Про заколдованную Радужку

Евгения Хамуляк

Про заколдованную Радужку

Сказ о добре и зле, Старшей Сестре и Земле Матушке

Часть первая. Радужка

На просторах широких равнин, поросших белоствольными березами, в знаменитых владениях богатых на силу богатырскую, радужность гостеприимную да на сказки с былинами чудесными, в одной деревеньке, на самой ее на окраине стояла избушка подлатанная. Скромненькая избушка, но чистенькая, и жила в ней девушка одна красивая…

Жила-была-поживала худо-бедно одна-одинешенька, да не жаловалась.

Жила скромно и тихо, ибо не было у нее ни матери, ни отца, ни помощников, ни заступников. Жила из дома не выходила, ибо была она хворая и болезненная, как в народе говорят, юродивая. Ножки девичьи с самого сызмальства ходить отказывались, в сучья сухие со временем превращаясь.

Но не только это горе знакомо было девушке

Ходили плохие разговоры да сплетни о ней, как будто мать ее и бабка колдуньями черными всю жизнь прожили: глазили детей, ворожили, чужих мужей от домов родных отворачивали, врачевали травами да лягушками, пользовали всякую нечисть для забот своих. Одним словом, колдуньи проклятые.

И хотя давно уже земля эта на просторах своих ненавистных ни бабку, ни мамку не носит, а все равно народ честной, на охоту собираясь али по грибы мимо проходя ветшалого домика, крестится по привычке и через плечо левое плюет. Авось пронесет и на всякий случай.

Вот такая судьба нерадостная юную душу встречала. И не знай кому плакать, не знай кому жаловаться, не знай как дальше жить и чего еще ожидать от такого начала грустного.

А все потому, видимо, что девушка майской рождена была, а, как правильно в народе говорят, кто в мае родился – тому на роду суждено всю жизнь маяться.

Но жила та девушка не тужила, ибо людей добрых на земле все-таки больше, чем злых, и чужих детей в деревне не бывает: всех майских особенно отмечали и привечали, ибо на Ивана Купала зачатые Богом подаренными считались. А уж если Всевышний послал такое счастье, то только на радость. Ибо дети – это всегда за счастье, свои ли, чужие ли.

В такую ночь единственную благословенную Бог удачу свою миловал и вдове ранней горемычной и одиноким парам бездетно безутешным. Поэтому, когда на следующий год в мае начинали женщины на сносях выхаживать, никто не знал, кто чей кому приходится, и потому давно условились любить и помогать кто чем может всем новорожденным беспременно, беспрекословно и от всей души да всем миром.

Именно поэтому каждый день та или иная хозяйка нет-нет да заглядывала в обветшалую избушку поглядеть как дела, прибраться, приготовить ко сну бедное дитя больное.

А кто славе плохой избушке поддавался, сам приходить чумился, то просто гостинцы и подачки передавал.

К слову сказать, Бог если забирает, то обязательно взамен что-то дает.

И ходила молва по деревням да окрестностям, что дар древний колдовской и Раде отошел после страшной погибели бабки черноглазой, чей дом сожгли за грехи нечестные, и матери, что страшной расправе женщин попалась за козни и колдовство.

И частенько приходили ходоки разные к порогу ее, околачивались и лихие, и прыткие, поддавшись слухам про то, что красавица болезненная только днем на скамейке сидит, ноги деревянные полотном покрывая, а ночью распускались они чешуйчатым змеиным хвостом и выползала молодая колдунья в лес клады искать, которые потом в подвалы свои прятала.

Другие заходили болезни свои лечить или проклятия тяжелые снимать. Веровали, что девушка святая, раз юродивая, и Бог ее лучше слышит, чем остальных.

Ну, и разные молодчики заглядывали на красоту юродивой подивиться, кто посмеяться да дров наломать, кто всерьез захаживал для разговоров обстоятельных.

Многие жители из Вечканово да из других ближайших селений, наслушавшись таких историй, боялись поначалу того места, но слухами, как известно, земля полнится, а умные люди переспрашивают да проверяют, сами глядючи. Вот и выяснилось: несмотря на плохую славу, никого бедная девушка не ворожила, никого не врачевала, молодчиков не принимала, никому не мешала и из домика своего вовсе не выходила.

Приходили люди, просили кому чего не хватало – да всем отказывала горемычная. И остался на языках только один слух, что красавицей слыла писаной, с сердцем добрым и открытым, на язык находчивая, мудра не по годам, такая искусница сказки рассказывать, что и взрослым интересно послушать и в чудеса верить хочется. Говорили кто с ней побеседует, сказок занятных послушает – у того душенька успокаивается, икота проходит, сон возвращается, а дети после посещения избушки Рады домой мирные и благодушные прибегают. Одним словом, чудеса да и только.

Ходили взрослые смотреть, что такое юродивая красавица делает, отчего дети добрыми и ласковыми, воспитанными и мирными возвращаются. Глянут – рук не накладывает, зелий-трав не дает, шептать – не шепчет проклятий и заговоров страшных. И поняли тогда, сами послушав сказочек ее, что это они диво творят: заставляют головушку юную работать, сердце чувствовать, тело трепетать. И оставили юродивую в покое жить. Даже те, кто пристрастно к славе родовой относился, все равно детей своих послушать сказок посылал. Авось пронесет, и на всякий случай.

И с тех пор, как открылся в ней такой талант, Богом даренный, стали девушку любя Радужкой звать, перестали бояться ее местные; ну, а неместным можно и побояться, это никогда лишним для чужих приблудных не станет.

Так жизнь Радужки и текла. Хоть и недвижимая она в избушке сидела, да вся в гостинцах, подарках, помощи и ухаживании, в детском смехе да дружеских общениях.

***

Вот так сидела она однажды у себя в теремке у окошка лубяного и вглядывалась в природу, что улицу в весну раскрашивала розовыми да белыми красками, ароматами любви и нежности.

И спрашивали дети девушку:

– Есть ли, Радужка, у тебя желание заветное?

– Есть, ребятишки, – и, вздохнув печально, прикрыв глаза свои цвета весенней травы, замечталась. – Хотела бы я однажды скинуть с себя эти струпья деревянные и опереться на ноги свои молодые здоровые и выбежать из тюрьмы моей навсегда. Побежала б я тогда по лесу свободная, пока не устала бы. И надышавшись воздуха родного вдоволь, отправилась бы до знаменитых черешневых садов прекрасных, которые как раз зацветают в мае в центре нашего создания в древнем городе Аркаим.

– Ой, расскажи, расскажи про Аркаим, милая, – просили мальчики и девочки, улегшиеся после доброго обеда с пирогами знатными, что матушки нанесли к полуденному сну, на полах теплых, устланных коврами вязанными с узорами дивными, что Радужка придумывала, глядя в окошко, мечтаючи.

– История эта древняя, дети… Случилась она давным-давно, да до сих пор продолжается. Родила Земля-матушка себе на радость детишек любимых: четверых смелых и добрых сыновей и одну дочь преумную. Явились они на свет небывалой силы и небывалой благородности. И дала им матушка зарок – жить на радость и на счастье друг другу, ибо никого, кроме них, больше не было. Выросли дети, поумнели, окрепли еще больше и разбрелись по разным сторонам, принялись осваивать просторы и владения своей кормилицы. Всю землю обошли, везде побывали, все секреты своей матушки разузнали, пока вновь не встретились. И вышел между ними спор неожиданный: кто Землю-мать из них лучше понимает и кого она за это больше всех любит? Глупый спор вышел – разве может матушка только одного из своих детей любить? – засмеялась Радужка. – Но завелись великаны раскрасивые да разумелые, разыгрались в споре не на шутку, аж земля под ногами трещать стала и в разные стороны расходиться, ломая все вокруг, причиняя страшные муки прародительнице. И вот самая Старшая Сестра пошла на хитрость: разделилась на пять частей одинаковых и в каждом споре со своими братьями выигрывать принялась. Прознали о таком коварстве братья, разгневались да и устроили ей расправу.

Земля-матушка от таких злоключений в печаль впала, глядя, как дети родные ругаются и в лихо впадают. И не в силах смотреть на беду такую, на раздоры гневные, уложила их спать на веки вечные. А чтоб от скорби и уныния не сгинуть, взяла у них по капельке кровушки и сделала из этого людей и животных множество, расселяя по своим просторам, уделяя каждому свое место и внимание. Но чтоб больше зла не творили – лишила их силы волшебной, но дала каждому по паре, чтоб не скучали, а вкушали лишь хорошее, любили друг друга крепко и жизни совместной радовались. А она вместе с ними, глядючи.

Так уснули боги наши росные, от которых мы с вами появилися. Огромный холм-капище Аркаима в центре земли нашей, откуда мы все произошли, хранит их вечный сон в память об ушедших днях. И закончились бы споры вечные, кто всех сильнее, кто могущественнее, кто на земле править будет, если бы старшая из детей не притворилась, что уснула, недаром что самая первая родилась… Увидела она, как матушка новых детей нарожала, как радуется – не нарадуется им, и ожесточилась сердцем на родимую и на отпрысков новых. Разделилась на тысячи копий единоликих с черным злым сердцем внутри, обратилась в человека и пошла по миру чинить злобу и обиду, мстя ревностно людям за любовь Земли-матушки и за вечный сон для братьев своих любимых, по которым скучала сильно, ибо, как сказано, никого роднее их у нее не было.

– Так и ходит злится до сих пор? – вопрошали детки.

– Да, ходит и сеет злость вокруг, и люди поддаются проклятью Старшей Сестры и тоже ожесточаются, сердцем чернеют и ищут отмщения… Да не находят его, как и она, ведь зло лишь зло порождает и ничего больше. Да невдомек обиженной сестре и злым людям, что их беда – их вина.

Замолчала Радужка, перевела дух, поглядела в небо, провожая вдаль улетающих лебедей, и продолжала:

– Матушка-земля всем детям своим учала каноны священные единственно верные: каждый должен счастливым стать, найти себе место на просторах широких, встретить друзей верных, обрести пару желанную, создать семью благополучную и продолжить род, передавая радость бытия другим поколениям. Быть по жизни добрым и справедливым, верным и честным, мать и отца любить больше всех, на добро добром отвечать, других детей Земли-матушки, зверушек да травку уважать и любить, ибо все мы одним миром мазаные. И продолжать ее начало в себе – расти и улучшаться.

– А кто же зло остановит, Радужка? Каждый день вести приходят ужасные, что за морями-океанами люди других людей бьют цепями черными, мяса животных и падали пожирают, леса вырубают и реки высушивают. И что нет этому ни конца ни начала. Страшно становится… – забеспокоились ребята.

– До тех пор зло катиться будет, пока окаянная Сестра не умиротвориться. Много времени прошло, много зла переделано, да только не нашла несчастная покоя в мщении, ибо никогда и никому в злобе покоя не будет. Говорят предания, что стоит только Сестре вновь в лоно матери прийти, покаяться и прощения попросить – проснутся боги росные, братья окаянной, те, от кого мы с вами пошли. Настанет мир во всем мире и снова начнется пора славная, где все друг другу семья любимая, а во главе, помогаючи, боги-прародители.

– А долго осталось ждать, Радужка?

– Каждый год в один и тот же день на пупе земли, на холме Аркаиме, в месте, где Матушка-земля всех породила, расцветает чудо расчудесное – черешневый сад, благоухающий на весь свет; зовет аромат на праздник большой – на день сотворения мироздания. Собираются люди со всей земли, кто корней не забыл, кто каноны священные помнит. И каждый год ждут, молятся, надеются, что боги древние проснутся и возвратят покой прародительнице. Зовут-кликают Старшую Сестру усмириться, вернуться в лоно матери, подношения ей делают, увещевают молитвами. Но до сих пор душа ее не успокоилась, видать, никак не желает остепениться, грехи свои отпустить. Все ищет и ищет новых себе жертв. Упрямая Сестра Старшая! Сама несчастная – тысячу лет в старой обиде бродит, козни строит и другим не дает жить. А коли другим счастья не желаешь, то и сам никогда счастливым не станешь.

– Так надо изловить ее кумушку-голубушку, да в бочку с водой колодезной посадить. Быстро прощения попросит! – верещали детки.

– За столько веков научилась Старшая Сестра прятаться под кожу и личину простых людей, а порой в животных обращаясь. Только словишь, только поймаешь – глядь, а она уже в другом месте набедокурила.

– А как же узнать ее, проказницу? – спрашивали детки, левый глазик закрывая, а ротик алый открывая от сладкого и пряного, тягучего и липкого, как медок, сна грядущего.

Вздохнула девушка, будто вспоминая что-то печальное, и, посмотрев в окошко на улицу, продолжала:

– Узнать не сложно… Кто темным силам поклоняется, мысли черные от добрых людей скрывает, дела за ради злобы и зависти делает, вольно или невольно, под ночным покровом чужое ворует и хитростью не свое выманивает – в том живет частица души Старшой Сестры. И нельзя водой такую душу отмыть, нельзя уговорами заговорить. Пока сама окаянная не поймет, что злость ее несчастной делает, пока сама не остановится, добром чистым не обернется, всю черноту с сердца счищая, – ничего не изменится, ребятушки.

Посмотрела больная девица на гостей своих маленьких, словно пирожки по полу рассыпанных, сладко дремлющих, и сама хотела на чуток прикорнуть на подоконнике, как вдруг один мальчуган с полу поднялся, будто на него волшебный сон-сказ не действовал, и спросил:

– И тебя Старшая Сестра прокляла, значит?

Удивилась Рада вопросу волнительному и тону серьезному:

– Ты почему не спишь, Кирилушка?

– Коли найду я проклятую Сестру Старшую, приволоку в древний город столицу нашу, где черемухи растут, проснутся боги наши славные, выздоровеют твои ноженьки, милая Радужка?

Обняла молодца девушка, поцеловала в чуб его русый от души.

– Матушка моя, умирая, предрекла мне, – смущенно изрекла Рада, – если я колдовать не буду, как она раньше, а до нее бабка моя, а до бабки – древние женщины, ноги мои в деревяшки сухие превратятся, ибо проклятье на нашей семье стовековое, с дьяволом кровью подписанное. Каждый год все выше болезнь меня точить станет, а как сердца коснется – одеревенею…

Заплакал тихонечко Кирилка, хоть мужчинам это и не положено было, а Радужка утешала:

– Да я сильно не печалюсь, дружочек, и ты не плачь. Мужа и детей у меня нет, большого хозяйства или богатства тоже. Терять нечего. Пожила чуток, порадовала друзей сказками да глупыми выдумками – хватит с меня.

– А почему не колдуешь? Ведьмы не только кровь пьют, но многим чем помогают. В соседней деревне, сказывают, живет одна такая, Маруся Коза, с хворями разговаривает, тяжелые болезни уводит. Любят и уважают там эту ведьму.

– Видела я, Кирилка, к чему колдовство приводит. Бабушка моя в доме живой сгорела, пусть душа ее очистится, а матушка, всю ночь проплакав слезами горючими, наутро поклялась отомстить всем виноватым. И начались черные времена в округе, когда семьи как орехи кололись, дети умирали на руках у матерей и люди в тени превращались от черного ее колдовства. Пока и мою матушку не поймали и осиновый кол ей в сердце не воткнули, чтоб остановить проклятие. И я лучше одеревенею, чем на эту дорогу шаткую ступлю. Коли должен кто умереть – пусть умрет, а коли жить хорошо захочет – узнает как и без моей помощи. Вот в чем себе отказать не могу – то детей хворых лечить. Тут мое сердце не подвластно моему решению. Но только словом, только добрым отношением… – и нежно так в глаза Кирилке посмотрела отблеском своим травяным проникновенным, что слезы детские тут же высохли и мальчонка улыбнулся в ответ светло.

– Ну а за что же тебя тогда боженька наказал?

– Каждый день, Кирилка, его прошу простить за грехи родителей, да, видно, кроме маминого пророчества, ничто мне не поможет.

– Какое пророчество? – оживился малый защитник.

– Умирала матушка страшной смертью, с осиновым колом в сердце десять дней и десять ночей, уча меня черному мастерству колдовства и ворожбы, – шепотом продолжала на ухо малому другу Рада. – Все умею, все могу! Сила во мне невиданная: все секреты мне матушка перед смертью открыла, хоть и было мне пятушка лет. Не стала я окаянную родительницу огорчать, что не собираюсь дело ее продолжать, вот и раскрыла она мне на прощание перед самым своим исходом секрет страшный. Снимет проклятье лишь женщина с каменным сердцем…

– Злая колдунья? – обомлел мальчуган.

– Вовсе нет, добрейшая из добрейших, с благородным и гордым сердцем, которое матушка моя разбила ей. Но боги смилостивились над несчастной, и, чтобы не лишить семью главной опоры, на которой, будто на сильной яблоне, все плоды и счастье держались, ее сердце окаменело от горя. Навсегда. А как найти ту женщину, я, мальчик, не знаю. Издалека ли, с близи ли – не видны мне сердца, ни каменные, ни обычные человеческие.

Кирилка положил руку свою дружественную на плечо юродивой и улыбнулся открыто:

– Верю, счастье найдет тебя, милая Радужка! Не может быть, чтоб на одну тебя такие несчастья обрушивались. Где-то и тебе кусочек радости припасен.

– Потерялся, наверное, мой кусочек, дружочек мой.

Обнялись друзья, смахнули слезу. Глянь, а на дворе уж и вечер и шум-гам за окном. Детки-пирожки попросыпались вмиг, в чем дело посмотреть, из домика вылететь захотели, столпились у дверки деревянной скрипучей, да и обомлели от чуда расчудесного, что в сени к Радужке пожаловало. Так и попадали гурьбой развеселой на половички назад, расступаясь. А явилось в сени к юродивой и впрямь сказочное диво: лебеди белые в избушку вплывали, крыльями белоснежными размахивая в поклоне. И уже не лебедями оборачивались, а высокими березами белоствольными с сережками серебряными в ушах да нарядах царственных. Открывали серебристую листву, шумя нивой кружевной, превращаясь уже в белолицых красавиц, одна другой краше. А после эдакого чуда в избушку, склоняя широкие спины, входили молодцы красные с лицом смелым, открытым да приятным, по родству, видно, братья лебедей распрекрасных. Входили и расступались в разные стороны, пропуская самое главное волшебство, от которого свет шел невиданной силы, аж издалека, серебром покрывая всего, до чего прикасался. Вошла ли, вплыла ли княгиня благородная, про которых только сказки сказывают: высока, стройна, будто луна, усыпана жемчугом, от высоких воротников до полы серебряными нитями ушитая, сверкая звездами поднебесными со всех сторон. Кто ее хоть раз видел или встречал, взгляд не мог более отвести от лица ее тонкого, красивого, от очей глубоких мудрых, ото рта алого макового, от сияния ее живого, облагораживающего любое окружение, серое белым преображая. Вошла, склонила голову величественную в поклоне и попросила присесть на лавочку. Поразились дети и Радужка гостям таким небывалым, знатным, что не могли слово вымолвить. Княжна подождала чуток и присела все-таки, после нее усадились четверо лебедей молодых и четверо витязей удалых, всю светелку маленькую занимая, теснотою мучаясь, да не жалуясь.

Молчали все. Гости знатные, гости славные раз пожаловали – сами разговор начать должны. Так положено.

Оглядела княгиня светелку убогую бесстрастно, посмотрела на хозяйку домика взглядом своим премудрым, видавшим разное, и заговорила, наконец, голосом женственным бархатным:

– Здравствуй, Рада. Давно про тебя знаю, ходят сказки по земле нашей и до меня дошли о колдовстве твоем великом. Вот и я пришла вопрос тебе задать, какой меня уже много лет мучает. Может, ты сможешь проклятье с меня снять, от которого я сон потеряла.

– Прости, государыня, не знаю, как правильно обращаться к тебе, чтобы не обидеть, – собралась с духом девица юродивая, неспокойно покрывала на ногах поправляя, – да только не по адресу ты обратилась, не колдую я.

Удивилась княгиня, брови черные месяцем вскинув, посмотрела вверх, будто воспоминая прошлое:

– Как же так! Помню и бабку твою, сильнейшую колдунью, что могла одним взглядом стадо быков усыплять, мановением руки воды останавливать в шумных реках, умела на метле летать по воздуху, с чертями дружбу водя. Помню матушку твою, сильнейшую чаровницу, мановением руки тучи на небе наводить способную, ураганы подымать, одним лишь взором своим ведьмовским любого из смертных мужчин в себя влюблять.

– Давно мертвы мои родительницы, – печально опускала глаза несчастная Рада.

А благородная гостья будто не слышала ответа девушки.

– Каждый день снится мне один и тот же сон: словно скребется кто-то ко мне в дверь. Открываю ее окаянную вот уже двадцать лет и нахожу на полу мышонка серого… Беру его в руки бестолкового, а он и умирает у меня, – и княгиня наяву показала: руки свои тонкие, перстнями унизанные, раскрывая ладонями вверх и уныло глядя на пустоту. – И каждый день этот сон меня преследует и покоя не дает, после которого день не день и ночь не ночь – все одно…

– Прости меня, гостья благородная, – жалобно отвечала девушка, – нечем тебя порадовать.

И опять гостья высокая, не слыша ответа, продолжала:

– Говорят, ты клады под избушкой прячешь. Так забери все мои сокровища, но верни покой душе моей.

– Верно говорят, что бабушка и мать черным ремеслом колдовства промышляли, чем славу плохую нажили. Не стану отрицать. Да только я другая, поверь, княгиня. Ни чар, ни зельев, ни сокровищ у меня нет.

– Вижу ошиблась в тебе, – огляделась вновь величественная гостья, – иначе б в других хоромах меня встречала бы. Так колдуньи не живут, – и приноровилась встать. За ней махом поднялись сопровождающие, светлоликие девицы и молодцы.

Вдруг что-то случилось с Радужкой, помрачнела девушка лицом, еле-еле сдерживая слезы горькие, которые давным-давно никому не показывала. И, глядя на разочарование, вызванное своим ответом, захотелось ей на жизнь свою пожалиться и подосадовать гостье своей возвышенной. Как бы она хотела помочь этой бедной женщине, как бы хотела снять с нее тот недуг, что всю жизнь вкуса лишает. Как бы хотелось Радужке иметь в покровительницах вот такое семейство благородное и дружное, которое никогда не знала девица.

– Дала я зарок себе никогда черного колдовства не касаться, будто эта дверь навеки заперта. Ведь столько зла принесло оно моей семье. Помню, как впервые матушка учила меня травы лекарственные собирать, зелья варить. А батюшка, пусть земля ему станет родительницей, учил читать и истории интересные из своих книг рассказывал, которые я теперь детишкам пересказываю.

Встрепенулись лебеди, сережками серебряными звеня, встряхнули порывисто плечами молодцы, побледнела княгиня от таких речей, но продолжала Радужка:

– Хорошее было время, не ведала я тогда, что это и есть мое счастье, ведь, несмотря ни на что, мать с отцом и бабушкой крепко меня любили. И для меня вовек они останутся родителями единственными и любимыми, – всхлипнула девушка. – Но в один день все закончилось. Вот тогда прозрела я, хоть и совсем юна умом была, что всякой вещи есть конец и цена, когда сожгли бабкин дом и мать мою за злодеяния растерзали. И десять дней и десять ночей, вот здесь на этой самой лавочке, где вы восседали, матушка моя кончалась с осиновым колом в сердце и рассказывала все свои секреты черные. Учила жизни и законам своим ведьмовским. Да хоть и было мало годков, каждое ее слово мне на сердце каленым железом отпечаталось.

– А где же отец твой? – спросила княгиня с придыханием, боясь пошевелиться от откровения юродивой.

– Как только матушка силу свою дьявольскую по капле терять стала, так и он несчастный в воздухе растворился. То ли был, то ли не был, – в пустоту скорбно сказала Рада.

И, посмотрев на благородное лицо своей гостьи незнакомой, раскрыла покрывала вышивные с ног своих бедненьких. И ахнули все! Вместо них у юродивой сучья лесные таращились в разные стороны, а кожа девичья в струпья осиновой коры превратилась.

– Никому и никогда я этого не говорила, но вам почему-то сердце мое просит открыться-поплакаться, вижу, что вы светлая и сильная, добрая и мудрая женщина. Пожалеете бедняжку проказную. Умирала матушка и почти перед исходом открыла мне страшный секрет. Говорит, чуди лихо, чуди злобу, вздымай черные реки, что под землей текут на погибель тех, кто радуется, ибо в этом наша жизнь. А коли воспротивишься – одеревенеешь! Спросила я: да разве можно в злобе век прожить? Неужели в любви не получается в нашем роду? И тихо зашептала она, слезу единственную пуская перед смертью неминуемой, оставляя меня одну-одинешеньку на белом свете, что есть такая сила, есть такая возможность, да только крошечная, как сердце мышонка. Если пожалеет наш род женщина благородная с камнем вместо сердца – чары рассеются и я девушкой стану, а ноженьки обратятся ровными молодыми, как раньше. Да только если она на такое решится – сердце как камень расколется и умрет в тот же час. И слова такие просила припасти на тот единственный случай. Должна та женщина знать и верить себе: была она лучшая, красивейшая и любящая из жен, прекраснейшая хозяйка и мать, мудрая советчица, веселая напарница, подруга добрая, великодушная из матерей Земли нашей, от которой доброта и благородство простираются во благо всех живых. И никто и никогда с ней в этом соперничать не сможет. И чтоб простила себя, ибо ни в чем нет вины ее и ничего плохого она в жизни не сделала. Пусть себя не корит. Отвернулось Солнце от Луны по коварству злобному, магии древней, что сердца живые в камни превращает. Любило Солнце Луну без памяти и до конца дней своих, только проклятие тяжелое, каждодневно наводимое с травами горькими сковывало силу светлую от возвращения. Вот и все.