Вектор: Жизнь и смерть

ГЛАВА 10

Портер медленно поднялся, все еще чувствуя боль там, где она была, и все так же держа оружие в руках, – только вот остальное было приглушено, будто бы исчезло вовсе… Он словно витал во сне или после хорошей отсыпки, несколько ватный, двигался туда, куда ему указали. Медленно, шаг за шагом. Его передвижения были спокойны и легки, в то же время ум его был словно под прессом, лишавшим каких-либо чувств или переживаний, будто бы, смирившись со всеми тяготами, просто принимал грядущее.

Он оказался у нужной двери так плавно, словно путь был по самому известному и безопасному месту: путь, который он будто проделывал уже не раз, ведь он даже не оборачивался по сторонам и не проверял направление – действовал лишь по наитию. Створки двери были выломаны, а проход закрывал поставленный на бок стол, который был задвинут за его спиной, только он вошел вовнутрь. Портер оказался в небольшом убежище, неизвестно как используемом ранее. Все стандартные атрибуты присутствовали, во всяком случае, как он мог судить благодаря периферическому зрению: ведь, войдя, он просто сел на ближайший стул, справа от входа, прямо у стены. Взгляд его был где-то в стороне.

– Я рад что вы пришли, уверен, вам хочется отдохнуть, и меньшее, что я могу дать, – это немного воды и еды. Как видите, сам я не сыт, хотя всегда был худым, даже, что уж там скромничать, хлюпиком еще тем. Мама говорила, что благодаря этому у меня доброе сердце, – мило, правда?

Он сидел на стуле напротив Портера, прямо у стола вдоль правой стенки, а слева было спальное место. Единственный голос был таким юным и преисполненным жизни, будто нетронутым всей историей Вектора. Как и сам воздух словно был чуть чище, а окружение – чуть ярче, даже запах словно отдавал мягкостью. Все это неуловимо дает о себе знать, словно точечными всплесками подает признаки своего существования, но стоит хоть чуть задуматься об источнике этой новизны, как все сразу же теряется.

– Уверен, может возникнуть много вопросов о том, как я тут оказался, что я здесь делаю и кто я вообще такой. И вот это все, но все ведь должно быть хорошо, верно? Вы кажетесь хорошим человеком, а у меня, как говорила мама, доброе сердце, и я легко смогу отличить негодяя от хорошего человека, и вот вы… Вы, ну, честно, кажетесь мне очень хорошим человеком, уж извините за такую прямоту, но я если и хочу что-то сказать, то редко могу промолчать и сделать это правильно, вы меня понимаете. Во всяком случае так, чтобы нравилось всем, хотя мама говорила, что честность превыше всего, и поэтому я всегда стараюсь быть честным, потому что если я не честен, то ведь и другие не должны быть честными, поэтому я стараюсь быть таковым!

Портер не может двигаться – не из-за внешнего влияния, которого, к слову, нет, как и не из-за страха, а по самой просто причине – выжидание. Шанс на такое событие вполне реален, и в какой-то глубине он позволяет себе чуток удивиться тому, как неожиданно это произошло. Хотя он давно на этой станции, должен был уже хоть кого-то вот так да встретить. Но главная причина, главенствующая буквально над всем, была проста до невозможности – адаптация, для которой нужно время.

– Наверное, будет слишком, если я попрошу вас стать моим другом… Как вы можете догадаться, их у меня немного. Да что уж там – совсем нет, я непопулярный… Чуть не солгал, а ведь только что доказывал свою честность. Вот же я дуралей, смешно аж, ведь мне скрывать нечего, я открытая книга. Что интересно, как раз книги мне больше подходят в роли друзей, нежели другие ребята моего возраста. Они… они все шумные, порой агрессивные, сами не знают ничего – понятное дело, молодые, все такими были, но мне трудно находить общий язык с такими людьми… Здорово было бы иметь друзей, здорово было бы не быть одному… С книгами проще, часто автор становится другом. Мама научила понимать это, чувствовать, когда автор, рассказывая историю, словно общается с тобой. Это… это очень интересно, мы с ней часто гадали по тексту автора, каким он был человеком, устраивая игры и даже давая всякие задачки, – очень интересно. Жаль, что все в это не играют, я бы тогда был самым первым! Разумеется, она знала их всех, все же Интернет полон автобиографий и историй – но мы играли в игру, где я пытался понять автора и узнать его. А вы любите читать?

Портер чувствует на каком-то неведомом уровне разницу между этой встречей и той, которая происходила не раз у него в клетке с отцом или матерью. Словно два совершено разных мира, отличающихся настолько сильно, насколько мало у него есть в запасе слов для описания этой пропасти.

– Да, вы правы, порой кажется, что я дурачок и болван тот еще, болтаю да болтаю. Но мне очень одиноко одному, а читать и общаться вживую, с реальными людьми – это разное, слишком разное. Будь люди такими же понятными, как рассказы или романы, наверное, я бы оказался здесь, наверное, я… Вы ведь расскажете моей маме, что я не виновен, правда?

За все время он не сделал ни одного движения, кажется, даже не моргнул, а дыхание работало ровно для поддержания жизни. Теперь ему ясно точно и наверняка: все изменилось.

– Тебя не должно быть здесь, – с невероятным трудом и почти шепотом произнес Портер, выговаривая каждое слово из-за пересохшего горла.

Практически еще ребенок – мальчик в возрасте одиннадцати лет – смотрел на него наивными глазами из-под опущенной челки. Светло-голубые глаза были полны добра и располагали к себе, невзирая на любые слова или даже поведение. А худенькое тело и небольшой рост лишали его возможности испугать или негативно настроить к себе любого человека, кто оценивает степень угрозы по внешности. Он был очень добрым, вполне приличным, хоть и нервным, что не раз выражалось не только в бесконтрольном потоке слов, но и через активную моторику и небольшую дерганость. Он смотрел на него чуть снизу не только из-за небольшого для своих лет роста, но и по причине наблюдения за Портером из-под бровей.

Его отец покинул маму еще до родов. Как не единожды она рассказывала сыну, его биологический папа умер, спасая людей при пожаре, что, разумеется, было ложью: ведь он всего лишь был неизвестным мужиком, с которым она провела ночь, надеясь хоть на какую-то любовь и внимание. Что было странно, ведь сама мама была лишена каких-то отвращающих внешних дефектов или ментальных расстройств, вполне способных при их наличии мешать спокойной семейной жизни, не говоря уже о воспитании ребенка. Глядя на нее и на мальчика, легко было увидеть сходство практически во всем, что было ожидаемо для воспитания лишь матерью-одиночкой, передавшей все свои черты и даже манеру речи единственному сыну, заменившему ей всех вокруг. Но она не была плохим человеком, как и мальчик не был плохим ребенком. Главная же особенность состояла в том, что чем больше ты отличаешься от других, тем меньше ты их понимаешь. Мама работала библиотекарем, вела как физическую базу, так и электронную. Она работала постоянно, желая дать сыну не только все возможности, но и заработать на высшее образование, мечтая об успехе ее ребенка. Разумеется, ее влияние и порой чрезмерная забота не позволили ему развиться на уровне сверстников в школе, отчего он явно отстал в социальной системе и в итоге стал настоящим изгоем, что привело его к наличию лишь единственного друга – мамы. Он зачастую работал с ней, хотя как сказать – работал… Просто проводил свободное время, сидя за книгами: так и ему приятнее – ведь не надо быть в странном и порой враждебном окружении, и ей было лучше, видя своего мальчика все время перед глазами, зная, с какой пользой он проводит время в отличие от других детей.

Так бы и длилась их жизнь, в целом не мешающая никому, а в перспективе вполне способная создать гения или же просто заботливого сына, возможно, даже мужа, – почему нет. Но мальчик все же старался стать более социально активным, мечтая приходить в школу и не бояться внимания кого-либо, обычно несущего с собой худшие эмоции, приставания и задирки, все-таки дети есть дети. Тогда он подошел к девочкам – попросить помощи в выборе подарка маме на день рождения: на удивление, они были благосклонны к нему и его просьбе и в итоге дали совет, конечно, в меру своих знаний и сил. В этой просьбе крылась не только тяга к общению с другими одноклассниками, но и откровенное желание удивить маму, все же девочки вполне могли знать лучше, чем он, каким подарком можно удивить взрослую женщину. Чтобы мама не распознала готовящийся подарок на ее день рождения через какие-то пару дней, мальчик купил его и хранил в школе, за что был благодарен классному руководителю, которой было приятно помочь, особенно зная, как дорого такое внимание уже в прилично зрелом возрасте. В важный день мальчик забрал подарок из учительской и пошел домой.

Над ним подтрунивали и ранее, даже порой унижая за его непохожесть на других, – тихонь мало кто любит, – и за чрезмерную опеку мамочки. Но в тот день палку явно перегнули. Когда он возвращался домой из школы, к нему пристала пара ребят из его класса, в целом ранее не приносивших ощутимого вреда, как минимум если коснуться вопроса физического влияния. Официальная версия: они стали приставать к нему, желая узнать содержимое подарочной упаковки. Разумеется, дети не умеют контролировать силу, да и переизбыток энергии никуда не денется в таком возрасте без существенного вопроса в воспитании, но это не нуждается в разжевывании. Тогда они были лишь втроем, и мальчик, неся подарок маме, вышел из себя и сделал некое подобие удара по задире, тому, который был повыше. Тот упал и сильно ударился об угол садовой скамейки, через минуту он умер. Разумеется, начался шум, которого не просто никто не ожидал в обычный день обычной жизни: это было настолько громко, насколько необходимо для полного оцепенения всей школы и района, ведь мертвый ребенок – это нонсенс, а убитый другим ребенком – такое не остается бесследно даже после окончания расследования и вынесения приговора.

Портер смотрел на него, видя неизменное лицо, словно вырванное из того времени, годы назад.

– Я скажу сразу, чтобы мы разобрались со всем, – строго и уверенно начал Портер, медленно, четко проговаривая каждое слово, словно верша судьбу, где нельзя ошибаться или отдавать власть. – Я сделал тогда то, что считал правильным. Это моя работа, ничего личного тут нет. Я не чувствую вины, я не считаю, что это был плохой поступок. Я лишь напечатал статью: поведение людей, решение судьи – это все не моя работа, и не в моей власти было то, как они все будут себя вести. Справедливость – очень относительное понятие.

– Ты выставил меня психом, – совсем иным, более взрослым тоном произнес мальчик. – Ты напечатал большую статью, которую прочли люди – наши соседи, у меня в школе, у мамы на работе. Никто не верил мне и маме, никто не верил адвокату – лишь какие-то единицы. В глазах людей я стал психом, а мама – матерью психа. Наши жизни были разрушены ложью, которую ты написал. Ты это знаешь. Просто убитый мальчик был сыном матери-одиночки, у которой было еще три ребенка, она была лучшей жертвой. Ты сделал этот выбор после того, как обвиняемый и его мама тебе доверились, рассказав всю правду о том, что никто никого не бил, это было случайное падение, в котором виновата лишь жертва, оступившись на пустом месте. Но второй задира решил свалить вину на мальчика с подарком, потому что испугался обвинения. Да, не ты судья, не ты полиция, но самое ожидаемое – это убийство по неосторожности, детская колония. Пережить можно – ты сам так думал в тот момент, что ничего с парнишей не случится, верно? Только забыл, что газета – это власть, и когда начался шум, к мальчику относились уже не как к ребенку, а как к психу с психованной мамашей. Люди и закон – это разные вещи, благодаря тебе первое стало страшнее второго.

Портер все это слушал в полном монументальном спокойствии, не двигаясь и почти не дыша. Его не глодала совесть, пусть боль и отдавала по всему внутри, он не ненавидел себя, хотя и подходила ощутимая тошнота, он не хотел ничем парировать, хоть и был уверен в достоверности своих слов. Это не было тем, что могло его сломать, – скорее наоборот, он чувствовал прессовку, ту самую, после которой становишься крепче, ведь не отталкиваешь, а усваиваешь, принимаешь это и учишься с этим жить.

– Для чего весь этот спектакль? – Портер посмотрел на мальчика тем самым взглядом, который уже не переубедить, не подкупить и уж точно не сломить: настоящий сконцентрированный тонный покой, кричащий о силе характера, требующий, чтобы с ним считались.

– Как и подобает человеческой памяти, она хранит лишь самое важное, а это либо прекрасное, либо ужасное. Время вспомнить. А когда происходит подобное у человека? Правильно, когда он умирает.

ГЛАВА 11

Необходимый лифт, ради которого Портер делал крюк, оказался минутах в десяти ходьбы от того места, где он встретился со своим прошлым. После последних слов мальчика Портер словно проснулся и, оглядевшись, увидел лишь пустоту, с единственным стулом, на котором он и сидел, а двери были открыты. Галлюцинация – настоящая, она была куда реальнее, нежели его встречи и общение с родителями в клетке. Это и пугает, что есть некая градация… Хотя все это глупости: просто память начинает подводить, а восприятие закономерно барахлит. Ему еще повезло, думает он, вспомнив историю Харви Росса, человека, пережившего слишком много, но обретшего покой, оставив Портера взаперти, тем самым подтвердив важность великого дела журналиста.

Двери лифта открылись с безумным скрипом, словно их ломали. Звук металлических костей был страшнее любой угрозы, которую, к слову, Портер смело мог ожидать в открывшейся глазу темноте. За дверьми была непроглядная тьма, а свет из лифта лишь на полметра отхватывал территорию, показав голый пол без признаков жизни. Казалось, перед Портером самая настоящая угольная пропасть, достаточно черная для зависти самого космоса, лишенного звезд. В краткий момент он всерьез ужаснулся тому, что перед ним космический простор, шагнув в который он уже никогда не вернется обратно, как и не найдет ни края, ни границ. Подобное было скорее похоже на страх высоты, легко пробирающий до костей при одной лишь мысли. И тут, вопреки простым доказательствам обратного в виде наличия кислорода и рабочей искусственной гравитации, Портеру понадобилось чуть больше времени для прихода в себя. То ли фантазия взяла все рабочие смены, то ли его еще не отпускает после последнего разговора с призраком прошлого, но чувствует он себя ослабленно, хотя вполне могут сказаться голод и обычная усталость.

Преодолев внезапно ворвавшийся в его мир страх бездонности, Портер оказался в небольшом зале, от которого расходятся четыре коридора: два влево, два вправо. Места тут было немного, отчего теснота вдруг стала давить на него, а окружающая темнота всерьез имитировала физическое давление на Портера со всех сторон, словно он протискивается в плотный материал, и куда легче вернуться назад, нежели пробиваться вперед. Но в нынешнем состоянии он только рад такому эффекту от самых простых стен, в самом банальном неработающем освещении, ибо подобное намного легче перенести, нежели понимание приближающейся смерти. Взглянув на разметку под потолком, Портер быстро нашел нужную лабораторию – конечно, если изначальные данные его были достоверны. Сразу налево от лифта. Фонарик помогал видеть всю эту нетронутую пустоту, словно тут и не было никаких монстров, мутаций или простой битвы с летальным исходом. Подобное место в самой низине станции, куда непосвященные и без допуска люди не могли попасть, всерьез выглядело и ощущалось потайным подвалом, специально устроенным так, чтобы каждый даже случайно оказавшийся здесь понял: это секретное место. Где-то на этом уровне когда-то был его друг, помогавший с поиском жестких дисков и серверов, отсюда Портер и знает о Джил и Крейге. Друг, которого он ни разу не видел, но слышал и вел с ним разговор, отчего и успел посчитать его таковым. Только вот судьба того человека… Лучше и не вспоминать о случившемся с ним в итоге, отдергивал себя от той истории Портер каждый раз.

Специальное расположение вдали от жилых блоков и всех рабочих зон, даже лабораторного уровня, эта зона – внешнее кольцо центра главных умов Вектора, спрятанных от жителей. Закулисье, простыми словами.

Раздумья сменил разговор – так естественно, так непринужденно, словно был продолжением тех самых мыслей, спрятанных у Портера в голове.

– Было только начало твоей карьеры, и ты решил осветить трагедию – похвально, но ты больше стремился поднять шум, а не сказать людям правду.

Портер чуть промедлил, услышав позабытый голос, что заставило задуматься о том, насколько он теперь может отличать воспоминание от фантазии воспаленного и взбунтовавшегося разума, ведь после слов мальчика он уже не знал никаких границ.

– Какую правду? – не обращая должного внимания, словно его просто окликнули на быструю тему, спросил Портер, даже не глядя на собеседника. – Это ничего бы не изменило, потому что вердикт вынес не я, а суд.

– Снимаешь с себя ответственность – этому я тебя не учил…

Сам не ожидая такого от себя, он обернулся и встретился взглядом с отцом, смотревшим на него все так же, как и всегда, вынудив его не просто отстаивать свою позицию, а гневаться, ведь обвинения на этот счет Портер ожидал от кого угодно, но точно не от отца.

– Нет, ты учил ставить приоритеты, выбирать меньшее из двух зол – и я выбрал! Если бы я не сделал этого, им бы все равно досталось – уж не повезло, бывает. Сраная жизнь – жестокая сволочь, нам ли не знать с тобой, отец! Тогда встал вопрос ребром: либо я спускаю на них собак, либо меня прикроют и не дадут работать нигде. Почему так? А потому, что этот скандал шел на руку директору той сраной школы, как оказалось, имеющему неплохие связи, и обвинить мать троих детей в плохом воспитании задиры, который многим детям жить не давал, – это куда хуже, нежели ребенок-затворник с такой же мамашей. К тому же, отец, не было ничего! Лишь один свидетель, уверенно указавший на изгоя. Это очень хуевое положение, где мне дали выбор, – и я выбрал.

– Ты игнорировал версию мальчика и мамы, боясь оказаться обманщиком больше, нежели беспокоясь о судьбе невиновного.

– Знаешь, да, ты прав, я сделал это! Тогда это казалось приемлемой жертвой – кажется и сейчас, ведь это всего лишь один сраный человек. Если бы я ради него угробил свою карьеру, как и жизнь классного руководителя и еще половины школы, допустивших травлю, то не попал бы сюда и не рассказал бы всему миру правду о тысячах погибших, таких же, как и тот парнишка. Стал ли я от этого плохим – возможно, но мне плевать на это, ведь ты сам всегда говорил, что плохой и хороший – это лишь ярлыки, навязанные теми, кто не видит общей картины и не знает всей правды. Надо будет – поступлю так снова, сделать меньшее зло ради большего блага – это реальность нашего сраного мира.

– Ты забыл… неужели ты забыл? – Лицо отца неожиданно ожило удивлением, таким неприкрытым, даже вызывающим. Сын никогда не видел у отца подобного.

– Что, о чем ты опять говоришь?!

Уже устав от разговора, Портер почти не слушал, реагируя скорее машинально, пока вновь стал идти по коридору.

– Нет, ты помнишь, просто не хочешь говорить об этом, не хочешь даже думать…

– Пошел вон! – не скрывая гнева, Портер крикнул самому себе, как бы выгоняя все это из головы, – и, оглянувшись, он все же увидел привычную пустоту.

Портер отчищал свой ум от последних слов отца в угоду трезвости мысли, ведь наконец он здесь, в лаборатории Джил и Крейга. Ввел код доступа для открытия явно бронированных дверей, вполовину больше стандартных на Векторе, причем здесь, на этом уровне, все были подобного типа. Его фанатичность в работе вновь оправдала себя: он нашел нужный открывающий набор цифр в одном из писем, когда Крейг написал Никите на всякий случай, ведь в тогдашней ситуации велик был шанс сына добраться сюда одному и таков же шанс задержки родителей на пути к встрече в этом безопасном месте. Двери медленно разошлись, причем их размер еще больше подкинул дров во взбудораженность Портера, явно доказав своим видом и звук, особенность этого места. Портер вновь увидел темноту и, не поднимая фонарика, просто сделал два шага вперед, словно сбегал от прошлого навстречу лучшему будущему. Двери медленно стали закрываться, яркий свет ударил ему в лицо достаточно неожиданно и сильно, дабы прикрыть глаза обеими руками.

Зал слева был полностью сокрыт металлической створкой, где на центральной панели необходим был код доступа. Центральный же зал был в основном пуст, вдоль дальней стены были отсеки для хранения каких-то материалов – двадцать квадратных контейнеров с глухой крышкой. Все это крепилось в стене, содержимое их неизвестно, как и неизвестно для него, что за странные приборы и оборудование расположены на столе посередине, коих было штук двадцать. Все выглядело именно так, как он бы не хотел видеть, – обыденно. Спутать это место с любой другой брошенной лабораторией было легко, даже не говоря об отсутствии какого-либо классического атрибута обезумевших обитателей: все чисто и лаконично. Есть два матраса в правом помещении, небольшой провиант на столе, вода и испорченная еда, какие-то запасы средств гигиены и туалетной бумаги. Картина была простроена так, словно подобную подготовку к долгому пребыванию начали проводить совсем недавно, но не успели даже обжиться, как исчезли. От пустоты у него стали зарождаться в бешеном темпе объективные страхи, питаемые его жертвами к этой цели: «Неужели весь путь был проделан зря? – думал Портер, осматривая застывшую во времени постановку. – Что если они просто улетели, когда все стало накаляться, и от этого более не было ни писем, ни аудио и видео?» Но самое страшное пришло в тот момент, когда он вдруг стал ощущать давление стен, будто декорации, созданные его обезумевшей фантазией, самолично решили заявить о себе как об окончательной потере Портером связи с реальностью: что если весь путь был придуман им ради того, чтобы и вправду игнорировать свою возможную бессмысленность на Векторе? Ведь тут нет ничего, а он все так же один.

Портер ходил кругами, стараясь выкинуть из головы болезненные мысли, дав волю которым легко найти все доказуемые факты в пользу их правоты, отчего ему становилось больно практически на физическом уровне. Не находя себе места, оставив оружие и все содержимое карманов на столе, даже скинув куртку, Портер пытался отдышаться и не позволить рукам вновь стать инструментом гнева. Неожиданно он заметил компьютер напротив спален, прямо у дальней стены. Нижняя панель с электронной клавиатурой была спрятана под детской курткой, а экран на стене просто не работал из-за плохого освещения этой стороны. Портер все осмотрел быстро, словно от его скорости зависел результат. Повреждений замечено не было, и он включил его, действуя инстинктами на опережение ума. Большой экран ярким светом ударил в глаза, осветив почти половину комнаты. Надпись гласила о восстановлении системы, на что потребуется немного времени, если только строка состояния не обманывает.

– Ты занимаешься самообманом всю свою жизнь, и я бы был горд тем уровнем развитости в этом вопросе, если бы это было лучшим, на что ты способен. Но это не так, жаль, что ты настолько упрямый, раз не можешь понять этого.

Портер не подал виду, хотя со стороны любой бы заметил замкнутость, с которой обычно не хотят слышать правдивые обвинения, но слушают их до последнего, создавая плохую видимость наличия контроля.

– Все как обычно, ты думаешь, что сможешь все исправить, все починить и вновь продолжить оправдывать свое существование уникальной ролью рассказчика, единственный в этом мире, способный повествовать миру правду… А что если ты не сможешь починить компьютер, через который отправлял данные? Компьютер, который уничтожил в приступе гнева перед выходом из клетки, как ты окрестил ее для себя? Об этом ты пока не думаешь, рано еще, верно? Иначе будет вина, иначе придется вспомнить позорный для тебя момент слабости.

ГЛАВА 12

Компьютер перезагрузил систему и крикнул об этом Портеру, придав тому чуть-чуть трезвости. В комнате без света из монитора бил яркий поток, красиво рассеявший тьму в воздушном пространстве.

Портер все стоял на месте, не способный пошевелиться: ведь последние слова отца были правдой, здесь нет повода сомневаться или искать манипуляцию. В порыве неконтролируемого гнева он уничтожил весь компьютер в своем убежище, явно прервав передачу сообщений, как и любых сигналов. Он не знает, как будет это чинить, как и не знает дальнейших своих действий по этому вопросу – возможно, искать запчасти для ремонта или же передислоцироваться. Но вот будет ли на это время? Страх разочарования перед самим собой почти парализует Портера, заставляя представлять ту боль, ту жалость и гнев в свой адрес, если его цель окажется пустышкой. Он так боится оказаться ни с чем, что всерьез подумывает не изучать материалы, оставив их в тени, тем самым позволив фантазии достроить картину мира так, как это необходимо для выживания. Узнать о бессмысленности его пути будет таким же болезненным и разрушительным, как и обесценивание всех его трудов на Векторе ради великой цели рассказать людям правду. Цели, за которой стоит его желание быть первым и лучшим, доказывая это всем вокруг, а главное – себе, путем преодоления любых трудностей и преград, жертв как личных, так и чужих.