма забавляет, – сказал я, – когда в пространство между сомнением и недоумением вклинивается чья-то задница.

– Не по-онял… – протянул голос.

Похоже, я задал-таки ему задачку.

– Я спрашивал: где я и кто вы, – сказал я.

Очень захотелось повернуть в сторону голоса голову, что я и сделал. Как ни странно, это вышло легко. Голова словно ждала возможности опробовать былую свободу, побаловать себя движением. Это было приятно, вновь осознать свои возможности. И глаза тоже на этот раз открылись.

На стульчике возле меня, лежащего, скорее всего, на кровати, сидел человечек в стандартном медицинском облачении: халат, опущенная ниже рта маска. Брюнет с сединой, не молод, чуть старше меня, приятная легкая небрежность в бритье словно говорила «я врач, а не фотомодель». Меня поразила несуразность пропорций: большая голова с черными очками, и очень узкие острые плечи. Он, наверное, даже голову толком не может наклонить, в отличие от меня, лежащего. Она у него оторвется от шеи, свалится, грузно ухнет на пол и покатится, как нелепый медицинский мяч с песком, медбол. Наверное, совсем пьяный программер сочинял такой образ, перепил пива и заделал мне такого нелепого доктора. У них Там иногда отсутствует чувство вкуса, я это не раз подмечал.

Доктор смотрел на меня испуганными глазами, словно я монстр из глубин галактики, а не чиновник высокого разряда. Умные, но испуганные, глаза – это удивительное сочетание. Словно исследователь, фанат микроскопа и скальпеля, натыкается на нечто совсем нежданное, например, внутри исследуемого метеорита находит записку от жены с перечнем продуктов, которые надо купить. Что, у меня на лбу тоже перечень, «четыре морковки и большая капустная голова, только не такая, как в прошлый раз»?

Доктор, или кто он там, снова пошевелился, скрипнув кормой, как старый баркас. Дернул плечами, едва не уронив свою забавную голову, потом приподнял руку, словно собирался перекреститься, потом опустил – правильно, молодец, нечего тут пугаться, я не монстр, я просто большой начальник – шумно выдохнул, и сказал:

– Вы в госпитале второго управления, Сергей Савельевич, у нас с вами уже все хорошо.

Потом с ним случилась пауза. Видать, не все было у них хорошо с самими собой. Меня это не особенно впечатлило, потому что мой ранг, как чиновника, был куда выше, чем у обычного доктора.

– А зачем я в госпитале? – спросил я.

У него не было права не ответить. Только серьезная государственная необходимость могла дать ему такое право, но вряд ли таковая сейчас имелась в наличии. Он вытер со лба незамеченный мною ранее пот, снова вздохнул, и грустно молвил:

– Вы три недели в коме были, после аварии вашего «вагнера» в тоннеле.

Это было ни о чем, просто слова. В нашем мире все – просто слова, байты. Более того, есть такая теория «банки с мозгами», утверждающая, что человек – это банка с мозгами. К банке подведены электроды, создающие эффект восприятия мира, но мира на самом деле никакого нет.

– Привет вашей банке с мозгами от нашей, – сказал я.

– Привет, – рассеянно отозвался врач.

– Как растворчик сегодня, не холодит? – вежливо спросил я, – а может, вам пора в формалин, дружище?

Врач пожал своими узкими плечами, но голова не упала.

– Может и пора, – сказал он и усмехнулся.

В этом была и самоирония, и легкое сомнение – может, и на самом деле пора. Мне определенно нравился этот человек, потому что я на его месте вел бы себя так же. Я решил, что могу спрашивать дальше.

– А что Семенов? – спросил я.

На лице врача нарисовался легкий испуг, его словно дернуло током. Он взглянул на меня с сомнением – человек ли это лежит на кровати, есть ли у него уши, способен ли он воспринимать речь? Похоже, мой вид внушил ему кое-какую уверенность, или же он просто знал, что не имеет права мне не ответить.

– Семенов погиб, Сергей Савельевич, – сказал врач, и потянулся ко мне, вдруг я сейчас начну умирать от горя.

Глава 6

Мы до сих пор не поняли, что такое гроза: муха ли гадит на микросхему, или еще какая-нибудь неполадка. Но может быть, что гроза – это именно гроза, специально написанная сцена, чья-то дипломная работа Там. О не столь ценных своей эстетикой, как гроза, происшествиях мы знаем еще меньше.

Вот такие в жизни случаются пироги, товарищи. «Вагнер» сдулся, скукожился, сплющился под тяжестью мегатонн осевшего грунта, как резиновый утенок, а не бронетитановая игрушка для сытых госслужащих. Спасла конструкция тоннеля, укрепленного достаточно большими плитами, которые, обрушиваясь, образовали пустоты. Семенов, похоже, выволок меня из машины, или я его выволок, этого определить не смогли, да это уже и не важно. Обнаружили меня в трех сотнях метров от бывшего «вагнера», на относительно живой площадке под плитами, а Семенова не обнаружили. Может, ничего от Семенова и не осталось, а может, и найдут что-нибудь, потому что в том районе еще разгребают, укрепляют, выясняют причины, и так далее. Короче говоря – функционируют. В таких случаях все функционируют, это помогает. Создатели, Те парни Оттуда, запрограммировали нас таким образом, что мы либо чувствуем, либо думаем, либо действуем. Функционирование – это суррогат действия, применяемый тогда, когда чувствовать запрещено, а думать не получается.

Я тоже снова функционирую. Валялся в коме, бредил бородатыми мужиками, говорят, что старался выжить. «Старался» – это значит, выслушивал речи, вроде «ты уж держись, дружище», и «все будет хорошо». Потом, когда начал лучше слышать, видеть и разговаривать, все пытался определить по голосам врачей, кто из них что мне говорил, а иногда прямо спрашивал:

– Петрович, это ты мне вещал «ну-ка, Сережа, поверни головушку, дорогой», и потом что-то всаживал в шею?

– Не, – ржал добродушный Петрович, – это точно не я был, стал бы я еще спрашивать!

Ну да, Петрович точно не стал бы миндальничать, засадил бы со всем своим добродушием, игла бы с другой стороны шеи вышла. Он ведь тоже старался, все старались, не только я. Петрович, большой, хронически небритый, хриплый, внешне буканьер, а не врач, стал моим ангелом спасителем. Наверное, врачи чувствуют, кого можно просто оставить на роботов, а с кем нужно нянчиться самому. Я был нелегкий случай, потому что вдобавок к несущественным физическим повреждениям у меня была дыра в душе.

«Резерваторы» утверждают, что есть возможность в случае серьезных повреждений скачать резервную копию персонажа. Будешь новый, точнее – старый, ты, со вчерашним телом и вчерашней душой. Эти ребята даже исследования какие-то ведут, все пытаются получить доступ к бэкапам, да только ни у кого пока еще это не получилось, хоть они и утверждают обратное, время от времени являя публике очередного бэкапнутого, якобы восстановленного из хранилища. Я видел таких пару раз – обычные психи. Не знаю, откуда там их восстанавливают, но что во время этой процедуры что-то сбоит – к гадалке не ходи.

Меня пытались просто лечить, без эзотерики, но что-то у них не заладилось, и причина была не в них. После гибели Семенова жизнь потекла иначе. Да, я старался, старался, очень старался, но что-то не отпускало душу, потому что была во мне твердая уверенность, что все происходящее, так называемая жизнь, имеет куда больший смысл, нежели насквозь фальшивое виртуальное бытие компьютерных человечков, всяких там прыгающих, как обезьяна, принцев, озабоченного Ларри и прочих Марио. Будто нам хотят что-то сказать происходящим.

– Когда тебе на голову падает потолок, – сказал опер Дима Холодный, – тебе хотят сказать, что тебя больше не хотят.

Опера сразу почувствовали себя виноватыми Мы много раз обсудили произошедшее и с ними, и с ФСБ, и с другим серьезным народом. Злого умысла не обнаружено – точка. Метро на голову само упало, бывает. Но опера все равно чувствовали себя виноватыми, это у них драйв такой, мотивация, морковка сзади. Они у меня все перебывали, кто с апельсинами, кто без – этим особое спасибо, и все обещали, что будут беречь меня, как своего ребенка.

Пришлось поставить свою подпись под циркуляром, запрещающим руководителям моего ранга «выходы в поле». Это меня заставили сделать еще в госпитале. Пришел специальный человек и выудил из меня видеоподпись. Это навсегда, от своей физиономии не отвертишься. Вдобавок мне посулили, что когда введут способ контроля биокода со спутника – обещали вот-вот – любое мое подпрыгивание будет расценено, как провокация. Слишком ценный я кадр, чтобы мною разбрасываться.

Будь я человеком попроще, ввели бы маркер в ДНК, и кирдык, турнекет в метро не проскочишь, но чинушам моего, весьма высокого, ранга такое не делали.

Наконец, пришел день, когда меня выселили из госпиталя, и я приступил к работе. Теперь я был в полном смысле «невыездной». Умеренным бытовым авантюризмом мне пришлось заняться внутри конторы. Так, бар с электрическим барменом я велел снарядить алкоголем, а потом вообще дал волю молодому программисту стажеру. Теперь вместо пожелания приятного аппетита робариста вопил:

– Приятной ипотеки!

Молодежь веселилась, а дежурный механик захотел перевестись в гасители.

Еще я ввел во всех роботов, включая стиральную машину, функцию легкого стукачества, разрешил персоналу устраивать на крыше корпоративы, и по причине неожиданно прорезавшегося уважения к природным катаклизмам заменил все «вагнеры» на отечественные «толбачики».

Возникала ли у меня мысль бросить службу? Не было таковой, ни разу, правда. Во-первых, потому, что люди у нас уже погибали, бывало всякое. А во-вторых… во-вторых, я никому, кроме жены родной, не рассказал об одной дурацкой мыслишке, посетившей меня в больничном бреду.

Я почему-то уверовал, что в кармане одного, мне пока не известного, чудака… нет, Чудака, Они ж все у нас с большой буквы, и даже иногда в федеральной прессе такое лизоблюдство проскакивает… в кармане неизвестного Чудака вполне может лежать флешка с надписью «Семенов».

Глава 7

Жили мы уже не в той нашей квартире, что была до публичного признания Доказательства Харитонова. Сейчас финансы позволяли жить куда шире, в новеньком доме за городом, со своим садом и охраной. Но жена как и прежде ожидала моего прихода с работы. Это было то, что мы взяли с собой в новую жизнь.

Ворота отворились, машина въехала во двор. Там, на широкой стоянке, уже был припаркован автомобиль моего сегодняшнего гостя, с которым мы договорились встретиться. Вот и прекрасно, можно сказать, что теперь все дома.

Слава Богу, у меня был хороший архитектор. Дом встречал широкой лестницей, мне даже говорили, что она слишком широка, но архитектор настоял на своем и сейчас я был ему благодарен. При виде этой лестницы у меня душа распускалась каждый Божий вечер, ведь было видно, что дом меня ждет. Я возвращаюсь каждый вечер в семью не ночь переспать, как те, что живут на работе. Я живу двадцать четыре часа в сутки, и на работе, и дома. По сравнению с миллиардами сопланетников я счастлив. Вот как-то так.

Непривычные для наших мест кипарисы, карликовый эвкалипт, рододендроны и северная пальма определяли пространство у дома. Не будь я тем, кем являюсь, был бы садовником. Друзья, занимающиеся растениями, хотят вскоре выпустить на рынок адаптированный мексиканский кактус, я уже взял обещание, что первые экземпляры будут мои. Наверное, мне, да и нам всем, не хватает дикости, недостает прямоты жизни. Так и мечемся, между запросами интеллекта, требующего своего применения в социальной жизни, и позывами души, тихо просящейся домой, в первобытность.

– Сергей Савельевич, вас завтра как обычно забрать? – спросил мой водитель.

Вот, обязали завести водителя. Он и раньше как бы был, но теперь уж прямо совсем «есть», никуда без него. Я их, верхних товарищей из кабинетов с традиционными коврами и телефонами из слоновой кости, понимаю, в принципе, ибо ответственность высока.

– Как обычно, Володя, – подтвердил я.

– До свидания, Сергей Савельевич, – вежливо сказал Володя.

– До завтра, – кивнул я ему столь же вежливо, и махнул на прощанье рукой.

Хороший преданный парень, словно адъютант из старых книжек. Адъютант, не аналитик, но тоже нужная должность. Я знаю, у него всегда при себе пистолет. Если начнет рушиться свод метро у меня над головой, Володя его пристрелит, не задумываясь.

Жена и дети, сын и его старшая сестра, были внутри, несмотря на необычную для этой поры жару. Очень было жарко, ну просто очень. Еще несколько лет назад я бы подумал, что это мы, люди, устроили парниковый эффект, озоновую дыру и вообще потепление, а сейчас могу сказать, например, что Где-то Там перегрелся сервер, или памяти не хватает – и могу оказаться прав. Прав!

Могу сказать, что:

– мы спецназовцы внутри тренажера

– мы загипнотизированные люди из коммунистического будущего, которым показывают все дерьмо капитализма

– нас здесь готовят к дерьму поддельного коммунизма, который вполне может оказаться не Городом Солнца

– в будущем полная засада, и мы отдыхаем в виртуальном мире, потому что в реальности уже даже травы не осталось зеленой

– мы космонавты, лежащие в анабиозе, а корабль на всех парах мчится к Альфе Центавра

– мы сон сумасшедшего ученого

– у каждого из нас есть оператор в шлеме

– никаких операторов ни у кого из нас не существует

– оператор всего один

– операторов больше, чем песчинок на пляже

– когда мы спим, нас бэкапят, то есть делают резервную копию

– или не бэкапят, вообще никогда

– нет, все-таки где-то есть старая версия меня, которую используют, если полетит сервер