Кукушка на суку. Акт второй

– Виола, давай не будем ссорится, а просто ты встанешь и пойдёшь вместе со мной.

– Зачем ты вернулся? Без тебя так хорошо было: тихо и не воняет.

Я психанул и буквально несколькими словами доходчивого русского языка обрисовал всё, что о ней думаю. Не помогло. Она ответила приблизительно тем же. На паритетных началах мы лаялись до хрипоты никак уж не меньше получаса. В конце концов я влепил ей пощёчину. Нет, конечно, это не дело – руки распускать. Но что мне оставалось? Неожиданно всё переменилось. Она отвернулась от меня и расплакалась. Сквозь рыдания можно было расслышать только слово «мамочка».

Я подошёл сзади, обнял её за плечи и попытался успокоить, как мог:

– Виола, прости меня. Мне нет оправдания. Но я не хочу, чтобы ты осталась здесь навсегда. И сам не хочу в этом месте сгинуть. Поверь мне, только вернувшись к шоссе, мы спасёмся. Здесь идти-то каких-то пять часов, шесть от силы. Сейчас бы мы уже топали в середине пути. А если бы вчера меня послушались, то никто бы не погиб, и ты бы сейчас не ревела.

Она развернулась и уткнулась мне в грудь. Футболка быстро промокла от её слёз. Я осторожно и ласково гладил девушку по волосам и вздрагивающим от плача плечам:

– Ну-ну, всё будет хорошо. Скоро мы будем дома и постараемся забыть проклятую пустыню.

Наконец поток её слёз иссяк:

– Хорошо, Фёдор, я согласна. Пойдём.

Наконец-то! Но не тут-то было. Вслед за первой частью Марлезонского балета, наступила вторая. Сорок км по пустыне – это не пешая прогулка по Тверской улице или Цветочному бульвару. Надо было вновь наполнить бутылку, а главное заставить Виолу надеть ботинки Сухарецкой. С первым делом проблем не могло быть в принципе. Здесь всё зависело от меня самого. А вот со вторым – состоялся полный вынос мозга. Она наотрез отказалась:

– Я не буду надевать чужую обувь. Тем более её обувь.

– Но на своих каблучищах ты и пяти километров не протянешь. Вместо четырёх часов мы будем топать пять дней! У тебя поди и сейчас ноги уже никакущие от этих лабутенов. Обувь в походе – это главное. Тебе любой турист так скажет. Когда мозоли начнут лопаться – тут уж не до ходьбы!

– Всё равно не буду, можешь не вопить и не надрываться!

Только минут через пятнадцать я смог её переубедить. Последним её аргументом стал:

– У меня и размер на три номера выше. Я не влезу в эту обувку.

– Влезешь.

– Как?

– А вот так!

Я поставил ботинки Сухарецкой на большой камень и замял их подпятники другим. Ботинки превратились в сабо.

– Так пойдёт?

– Ну хорошо! – Виола недовольно выдохнула из себя последние капли раздражения и примерила обновку.

– Нормально?

– Нормально! – сердито буркнула в ответ. – Всё, идём.

– Жди здесь, я быстро.

Схватив бутылку, я стремглав умчался за водой. А по пути стал прикидывать в уме ход дальнейших событий. Солнце стояло в зените. Сейчас самое неподходящее время для похода. Тем не менее, идти надо, а иначе какой-нибудь новый её каприз поставит жирную точку на моих планах спасения. Но самое неприятное, что если мы сейчас выйдем, то до темноты уже не успеем добрести до шоссе. А это значит, что нам придётся ночевать посреди пустыни. За себя я не беспокоился. Я был готов всю ночь не спать. Не впервой. А вот, девушка… У неё и наряд совершенно летний и усталость, естественно, свалится на неё мешком, полным цемента. Посреди пустыни даже не присядешь – земля чуть ли не ледяная. Что делать? И я вместе с водой прихватил то самое водительское кресло. В руках эту громадину нести было неудобно. Поэтому я продел рукава своей ветровки через пружины и закинул сидение за спину. А рукава завязал на шее. Кресло было тяжелым, но ветровка – это не верёвка. Она не давила и не резала кожу, мягко распределяя нагрузку. Довольный своей смекалкой я вернулся назад.

– Что это у тебя? Кресло?

– Угу. Пригодится. Можно будет сесть и отдохнуть.

– Хм, понятно. Лёгких путей мы не ищем. Ты бы и домик прихватил, если бы смог его оторвать от земли.

Язви, язви, сколько хочешь. Меня пулей не прошибёшь. Я промолчал, она тоже не стала развивать тему.

В тягучей тишине мы тащились часа два. Тащились по знакомой уже мне колее, в которой хорошо был виден протектор колёс джипа Жандара. Мы не шли, а тащились, так как Виола плелась в улиточном темпе. Она едва передвигала ногами, обутыми в непривычную обувь. Было скучно, нудно и противно. На душе кошки скребли. Хотелось идти быстрей, чтобы весь этот ужас скорее закончился. Но выказывать недовольство темпом продвижения девушки не было ни сил, ни желания. Поэтому я решил заговорить. Болтая, идти всегда легче.

– И всё-таки, ты не расскажешь, как попала в проект?

Она помолчала, но всё же ответила:

– Тебя только это интересует? Какое-то извращённое любопытство.

– Но надо же о чём-то говорить. В беседе забываешь об усталости и мозолях.

– Хорошо, но почему ты опять спрашиваешь только об этом?

– Понятно, «почему». Что тут непонятного? У нас больше нет точек соприкосновения. Мы не знаем друг о друге ничего. Вообще ничего. У нас нет общих знакомых. Нет взаимной истории.

Девушка опять помолчала, как будто взвешивая перспективы разговора, после чего стала говорить вполне спокойным тоном:

– Да, только кино нас и связывает. Странно. Странно, что нас не спохватились в киногруппе. Ведь там знали, что мы должны были приехать ещё вчера.

– Может и спохватились. Но где нас искать? Казахстан большой. Просто огромный. Никто не видел, куда мы отправились. Никто не знает, что Жандар поехал по этому автобану, – я ухмыльнулся, указав на слабую колею, продавленную в пустыне всего несколькими машинами. – Возможно, что про этот короткий путь знали только Жандар и его отец. И никто больше. Кто нас здесь будет искать?

– Наверное, ты прав.

– Ну, так расскажешь свою киношную историю?

– Чего рассказывать?

– Для начала, как ты здесь оказалась и почему. А дальше разговор найдёт проторенное русло.

– Как и почему, как и почему… Хорошо… Нет, давай-ка сначала ты мне расскажешь свою историю.

– «Свою»? Пожалуйста! Я снимался в фильме «Мёртвая петля». Меня там заметили и оценили. Именно поэтому пригласили на этот проект.

Виола немного грустно и устало улыбнулась:

– Врёшь.

– Почему «вру»? Ты не видела фильм с моим участием?

– Видела, видела.

На душе стало приятно от того, что меня, как актёра, знают малознакомые мне люди. Значит, я хорошо сыграл. Слава только вскользь коснулась моего честолюбия своей изнеженной десницей. А мне хотелось признания. Очень хотелось, как, наверное, и большинству людей.

– Тогда чего?

– Тебя на этот проект пригласили вовсе не поэтому.

– Шутишь? С чего ты взяла? Кто тебе сказал?

– Никто не сказал. Просто знаю и всё.

– Погоди, погоди, что за бред ты несёшь? Из-за чего тогда, по-твоему, меня сюда позвали?

Она задумалась, затем вздохнула и произнесла:

– Нет, сейчас не скажу.

– А когда?

– Потом. Посмотрим на твоё поведение, – Виола загадочно улыбнулась.

В этот момент она мне показалась не такой уж неприятной особой, как воспринималась с самого начала знакомства. Она продолжила:

– Но я не про второй фильм говорила. Как тебя в первый раз в кино пригласили?

– «В первый раз»? Да, как, обычно. Я шёл по Дворцовому мосту… Нет, не так. Я шёл по набережной Мойки, а навстречу мне двигалась Марина Юрьевна. Как только она меня увидела, так сразу поняла, что я талант от бога, – в лёгком трёпе быстро забывались все невзгоды, я даже не заметил, что стал болтать так, как раньше болтал: легко и беззаботно. – Сударь, вскрикнула она, ради бога, умоляю, снимитесь в нашем фильме.

– Так и вскрикнула: «Сударь, умоляю!»?

– Да, так. Хотя нет, ты права. Она воскликнула: «Солнце моё, освети своими талантами отечественный кинематограф. Без тебя он загнивает в завале бездарностей!» Пришлось согласиться.

– Опять врёшь.

– Почему ты мне не веришь? На премьере в театре «Россия» зрители тоже задавали мне этот вопрос. Я так и рассказал. Именно так. Сухарецкая стояла рядом и не взяла под сомнение ни одно моё слово.

– Я знаю, что ты врёшь. Точно знаю. Всё было не так.

Оба-на! Даже интересно. Кто ей и чего мог натрепаться? Неужели Марина? Нет, это на неё не похоже:

– Понятия не имею, кто и чего тебе наговорил. Не люблю сплетни. Но всё было именно так, как я рассказываю. Может, без всяких этих восклицаний и эпитетов – но, по сути, так.

– Врунишка. Лемешев, ты патологический врун.

Её слова мне напомнили подобную оценку, звучащую из дорогих мне уст. Кто этой Виолетте и что там про меня наплёл? Я хмыкнул:

– Давай, рассказывай, свой вариант моего вхождения в мир кино. Может, я чего-то не знаю. Неужели обо мне жёлтая пресса писала?

– Нет, не пресса. Об этом мне рассказывал человек, которому я склонна верить. А ты врёшь.

– Ну давай, колись уже. Кто этот человек? Какой-нибудь статист из «Мёртвой петли»?

– Нет, не статист. Я не назову его имя, как ни проси. А история твоего попадания проста, как мир. Тебя пристроила на съёмочную площадку твоя любовница. Лемешев, ты не только патологический врунишка, но ещё и профессиональный альфонс.

Она это сказала насмешливо, пренебрежительно. Надо было обидеться. Но я не обиделся. Смысл? Ничего не изменишь, а разговор прервётся. Надо идти, идти и идти. Идти, пока ноги несут. В этом наше спасение. А ругань забирает силы, которые не беспредельны. Поэтому я просто поправил её:

– В чём-то ты права. Но на счёт альфонса ты ощибаешься. Я сам зарабатывал на жизнь. И зарабатывал очень хорошо. Многое себе мог позволить.

– И как ты зарабатывал? Вкалывал на заводе? Или развозил пиццу?

Ах, ты так! Ну ладно:

– Я, между прочим, был владельцем самой дорогой частной клиники в Питере. Запись в неё была расписана на многие месяцы вперёд.

– Опять врёшь? Что это за клиника такая? Клиника лечения патологической лжи?

– Да, её уже нет. Но сайт до сих пор существует. Потом загуглишь: «Клиника Борменталя».

– Может, Бармалея?

– Если бы она называлась «Клиника Бармалея», я так бы и сказал. Но на сайте «Клиники Борменталя» ты увидишь, что я прав. Там моя физиономия маячит с подписью «Генеральный директор клиники Лемешев Фёдор Константинович».

– Если она была и процветала, зачем же ты её бросил?

– Я не бросал. Это меня бросили. Бросили под танк.

– Кто бросил? Рейдеры?

– Можно и так их назвать. Но я бы назвал их мстители-разрушители. Всемогущие мстители.

– Странная история. Если, конечно, ты не врёшь опять.

– Не вру. На память об этом у меня остались переломанные рёбра и отбитые почки. Ладно, проехали. Не хочу вспоминать. Ты там что-то про меня говорила. А, да! Так из-за чего меня взяли на этот проект?

– Взяли и взяли. Говорю же: не скажу.

– Но почему?

– Потому! Не скажу и всё.

– Вот видишь, я всё честно о себе рассказал, а ты не хочешь поддерживать разговор. Тебе больше нравиться со мной ссориться.

– Мне? Ну ты нормальный или нет? Это я что ли на тебя стала первой нападать?

– Скажешь, нет?

– Нет, конечно. Это же не я стала намекать на постель и прочие стартовые условия для актрис. Это ты стал плести гнусности в мой адрес.

– Даже если и так. Как ты-то попала на главную роль? За красивые глазки что ли? Ещё скажи: за таланты. Всегда удивляюсь, как можно тёмной ночью рассмотреть чьи-то таланты? Под одеялом в лучшем случае можно рассмотреть тату на заднице. Ох, уж эти мне продюсеры! Из-за их протеже уже кино смотреть тошно.

– Никто ничего у меня не рассматривал, – резко отрезала девушка и неожиданно добавила: – Я и есть продюсер этого фильма. Финансовый продюсер. Он снимается на мои деньги.

– Эйч! И кто из нас патологический врун?

– Ты! – она разозлилась. – Это я предложила твою кандидатуру на главную роль.

– Ты? – если сказать, что я удивился, значит, ничего не сказать. Я недоверчиво пробормотал: – Ты меня пригласила? Для чего?

– Дура, потому что. Если бы знала, что ты за фрукт такой, никогда бы этого не сделала! Поэтому и наказывает меня боженька, забросив в эту вонючую жуткую пустыню вместе с тобой! Идиотка!

Она психанула, явно вспомнив все невзгоды последних дней. Но я уже не мог остановиться:

– Ты меня пригласила – но зачем?

– Можешь не беспокоиться, не за твою неземную красоту и не за удивительный актёрский талант.

– Пусть так! Тем более непонятно. Тогда зачем? Объяснись.

– Нет, сказала – нет.

– Значит врёшь. Просто сочиняешь. Никакая ты не продюсер и не киноактриса. Ты просто…, – я не находил подходящего слова.

– Да пошёл ты! Думай и говори, что хочешь. Мне плевать.

И она заткнулась. Заткнулась, словно улитка, которая спряталась в своей раковине.

Эпизод двадцать второй

Миражи

Мы шли долго и упорно. Шли мрачно и скучно. На душе было мерзопакостно. Я думаю, что далеко от места аварии мы всё же не утопали. Моя спутница слишком медленно перебирала ногами, едва отрывая от земли свою новую обувку. Наконец она встала:

– Я дальше не могу идти, совсем ноги сбила.

Девушка уселась прямо посреди дороги. С явным наслаждением она стала тереть икры, ступни и колени. Через некоторое время, словно удивившись, произнесла:

– Ты ещё здесь?

– А где мне быть?

– Далеко впереди. Такие, как ты, думают только о себе. Чего стоишь? Проваливай. Беги, спасайся. У тебя ещё есть шанс.

– Всё сказала?

– Всё. Нет, не всё. Сколько тебе, альфонсик, бабы за ночь платят? Доктор хренов. Врёт, и не краснеет. Даже глазом не моргнул. Дуру нашёл?

Я не ответил.

– Чего молчишь? Съел? Теперь глотай.

– А ты та ещё штучка. Злая и эгоистичная.

– Что? – она замерла, словно кобра перед броском.

– Я сегодня человека похоронил. Человека с большой буквы. Не чужого мне. На ругань эмоций не осталось. Поэтому, говори, что хочешь.

Воспоминания о смерти Сухарецкой ввели меня в мрачный ступор. Я не хотел ругаться, пока её тело ещё не остыло. Как-то это неестественно для человека ругаться в день похорон. Неуважительно к покойнику, что ли?

Она помолчала, но всё же не вытерпела:

– Похоронил. Она из-за тебя умерла. Ты виноват в её смерти.

Девушка права. Права во всём. Но я всё же переспросил:

– В чём моя вина?

– Был бы настоящим мужиком, а не жалким альфонсишкой, вывел бы нас отсюда.

– Как?

– Нашёл бы способ «как».

– Но как, как? Приведи пример, раз такая умная.

– Я сказала, надо ждать на месте, так ты потащил Марину в это паучье логово. Вот и результат.

– И как ты представляешь наше стояние на месте? Ни воды, ни крыши над головой. Мы бы уже сдохли от холода, жары и отсутствия воды.

– Не сдохли бы. Это ты себя так оправдываешь. А её уже нет. Её не вернуть.

Хотелось веско ответить, заставить её заткнуться. Но кто нас будет разнимать? Некому. Не услышу я уже никогда этот спокойный голос, с такой приятной легко узнаваемой хрипотцой. Да…

– Ну, не болтай глупости. Это тебе просто обидеть меня хочется. Незаслуженно обидеть. Давай я тебе лучше ноги помассирую.

Неожиданный переход несколько озадачил девушку, но ненадолго:

– Сделаешь массаж? Ого! Соскучился по женским ножкам? А, да…, ты же у нас бабский угодник, жиголо, содержанка в мужском обличье. Сколько ножек ты за свою жизнь промассировал? Не помнишь?

– Помню, – я не стал нагнетать, а попытался всё перевести в шутку, – почему не помню? Тридцать три.

Она засмеялась:

– У тебя даже одноногие были. И как тебе с одноногими?

– Так себе. С немыми лучше. Давай сюда ноги, вытяни их, – я присел рядом.

– Да не нужен мне твой массаж. С чего ты взял, что я соглашусь?

– С того, что нам надо до цели дойти. Давай, усталость, как рукой снимет.

– Я не устала. Мозоли же ты не уберёшь. Хотя, почему бы не посмотреть, как ты справляешься с женскими ножками.

Я сделал массаж. Сделал старательно и аккуратно. Мозоли на её ступнях были уже созревшими. Не знаю, к чему они нас приведут. Ох, не знаю.

– Молодец, сразу видно – опытный массажист. Мне понравилось. Правда, стало легче. Давай попробуем идти дальше. Может лучше босиком?

Но её идея не воплотилась в жизнь. Поверхность дороги была невыносимо горячей. Мы вновь заковыляли как прежде – почти черепашьим темпом. Небо было пронзительно чистым: ни намёка на тучи. Пустыня притихла: ни ветерка, ни звука. Все обитатели забились в норы и ждали, когда спадёт зной. Только два придурочных человека продолжали свой путь по этой выжженой солнцем пустыне. А куда деваться? Минут через двадцать мы опять были вынуждены сделать привал: Виола совершенно выбилась из сил. А кто бы не выбился с такими мозолями? Отдохнув, снова двинулись дальше и так далее. Постепенно интервалы нашего движения сокращались, а время отдыха увеличивалось. Не представляю сколько мы успели пройти до вечера, но думаю, что не больше десяти километров. А вечер в этот день наступил неожиданно быстро. И причина быстрого наступления темноты нам была хорошо видна. С юго-запада на горизонт, за который после заката должно было свалиться солнце, неожиданно выплыла черная-чёрная туча. Она стала быстро расти, постепенно заполняя собой всю закатную часть неба.

– Ого, там гроза. Может и сюда дойдёт? – мечтательно констатировала моя попутчица. – Воздух освежит.

Я не разделял её мечтаний. Вот если бы гроза прискакала с утра, тогда, конечно, идти стало бы легче. Хотя, смотря какая гроза. Гроза грозе рознь. Да и вообще что-то странно всё это. Гроза в пустыне? Летом? Я думал, что в это время здесь дождей не бывает в принципе. Хотя кто его знает, что здесь бывает и что не бывает? Грозовой фронт быстро приближался. Вскоре стало видно, что тучи неоднородные: сверху они были чёрными, а снизу серо-жёлтыми. Спустя 15 минут мы поняли причину данного явления. Жёлтый цвет – цвет песка. Это была пыльная буря. До поры до времени всё казалось вполне безобидным, но уже первый шквал ветра показал нам совсем нерадостную перспективу. Буквально сразу после стартового порыва буря обрушила огромную массу поднятого в воздух песка. Нельзя было открыть ни рот, ни глаза. Песок сёк лицо и открытые части тела. Пришлось сразу скинуть на землю поклажу в виде старого водительского сидения, и мы, крепко обнявшись, вжались в потрескавшийся от времени дерматин. Ожидаемый дождь так и не пролился, буря оказалась сухой. В какой-то момент я даже почувствовал, что уже не могу дышать, настолько воздух был наполнен частицами пыли и песка. Пришлось стянуть с себя футболку, разорвать её пополам и намочить водой. Уткнувшись носами в мокрые тряпки, мы переждали прохождение основной части шквалистого фронта. В результате пережитого мы долго кашляли, а я остался в одной ветровке. Ночь не заставила себя долго ждать. Ветер ещё не закончился, как совсем стемнело. Пришлось остаться на ночёвку на том же месте. Наступившая ночка стала ещё одним страшным испытанием в моей жизни. Меня эта непрерывная череда испытаний уже стала доставать. Неужели я настолько прогневал бога, что впал в полную его немилость? Но если прогневал я, то Сухарецкая с Жандаром здесь при чём? А Виола? Бедная девушка хоть и не плакала, но по её испуганному напряжённому лицу можно было догадаться, что эти испытания для неё являются запредельными. Вслед за песком и темнотой стала опускаться температура. Уснуть было невозможно. Нам было не до условностей. Наши тела переплелись так, что стороннему наблюдателю трудно было распознать, где чья нога и где чья рука. На утепление пошла даже куртка Марины, хотя до этого Виола категорически её отвергала. Но и куртка не спасала от холода. Я вскакивал, поднимал следом девушку, и мы скакали вокруг сидения. Скакали, чтобы ускорить движение крови по организму. Скакали, чтобы не сдохнуть от переохлаждения. Скакали жарким летом в среднеазиатской пустыне. Тем не менее озноб не покидал тело: от холода зуб на зуб не попадал. В результате мы не спали всю ночь, а вырубились только тогда, когда взошедшее солнце стало прогревать пустыню. Но и это не позволило выспаться. Уже через пару-тройку часов нестерпимая жара заставила нас двинуться в путь.

– Зря мы ушли. Надо было ждать помощи, ночуя в домике, – слабым от усталости и невзгод голосом резюмировала Виола.

– Ничего, осталось недолго терпеть. Да, мы поздно сегодня вышли. Но зато у нас есть фора – часть пути вчера мы всё же преодолели.

Несмотря на заторможенное состояние я пытался торопить девушку. Для этого у меня были веские причины: вода быстро заканчивалась, а полуденная жара могла привести к тепловому удару одного из нас. Если это случится, то и на сегодняшнем дне можно будет поставить жирный крест. А как мы переночуем на свежем воздухе ещё одну ночь и что будет завтра, один бог знает. Но ускорить Виолу никак не получалось. Она была измождена до предела. К тому же на её ступнях и пальцах ног полопались волдыри, и это вызывало нестерпимую боль. Нам опять приходилось то и дело останавливаться, долго отдыхать и двигаться дальше в улиточном темпе. Весь график преодоления расстояния до шоссе летел насмарку. Но это была ещё не беда. Осознание того, что мы вляпались в полное дерьмо, приходило ко мне постепенно. Когда, очухавшись от недосыпа, пострадавших от бури глаз и перегрева на солнце, я начал хоть немного реально соображать, в мою душу стали закрадываться смутные нехорошие предчувствия: правильно ли мы идём. Сначала я подумал, что дорогу засыпал песок, поэтому она настолько неузнаваема. Но постепенно под ногами начали попадаться большие камни. Их становилось всё больше. В какой-то момент отпали последние сомнения: мы сбились с пути. Я ничего не сказал впавшей в небольшую прострацию девушке, а просто попытался сделать плавный круг, чтобы вернуться назад на грунтовую дорогу, от которой мы отклонились. Не помогло. Дорога не обнаружилась. Этого ещё не хватало! Отсутствие под ногами чётко выраженной колеи могло привести нас к неотвратимой гибели. И я решил кардинально исправить создавшуюся ситуацию: взял и развернулся назад, чтобы, несмотря на бездарно потраченное время, вернуться по собственным следам и найти эту проклятую колею. Виола, несмотря на её полупьяное состояние сразу обнаружила мой манёвр:

– Зачем мы возвращаемся назад?

– Я потерял одну важную вещь, – попытался соврать я.

– Лемешев, не считай меня дурой. Ты потерял дорогу?

– Да, потерял!

– Ну вот и всё, приехали, – упавшим голосом произнесла она, упала на колени, стукнула кулаками о землю и стала стенать: – Мамочка, мамочка, спаси меня. Господи, но за что? За что мне всё это? Я не хочу умирать! Не хочу. Мы сдохнем в этой пустыне. Сдохнем! Это всё. Зачем? Зачем я поехала в эту дыру? Зачем? Не хочу, не хочу.

Я долго слушал этот «плач Ярославны», но в конце концов не вытерпел:

– Хватит ныть. Всё будет хорошо.

– Не будет. Ничего не будет! Мы сдохнем здесь. Сдохнем.

– Если ты будешь валяться и реветь – то точно сдохнем. Пока не стемнело нам по свежему следу надо вернуться к той точке, где мы сбились с пути. После песчаной бури наши следы, как на ладони. Ещё ничего не потеряно.

– Всё потеряно, всё. Нам не выбраться отсюда никогда. Это замкнутый круг, ловушка.

– Пошли, говорю!

– Иди куда хочешь.

– Ты здесь останешься?

– Да!!! Здесь!!! – истерично прокричала Виола и тут же заныла старую песенку: – Мамочка, помоги! Мамочка!

Я не вытерпел и зло съязвил:

– Не правильно взываешь. Надо так: папочка, пришли самолёт! Папочка!

Подействовало. Она неожиданно вскочила и побежала за мной с явным намерением сделать больно.

Не будь дураком я рванул от неё по нашим следам, призывно подзадоривая:

– А говоришь, что уже всё, сдохла. Вон ещё сколько сил!

– Я тебя убью!

– Сначала догони!

Хитрость работала недолго. У Виолы быстро кончился бензин, и она опять уткнулась головой в песок. Да, выглядела моя попутчица не очень. Пустыня быстро меняет облик человека. Гламурный костюмчик уже напоминал старую потрёпанную тряпку, космы сбились в кучу. Жара и ветер иссушили её лицо, руки и ноги. Она уже ничем не напоминала ту уверенную в себе, нагловатую, ярко разукрашенную девицу, которую я увидел в аэропорту. Это было всего-то три дня назад. Три дня прошло. Всего три дня. Мне её было нестерпимо жаль. А себя? Себя, естественно, тоже. Но её сильнее. Когда она отдышалась от погони, я предпринял ещё одну попытку заставить девушку двигаться в нужном мне направлении:

– Змея! Виола! Змея!

Но она не повелась на мои провокации. Несостоявшаяся кинозвезда с трудом оторвала голову от земли и пролепетала потрескавшимися в кровь губами:

– Ненавижу эту пустыню, ненавижу змей, пауков и скорпионов. Но тебя, Лемешев, я ненавижу больше всего.

Она вновь уткнулась в песок и затихла. Я просидел рядом с ней часа два, накрыв её голову куском своей футболки. Второй кусок был намотан в виде чалмы на мою голову. Больше всего я боялся получить солнечный удар. Тогда всё, полный абзац. Шансов на выживание не будет. Их и сейчас осталось не много. Силы таяли с катастрофической быстротой. Очень хотелось есть. Но больше всего хотелось пить. После того, как мы вышли, я пил совсем мало, строго экономя воду. Да и Виоле не особо позволял прикладываться. Тем не менее в полуторалитровой бутылке воды оставалось уже менее трети объёма. Ладно, сейчас она отлежится, отдохнёт, и мы двинемся дальше. Вернее, не дальше, а назад по своим следам. Как я умудрился? Уму непостижимо. Если бы кто-то сказал, я бы не поверил. Какое-то затмение разума. Или козни дьявола. Точно. Он злорадно так хихикает, наблюдая за нашими страданиями и напрасными потугами спастись. Ничего, всё будет хорошо. Надеюсь, Виола уснула. Это придаст ей сил. Дышит она, во всяком случае, так, как будто спит. А мне нельзя спать. Я сидел и наблюдал за тем, чтобы к девушке не подполз какой-нибудь ядовитый паук, или змея. Она лежала прямо на земле, поэтому водительское сидение, которое я уже задолбался таскать, было поставлено мной на торец. Приходилось придерживать его в таком положении, чтобы тень от этой штуковины накрывала всё тело девушки. Ничего, всё будет хорошо, всё будет хорошо. Мы или выберемся сами, или нас найдут. Это всегда так бывает: бьёшься, бьёшься в закрытую дверь, а затем оказывается, что в здание можно попасть только с чёрного входа. Просто объявление об этом забыли повесить. Мне нельзя здесь сдохнуть. Я должен выжить и найти Жанну. Жанна, где ты сейчас? Что делаешь? Помнишь ли ты меня? Даже если не помнишь, я обязан добраться до этой проклятой Швейцарии. Вот ведь чертовщина какая: в пустыню Казахстана, в сердце этой пустыни, попасть легче, чем в центр цивилизованной Европы. Хотя, казалось, сядь в самолёт и фьють: через три часа ты в Берне. Эх, как же мне выбраться из этой проклятой жизненной трясины? Как? Вытаскиваешь левую ногу, а правая уже скрылась в болоте. Вернее, в зыбучих песках. О, кто-то едет. Точно! Разукрашенные машины, облепленные фонарями и фарами, мчались во весь опор прямо на нас. Это явно какие-то автогонки, типа Париж – Дакар. Головные машины быстро приближались, поднимая в воздух огромные клубы пыли. Главное, чтобы они нас увидели и не закатали наши тела в песок. Чёрт! Я вскочил и стал махать руками. Это страшно! Пронёсшиеся мимо спортивные кары и грузовики подняли в воздух тучи пыли не меньше, чем вчерашняя буря. Всё вокруг закрыл песок. А машины всё летели и летели. Некоторые проносились буквально в сантиметрах от нас. Я продолжал прыгать и махать руками, хотя прекрасно осознавал, что всё бесполезно: в такой пылюге водителю нас ни за что не увидеть. Оставалось только одно – молиться. Поняв, что от меня ничего не зависит, я в отчаянии свалился пластом, закрыл глаза, уткнулся лицом в горячий песок, зажал голову руками и стал взывать к богу: «Господи помоги, господи помоги… Я никогда больше не буду грешить и забывать о тебе. Я стану богобоязненным и праведным. Может даже, постригусь в монахи. Только спаси меня и эту невинную девушку. Господи помоги, господи помоги, господи помоги. Отведи своим могучим перстом погибель от нас. Погибель в этой страшной жаркой пустыне. Неожиданно из клубов пыли вынырнул спортивный мотоцикл и с разворота затормозил прямо перед нами. Мотогонщик обратился ко мне странным, уставшим, но очень высоким голосом: