Возвращение чувств. Машина.

– И я иду! – сердитый тон Марии не позволял усомниться в том, что у неё тоже есть претензии к гадалке. Поднявшись с постели, она стала помогать Катарине. Та с удовольствием отметила, что няня уже не слишком возмущается, когда она одевается сама.

– Ну хорошо, не возражаю. Идёмте всей толпой. Но вначале всё равно позавтракаем. Голод – плохой советчик.

После торопливо съеденного завтрака – всё того же сыра, и хлеба с молоком, которое поставщики уже принесли на кухню – все вооружились мечами и нацепили плащи, чтобы защититься от утренней прохлады и тумана, сегодня упорно не желавшего покидать улицы там, внизу, и неправильными рваными клочьями стлавшегося над мостовыми.

Пьер уже вполне уверенно мог ходить: три дня покоя и чудодейственная мазь братьев-отшельников сделали своё дело.

Внизу, в общем, ещё пустом, зале, ждала, подрёмывая, жена хозяина – не потребует ли ещё кто завтрак в номер.

По дороге, стараясь идти помедленней, словно они вышли на прогулку – чтобы Пьеру было не больно – она напряжённо обдумывала, что ей сказать Марте, и как поблагодарить за роскошный, но и страшный дар. И что ей делать дальше?

Пьер и Мария шли рядом и чуть сзади. Даже удивительно – но её няня хранила молчание. Наверное, ощущала напряжённость и важность момента.

На полупустых ещё улицах попадались только торговцы: зеленщики, молочницы, разносчики свежего хлеба. Лавочники ещё даже не все пооткрывали ставни – основная торговля даже на рыночной площади начиналась куда позже. А пока все товары были либо укрыты чехлами из плотной грубой ткани, либо оставались в палатках, или под прилавками, или в складах на окраинах.

Редкие ночные сторожа рынка, охранявшие за малую мзду прилавки и узлы, почёсываясь и позёвывая, сдавали вахту прибывавшим торговцам. Судя по многим признакам, народ здесь гораздо порядочней, чем в её время, и даже откровенное жульё соблюдало какой-то кодекс чести, ведя себя вполне достойно: по ночам цех попрошаек и нищих не работал. Что, впрочем, не смущало цех домашних воришек… Ну а в «её» время «бизнесмены» каких-то норм и принципов уже не придерживались.

Или она ещё не все местные стороны жизни узнала достаточно хорошо…

Обойдя рынок, они миновали фургоны и помост артистов, ещё не встававших, и вошли в ту улицу, где вчера была палатка.

Была.

Сейчас, конечно, её там не было. Катарина осмотрелась – да, место то самое.

Палатка исчезла. Зато, прислонившись к стенке дома напротив, на крошечной деревянной лавочке, спал, широко раскрыв рот, чумазый мальчишка лет десяти в лохмотьях нищего. Он настолько хорошо вписывался в общий ансамбль улицы, что, казалось, и родился на этом самом месте.

Когда они подошли, он, приоткрыв один глаз, бойко спросил:

– Ищете кого-то, благородные мессеры?

Рассудив про себя, что это неспроста, Катарина прямо ответила:

– Да, гадалку. Её палатка вчера стояла здесь. – про себя она уже не сомневалась, что, хотя личная встреча не состоится, но что-то её здесь ожидает: ценная информация… Или вещь.

– Тогда назовите пароль, и вы кое-что получите, – потягиваясь и поднимаясь со скамеечки произнёс чумазый почтальон.

– Что это значит, какой ещё пароль? – Катарина и вправду была удивлена.

– Ну, она сказала… Вы должны мне, короче, сказать, зачем вы сюда к ней пришли.

– Ах, вот оно что. Ну хорошо. Противоядие.

– Точно! Вот то, что она велела вам передать. Всю ночь здесь сидел, чтоб вас, значит, не пропустить. И чего только не сделаешь, чтоб заработать пару денье – даже честно поработаешь! – он показал маленький свёрток, не спеша, впрочем, с ним расстаться.

– О,кей, – пробормотала себе под нос Катарина, и, порывшись в карманах, вручила посыльному требуемое, после чего тот немного торжественно передал ей свёрток.

– Ну, большое спасибо вашей милости, да сохранит вас Господь! – он, повернувшись, поднял свою скамеечку, явно собираясь уходить.

– Постой-ка! А на словах она ничего не передавала? – задержала его за плечо Катарина. Он поскрёб нечёсаную щетину волос, щурясь.

– Н-е-е-т, про это я ничего не знаю. Она сказала передать – я передал. Вроде, всё правильно.

– И когда это случилось? Ну, я имею в виду, когда она тебе дала вот это?

– Да вчера вечером. Можно сказать, уже ночью. Я уж спать собирался – я ночую тут, на площади, под одним фургоном. А тут меня её мальчишка будит – он знает, где я ночую. И говорит: так, мол и так, заработать хочешь? Так кто ж не хочет-то?! Ну и вот я здесь… А что?

Что-то не так?

– Да нет, всё так… А палатка? Она долго ещё оставалась здесь?

– Какая палатка? Ах, палатка… Нет, она уже была собрана, ну, упакована, и навьючена на мула! Да ещё на другом она собиралась ехать сама. Зелёная такая. В-смысле, палатка…

– Понятно. Ладно, спасибо. Ты всё передал верно. – жестом она отпустила его, напряжённо размышляя: если гадалка ночью ехала, разумеется, никакого шабаша быть не могло.

Значит, ей всё приснилось.

А как же ночное превращение – во львицу? Или оно – О, Господи! – тоже всего лишь сон?! Ведь спала же она потом до утра? То есть, после «превращения» она снова засыпала. Не могло ли и это «пробуждение» тоже быть частью сна?!

От разочарования она просто готова была расплакаться, как обычная женщина. Но вспомнив, что она всё ещё в костюме мужчины, сдержалась.

Какая была прекрасная сказка!

Или всё же… Не совсем сказка?

Секунды ей было довольно, чтобы взять себя в руки. Что это с ней случилось? Где её трезвый аналитический ум? Ничего нельзя принимать на веру. Нужно всё проверять!

Вот ночью, когда её никто не будет видеть, она и попробует!

Просто нужно немного подождать – до ночи. Ерунда. Она подождёт! О, она – подождет!

Пьер и Мария подошли к ней ближе, с интересом рассматривая свёрток в её всё ещё сжатой ладони. Взглянув вниз, она подняла руку и развернула его.

Это оказался старый грязный пергамент, и в него был завёрнут маленький флакончик из темно-зеленого стекла. Выкрутив туго притёртую пробку, Катарина понюхала. Нет, жидкость, которая оказалась внутри, ничем не пахла. Это – точно не тот волшебный эликсир, что унёс её на Посвящение и Шабаш. А впрочем – был ли сам шабаш…

Ну хорошо. Oна снова заткнула пробку поплотней, и спрятала пузырёк в потайной карман – к звёздочкам. Стекло толстое, и не должно разбиться. Да и вылиться не сможет – пробка очень тугая.

Разгладив получше пергамент, на одной из сторон она нашла-таки послание.

Впрочем, многословностью оно не грешило: «Противоядие. Начать принимать сегодня.

Одна капля в стакане воды. Завтра – две. На третий день – три. И так далее, пока не опустеет.»

Вот это да! Вот за это – спасибо. Если это действительно оно, то честь и хвала Марте!

Она, даже исчезнув из её жизни, держит слово. Катарина уже твёрдо знала, что будет следовать инструкции. Ведь жить стоит. Жизнь, она очень стоящая и интересная штука!

И за магические слова она теперь была спокойна – сработают.

Конечно, они обсудили и противоядие, и бегство Марты. Но так как Катарина кое о чём умолчала, её друзья никак не могли взять в толк, что произошло с гадалкой. Они, постояв немного, двинулись, уже не торопясь, назад.

В гостиницу вернулись через оружейную лавку при большой кузнице, практически на окраине города. Её обнаружила Катарина по густым клубам дыма и звону молотов.

Кузница уже вовсю работала – огромный задний двор был весь завален углём, дровами, сырьём и металлическими полуфабрикатами. Здесь же гудели мехами три подмастерья с красными и потными лицами, голые по пояс, изо всех сил раздувавшие огромную, словно настоящая домна, печь. Подбегавшие к ней время от времени другие подмастерья то совали, то забирали раскалённые заготовки, которые обрабатывали мастера постарше, стоявшие у наковален, вооружённые молотами, и покрикивающие недовольно на нерадивых. Ковали здесь всё: от гвоздей до кольчуг и кирас. Впрочем, виднелись и вполне мирные плуги и бороны…

Как объяснил Пьер, цеховые правила гильдии кузнецов, да и любых других профессий, ставят всех мастеров, имеющих патент на свою профессию, и право ставить личное клеймо на свои изделия, в одинаковые условия: не больше, чем определённое количество подмастерьев строго определённого возраста. Работа – от стольки-то – до стольки-то. Печей – столько-то, и не больше. Инструменты – такие-то, и никаких других…

И так далее – ограничений типа профсоюзных, имелось очень много. Чтоб, значит, все мастера цеха этого города были в равных условиях. Но самое главное – строгий контроль качества изделий. Про себя Катарина усмехнулась: надо же, столько лет пройдёт, а почти ничего не изменится. Прямо первичная профсоюзная ячейка – наверняка и взносы дерут со своих членов, и корпоративные праздники справляют. И завидуют более умелым…

Однако она не могла не признать разумность и преимущества такой организации работ. Особенно в вопросах качества. И стандартных (ну, всё же, более-менее) цен.

Они купили ещё несколько стрел, пару хороших стилетов. Катарина, покопавшись под грудой в углу, подобрала себе ещё один хорошо сбалансированный кинжал для метания. Кольчуги оказались тяжеловаты и сильно полнили фигуры – пришлось отказаться от мысли нарядить Пьера и Марию в эти бронежилеты средневековья, спрятав их под одеждой. Расплатился Пьер – была его очередь.

Пооткрывались лавки и лотки с продуктами.

Домой они опять вернулись с массой вкусной еды: кое-что предстояло взять с собой, а кое-что предназначалось к съедению на месте. Им они и полакомились в гостинице, заказав вина и устроив себе второй завтрак, уже с паштетами и салатами.

После еды Катарина, чувствовавшая, несмотря на вроде бы нереальность своего сна, необъяснимую усталость, прилегла поспать, Пьер же, решив потренировать ногу, да и осмотреть город, не торопясь отправился снова на рынок, уже вовсю бурливший людским гомоном и толчеёй.

Мария осталась с Катариной, и, хотя спать не легла, сидела тихо, что-то заботливо подправляя в их одежде с помощью иголки с ниткой. Катарина смело проспала три часа.

Все послеобеденное время посвятили сборам. Нога Пьера, хоть и побаливала при хождении, особенно долгом, особых проблем не создавала. Опухоль прошла, повышенной температуры не наблюдалось, и рубцы выглядели хорошо зажившими, хоть ещё и свежими. Нет, эти братья – спасибо им! – определённо знали своё дело!..

После дневного сна Катарина выпила одну каплю противоядия в стакане воды.

Вкуса она не ощутила. Хотя где-то через час почувствовала нечто вроде легкого головокружения… Ладно, терпимо.

Мысли продолжали вращаться вокруг реальности сна. Дождаться глубокой ночи, чтобы повторить опыт, было тяжеловато. Да и червячок сомнения погрызывал…

Возможно, конечно, что всё это именно сон, вызванный сильным стрессом от воздействия на неё впавшей в транс гадалки, которая просто высказала вслух то, что подсознательно Катарина знала, чувствовала и сама. Но боялась и стыдилась самой себе в этом признаться… Комплекс «омужичившейся» женщины?..

И вот теперь во сне её собственное, заглушаемое до сих пор подсознание взбунтовалось, и высказало всё, что до этого Катарина отказывалась принять и признать… Или… Это её женская суть начала, наконец, пробуждаться и требовать: «Ну-ка, ты, вояка – подвинься! Пришла Я – Женщина!»

Ох. Как она может, и сможет ли принять и признать такие вещи и мысли, как будет жить с ними? Разве она не ведёт себя и не чувствует, как женщина? Ну, хорошо, будем честней хоть перед самой собой – не всегда, далеко не всегда.

А как тогда должна вести себя и что должна чувствовать настоящая женщина?

Ладно, будем действовать по обстоятельствам – как только переоденемся в женское платье, сразу и начнём переосмысливать манеру поведения, и стараться придать себе женственности, беззащитности и прочих капризов…

Стоп. Не будем так, с иронией, пренебрежительно, подходить к этим «женским штучкам» – всё равно осваивать их придётся… Придётся. И – не осваивать, а жить с ними. И – ими.

А что до любви…

Здесь тяжелее. Вряд ли её замужество и несколько случайных, ни к чему не обязывающих связей сильно обогатили в этом плане её душу. Наверное – правда, что эта часть её чувств пока спит. И Королева из сна наглядно показала ей, насколько пластично, выразительно и чувственно может быть её тело и лицо, когда их направляет Женская сущность Души… Кстати, это можно тоже принять на вооружение: на мужчин такое не может не подействовать.

Стоп!

Вот, она опять поймала себя на желании применить свои даже «женские» качества в чисто практических целях самообороны. Что это? Отсутствие смелости? Смелости перед самой собой? Смелости осуществления действительных перемен в жизни и мировоззрении? Ведь она опять хочет не жить, не чувствовать по-женски, а только симулировать такое поведение – опять-таки для достижения своих целей…

Нет. Ей нужно что-то другое. Нужно, чтобы женское поведение, женская грация, женский стиль и дух вошли именно в плоть и кровь, стали неотъемлемой её частью, глубинной сутью всей её жизни. Но как же этого добиться? Тренировкой? Самовнушением?

Подойдут ли для развития таких качеств методы У-шу и Айкидо?

Нет, пожалуй, вряд ли. А, может, ей тогда… Или…

Ага, отметила она про себя – вот уже зачатки женского мышления появляются: она колеблется и сомневается. А сомневаться тут нечего. Раз родилась в женском теле – и снова в него же воплотилась, придётся стать настоящей…

О, Господь! Ей придётся попробовать. Ей придётся попробовать всё. Она может, и должна сделать это.

Нельзя всю жизнь провести, глядя на мир из-за забрала доспехов.

Ведь мир не всегда воюет с ней. Он даёт такие разные возможности – особенно ей, женщине – Любить, рожать, путешествовать. Создавать семью и воспитывать детей…

Уж если произошло такое чудо и она вновь жива, по-крайней мере глупо – не использовать все те возможности, которые подарил ей Создатель!

Решено. Она попробует. Попробует так, как всегда подходит к решению всех вопросов – вдумчиво, серьёзно, обстоятельно и кропотливо. Работы намечается много.

Поэтому начать её можно будет не раньше, чем они окажутся в безопасности.

Она чувствовала свою ответственность за жизни этих славных, ставших ей такими близкими, людей. Нельзя допустить, чтобы они из-за неё пострадали – расслабляться рано!

31

Выехали ранним утром следующего дня.

Уже очень явно ощущался конец лета – утром опять было сыро и прохладно, хоть обошлось и без тумана. Пьер морщился, но молчал. Катарина по опыту знала, что сырость и движение вызывают боль в его ране – как, впрочем, и в любых шрамах – старых, или новых. Поэтому коней и нового мула они не торопили – ехали спокойным шагом.

Передвигались они теперь открыто и где-то даже нагло – прямо по дорогам, соединяющим крупные города. Честно говоря, состояние этих дорог было зачастую куда хуже, чем у любых сельских: разбитая копытами, колёсами и ногами широкая и ухабистая пыльная яма, зимой, скорее всего, превращалась в непроходимую топь, вынуждая прокладывать другое ложе – рядом. И с такими же последствиями. И так – до бесконечности… Ну, или до изобретения асфальта.

Как же не хватает несчастному Средневековью древне-римских инженеров, дороги которых служат до сих пор! И не было римских императоров – которые приказали бы эти дороги проложить: за счёт, и для укрепления центральной единой власти.

Здесь же или нет такой власти, или, (что вернее!), у неё нет на это денег и людей. Что по меньшей мере глупо: расширившаяся торговля быстро покрыла бы все затраты, даже за счёт одних налогов и таможенных сборов… Ладно, не ей критиковать правительство.

Всё равно большинство их попутчиков, да и встречных путешественников, ехали и шли по обочине петлявшей дороги, ведшей сейчас примерно на восток – по траве.

Сами они направлялись прямиком в Базель, до которого по прямой было не более двенадцати лье, но ведь дорога не шла по прямой. Теперь им приходилось двигаться по предгорьям – то вверх, то вниз, и скорость, конечно, упала. Однако к вечеру они добрались куда хотели, пару раз отдохнув и перекусив по дороге.

И вот они уже в другом государстве.

Народу по этому пути ездило много, и именно поэтому они и пересекали чисто условную, и никем не охраняемую, кроме трёх таможенников, сердито требовавших только одного – денег, границу по большой дороге, и вполне добились своей цели – никто на них внимания не обратил, и среди прочих путешествующих они ничем не выделялись.

Она уж постаралась, чтоб у их команды не было особых, или запоминающихся примет. Да, честно говоря, у всех и своих забот хватало – даже у трактирщиков.

Вообще-то, Катарина давно поняла, что здесь очень редко путешествовали ради развлечения. Для туризма как такового ещё не было предпосылок: ни комфорта роскошных отелей, ни разрекламированных и подретушированных красот природы, ни местных экзотических замков, обросших старательно придуманными легендами, ни ресторанов с местной едой, ни других достопримечательностей. (Про накатанные высококлассные шоссе уж и говорить не приходится!)

Переезжали с места на место только когда действительно имелась в этом необходимость: будь то коммерция, или личные дела, или дела государственные – гонцов и сборщиков налогов они пару раз встречали. При этом с тяготами пути все просто мирились, как с необходимым злом, даже не думая, что всё это можно изменить ко всеобщей выгоде, и достаточно быстро и просто.

Впрочем, это не её дело. Главное – что всем было не до них. Ну и прекрасно.

Местные же крестьяне, если и присматривались к ним в тавернах и трактирах, особой угрозы не представляли – они пожизненно и намертво прикреплены к своим наделам!..

К концу пути, уже в виду Базеля, у них появился спутник: одинокий пожилой дворянин на уставшей и тоже пожилой лошади. С ним не было даже слуги. Нагнав его, они очень мило побеседовали, причём беседу вполне свободно и непринуждённо направляла Катарина, со знанием дела теперь рассуждавшая о: дороге, погоде, природе, урожае, ярмарке, и войне всё с той же Фландрией. Не пропали даром случайно услышанные, или добытые специальными расспросами, сведения. Они церемонно представились друг другу и Катарина почти без усилий узнала, где лучше всего заночевать.

Поэтому они не стали перегонять нового знакомого, а поехали вместе с ним и были вознаграждены вкусной пищей и дешёвыми гостиничными номерами.

Они взяли три комнаты. Одну – для виконта Армана деКовиньяк, как звали их опытного в путешествиях по Швейцарии попутчика, одну – для барона Роже деКрозье, (так представилась Катарина), и третью – для Анри и Жана: Катарина всё время боялась перепутать, кто из них – кто. Имена они старались менять с утра, и каждый день.

Путешествие было долгим, да и подъём на высокогорье сказывался – спали они как убитые. Катарине и в голову не пришло проверять свои новые, возможно обретённые способности. Да и то сказать, здесь, уже в другой стране, среди других людей и традиций, происшедшее казалось ей далёким волшебным сном. Нет, разумеется, когда-нибудь она этот свой дар проверит и опробует, но в более спокойной обстановке и не так вымотавшись. Тут нужно действовать методично, и чтоб никто не мешал.

Ночь прошла спокойно, и выспались они хорошо. За завтраком в общем нижнем зале оказалось, что их новый знакомый уже уехал. Катарина не расстроилась по этому поводу: он был немного глуховат и часто переспрашивал, да и собеседником оказался скучноватым – почти все его интересы сводились к достоинствам и продаже его коней (он содержал конезавод, если можно это так назвать в четырнадцатом веке), и недостаткам коней конкурентов, и сложностям заготовки хороших кормов. А так как в этих вопросах Катарина разбиралась гораздо хуже, чем, например, в оружии или одежде, поддерживать беседу было неинтересно. Всё же конспирацию она пока соблюдала – о своих планах не распространялась, и хоть соблазн был велик, о предстоящей дороге и возможных препятствиях не расспрашивала.

Полдня они снова ехали по большой дороге, но после обеда в очередном трактире Катарина решила придать жизни разнообразия, и снова начались блуждания по лесам, лугам и холмам.

Кстати, леса теперь выглядели совсем по-другому – привычные раскидистые дубы и платаны сменились грабом и хвойными, и даже запахи были совершенно не теми, что во Франции. Чувствовался некий «горный» природный «стиль»…

К закату прибыли как раз туда, куда стремились – на маленький, редко посещаемый, типично швейцарский постоялый двор.

Здесь уже возникли языковые проблемы. Пришлось вспомнить школьные уроки немецкого – немного же они помогли! – и подключить Пьера, который с интересом наблюдал, как она жестикулирует.

Не без злорадного удовлетворения она понаблюдала и за его жестикуляцией – он тоже немецким не особенно владел. Всё равно договорились они обо всём без больших проблем. Золотые же монеты везде были универсальной валютой.

Сняли одну комнату для Марии, так как в очередном лесу её преобразили в дворянку, пожилую и стеснённую в средствах, и другую – для слуг, то есть для Катарины и Пьера. Он, хоть и качал головой, и вздыхал, но вёл себя с ней, пока она была в его комнате, как истинный джентльмен.

И эта ночь прошла спокойно.

На следующее утро они имели возможность наблюдать Швейцарские Альпы во всём великолепии. Ярко светило солнце, и туманная дымка, стлавшаяся последние два утра над землёй, полностью исчезла. Катарина поразилась, как далеко и быстро они заехали в уже сугубо горную страну, и полдня только и делала, что восторгалась великолепием природы и чистотой ручьёв и воздуха. Здесь даже (вот ведь сила самовнушения!) запах воздуха оказался совершенно чужой, непривычный…

Теперь она с интересом приглядывалась ко всему, что их окружало: жители предгорий выглядели совсем по-другому. Одежда, дома, и даже куры во дворах отличались от привычных, а дворовые собаки были теперь не мелкими скандально-гавкучими шавками, а солидными, лохматыми и крупными – словом, те ещё волкодавы: укусит – мало не покажется. Несущие балки крыш были куда более массивны – явно на случай толстого слоя снега.

Хозяин очередной гостиницы, на их счастье, немного говорил по-французски, хоть и со страшным акцентом и коверкая слова, но всё же гораздо лучше, чем они с Пьером вместе взятые – по-немецки. Его румяная жена, подававшая им еду, «по-французски» знала только одно слово: «битте» – его она и произносила, мило улыбаясь, и выставляя на стол местные деликатесы, снимая их с огромного почерневшего от времени подноса.

Еда теперь тоже стала другой. Но не в смысле блюд, а в смысле вкуса: варенное мясо неизменно было недоварено (опять-таки, наверное, из-за условий высокогорья – вода кипела, скорее всего, при плюс девяносто пяти), и они налегали на жаркое. Но и его вкус казался совсем иным, возможно, из-за местных трав, добавляемых вместо специй, или из-за кормёжки скота на местных пастбищах, принимавшим опять-таки местные травы, но уже вовнутрь.

Нельзя сказать, что вкус от этого проигрывал – скорее наоборот. А вот жёсткость мяса заставляла пережёвывать его лучше. Катарина справлялась, Мария помогала себе ножом. Запах и привкус для Катарины, всё ещё страдавшей от отсутствия перца, зры, кинзы и прочих приправ, был настоящим праздником: хоть что-то, после однообразно-пресной пищи равнин.

Мария же кривилась и жаловалась, что всё «горькое» и «недожаренное», и что у неё будет болеть живот: играла ворчливую хозяйку изо всех сил. K счастью, пока хоть с этим проблем не было – расстройство желудка могло здесь обернуться настоящей катастрофой.

Из народных средств Катарина помнила только марганцовку, кожуру граната (интересно, где её здесь достанешь!) и толчёные сушёные куриные пупочки – слава Богу, пока воспользоваться не пришлось (тьфу-тьфу!).

Вино здесь стоило дороже, и вкус его Катарине не понравился, поэтому они пили пиво. Всё-таки влияние и близость Германии и Чехии ощущались.

Кстати, о Германии, Швейцарии и Австрии – Катарина продолжала про себя их так называть, хотя в действительности таких стран ещё не существовало. Так, Швейцарией имели право называться только три Кантона – Швиц, Ури и Унтервальден, только двенадцать лет назад, в 1291 году заключивших союз в многовековой борьбе их свободного (не прикреплённого к земле, а реально свободного!!!) крестьянства против правящей тогда династии Габсбургов, и к которому, очевидно, впоследствии, присоединятся остальные – числом около двадцати.

Конечно, приятно присутствовать при образовании независимого Государства… Но оставаться при этом лучше в другом. Это Катарина отлично усвоила при развале другого, не менее великого, государства…

Однажды она даже спросила кого-то из местных пожилых трактирщиков о Вильгельме Телле, но тот только пожал плечами – скорее всего, этот замечательный и патриотичный народный персонаж ещё не родился. Или не был «выдуман».