Злачные места города Саратова

Олег Красильников

Злачные места города Саратова

В моей душе лежит сокровище,

И ключ поручен только мне!

Ты право, пьяное чудовище!

Я знаю: истина в вине.

Александр Блок,

«Незнакомка»

1. НАЧАЛО

Все началось в конце далеких восьмидесятых годов прошлого века, в пору моей студенческой юности. Рюмочные и закусочные в Саратове в ту пору были на каждом углу, особенно много на рабочих окраинах, в Ленинском и Заводском районах.

Помню, дед мой Александр Михайлович работал тогда сторожем на стадионе «Волга», что от авиационного завода (ранее – завода комбайнов). Отсюда и пошло название микрорайона – Комбайн. В то время заводы строили не только стадионы, но и целые жилые кварталы. Так и повелось, предприятия давали имена местным поселениям. Горожане, проживавшие рядом с подшипниковым заводом, говорили «мы с Шарика», а те, кто жил недалеко от нефтеперерабатывающего комбината, были с «Крекинга». Но сохранились и старые исторические названия Елшанка, Улеши, Увек.

Дед мой был на все руки мастер: и столяр, и плотник, и сапожник. До войны он работал шофером на заводе комбайнов. А когда разразилась Великая Отечественная, получил бронь от завода. Но война все равно догнала его. Деда Сашу как и многих других водителей в конце 1941 года перебросили под Ленинград, который с сентября находился во вражеской блокаде. В городе свирепствовал голод, и дед носился на своей полуторке по льду Ладожского озера, объезжая полыньи от разорвавшихся бомб, а иногда и под бомбежкой, доставляя по «дороге жизни» драгоценное продовольствие в город на Неве.

После войны дед вернулся на родной завод, работал плотником, а когда вышел на пенсию подрабатывал сторожем на стадионе «Волга» и за божескую плату ремонтировал всем желающим обувь на дому. Сапожник он был знатный, но и выпивал изрядно. Вот когда я понял смысл знаменитой поговорки: «Пьет как сапожник».

В семидесятые годы в районе проходных авиационного завода и соседнего кинотеатра «Темп» существовало несколько рюмочных и пивных. Самыми известными из них были «Синенький» и «Матрасник». Последний представлял собой огромный деревянный балаган со столами и лавками. Он находился прямо у проходных и рабочий люд, отстояв трудовую смену, неизменно сворачивал налево, залить вином горечь жизни.

В «Матраснике» было все: водка, пиво и вино. Вино самое что ни на есть паршивое – в основном портвейн «три семерки» и крепленый яблочный «шафран», от которых на утро раскалывалась голова. Как говорится: не теряйте время даром – похмеляйтесь «Солнцедаром». Народ нещадно курил дешевые «Беломорканал» и «Приму». Смрад от папирос стоял столбом. Казалось, брось бычок и он не упадет, а повиснет в дыму. Нехитрой была и закуска: соленые огурцы, бутерброды с селедкой, вобла, иногда раки. Застолье продолжалось до ночи. Часто случались пьяные драки по извечному русскому поводу: «Ты меня уважаешь?». Синяки, разбитые носы и свернутые челюсти были в порядке вещей.

Но всегда начеку стояли недремлющие жены. Как только мужик долго задерживался с работы, они дружной толпой обходили окрестные злачные места и собирали пьяный «урожай». Кто тащил своего муженька под руки, а кто гнал его пинками, сопровождая громкой бранью. Но на этом дело не заканчивалось, скандалы продолжались и дома. Иногда мужик начинал качать права и прикладывал руку не только к бутылке, но и к своей женушке. Все это наблюдали дети, зачастую прячась под столом или под кроватью. Бывало, протрезвев, муж потом долго каялся и просил прощения. А на утро с болью в сердце и в голове снова надо было идти на работу.

Уже никто не помнит, когда в «Матрасник» зашел человек с козой. Звали его Семен. Возраста он был неопределенного, скорее всего – пенсионер. Худой как трость с узкой седой бородой, под стать своей козе или козлу. В половом вопросе местные алкаши не разбирались. Звал он животное Машкой. Значит коза – подумали завсегдатаи заведения. Посетитель был одет в затрапезный видавший виды плащ и разношенные черные ботинки.

Мужик выпил стакан водки, занюхал рукавом балахона, и хотел было уже уходить, как коза жалобно заблеяла.

– Что Машка, тоже хочешь? – Семен ласково погладил животное.

Затем он взял еще стакан водки, вылил его в глубокую тарелку и поставил перед козой. Завсегдатаи притихли: «Неужели выпьет?». Машка, как ни в чем не бывало, стала лакать содержимое мелкими глотками и выглядела вполне довольной. Мужик тем временем выпил еще водки, и захмелел, стал что-то напевать себе под нос. Коза тихонько подблеевала, вызывая всеобщий восторг местных алкашей.

С тех пор Семен еженедельно по вторникам и четвергам наведывался в «Матрасник», неизменно собирая публику желающих послушать экзотический дуэт. Где жил Семен, никто не знал. Скорее всего, где-то на Пролетарке, на одной из улиц, которые разбитыми ухабами уходили далеко в гору. Там было много частных домов, владельцы которых держали кур и домашнюю скотину.

Так проходили годы и завсегдатаи «Матрасника» уже привыкли к мужику с козой как к своеобразному символу заведения. И вот как-то раз во вторник Семен не пришел. Алкаши всполошились. Что случилось? Может, помер? А он действительно умер. Жил один и тихо скончался в одиночестве. И только Машка часами блеяла над охладевшим телом. А когда наступил очередной четверг, коза ткнулась рогами в калитку, вышла наружу и поплелась вниз по улице.

Каково было изумление народа, когда Машка одна без Семена забрела в «Матрасник», подошла к стойке и тихо заблеяла.

– Выпить хочет, – почти хором сказали сердобольные алкаши. – Хозяин, наверное, заболел. Давай нальем.

Налили, коза выпила и засеменила к выходу. Несколько человек пошли следом. Так и нашли окоченевшего Семена. А коза через несколько дней околела. Не выдержала, значит, сердешная разлуки – скумекали мужики.

ГРАНЕНЫЙ СТАКАН

У меня был дядя – маркёр, звали Володей. Приземистый, коренастый словно пенек, весь перепачканный мелом, он заведовал бильярдной в клубе Саратовского авиационного завода или, как все его называли – СЗК. Еще не забыл народ Саратовский завод комбайнов. Дядя Володя прихрамывал на левую ногу. Говорил хрипло, как будто в горле у него застряла вишневая косточка и никак не могла оттуда выскочить. А он все силился ее выперхнуть, поэтому хрип был глухой и неприятный.

Ходили слухи, что дядя в свое время был в авторитете и даже сидел. На зоне не поладил с кавказцами. Его жестоко избили. Отсюда и проблемы со здоровьем. Освободившись, дядя получил инвалидность и, наконец, устроился на спокойное место – в биллиардную клуба авиазавода.

Все знают, что в советское время играть на деньги было запрещено. Но это никого не пугало. Как говорил известный киногерой Копченый: «Это только пацаны на щелбаны играют». Стандартная такса была один рубль за партию плюс комиссионные дяде Володе за молчаливое согласие.

Официально бильярдная работала до десяти вечера. Потом она закрывалась изнутри на ключ, и начинались игры «по крупному». Иногда – совсем по крупному. На такие мероприятия нельзя было попасть с улицы, собирались только проверенные клиенты. Фильтровал публику сам дядя Володя. За бильярдным столом – местные корифеи по катанию шаров. Вокруг люди с деньгами делают ставки. Чем не тотализатор эпохи застоя? И над всем царит дядя Володя. Руководит, собирает ставки, выкрикивает суммы, предвкушая хороший навар. Иногда в азарте, забыв про обязанности маркёра, дядя тоже ввязывался в игру. Делал крупные ставки, был то в шоколаде, а то и без штанов в прямом смысле слова, каким я однажды его видел. Он шел по улице прямо в семейных трусах, стыдливо прячась от прохожих в тени деревьев.

Однажды вечером меня привел в биллиардную дед, в надежде распить пузырек с родственником после того, как игроки разойдутся по домам. В конце дня дядя всегда был при деньгах. Мы застали самый разгар игры, когда Володя сошелся в непримиримой схватке с постоянным завсегдатаем заведения и классным бильярдистом Петровичем. Они сыграли уже не одну партию, распаляясь все больше и больше. Поединок шел с переменным успехом, счет был равный.

– Ну что, может быть, завершим вничью, – наконец предложил Петрович.

– Так не пойдет, на фронте мы всегда воевали до победного, – прохрипел бывший зек Володя, который и на войне-то никогда не был. – Слабо, сыграть на стольник?

– Ты меня на слабо не бери. – С этими словами Петрович вынул из кармана аккуратно сложенную сторублевку и небрежно кинул на бильярдное сукно.

– И на этом закончим, а то жена, наверное, заждалась, – подытожил он.

Собравшиеся одобрительно загудели, предвкушая серьезную игру. Многие заключили пари. Большинство поставило на дядю, как на более опытного игрока.

– Смотри, не подведи нас, – слышалось со всех сторон.

И партия началась. Я тогда был еще ребенком и не разбирался в правилах бильярда. Запомнились только громкие восклицания: «Свояка в угол! Бей дуплетом! Мазила!». Толпа волновалась и ходила ходуном вокруг стола.

Подвела дядю самоуверенность. Он сам не раз учил новичков, что шары для всех катятся одинаково. Но поддавшись азарту, стал терять концентрацию, работать на зрителя, во всех его действиях сквозила помпезная глупость. А Петрович, напротив, был собранным как никогда. Короче, дядя Володя проиграл, чем поверг в уныние болельщиков, сделавших на него ставки.

– Снова придется штаны снимать, – тихо шепнул мне дед и как в воду глядел.

Дядя хотел отыграться и опять проиграл. Оказалось, что у Володи не хватает денег, чтобы расплатиться с соперником. Он с надежной посмотрел на деда, но у того в карманах было пусто. Дядя отвел родственника в сторону и сказал ему на ухо:

– Покажи им трюк, который у меня на именинах делал.

Дед запротестовал:

– У меня от того фокуса до сих пор зубы болят.

– Ну, покажи, Христом богом прошу, беленькую выставлю.

Против такого аргумента трудно было спорить, и деда Саша согласился. В конце концов, надо было спасать родственничка.

Тем временем дядя Володя открыл сейф, где хранились средства бильярдной, и, делая вид, что ищет деньги, громко обратился к Петровичу.

– А спорим, мой свояк откусит кусок от граненого стакана? – зная страсть своего соперника ко всякого рода пари, дядя не сомневался, что тот клюнет на спор.

Все посмотрели на деда. Александр Михайлович был известным и уважаемым человеком. Многие отдавали ему обувь в починку.

– А ты сам перекуси, – проворчал Петрович.

– Да ни в жисть не перекусит, – раздались голоса.

– Понятно, что не перекушу, потому как инвалид войны, – важно сказал Володя. – А вот свояк перекусит.

Петрович колебался. За деньги он не опасался, рано или поздно маркер долг отдаст. Но посмотреть на то, как дед будет кусать граненый стакан, тоже хотелось. Да к тому же подначивали окружающие. Они уже готовы были делать ставки на исход спора. Видя такое дело, Володя подлил масла в огонь:

– Ставлю сотку на свояка.

– Да у тебя и денег-то нет.

– Ничего, за мной не застоится. Сегодня – пусто, завтра – густо.

– Черт с тобой – отвечаю, – и спорщики ударили по рукам.

Из сейфа на свет появился стакан. Да не какой-нибудь современный худосочный бокал, а настоящий Мухинский, граненый, с шириной стенок не меньше пяти миллиметров.

Дед взял стакан в руки, повертел его, посмотрел на просвет и сказал:

– Такой перекусить – не сотку стоит.

Окружающие заволновались и сбросились еще на пару стольников. Дед посмотрел на деньги, потом на стакан, на деньги, еще раз на стакан и зажал его боковину во рту между верхними и нижними зубами. Поднапрягся и резко дернул рукой вниз, отломив при этом часть граненой стенки. Послышался хруст стекла и зубов, по щекам и подбородку потекла кровь. Видно, что деду было больно, но он улыбался.

Послышались восхищенные возгласы, дядя Володя показал Петровичу язык, быстро сгреб деньги и сунул в карман. Впоследствии он выставил не одну, а целых две бутылки водки, которые, впрочем, вместе и распили. Потом дал деду одну сотенную бумажку, а остальное зажилил.

2. АРЛЕКИНО

Первым саратовским кафе, где подавали кофе и мороженое в железных креманках было «Арлекино» на проспекте Ленина (ныне улица Московская). Несмотря на то, что алкоголь здесь не разливали, место было модным. Сюда частенько заглядывала золотая молодежь того времени, дети партийных и советских работников. Тогда было не зазорно пригласить девушку и угостить ее молочным коктейлем и мороженым с шоколадной крошкой.

Сидя в «Арлекино» с девчонками я любил рассказывать о своем пребывании во всесоюзном лагере «Артек». Побывать в то время в «Артеке» – все равно, что побывать на Луне. Мне, как редактору школьной стенгазеты и комсомольскому активисту посчастливилось отдохнуть в этом прославленном пионерском лагере. Отбор был жестким: собеседование сначала в райкоме, потом в обкоме комсомола. В конце концов, от Саратовской области было отобрано всего два человека на этот тематический слет корреспондентов пионерских и комсомольских средств информации (газет и радио). В числе этих двоих оказался и ваш скромный автор. Комсомольские вожаки по достоинству оценили мой писательский талант. Кроме того я хорошо рисовал. Как-то раз даже занял первое место в конкурсе политического плаката 1983 года. Помню, он изображал падающий корейский Боинг с подписью «Нет грязным провокациям ЦРУ!»

В далекие восьмидесятые еще не было межнациональных конфликтов или их тщательно скрывали. По крайней мере, о них никто не слышал. Однако уже тогда ростки будущих распрей зрели и пробивались наружу сквозь толщу коммунистической пропаганды. Это проявилось даже в «Артеке», где меня поселили в одной комнате с чернокожим эфиопом и двумя выходцами откуда-то с западной Украины. С негром из Эфиопии отношения наладились сразу, эти же двое, как я их назвал «западенцы», постоянно домогались ко мне со всякими мелочными претензиями. То им то – не так, то это – не эдак. Вот что значит историческая память – все простить нам чего-то не могут. В конечном итоге пришлось с ними подраться. Несмотря на численное превосходство, победа осталась за мной. После этого мои соседи стали шелковыми и сговорчивыми. Символично, что все это произошло в 1982 именно в Крыму, а потом все повторилось в две тысячи четырнадцатом. Но тогда я был молодой и не понимал знаков судьбы.

Второй раз я столкнулся с откровенным проявлением национализма в армии в 1985 году. После призыва меня направили в учебку. Она находилась в Подмосковье, недалеко от города Руза. В нашей роте было четыре взвода, составленные по географическому и, как оказалось, национальному признаку. Один взвод был русский и состоял из тех, кто призывался из Саратова. Второй был сформирован из призывников с Украины. Третий – узбекский. А четвертый сплошь состоял из чеченцев. Уже в учебке сложились неуставные взаимоотношения, хотя этого по идее не должно было быть, так как все военнослужащие были одногодками. Так вот, чеченцы всеми способами чморили узбеков: унижали, притесняли, заставляли выполнять за них грязную работу: мыть полы, убираться в умывальнике и туалете. Нас с украинцами почему-то не трогали. Как-то раз, задержавшись в наряде допоздна, я спросил всеми признанного предводителя чеченцев по прозвищу Мамай:

– За что вы так не любите узбеков?

– Мы ненавидим черножопых, – ответил он.

А вы говорите – в СССР был интернационализм. Уж не знаю, помнит ли Мамай о нашем разговоре? Жив ли он? С такой как у него харизмой, Мамай либо сгинул на полях бывших чеченских войн, либо дорос до высших чинов республиканской администрации.

На чеченский беспредел начальство смотрело сквозь пальцы, впрочем, также как и на художества ротного старшины – прапорщика Тащилина. Видимо, фамилия отразилась на натуре прапора. Словно голубой воришка из «Двенадцати стульев», он тащил все. И то, что плохо и то, что хорошо лежит. Бушлаты, шинели, сапоги, зимние шапки и даже носки. По-моему он стырил полкаптерки. Скорее всего, он делился с командиром роты – майором Кавериным, а тот, в свою очередь, его покрывал.

С этим самым майором у меня случился конфликт. Как-то раз, когда я дежурил по роте, заглянул ночью в казарму. Там два чеченца подняли на матрасе мирно спящего узбека и уронили на пол. Бедный узбек, не столько ударился, сколько испугался и как незрячий щенок смешно подрыгивал конечностями. Я в шутку рассказал об этом замполиту. А тот на полном серьезе – командиру роты. Так этот самый майор Каверин на утреннем построении приказал мне выйти из строя и при всех отругал за то, что я скрыл от него ночное происшествие. На самом деле это был прямой посыл к чеченцам, мол, смотрите вот он стукачек, можете его потом побить.

Со стороны это выглядело комично.

– Рядовой такой-то.

– Я.

– Выйти из строя, – командует майор Каверин.

Я выхожу. Комроты при всех распекает меня. Присутствующий здесь же замполит вдруг громко произносит:

– Рядовой такой-то.

– Я.

– Встать в строй.

Встаю в строй. Каверин опять командует:

– Выйти из строя.

Замполит:

– Встать в строй.

И так повторяется раза три. Короче, командир и замполит поцапались друг с другом из-за меня. Комедия! Хотя мне было не до смеха.

Впоследствии чеченцы меня действительно хотели избить. Припёрли толпой к подоконнику. Один, самый горячий схватил за грудки, вот-вот ударит. Орет во все горло, но проходит минута-другая, а он все медлит. Земляки мои видят ситуацию, но не вмешиваются, не заступаются за меня. Боятся! Я уже понял, что бить не будут. Но ситуацию надо как-то разрешить. Чеченцы не хотят потерять лицо. И тут один из них говорит:

– Не бей его, а то он головой стекло выбьет.

Действительно, сзади находилось окно. Тут же горячий пыл чеченца угас. Он отпустил меня с угрозами:

– Мы с тобой потом рассчитаемся.

Мне рассказывал товарищ, дежуривший в последнюю ночь перед отправкой из учебки в часть, что вроде бы чеченцы хотели меня убить, а он меня от них спас. Как бы то ни было, спал я в эту ночь спокойно.

Зато на следующий день на мне отыгрался майор Каверин. Дело в том, что благодаря протекции замполита, меня должны были отправить для дальнейшего прохождения службы в Одессу. В общем можно было вдоволь накупаться в Черном море. И вот стоим мы на плацу: с одной стороны человек сорок, кого отправляют на Дальний Восток, с другой – человек семь в Одессу. Майор увидел меня в их числе и аж побелел от злости. А тут еще не к месту я стал возмущаться, что в вещмешке не хватает положенного обмундирования, в частности носков: старшина-прапорщик не довложил. Майор стал еще злее и под благовидным предлогом переиграл распределение. Поменял меня на украинца из дальневосточной команды, у которого имелись жена и ребенок. Так, видишь ли, он будет ближе к семье. Я уверен, что комроты втайне надеялся, что на самом краю страны я подохну. Однако, как я позже узнал, он сам вскоре помер от рака. Как говориться, не копай другому яму, сам в нее попадешь. И еще: никогда не доверяй свои тайны политработникам.

Теперь позволю себе немного пофилософствовать о службе.

АРМИЯ: ГОД СПУСТЯ

Что такое армия? Иногда – это комедия. Помню при прохождении медицинской комиссии, а там, как известно надо раздеваться догола, у одного парня инстинктивно встал член. При этом врачиха невозмутимо сказала:

– Вон на подоконнике стакан с холодной водой.

Призывник трясущимися руками схватил его и осушил до дна.

– Вообще-то это для твоего пениса, – хихикнула врач, так как вода уже не раз была использована по назначению.

Подобных юмористических ситуаций за время службы было предостаточно. Теперь о серьезном.

Армия – это вечное противостояние, пьянящее чувство риска, стыд унижения и головокружение от безраздельной власти. Это первые враги и настоящие друзья, это честолюбивые замыслы и вечное ожидание возвращения домой.

Армия – это жизнь! И как всякая жизнь она не бывает легкой. Это всегда борьба, борьба за честь и человеческое достоинство, борьба принципов и беспринципности, правды и лжи, борьба людей и мнений, добра и зла.

Армия – это человеческие отношения, не ограниченные стереотипами мышления и рамками придирчивого этикета. Это отношения мужчин в их, так сказать, первобытном виде. Вы скажете: «А как же устав?». Да, устав есть, но наивно было бы думать, что вся жизнь солдата строго ограничена его рамками. Никакой устав не сможет охватить всю глубину и противоречивость человеческих отношений. Люди в жизни – не солдаты в строю! Рожденные чувствами их поступки – это отношения вне устава. Но почему-то мы вспоминаем о них только тогда, когда они приобретают характер преступления.

Армия – это полное раскрытие личности, ее положительных и отрицательных сторон. В человеческом коллективе они раскрываются бурно, подчас односторонне. Люди слабые, мелочные – не выдерживают, опускаются на самое дно: глотают иголки, рубят пальцы, бегут из части. В госпитале я сам видел таких «шпагоглотателей». Сочувствия они, как правило, не вызывают. Армейский конформизм формирует свои законы. Коллектив делится на группы по срокам службы на лидеров и молчаливо соглашающихся. Дедовщина – реальное явление и, хочется этого кому или нет, с ней приходится считаться. Мне рассказывали, как старослужащие издевались над вновь прибывшими «духами». Так называли только что призванных на службу солдат. Дед засовывал в рот молодому провода от телефона ТАИ-43 и со всей дури крутил ручку индуктора. Бедный дух корчился в судорогах, а старослужащий громко хохотал. ТАИ-43 – это такой армейский телефон в карболитовом корпусе с массивной трубкой, как у аппарата Сталина. Между прочим, при максимальных оборотах индуктора он вырабатывает ток аж до 160 вольт. Еще деды били духов пряжками по пятой точке, заставляли бегать в самоволку за спиртным в ближайший гражданский магазин. А в это время бдительный начальник штаба выслеживал их из засады с биноклем, и тогда пожалуйте на гауптвахту, или как мы ее называли – кичу. Да чего только не было!

Не снят с повестки дня и национальный вопрос. Видимо, кричать на каждом углу, что мы – интернационалисты, значительно легче, чем воспитать этот самый интернационализм в каждом человеке. Национализм как бы запрограммирован всем ходом еще доармейской жизни, он начинается с незнания языка, с желания не работать, «свалять дурака», а кончается неизменным эпитетом «чурбан» и полной разобщенностью делающих одно дело людей. В конечном итоге армия, негласное мнение коллектива, ставят все на свои места, раздают каждому свое. И даже грозу подразделения, которого не уважали, но боялись, никто не выйдет проводить до калитки части, никто не подаст ему на прощание руки.

Говорят, армия уважает силу! Это правда. Но это не вся правда. За два года службы я убедился в том, что в не меньшей степени армия уважает ум, но самое главное – она всегда уважает труд, чей бы то ни было, если он действительно настоящий и честный.

Армия – это жизнь. Почему же за время моей службы два человека решили с ней расстаться? Оба перед этим получили письмо с сухо-стандартным: «Извини, выхожу замуж». Не оправдывая этих людей, хочу сказать, значит было у них что-то такое, без чего человек не представляет себе дальнейшего существования.

Армия – это любовь! Томительное ожидание писем, мучительные переживания и готовность поделиться ими с другом.

Армия – это великая дружба, не имеющая границ и срока давности. Она превыше всего, она священна. Где бы я ни был, в лесах Подмосковья, в Забайкальской тайге или на сопках Приморья, везде со мной были друзья, везде встречал я земляков. Непостижима тайна армейского землячества. Первый вопрос к незнакомому солдату всегда: «Откуда?». «Сколько прослужил?» – следующий. И если узнаешь, что он жил где-то в Поволжье, то это твой «зёма», ну а если он из Саратовской области, тем более из самого Саратова, то радости нет границ и, независимо от срока службы, этот человек воспринимается как близкий родственник.

Армия – это два года твоей юности, может быть самое лучшее в твоей жизни, это твое взросление, осознание самого себя.

Штабная машина, гремя и подпрыгивая на ухабах, отсчитывала первые километры навстречу «гражданке». Была радость, радость возвращения домой. Но когда скрылся в дымке мощный остов антенны наведения ПВО, последний привет «оттуда», радость забилась в самые дальние уголки души и, вытесняя ее, пришло острое чувство боли. Такое чувство временами бывает у каждого из нас, когда мы вдруг осознаем как коротка жизнь и как неповторима каждая ее минута.

3. АРЕНА

Это было милое кафе возле городского цирка. Что-то вроде заводской столовой со стойкой раздач, текстолитовыми подносами и дешевой едой. Однако водку разливали и здесь. Можно было взять еды на раздаче, а потом запастись стаканчиком или даже бутылочкой беленькой. Были и более благородные напитки, например, вино или коньяк.