– Да какие тут загадки? Мужчины хотят нами, женщинами, согреться да в уюте жить. Вот я и говорю вам – я не самовар, чтобы об меня греться. Вы ведь для самовара жениться хотите, чтобы вам тепло и уютно было. И ради этого вы готовы терпеть жену, которая живет с другим, а вас не любит? И это есть для вас семейное счастье?

– Это как-то цинично, – проговорил всадник.

– Циничным обычно называют то, что есть чистая и неприукрашенная правда, – заметила незнакомка. – Впрочем, мне все равно, что вы об этом думаете. Вы славный человек, и я от всего сердца желаю вам добра и счастья, а потому хотела бы предупредить ваше несчастье.

– В любви, я думаю, есть одно самое страшное несчастие – когда ее не разделяют, – убежденно произнес спутник незнакомки.

– Вот от этого несчастья я и хотела бы вас предупредить.

– Есть ли у вас сердце?

– Разумеется, есть. Я, как и всякая женщина, к несчастью, имею его, но не вижу вокруг себя человека, которому стоит отдать это сокровище… – спокойным и твердым голосом произнесла всадница.

– Если вы ко мне равнодушны, то не беспокойтесь – я освобожу вас от моего присутствия как можно скорее, – заверил ее спутник.

– И будете весьма любезны. Мне бы сейчас хотелось побыть без постороннего общества.

– Вы имеете в виду всех или именно меня?

– И всех и вас в том числе, – сказала незнакомка и добавила твердым голосом:

– Я ни за кого не пойду замуж, никогда, никогда!

Тут она ударила хлыстиком коня по шее, и во весь дух поскакала прочь в лес, в самую чащу. Ее спутник последовал за ней.

Как две молнии пронеслись они мимо Николая и исчезли из вида.

А он, завороженный этой встречей, стоял и смотрел в ту сторону, куда унеслись прекрасная незнакомка и ее спутник.

* * *

Весь остаток вечера Николай провел, погруженный в воспоминания о нечаянно подслушанном разговоре. И вдруг понял, что прекрасная наездница очаровала его сердце. Впервые он взволновался от женской красоты. И это сладкое, незнакомое волнение было ему странным, неведомым и одновременно необычайно приятным.

– Уж не влюбился ли ты, мой друг? – спросила тетушка, заметив какое-то странное состояние своего племянника.

– Пожалуй, вы угадали, – ответил довольно храбро Николай.

– И в кого же, если не секрет?

– Я и сам не знаю в кого.

– Это прекрасно; в незнакомку, значит?

– Да, это так…

– И где ж ты, мой друг, ее увидел?

– Сегодня в лесу. Она ехала верхом. А с ней еще какой-то господин.

– О, молодые, горячие, полные жизни годы! – заметил старый князь, присутствующий при разговоре. – Когда ж не влюбляться как сейчас. В твои годы и меня тревожили грезы. Сколько раз бывал пылко влюблен – и не сосчитаю.

– Полно тебе, Павел Григорьевич, нашего друга подбивать на увлеченности, ему еще поступать в университет, – заметила княгиня. – Вот о чем у него голова должна болеть.

– Ах, Прасковья Сергеевна, разве мы думаем в его летах о том, что надо? Мы думаем о том, что нам хочется, о пленяющих нас грезах, что волнуют и тревожат нашу молодую душу…

– Оставь, оставь эти разговоры, мой друг, не отвлекай Николеньку от его предназначения, – строгим голосом сказала княгиня.

– По правде сказать, тетушка, я и сам пока еще не знаю своего предназначения, – признался Николай.

– Так узнаешь, мой друг, если о серьезном думать будешь, а не о пустяках, – назидательным тоном проговорила его тетушка.

– Да какие же это пустяки? – возразил старый князь.

– Прекрати немедленно эти разговоры! – сердитым голосом проговорила княгиня. – Нам не о том надо его наставлять.

– Кто ж в его годы слушает наставления стариков! – махнул рукой ее супруг. – Касательно меня так я никогда никаких наставлений не слушал.

– Ну и что из того? Что хорошего получилось? – недовольно произнесла княгиня.

– А что плохого? – пожал плечами князь. – Женился на тебе, трех детей воспитал и в люди вывел, в достатке живу. Что уж тут плохого получилось, позволь спросить. Ладно, не стану попусту пререкаться, пойду-ка лучше отдыхать, – сказал князь и пошел к себе.

– Не особенно его слушай, – посоветовала тетушка, обращаясь к Николаю. – Он всегда был слишком волен.

– Как это, тетушка? – полюбопытствовал тот.

– Да так… – уклонилась хозяйка дома от его вопроса.

– Все же поясните мне про вольность Павла Григорьевича, – продолжил настаивать Николай.

– Думаю, что рано тебе про это знать, – твердо проговорила княгиня.

– Почему же рано, мне уже восемнадцать, я гимназию с золотой медалью закончил, – с некоторой досадой в голосе произнес Николай.

– И хвалю за это, – отозвалась его тетушка. – И горжусь тобой, милый друг. А про вольности Павла Григорьевича… не хочу об этом говорить. Станешь повзрослее – сам всё узнаешь. А в твои года еще рано голову этим забивать. Ну, хватит о праздном, пора и на отдых. Что-то я устала к вечеру, – княгиня поднялась, поцеловала Николая в голову, перекрестила и пошла в дом.

Он остался один. Последняя часть разговора с тетушкой и особенно ее упоминание вольности ее супруга произвели в нем какое-то неопределенное волнение и даже любопытство.

Он поднялся и, услышав в глубине дома голос старого лакея Поликарпа, нашел его и поинтересовался:

– Скажи, любезный, а что в ваших краях говорят про Павла Григорьевича?

– О чем это вы, барин? – не понял его вопроса лакей.

– Я про то, что вольного делал дядюшка в молодые годы. Ты ведь давно тут служишь, а потому смею предположить, многое знаешь про это.

– Не пойму о чем вы, ваше сиятельство, – произнес лакей и едва заметно смутился.

По тому, как тот смутился, Николай понял, что ему есть что спросить у старого лакея.

– Сам знаешь о чем, – проговорил Николай настойчивым голосом. – Рассказывай что и как.

– Не могу знать, – увильнул от его просьбы лакей. – Простите, барин, мне еще за уборкой и мытьем посуды надо проследить, – он вежливо поклонился молодому графу и удалился.

– Фу ты черт! – недовольно произнес Николай. – Ускользнул, хитрец. Впрочем, надо бы у женской части прислуги спросить – женщины всегда про подобные дела разговорчивее.

Найдя в дальней половине дома немолодую служанку, он, вынув из кармана рубль, положил его перед ней и спросил:

– Если расскажешь все про своего барина, еще один такой получишь.

– Да про что вы спрашиваете, ваше сиятельство, ума не приложу, – проговорила та, не отрывая взгляда от лежащего на столе рубля.

– Сама знаешь про что, – Николай вынул еще один рубль и положил его рядом с первым. – Ну, говори. Если не скажешь, деньги у меня останутся.

– Уж не знаю, про что и говорить-то! – сказала служанка, все также глядя на то место на столе, где лежали деньги.

– Про то, что все тут знают, но мне не говорят. Обещаю, что никому, а тем паче хозяевам твоим, ничего не расскажу.

– Да тут такое дело… – служанка запнулась.

– Какое такое дело?

– Да что уж тут скрывать-то – старый барин в молодые лета очень был охочь до нашей, стало быть, сестры.

– Продолжай.

– А что тут продолжать-то? В наших-то деревнях, почитай, премного людишек от него произвелось. Вот какие дела. Впрочем, плохого никто про нашего хозяина не скажет. Насильничать не насильничал. Этого никогда про него не говорили. Но девок молодых, бывало, приглашал к себе в опочивальню. Про это многие из старых слуг ведают. Или где в лесу или там в другом месте… в общем, детишек, поговаривают, много от него народилось по округе. Нынче оне почти все взрослые. Но он хороший барин, никого не забывал, всегда о них справлялся и помогал. Никого не обидел. Хороший барин, все его тут любят.

– Вот оно как… – задумчиво произнес Николай.

– Да неужто это большой грех-то? – заметила старая служанка. – Возьмите, к примеру, меня. Жених-то мой меня после барина узнал. Вот так-то. Раньше так принято было. Барин – первый, а жених уже опосля. Привыкшие мы. Так издревле заведено, чего уж тут роптать. Одно вам скажу, ваше сиятельство, мой-то прежний барин после всего и не спрашивал что я и как. Словно и не было ничего. И про других тоже самое. А нынешний-то барин, Павел Григорьевич, ему не чета – славный, добрый, заботливый… Не в пример прежнему. Очень мы все нашими хозяевами довольны. Молим Бога, чтобы все оставалось как есть и чтоб подольше они прожили. Как на духу говорю.

Николай вынул еще один рубль, положил его рядом с прежними и сказал:

– Это твое. Но не болтай никому о нашем разговоре.

– Разве я глупая совсем, – заверила его служанка. – Я против себя не враг.

Он повернулся и пошел к себе. «Что ж, – думалось ему по дороге. – Так было в старое время заведено. Да и отменить прошлое никто не может. Что было, то было и быльем поросло».

* * *

Утром следующего дня, старый князь, подойдя к Николаю, предложил:

– Не составишь ли мне компанию в прогулке? Я решил проехаться верхом.

– С удовольствием, – согласился молодой гость.

Князь и Николай направились к конюшне, у которой встретили деревенского мальчишку лет семи.

– Поди, найди Фрола-конюха, – велел мальчишке князь. – И скажи ему, чтобы запряг Жужу и Нереста. Знаешь, где Фрол-конюх?

– Знаю, барин, – отвечал мальчик.

– И где же?

– Во хлигеле, – чай, поди, во хлигеле пьет.

– Вот тебе и русский язык! – усмехнулся князь. – Чай пьет или чай, пьет горькую – не разберешь их. Ну, так ступай и позови его сюда, – велел он мальчику.

Мальчик убежал.

Мимо них прошла беременная баба, остановилась и низко им поклонилась.

– Вот прошу видеть пример русской безалаберности, – усмехнулся князь. – Насколько я помню эту бабу – она без перерыва на сносях. Это зачем же столько?! – обратился он к бабе.

– Об чем ты спрашиваешь, батюшка Павел Григорьевич? – несколько недоуменным голосом отозвалась та. – Чегой-то я не пойму вас по своей глупости.

– Зачем столько… детей нарожала? – пояснил князь.

– Да ведь как же без этого-то?

– И скольких родила?

– Уж десятый в животе-то барахтается.

– Ну вот, и что ж тут хорошего?

– Так ведь замужем я, ваше сиятельство… – пояснила баба.

– Ну и что же, что замужем?! Вот я тоже женат, а детей всего трое. Что ж из того, что ты замужем?

– Ваше дело иное, барское… – заметила баба.

– Отчего же наше дело иное?

– Да то и дело, что иное… вы баре, знамо дело…

– Ах, бестолковый народ, не пойму я тебя что-то! – несколько раздосадовано воскликнул князь. – Толком разъясни – в чем тут разница-то!

– Дак разница велика… вы – баре, от того и живете в таких-то широких хоромах… просторно вам… разойдетесь и не встретитесь…

– Ну, так и что? – не понял рассуждения бабы князь.

– А у нас все другим макаром – избы, известное дело, тесные, как тут не встретиться…

– Что ж, обязательно брюхатеть от встречь-то этих?

– Так уж выходит… что ж поделать, когда у нас одно это и есть весельство…

– Все равно не пойму, зачем так плодиться!

– Да так, приключается. У нас ведь как говорят: «Слава Богу, не без доли: хлеба нету, так дети есть».

– Ах, ну что с ней поделаешь! – махнул на бабу князь. – Тоже ведь своя философия на все. Ну тебя, ступай с богом!

Баба поклонилась опять и ушла.

– Вот видишь – какого ума русские-то мужики да бабы, – заметил князь. – Рассудительности не более, чем у скота, прости господи!

– Однако есть множество путей помочь этому народу стать лучше, – сказал Николай. – На этот счет у меня есть свои мысли.

– О, расскажи мне, это было бы преинтересно.

– По моему мнению следует нам, людям просвещенным и с достатком, потрудиться на благо вот таких простых темных людей, как эта… что встретилась нам.

– И каким же образом? Поместья свои им раздать, а самим в избы переселиться?

– Нет, зачем же. Для улучшения их положения вполне достаточна целенаправленная деятельность для пробуждения дремлющих в этом темном народе сил…

– Тоже темных…

– Не понял вас, Павел Григорьевич.

– Если народ наш темен, то и пробудить в нем можно только силы темные, – заметил князь.

– Зачем же видеть людей в таком черном цвете, и без того в жизни много горького, а что ж будет, если никто никому не станет верить и никого не будет любить?

– Любить-то как раз и надо, но не всех и не всякого. Особливо я бы поостерегся любить низкий люд, это ему не на пользу, – убежденно проговорил князь. – Да и не понимает наш народ любви-то к себе, за дураков почитает добрых-то бар.

– Жестокосердие приводит к жестокосердию – в этом я убежден, – сказал Николай. – А потому твердо намерен держаться того мнения, что только прекрасные и полезные истины сделают сердца людские лучше.

– А я тебе скажу, что прекрасные и полезные истины, исходящие из уст господ радетелей народного блага, представляют для деревни лишь простое сотрясение воздуха, – проговорил с некоторым раздражением князь.

Во время их разговора к ним подвели двух оседланных лошадей. Николай и старый граф сели на них, при этом одинаково ловко. По тому, как быстро Павел Григорьевич оказался в седле, никак нельзя было сказать, что ему уже немало лет.

Они отправились кататься верхом. Во время их прогулки Николай все-таки не удержался и спросил:

– Дядюшка, а поговаривают, что у вас тут в деревнях есть свои дети? Это правда?

– Есть некоторое количество, – признался князь. – Однако не вижу в том ничего постыдного. Право первой ночи – с древних времен во многих местах бралось за правило. И у нас не исключение. Однако вот что тебе скажу – я этим никогда не злоупотреблял. И насильничать себе не позволял. Однажды даже такой у меня случай был. Девица одна гуляла с разными парнями, а как замуж собралась идти – так кинулась ко мне в ноги. Мол, помоги, барин, возьми меня перед венчанием к себе хоть на ночь. А то что я своему мужу скажу, когда он про мою прежнюю жизнь прознает. Вот так-то. И, кстати говоря, у нас с ней и не было ничего. Переночевала на моей половине в соседней комнате и пошла себе под венец. Так чего ж тут недостойного с моей стороны? Ровным счетом ничего.

Николай смутился.

Дядюшка это заметил и сказал ему:

– Что ты дуешься как мышь на крупу?

– Но как-то все-таки это… не совсем благородно, что ли… – в некотором замешательстве заметил Николай.

– А что плохого в том, что девушка не проживет свою жизнь в бедности? Ко мне не раз приходили матери с отцами, которые сами мне своих дочек предлагали. Возьми, мол, барин под свою опеку, не оставь с голоду помирать. Большей частью помогал им без всего этого. По жалости к участи их и их деток. Но признаюсь – несколько раз брал девушек к себе. А после оставлял служанками в доме или по-другому как помогал. Или ты думаешь, что гнуть спину в поле с утра до ночи им было бы лучше? И Бог тому свидетель – никогда ни одну девушку не принуждал силой. Обхождением и лаской брал, это было, врать не стану, но чтоб силой – такого никогда не было. Не по мне это. А еще тебе скажу вот что – всем деткам своим незаконнорожденным всегда и во всем помогал, всех хорошо пристроил, никого не обидел.

– И сколько же таких у вас было?

– Без малого двадцать.

– Ого! – воскликнул Николай.

– И пусть так. Заметь – все живут хорошо. Никто не жалуется. Многие уж и своих деток имеют. Хотя, Прасковья Сергеевна, конечно, косится на меня за это. Но тут ее право. Не стану спорить. Но по молодости чего только не бывает. Эх, молодость, молодость…

Во время разговора они увидели идущую по дороге деревенскую девушку лет пятнадцати, необычайно хорошенькую.

– Здравствуйте, баре-государе, – поклонилась она.

– Здравствуй, здравствуй, любезная, – сказал князь с улыбкой. – Куда идешь?

– Лен прясть.

– И кто ж такая, чьих будешь? – поинтересовался Павел Григорьевич у девушки, не слезая с лошади.

– Даша я, сирота, – отозвалась девушка и смутилась.

– Вот гляди, Nickolas (Николай – франц.), как хороша! – довольным голосом произнес князь, разглядывая девушку. – Вот ведь чудо какое – среди такой черни расцветают порой удивительные наяды, – он достал серебряную монетку и, нагнувшись в седле, протянул ее девушке: – На, возьми.

– Покорнейше благодарю, барин, – девушка взяла монету, низко поклонилась и еще больше смутилась.

Князь спешился, взял обеими руками девушку за плечи, поцеловал ее в лоб, потом вынул еще одну серебряную монету и добавил к прежней.

– Дивная, дивная красота, – произнес он. – Увы, я уже не так молод, чтобы целовать юных дев в их нежные губки. Не желаю, чтобы у них от меня омерзение в душе оставалось. Эх, молодость, молодость… – вздохнул он. – Ну, иди, иди с миром, – сказал он девушке и перекрестил ее.

Та еще раз поклонилась им и пошла своей дорогой.

Князь снова сел на лошадь. Заметив, что Николай несколько смущен этой сценой и его словами, старый князь пояснил:

– Нет, эта наяда не от меня рождена. Уж не знаю и от кого, – он задумался ненадолго, а потом добавил: – Надобно сказать, все мы люди, все человеки не без слабости. Правда, теперь я уже не тот… и потому ко мне, вместо жизнерадостной гризетки все чаще забегает мысль о неминуемой и скорой смерти и заставляет задумываться.

– Вам еще рано о смерти задумываться, – заметил Николай.

– Из чего ты сделал такое заключение, мой друг?

– Из того, как вы ездите верхом, дядюшка. Мне, молодому, фору дадите.

– Лошади – моя последняя страсть, – улыбнулся спутник Николая. – Позволь заметить, что мне теперь уже скоро семьдесят. А это – как раз такой возраст, когда человеку после всех страстей и бурления остаются лишь вот такие услады, как верхом проехаться, да еще размышления… истинно сказано: когда дьявол постареет, он сделается пустынником… вот и я, старея, все больше о смерти думаю…

– О смерти всякий должен думать. И помнить о том, что она всех поджидает.

– Разумно, разумно, мой друг. Да, человек живет, наслаждается жизнью, а потом умирает, и все его муки, радости и усилия исчезают вместе с ним, как будто никогда ничего и не было… Это ужасно…

– Ужаснее жить без пользы, – откликается Николай. – Словно и не живешь на свете, когда пользы от тебя никому нет.

Проскакав по окрестностям некоторое время, они вернулись назад к конюшне и спешились, отдав поводы коней конюху и его помощнику.

Где-то недалеко раздался колокольный звон. Павел Григорьевич перекрестился и произнес со вздохом:

– Немало я был грешен, друг мой, а вот теперь под старость уверовал в Бога еще больше, чем прежде. Наверное, это из-за того, что скоро, скоро, он призовет меня.

Князь снова вздохнул.

– А мне кажется совершенно неестественным, чтобы человеческий ум мог совершенно исчезнуть, – сказал Николай. – Ведь не может быть так, чтобы то, что говорило, радовалось, постигало все окружающее, все запечатлевало в себе, кончалось полным небытием, как простая разрушенная машина…

– Это мы только после смерти узнаем… – откликнулся на его слова старый князь. – Правда, уже и не расскажем никому… но, по правде сказать, я ужаса перед смертью не ощущаю вовсе… и все более склоняюсь к мысли, что со смертью еще не всё будет кончено, что моя душа и после могилы будет жить… и жить лучшей жизнью, чем, скажем, наша светская жизнь.

– Я совершенно с вами согласен, – заметил Николай. – А что касается светской жизни – так она меня совсем не прельщает.

– Что так?

– Слишком много в ней суетного и не искреннего.

– И вправду, мой друг, – согласился Павел Григорьевич. – Поверь мне, это именно так. Я бывал в свете, знаю его и потому вот что тебе скажу: остерегайся его. И вообще будь с людьми осторожен.

– Вы советуете мне не доверять людям?

– Нет, доверять нужно, но только в крайнем случае.

– В крайнем случае?

– Да, мой друг, только редким и проверенным людям. Особенно из числа нынешних.

– А чем же нынешние люди отличаются от прежних?

– Сердечности в них поубавилось не в пример прежним временам, а умысла прибавилось. Посмотри, что сейчас всех интересует: поесть, поспать, выпить, поиграть в винтишко. Думаешь, я так говорю, что стар стал?

– Нет, отчего же? Каждый имеет право думать на свой манер.

– А ты, конечно, не так строг к людям?

– Нет, не так, дядюшка. Я вижу в людях много хорошего.

– Это в тебе говорит молодой идеализм и, прости за резкость, неопытность. Я же в таком возрасте, когда знаешь наперед, кто что скажет и что сделает при любых обстоятельствах. Нынешние люди оскудели умами, чувствами, даже простыми человеческими словами… Особенно наша сонная, ленивая провинция.

– А я, по правде сказать, представлял помещичью жизнь поэтичной, – заметил Николай.

– Полно, полно, друг мой, – сказал Павел Григорьевич с грустью. – Провинция есть провинция. Сравни к примеру Москву и Петербург.

– В каком смысле, дядюшка?

– Петербург – чудо как хорош, настоящая столица, а Москва…

– Что же Москва? Признаюсь, мне Москва пришлась по душе.

– А вот я ее решительно никогда не любил.

Они поднялись по ступеням и вошли в дом.

– Вы бывали в Москве? – поинтересовался Николай, обращаясь к Павлу Григорьевичу.

– Да, жил в ней некоторое время и признаюсь – ужасно скучал.

– Почему же? Там хорошо, размеренно, не так много суеты, как у нас, в Петербурге.

– Правда, надо признаться, был я в Москве в молодые годы, когда кровь играла и бурлила, когда хотелось романов, приключений. Наверное, от этого и показалась она мне в ту пору скучной. Ведь известно: молодых не нужно много уговаривать, ибо правила их всегда были шатки. Это сейчас я все больше о нравственности размышляю, потому, наверное, что с миром разлучаться жалко… в нем много прекрасного было и есть… особливо любовь…

– Стоит ли влюбляться, по правде сказать? – задумчиво произнес Николай. – Лично у меня на этот счет большие сомнения. Не лучше ли употребить свои силы на что-то другое, более полезное для человечества?

– Любить как раз и надо, но только не всякого, а того, кто сего чувства достоин, – отозвался князь.

– Верные слова изволите говорить, князь, – послышался голос Прасковьи Сергеевны, которая при последних словах своего мужа появилась в комнате, где расположились Николай и Павел Григорьевич. – Но в жизни по-всякому бывает. Иногда сердце лежит к недобрым людям, что жгутся больнее всякого огня. Особенно в молодые-то годы. Ты сам-то, Николаша, влюблен ли уже в кого серьезным образом или еще минула тебя стрела Купидона?

– Подобных вещей не говорят, – ответил Николай сконфузившись.

– Ну, хорошо, не будем об этом, – сказала примирительно хозяйка дома. – Хотя я тебе скажу одно только – будь с головой в ладах, когда сердечко-то стучит. Иначе легко можно обмануться. Так часто бывает – сердце в омут ведет, в котором и утонуть недолго вместе с головой.

– Будто уж везде один обман на свете, тетушка, – откликнулся Николай. – Есть ведь и достойные люди.

– На кладбищах, Николенька, может быть, и есть, да только проку-то от них, мертвых, мало, – вздохнула Прасковья Сергеевна.

– По-вашему выходит, что все теперь только и делают, что лгут и никому уж и верить нельзя? – сказал Николай.

– Никому не запрещено, друг мой, верить-то: верь, сделай одолжение, если тебе так уж этого хочется. Но только про голову не забывай. Особенно с нынешними барышнями. Иначе придешь верной дорогой к гибели. А потому вот тебе мой искренний совет: держи себя в стороне от бойких девиц теперешнего времени. Они ведь нынче как: увидят юношу из хорошей семьи и сразу его в оборот берут.

– Можно подумать, что раньше этого не бывало, – заметил Павел Григорьевич. – И раньше таких было во множестве.

– Бывали и такие, спорить нечего, – заметила княгиня, – но много было и достойных девушек, скромных, благовоспитанных.

– А сейчас, что же, перевелись вконец? – усмехнулся князь.

– Сейчас, мой друг, уж больно все бойкие стали, просто беда с ними, никаких приличий не соблюдают, – откликнулась его супруга. – Живут без венчания, детей рожают – совсем стыд позабыли!

– Не все, не все, матушка, – сказал князь.

– Не все, но многие. А потому, ты, Николаша, будь с нынешними барышнями осторожнее, тем более здесь, у нас, где особая вольница и девушки рано созревают.

– Я сюда не для амурных дел приехал, тетушка, – заверил княгиню Николай. – Мне здесь время следует употребить для другого – к университету готовиться.

<1 2 3 4 >

На страницу:

Перейти

2 из 4