Долгий путь, или Хрупкие люди

А Тейн – знает. И держит в секрете уже много лет. Умица она все-таки. Все понимает. Даже сложнопонимаемое. Кстати, про аборт – он впоследствии и сам рассказал ей, ничего не утаив. И про подаренные деньги. И про нее, свою первую. Трэйси. Ту самую, из коммершал видео. И Тейн сумела оценить эту его откровенность. Теперь ни Тейн ни Трэйси уже не жалели о том, что Трэйси сделала это – написала ей тогда. И все выложила. Теперь это было лишь подтверждением его предельной откровенности с дочерью.

Хотя Трэйси – мучительно винила себя, потому что считала это обращение к юной девушке – своей слабостью.

Трэйси написала ей, потому что не в силах была просто вычеркнуть этот эпизод своей жизни, давно уж иссякнувший. У нее была потребность то и дело возвращаться туда мыслями. Она написала его дочери потому, что… не могла написать ему. Все по тем же причинам. Потому что ему не было места больше в ее отлаженной жизни.

Но всегда находился уголок в ее мыслях. И туда она могла пустить только одного человека. Столь похожего на того, кто когда-то не родился…

Она написала ей по этим эгоистичным причинам. И, может, по каким-то еще, ей самой неведомым. Типа извиния, или отблеска неуместной заботы…

Потом они встретились: умница Тейн, так похожая на отца, сама приехала к ней в гости, находясь в том возрасте, когда Трэйси проживала ту историю.

И вот уже 8 лет они тайно общаются: семья Трэйси не знает, кем приходится ей волонтер созависимых Тейн, дочь изрядно подзабытой знаменитости, а та в свою очередь, скрывает факт такого общения от матери, ничего не поясняя ей сверх меры.

И от отца. Который вроде как 3 года в завязке, которого ведет и опекает прокаченная психолог-дочь. Которая когда-то увидела то эксклюзивное видео, и того шебутного беспечного мальчика на нем,

и вдруг сумела стать единственной из тех сотен пытавшихся, кто сумел достучаться до него и отвести в группы поддержки. Чтоб потом – начать заниматься проблемой масштабно, получать профильное образование и устраивать благотворительные беседы по всему миру.

С тех пор раз в полгода Трэйси набирает этой девочке, и спрашивает: «ну как он?».

И последние пару лет слышит: «хорошо! Держится! Недавно, чтоб он не хандрил, были вместе в Африке на Сафари, он периодически ездит со мной с беседами о наркомании по миру. Нет, не думаю, что ему это навредит – наоборот. С его-то любовью ко вниманию… Легенда, музыкальная Икона поколения с многолетним стажем зависимости, и 3 года чистыми анализами, он со всей своей беспечностью умеет находить какой-то особенный тон и верные кнопки воздействия на неокрепшие умы, как и разговорить себе подобных. Носитель уникального опыта, чей провал можно понять, избежав при этом оправданий, и чьи масштабы потерь легко оценить невооруженным взглядом. Пример и антипример… Да и вообще, мы хорошо общаемся. С матерью нет, не общаются, а меня он принял. И слышит. И мы вместе учимся многому, вместе. Спасибо Вам.

Это все, что хотела услышать Трэйси. Тогда она ложила трубку, чтоб набрать еще через много-много дней и недель.

Сама, до появления в ее реальной жизни Тейн, Трэйси не пересматривала то видео много лет, (не говоря уж о том, чтоб посметь его обнародовать – это её слишком личное!). Тейн помогла его оцфовать. Тейн была лучшим и единственным поводом достать его из залежей своей памяти и припрятанного от урн ностальгического хлама, и вновь на 5 минут дать ему жизнь. Воскресить. Свою молодость.

1991. Это «туманное» качество, зернистый звук, заедающие полосы – совсем не то что сейчас… И совсем другие эмоции на экране – не те, что сейчас у людей, привычно попадающих в кадр. И знающих, что с этим делать.

Вот на экране словно откровение появлялось ее юное свежее лицо и улыбка школьной вип-девченки в обрамлении прямого темного каре до подбородка. Непривычная к камерам, которые в ту пору были в диковинку, она слегка развязно сидит на уличном бетонном парапете на набережной в своих коротких шортиках, и прячет смущение за хихиканьем и суетой. Она тогда не сообразила ничего лучше, чем с улыбкой перечислить свои анкетные данные, неистово кокетничая с линзой. И угадала – по прошествии лет это выглядело отпечатком Истории.

– Трэйси Уорлок, 19 лет. Родилась там-то, увлекаюсь, учусь… – рассказывала она, пока поток простой информации внезапно не иссяк.

Тогда камера оставляла ее в смущенной растерянности, поворачивалась, и застигала врасплох сидящего рядом мальчишку с задранной к подбородку коленкой, жадно вгрызающегося яблоко. «Олененок в луче прожектора», он замер с чумовым комичным лицом. Потом по привычке чуть капризно кривился, выражая свое недовольство съемкой его персоны без его разрешения. И так и не нашел, что толкового сказать, хоть отмахивался весьма эпично. Тогда он еще не научился качественно прятать смущение. Ну а побеждать его он не научится никогда… Как бы потом ни тренировал волю размашистыми провокациями и нарочитым пофигизмом.

Где-то там за кадром – голос их маститого в ту пору менеджера, который когда-то в 80х раскрутил и много лет успешно вел другую наимоднейшую группу, а вот теперь, когда та превратилась в «ретро» – совсем не с первого раза, взял по крыло этих школьных друзей…

Ну как друзей. Один из скромняг ее школьного потока, получивший даже какое-то музыкальное образование, и уже к своим 19 успевший по-нечаянности стать отцом (это совсем не значило что вырасти! Хотя женат на той подруге по сей день!), где-то-там-себе-по- тихому возомнил себя композитором. И решил прорваться в музыкальную индустрию, имея в своей голове вееесьма серьезную стратегию,

пока ничем извне не подкрепленную. Только этот Уолтер того мальчишеского образца мог так ошалеть на столь фантастической идее, и включить такие немыслимые обороты настойчивости в ее достижении! Симпатичный, но скромный, довольно зажатый, сдержанный и холодный, немного угловатый и будто б чуть надменный вне дружеского круга, он не был «ТОПчиком» в их школьном и районном мире – просто писал доморощенные песенки на магнитофон в гараже, и танцевал хопчик на школьных и студенческих сходках где-то в уголке. Никто ничего грандиозного от него, разумеется не ждал, даже когда он точечно анонсировал свои глобальные намерения.

Однако он собрался с духом, зарядился своими непомерными амбициями, и всерьез пошел по продюсерам. Точнее, он атаковал конкретно Шона Эванса – признанного «почи-Мэтра» – солидного с виду, но умевшего вести себя с ими, уличными подростками, совершенно накоротке… если видел в этом бизнес-потенциал, разумеется.

Шон – терпеливо и вежливо отказывал настырному мальцу, отправлял его дорабатывать материал и концепцию проекта, потом уже брал помощником в другие проекты, не видя в парне при всей его мастеровитости и настрое достаточно артистизма и харизмы, но… этот – не сдавался. И тогда Шон предложил ему вариант собрать собственную группу. И это было переворотом чьих-то судеб.

Парень позвал с собой приятеля, с которым они дружили много лет в школе, и который теперь занимался стройками с отцом. Тот – нашел через знакомых крепкого танцора, которого видел на тусовках, позвал на прослушивание. Этот звезда танцполов привел с собой своего приятеля: незаметного, мелкого, юркого, шебутного, которого никто никогда особо не принимал всерьез. Просто за компанию. Дополнить картину. Для количества. Для фона.

Никто из парней не умел петь. Но рэпчик с хорошими бэками и грамотным саундом – всегда выход.

Их поставили к микрофонам в студии. Настоящей, профессиональной! Единственным, кто до сих пор слышал свой голос в записи, да и то в доморощенно-кустарной, был «композитор», остальные почти-еще-школьники – просто ошалело хихикали своему отражению в гигантских наушниках.

«Композитор» Уолтер – оказался прокаченным в читке, добротно чувствующим ритм, и совершенно не поющим. Остальные, и того пуще – импровизировали и дурачились как могли, ведь все кроме озаренного своей целью и Миссией композитора воспринимали это забавным мимолетным приключением. От скуки.

И тогда одна из записей вдруг заставила повести ухом и бровью Шона. Так зазвучал – тот от кого меньше всего чего-то ждали. Тот, для кого даже осторожно отведенная роль бэк-вокалиста казалась пока запредельным авансом, почти мистикой.

Он не пел никогда в жизни, даже в душе. И вдруг – он получил первую свою в жизни

ПОХВАЛУ! Да еще – от авторитетного человека! Какая вообще разница – за что? Пение – так пение. Главное, он совершенно не готов был признавать в этом —

случайность.

И тогда Райс в первый раз в своей жизни начал

стараться. Изо всех своих «мелких» сил. Просто потому, что

загорелся. Идеей, пускай и спонтанной. Мечтой, пускай и чужой. Верой в него, пускай и сиюминутной… Но такой давно жаждаемой! Он – поверил в себя. Уловил то, чего ему так долго не хватало…

И будто вскочил на ходу в какой-то волшебный поезд… как он азартно рассказывал ей потом, пока они писали альбом и снимали тот самый свой первый ролик.

Эта похвала… была хитмейкерством… Нет, она была – алхимией! продюсра с чуйкой. Она так воодушивила всех собравшихся, они словно нащупали вслепую свою «Эврику!» в лице сияющего своим нечаянным незадачливым успехом мальца! Все зарядились.

А уж как радовался юный Композитор этому открытию! Он сумел – нашел нечто, что поможет ему продвинуть свои идеи! Волшебный ингредиент, недостающий элемент! Мог ли он, восторженный и заряженный, знать в свои 19, что через 2 года на самом пике успеха он начнет предъявлять этому выскочке, что делал свой проект вообще-то не под него, и настойчиво напоминать кто тут лидер и фронтмен, а кто – случайность… А через 4 – этот «открытие» его проект и погубит? Всего парой неосторожных слов, и логичным финалом человека, утратившего всякие границы.

И начнется период взаимных обоснованных претензий и припоминаний за былое, где растерявшийся опальный фронтмен, профукавший свое поразительное везение, которому теперь «прилетало за дело» со всех сторон, щедро и в подробностях расскажет прессе, какое давление испытывал из-за банальной зависти ближайших коллег, которых посмел оставить позади очевидный аутсайдер.

Но перед этим, стоит признать, они 5 лет творили Легенду, дополняя друг друга. Легенду, которая только начиналась тогда, в 91м. На том прослушивании в студии.

Этот мягкий неокрепший «рыхлый» тембр, пробивший «броню» бывалого продюсера, конечно, пока еще был очень подростковым и сырым,

но это было лучшим, что Шону удалось услышать за это прослушивание. И за множество других предшествующих, отовсюду. Именно Райс явил нежданную способность зарядиться чем-то эДаким, и отработать на 2х нотах интонационно – точно, как машина по производству чистой эмоции – в его неровности и дрожи звучания было столько вызова, неистовости, безграничности, искренности и неотфильтрованности! Просто рок—звезда по праву рождения! И если Уолтер пытался в своих эпичных творениях громить умы напором, игрой слов и смыслов, нагромождениями метафор, сложностью поэтических и аранжировочных решений, то Райс – обладал Шармом… Он умел вложить в звук, в любой свой мимолетный эйр-бэк – выражение лица, настроение, посыл, эмоцию, рассказ. Смягчить, отшлифовать, дополнить и наполнить. Что-то передать сквозь расстояние и время. Он зазвучал как Трибун, чьи слова способны повести за собой!

Ведь впоследствии именно его незамысловатые 2-строчные отпевки ждали все на дискотеках вслед за содержательными насыщенными рэпчиками и грандиозными качественными инструменталами сильной саунд-команды, жалуясь на громкость бэк-вокалистов на концертах, которых он в одиночку не мог перекричать. Его хотели! Не продюсер – зрители вывели его, номинального бэка, на авансцену группы за полгода, именно его манера стала «вишенкой» на этом торте! Девочки в этом сомнительном вокале видели неизбывную нежность, чувственность, ранимость, порывистость, отвагу и секс, а мальчишки – смелость, решительность, дерзость и бесстрашие,

себя… Неидеальных, не суперменистых, но класных! Позже в этот образ «уличного» голоса удачно вложились и его кукольная инфантильная чуть надменная телегеничная… но вееесьма простая внешность, и бесстрашные сумасбродные эксперименты со стилем, и маленький рост, и странные юркие танцы, и голубые глазки с ресничками, которые всё в сумме так шлифовали и смягчали его нарочитое бунтарство, не раздражали искуственной глянцевостью, как конкуренты других групп, привлекали диссонансом,

…и с которыми Райс сам так самоотверженно боролся своей напускной бутальностью, лишь добавляя себе манкой двойственности.

Ведь врожденная музыкальность – это было еще не все, что глянулось тогда опытному интертеймент-спецу. Менеджер увидел в нем то же, что и всеее его женщины: он казался таким милым, таким забавным, таким пронзительным. Цепляющим. Органичным в любых проявлениях любых крайностей. Лишь много позже они все узнают, что это, в том числе и признаки его артистического своеобразного дарования, называется истероидным психотипом – узнают от специалистов лишь когда его подверженная слабостям натура вне всяких коррекций и авторитетов принесёт всем массу проблем.

Но зато это – оказался человек, которому по природе его личности, по призванию дано в плане презентаций – умение сделать «конфетку из ничего». Человек – зажигалка. Человек – манифест. Человек – пожар. Который согласно все тем же комплексным характеристикам и типологиям в своём «полёте» так слабо чувствует границы допустимого.

А еще по этим характеристикам внимание – их бензин. Хорошо что Тейн понимает это.

Хорошо ли или плохо, но тогда всё или прочти всё это угадал и продюсер.

Словом, именно в этом исполнении зазвучали(!) странные перфекционные сложносочиненные весьма прогрессивные и смелые идеи настырного малолетнего композитора. Именно этот голос, казалось, сможет достучаться до каждого, потому что ЛЮБОЙ споет так-же! Эффект Шатунова, которого в ту пору в Англии не могли знать.

Шон не ошибся. Этот голос попадал в каждого, и находил отклик в душах. Эта чуть инфантильная обманчиво-примитивная/обманчиво-искусная манера копировалась повсеместно. Нежданный лидер группы стал вдруг голосом и архетипом поколения, 10-летия, целой переломной во всех смыслах эпохи. Ошибся Шон в другом: этот голос оказался на столько въедливым и узнаваемым, что его вряд ли кому-то удалось повторить. Хотя по сей день продолжает казаться, что так – споет каждый.

Нанятые педагоги помогли Райсу раскрепоститься, и немного раскачать звучание. Они лишь успевали удивляться, как он быстро все это схватывает. Как бодро «вытягивает» с таким надрывом целые концерты, и как предельно точно исполняет «в минус-фонограмму» самые ответственные съемки с живым звуком. Ни нежный возраст, ни нервы, ни неопытность, ни критика в прессе не могли сбить его с взятого курса. «Его сам черт не берет!» – удивлялись ему за спиной помощники и педагоги… Простуженный, напуганный, расстроенный, не готовый, а потом и под воздействиями, он ни разу не забыл слов и не сорвал голоса! Просто живой магнитофон! За кулисами он мог быть капризен, нестабилен, ленив, упрям, неуправляем… Но на сцене это был машшшиина! Ровно поющий 2 часа вприпрыжку! Самородок!

Его звучание все еще было далеко до привычной музыкантам и профессионалам выхолощенной качественности,

но оно было цепляющим, а этого оказалось достаточно для популярности небывалых масштабов, и выгод в платиновых исчислениях. Упорно игнорируя любую критику, взятые Шоном пареньки осуществляли вместе самые смелые и прогрессивные идеи, заметно опережающие время. Композитор – упахивался в студии, пока его ни увозила скорая. А Райс – просто… Сиял.

И куролесил, впоймав свою волну, когда ему все давалось все так легко и играючи, словно б компенсируя сполна выстраданную неудачливость и незаметность его детства. И он – брал от жизни все, кушал ее «большой ложкой». Разгонялся до предельных скоростей. Он довольно быстро усвоил, что он – удачлив, ведь он оживает даже после остановок дыхания от передозировок, что жизнь – простая штука, и ему многое может проститься. Потому что его – не заменить.

Он оказался в этом и прав, и не прав одновременно. Он успел прожить в этой паре лет – всю свою жизнь словно б наперед – авансом. Наперегонки со временем. Чтоб потом попасть в коллапс, в безвременье на десятки лет. Но успел побыть богатым человеком, успел испытать многое. Успел любить, быть любимым,

и успел родить прекрасную дочь.

Оглядываясь назад, теперь Трэйси понимала, что Райс – это история фатальной везучести. Распорядиться которой, возможно, не хватило ума. Однако легендарности его вклада, и его умения оказывать влияние на души людей все равно никто не отменял.

Гениальный ли он музыкант? Спорно. Его просто подхватило и понесло, повело неведомыми тропами, которые раскрыли сполна весь его потенциал – все лучшее в нем,

и все – худшее. Соразмерно. Случайность ли это, везучесть, Или карма? Миссия?

Он просто будто попал под небесный «прожектор», и исполнял горел свою предначертанную яркую и печальную роль. А потом дотлевал свою жизнь потихоньку в одиночестве, всеми позабытый, для всех двойственный и неблагонадежный.

Интересная у человека судьба, что ни говори… Частью которой ей быть…

…посчастливилось ли?

Надо все-таки позвонить Тейн. Соскучилась.

Были годы, когда Трэйси рассказывала этой девочке (пускай ей уже и за 20) свои (и его) откровения и эксклюзивы. Но все в жизни – возмездно, и настал тот момент, когда девочке самой появилось что рассказать. Самого актуального. Сейчас дочь – самый близкий его человек. И та, кому удалось совершить почти чудо.

Трэйси же была в этом маленьком дружеском тандеме кладезем глубокого и томного ностальгического рэтро. К которому Тейн относилась бережно, как к каждой из допотопных винтажных видеозаписей с ним.

Трэйси обещала себе рассказы малышке аккуратно фильтровать, чтоб не ранить ее чувства. Но внимательная и рассудительная Тейн заверила, что достаточно взрослая, чтоб понимать степень того, на сколько ее отец – «не ангел», и что поведанное – лишь научит ее понимать и принимать его лучше, быть готовой к откровенности ним… и кроме того, она никогда не видела в сознательном возрасте, попросту не помнит родителей вместе – застала лишь их распри, и осторожные болезненные свидетельства ее матери о муторном скандальном разводе с разделением имущества, когда Тейн самой было пару лет от роду. Поэтому речь о ревности тут пойдет вряд ли, если, конечно, не посвящать во все это ее мать.

Ее мать, за лишь несколько лет семейной жизни превратившаяся из холеной участницы их коллектива в законченную приближенную фанатку своего культового «бесёнка», сама долго и мучительно выходила из этих отношений с помощью психотерапии, стерпев за эти пару лет бесконечные измены, реабилитационные клиники, и полное дно потери самоуважения Во Имя своей страсти и Миссии. Во имя сохранения своей призрачной мечты быть рядом с Ним, при этом оказавшись не в силах остановить падение человека и потихоньку проваливаясь за ним в неспособность трезво оценивать происходящее. Признав проблему и обрубив отношения со своим «наркотиком», она бережно и аккуратно выстраивала отношения со своей и его дочерью. И хоть воздерживалась от открытых обид в его адрес вслух, запретов или пагубных влияний на дочь (а психотерапия научила ее свои обиды на ребенке не вымещать!), вспоминая лишь хорошее о его отцовстве, и даже сохранив трогательные видео, все же ностальгических бесед избегала. Оказалось, Трэйси, поддавшись своему эгоистичному порыву «просто поговорить об этом», восполнила этот дефицит девушки, и помогла ей, выражаясь ее языком «найти своего отца внутри себя». Понять – кто он, и что привело его к известному всем пути. Тейн жадно внимала рассказам девушки из другой его жизни, мало кому известной, встраивая любопытные точечные факты в его противоречивую биографию с помощью психотерапевтических техник и тщательного анализа деталей. Трэйси же и не подозревала, что столько всего может вспомнить. Они могли беседовать часами. Это было их общей неисчерпаемостью.

Трейси вспоминала, как была очарована популярным мальчиком из школы, когда Райс был незаметным «малолеткой», как они по-детски «воевали» и поддевали друг друга мноооого месяцев – потому ли, что это было престижно в его кругу, или просто она давно и прочно нравилась ему… как однажды они заключили «пакт о ненападении», когда этот чудак согласился помочь популярной девочке в ее амбициозных планах по охоте на сверхпопулярного мальчика, ради которых она была готова почти на все. Как «соучастник», обнаглев до предела, выставил ей «счет за услугу» – поцеловаться и потрогать грудь. Тогда не было смартфонов с камерами, и, предусмотрев все меры предосторожности чтоб не попасться на подставы с насмешками, она согласилась заплатить эту цену,

впоследствии убедившись в его порядочности – он сумел хранить их и более серьезные тайны долго и бережно. Но тогда она перестраховалась просто как в бондиане, чтоб не быть застуканной и осмеянной… Не предусмотрела лишь одного —

что может «попасться» в другом смысле.

…Как потом ее стало тянуть к забавному юноше – светлому и впечатлительному, чувственному/смешному/капризному, без меры нахальному, как они почти ради шутки заходили все дальше, припаркованные в укромных уголках их пригорода в ее машине. Просто по-приколу. Как она учила его водить, а он – приносил ей печеньки, которые почему-то учила его печь его бабушка, и как даже под каким-то чумовым предлогом познакомилась с его бабушкой, когда пришла к нему в гости. Как они были настоящими друзьями, и первыми любовниками друг у друга, хотя она до последнего поддерживала репутацию опытной и смелой девицы – и в школе, и для него персонально. Как все было легко с ним, как беспечно, как солнечно даже в пасмурные дни. Так, что почти через 30 лет эти деньки казалось самыми счастливыми, и самыми драгоценными воспоминаниями.

А Тэйн внимательно слушала, сопереживала почти до слез, и, кажется, делила всю глубину этой привязанности. А еще говорила, что нечто похожее мельком упоминала ее мать в затертых воспоминаниях: сияющую беззаботность, безграничность, невыносимую легкость бытия с ним в юности.

Потом – залет.

Трэйси не могла отловить под толщиной времени своих истинных переживаний в ту минуту. За столько лет она много раз пожалела, что не родила. И жалела каждую такую встречу, давая волю своим подавленным чувствам, проживая их снова и снова, чтоб рано или поздно смириться и простить себя. Когда-нибудь. Так что она действительно не могла поручиться, что доподлинно сумеет передать, что действительно почувствовала тогда, девчонкой, теперь ничего не переврав от поналипшего за годы – всего этого, от чувства вины и привычки вести себя и говорить как надо и правильно, до призмы возраста и оценочного восприятия… Сейчас ей казалось, что она растерялась, но не на долго: в ту пору нередко рожали в таком возрасте, и даже раньше. Ей только исполнилось 19. Ему – не так давно стукнуло 17. Выглядел на 14.

Но зато она точно вспомнила, что он – не то чтоб испугался или обрадовался, он – воспринял это в своем стиле – приключением. Затеей.

К тому-же его мать родила его в 18. Родители, правда, долго и мучительно сходились-расходились все его раннее детство, но он тогда, собравшись сам становиться отцом, даже не подумал придавать этому большое значение. Просто сказал, что у него так – никккогда не будет.

Ни у него, ни у престарелой родственницы-опекуна, разумеется, не было средств на такое «мероприятие», как семья и младенец у школьника-выпускника, но разве кто-то думает о таких мелочах в его-шнем тогда-шнем возрасте? Его отец, живший в другой семье начал обучать его ремеслу строителя или ремонтника, он придумал себе запасную профессию повара, на которого собирался идти учиться. Он с азартом настроился на все это (в тех паре-тройке успевших состояться разговоров). Они как парочка – никогда не играли в серьезные отношения, не привыкли сыпать признаниями друг другу, скрывались от друзей, но успели изрядно привязаться, научиться друг другу доверять, прислушиваться, советоваться, и вдруг оказалось – вполне способны представить некую форму семьи и брака друг с другом. И даже уже были готовы обнародовать этот мезальянс. То есть она – оказалась готова, ему было без разницы: его друзья и до него находились в подобных связях.

Но потом случилось предсказуемое: она сообщила о событиях и решениях своей матери, с которой пока еще жила, пока училась неподалеку. Ее мать считала дочь умницей, и разумеется, о такой вероятности не помышляла – что та, как она сама когда-то, вместо образования – родит, понадеявшись на сомнительного прЫнца…

Она поглядела на претендента… послушала его заверения, что деньги – будут – ведь он решил заниматься музыкой, прошел прослушивание и у них теперь даааже есть продюсер… Они от-вот станую знаменитостями!

И немедленно отвела ее к доктору. Через споры и слезы, через угрозы и ультиматумы. А потом срочно устроила ее учиться – у сестры в другом регионе.