Кумир для Страховидлы

Расставшись с ним, я отправилась по своим делам, полностью погруженная во впечатления от нашей недолгой встречи. Перед глазами снова и снова вставал его сияющий белозубой улыбкой образ, его чуть прищуренные глаза, его гибкая и сильная фигура… я старательно отмахивалась от этого, напоминала себе, что такие небожители не для меня, что таким, как я все, о чем можно мечтать – это любоваться, но, увы, не трогать руками.

И я почти себя в этом убедила. И даже спокойно легла спать в тот вечер.

Но вот следующую ночь мне спать уже не довелось. Как оказалось, фотографу вполне хватило суток, чтобы как-то обустроиться на новом месте. Потому, что следующей ночью к нему уже пришли гости.

Точнее – гостья.

О, та ночь наверняка останется у меня в памяти на всю жизнь. Потому, что именно той ночью выяснилось, что комната, в которой спит фотограф, находится как раз за моей стеной. И что стена эта, оказывается, на редкость тонкая. Удивительно, сколько себя помню, я ни разу не слышала ни намека на какую-либо жизнедеятельность из-за стены от наших прежних соседей.

Фотограф же на вторую ночь своего пребывания, хоть и невольно, но напрочь лишил меня сна.

Эта его девушка стонала так сладко, так чувственно, с таким непередаваемым наслаждением, что игнорировать эти звуки не было никакой возможности.

Поначалу я постаралась сделать вид, что ничего такого, что меня это совсем не волнует. Что мысли о том, чем там занимается этот длинноволосый красавец со своей гостьей, вовсе даже и не терроризируют мою голову. Но, черт побери, именно об этом я и думала.

Я хотела было постучать им в стенку, дабы намекнуть, что можно бы вести себя и потише, но отдернула руку. Я лежала в темной комнате и вслушивалась, впитывала эти звуки всем своим существом, не в силах оторваться. Я представляла себе картины их страсти, и в звуковом сопровождении это было почти подглядыванием.

И когда они, наконец-то, накувыркались и затихли, наверное, уснули в объятиях друг друга, я продолжала лежать и грезить с открытыми глазами, снова и снова переживая их страсть.

Я не могу сказать точно, в какой именно момент мой интерес к Фотографу перерос, сначала в слишком сильное любопытство, потом в увлечение, а потом, очень быстро, во влюбленность. Причем влюбленность совершенно необузданную, горячую, напоминавшую лихорадку. Впервые в жизни я поняла, что это такое – потерять голову. Все мое существование как-то незаметно сконцентрировалось вокруг него. Я караулила его у окна, я подстраивала наши встречи на лестничной клетке, я разглядывала в глазок его девушек. А их было много, так много! Девушки приходили на фотосессию, а в придачу к фотографиям получали еще и шикарный бонус – его тело.

Фотограф жил легко, непередаваемо легко. Никому ничего не обещал, никого ни к чему не принуждал, и почти всегда получал то, чего хотел. И, черт побери, я не осуждала его за это!

Я ему завидовала. Он жил, жил по-настоящему, делая то, что ему нравится, и при этом, как мне казалось, никому не причиняя зла. Господи, по сравнению с ним моя жизнь – это пустая комната в заброшенном доме! В ней нет ничего настоящего, ни людей, ни событий, ни желаний… взбалмошные будни на работе, которая мне даже не нравится… Точнее, не было. Потому, что теперь там поселилась одна, но пламенная страсть – Фотограф.

В очередной раз, лежа без сна жаркой летней ночью, ворочаясь как волчок, взбудораженная шорохом, стонами, смехом и скрипом кровати за стеной, продублированными в распахнутое по теплому времени окно, я понимала, что больше так не выдержу. Что я не в состоянии довольствоваться этим – быть свидетелем этих страстей, зрителем, перед которым разворачивалась чужая, яркая, потрясающе интересная, насыщенная жизнь.

Не могу я быть зрителем, не могу! Я и так уже перестала и есть и спать, и думать о чем-либо, кроме того, что там, за стеной – он. Он, и его мир, в который мне так сильно, до боли хочется попасть.

Я вскочила с постели, потная, взъерошенная, со сбившимся дыханием и колотящимся в ребра сердцем. Не могу я так!

Не могу, не могу!!!

Я должна, должна сделать хоть что-то, хотя бы попытаться, иначе я просто-напросто сойду с ума!

Я выскочила из комнаты, заперлась с ванной и принялась полоскать лицо в холодной воде, надеясь хоть немного остудить этот разбушевавшийся во мне пожар. Мне хотелось плакать и кричать при одном взгляде в зеркало. Ну почему, ну за что со мной так? Господи, я ведь даже не против принять и это лицо, и это тело, в которые ты меня поместил, но зачем же, скажи на милость, ты зажег во мне этот огонь?

Ну, жила бы я себе, тихо и спокойно! Так почему же мне приходится страдать, страдать из-за чего-то, что я сама не в силах изменить?!

Зачем, зачем мне моя голова, такая светлая, так легко воспринимающая информацию, хранящая данные, зачем, если я все равно не хочу ею пользоваться?!

Зачем?… Я пару раз стукнулась лбом об змеевик, причем, второй раз очень больно. И задумалась – а, в самом деле, зачем?

Присела на край ванной, оглушенная внезапной мыслью. В конце концов, а кто сказал, что интеллектуальная красота хуже физической? И, если уж на то пошло, неужели я, человек, одаренный умением думать, и причем, щедро одаренный, не смогу ничего придумать в этой ситуации?

Я снова подставила ладони под струю холодной воды. Снова посмотрела на свое отражение в зеркале. Но уже по-другому, без ненависти, а спокойно, решительно. Внешность – это только один из факторов!

Да, именно так! Внешность – это только один из факторов, помимо нее есть еще много всего. Да и внешность, если на то пошло, тоже поддается корректировке! И я буду не я, если не придумаю, как сделать так, чтобы он, Фотограф, обратил на меня внимание!

Я вытерла лицо полотенцем, вдыхая нежный запах розы и лаванды. Интересно, как мама добивается этого запаха для полотенец и постельного белья?

Я оперлась на край раковины и пристально всмотрелась в свое лицо так, словно столкнулась с ним в первый раз. Ну, здравствуйте, несуразные маленькие глазки! Ну, привет, толстые пухлые губы! А заодно здорóво и бледной коже, и тусклым волосам. И что же мне со всеми вами делать?…

Я вернулась в комнату. Стояла тишина, из распахнутых окон не доносилось ни звука. Похоже, фотограф и очередная его нимфа намаялись, утомились, устали ублажать друг друга… Я постояла немного, прислушиваясь, но так и не уловила ни звука.

Тогда я уселась за стол, включила лампу, достала из ящика тонкую зеленую тетрадку в клеточку, сохранившуюся еще со школьных лет. На первых двух страничках были какие-то несуразные стишки, которые я безжалостно вырвала, чтобы не отвлекали. А потом принялась составлять план действий, причем начала с конца. Первая запись выглядела так:

«Чего я хочу? – Стать любовницей Фотографа.

Как этого достичь? – Стать такой женщиной, которая сможет его заинтересовать.

Как это сделать?…»

Утром, когда на небе уже вовсю сияло солнце, я сидела на подоконнике, обессиленная, и курила, очень надеясь, что в такую рань мама не учует, что я смолю прямо в комнате. Курить она мне в принципе никогда не запрещала, но настаивала, чтобы я это на балконе подъезда, где, по молчаливому соглашению жильцов, была оборудована курилка. Но сейчас у меня просто не было сил идти туда. А, кроме того, некоторое время назад в комнате фотографа опять послышалась возня. Из разговора за стеной, подслушанного через стакан, приложенный к розетке, я узнала, что его очередная красавица собирается отправиться восвояси. И мне, как всегда, из болезненного любопытства, страшно хотелось увидеть, с кем же он тешился на этот раз.

Девушка выпорхнула из подъезда, и я тут же отпрянула, спряталась за тюль. И вовремя. Она обернулась и помахала рукой, лучезарно улыбаясь. Фотограф, судя по всему, тоже стоял у окна, потому, что она еще послала воздушный поцелуй и легкой походкой пошла прочь.

При мысли о том, что он стоит совсем рядом со мной, буквально в нескольких метрах, в джинсах на голое тело, или, может быть, просто в полотенце, а может и совсем без ничего, у меня перехватило дыхание.

В комнату пополз запах сигаретного дыма, и я поняла, что он делает то же, что и я несколько минут назад – курит у раскрытого окна. Черт, чтобы я отдала, чтобы оказаться тогда рядом с ним!

Я вздохнула и тихонько, на цыпочках отошла от окна. Поймала свое отражение в оконном стекле и вздохнула еще раз, намного печальнее, невольно сравнивая себя с той феей, которая только что упорхнула от него.

Она – легкая, тоненькая, высокая, с копной длиннющих черных волос и нежным овалом лица. Стильно одетая, в босоножках на высоком каблучке… М-да. У меня такой обуви сроду не водилось… Эдакая газель с аппетитной попкой, обтянутой джинсами.

Я легла в постель, укрылась простыней. Ладно, пусть так. Пускай сейчас она фея, а я, мягко говоря, совсем наоборот. Пускай. Я все равно своего добьюсь! В конце концов, у меня мама профессор, папа доцент, и сама я далеко не дурочка. Головой пользоваться умею. Раз уж я от природы не задалась, значит, буду творить себя сама!

Я все равно своего добьюсь! Я получу Фотографа, я буду с ним. Я сделаю так, чтобы он сам этого захотел. Или повешусь, к чертям собачьим!

Я закрыла глаза. Неожиданно мне стало спокойно. Все словно встало на свои места. Я превратила свою неутоленную страсть в задачу, которую необходимо решить. А решать задачи, даже самые сложные, я всегда умела… и эту решу, вот так!

Я своего добьюсь!

Запись в красной тетрадке.

«Денчик!

Вот прошел почти месяц с тех пор, как я влюбилась в С. Так зовут этого фотографа. Весь этот месяц я просто схожу по нему с ума! Я все никак не могу набраться смелости и договориться с ним на фотосессию. К нему ходит столько девчонок, и я так боюсь, что стану просто одной из них! А я хочу быть для него больше, чем просто очередной подружкой на ночь! Я хочу стать для него всем! А он должен быть моим, и только моим!

Эти его девки меня бесят! Они висят на нем, они липнут к нему. А он должен быть моим! Ведь я ничем не хуже! Я тоже красивая, и если бы захотела, то давно бы уже оказалась в его постели! Но…

Знаешь, мой дорогой, с тобой я могу быть откровенной, я просто не могу решиться. Когда я вижу его, у меня внутри все замирает, и я тупею и двух слов связать не могу! Мне удалось пару раз поговорить с ним, и оба раза это был такой позор! Я мычала что-то, и в голове вообще ни одной мысли не было. Он, наверное, решил, что я просто дурочка… но ничего, я еще дождусь своего шанса!

Мне надо просто успокоиться и взять себя в руки. Чтобы в следующий раз уже я задавала тон нашему разговору. Мне надо заинтересовать его, и пока что я ломаю голову над тем, как это сделать.

Кстати, тут такой прикол! Похоже, эта дура, Страховидла, тоже по нему сохнет. Я недавно заметила, что она стала сама не своя. На работе залипает часто, забывает о чем ее просили, все о чем-то думает… Но дело не в этом. Я видела, как она покупала себе обруч, хула-хуп, и гантели. Она меня не заметила тогда, и я вовремя спряталась, чтобы она не видела, как я ржу над ней. Вот дура-то! Ее фигуре в принципе ничто не поможет, а даже если и поможет, то все равно, с такой рожей можно только вешаться! О том, что ей скоро тридцать, я вообще молчу! Ну или почти тридцать, неважно, главное, что поздно уже за голову браться.

Я видела, как Страховидла подглядывает за ним из окна, когда он вел к себе очередную девку «на фотосессию». Мне тогда так хотелось выцарапать этой твари глаза, что внутри все аж кипело. Но потом я увидела, как эта уродка за ними подглядывает, и мне прямо легче стало, почти что весело. Неужели она себя реально в зеркале ни разу не видела?

Ну да ладно, хрен с ней. Ден, милый, я молюсь, чтобы судьба дала мне новый шанс, новую встречу с С. И очень надеюсь, что в этот раз не растеряюсь и сумею заинтересовать его!

Вик меня подбешивает последнее время. Почему-то он решил, что у него есть на меня какие-то права. Господи, да я поцеловалась с ним пару раз, можно сказать, из жалости. Кто ж ему еще-то даст, придурку этому? Ну и для нашего дела это в принципе не вредно, у него, в случае чего, меньше будет желания соскочить с темы. А то, как бы он там меня ни убеждал, в чем бы ни клялся, а все-таки гнилой он, и ждать от него можно всего, чего угодно.

Фу, думать о нем не хочу. Нудит и нудит последнее время, что я себе кого-то нашла. Я ему уже намекнула пару раз, что это не его собачье дело, так он бесится. Кретин, да он с С. и рядом не стоял! И если бы не бабки, которые мы с ним так замечательно делаем, то хрен бы я ему дала хотя бы за руку себя подержать!

Настоящее время (февраль).

– 

Я с ума сойду! – всхлипывала Маша, судорожно ловя ртом воздух. – Он мне теперь сниться будет! Я больше на эту работу в жизни не приду!

Она сидела на своем рабочем месте, положив локти на стол, а на них голову. В нашем отделе, если не считать горестных Машиных причитаний, царила тишина. Настроение у всех было подавленное.

Виктора нашли три часа назад. Приехала полиция, следователь. Выписку товара запретили и отгрузку приостановили, из «холодильника» всех выгнали. Но, естественно, никому не разрешалось уйти домой. Почти пятьдесят человек слонялось по территории, не зная чем себя занять и на все лады обсуждая шокирующую новость. При мысли о том, что нас всех отпустят не раньше, чем опросят, мне становилось нехорошо.

Асель, наша специалистка по постановке товара на учет, позвонила своему мужу, предупредила его, что задержится. Они немножко поворковали, и она закончила разговор, нежно произнеся:

– 

И я тебя люблю! Целую!

– 

Нашла время для нежностей! – возмутилась Вика. Она пожала плечами:

– 

Я просто предупредила своего любимого человека о том, что здесь происходит, и что я буду, скорее всего, поздно. Просто для того, чтобы он не волновался. А то, что я ему говорю, что люблю его – так это вообще ничьих ушей не касается! – последовал холодный ответ.

– 

И все равно, – настаивала Вика, – бывают ситуации, когда это просто неуместно!

Асель, это наглядное воплощение покоя, на едкую реплику просто не отреагировала. Эта женщина всегда мне нравилась. У нее красивое и безмятежное лицо с тонкой светлой кожей, усеянной трогательными нежными веснушками, и глаза-черешни. И такой же безмятежный характер. Я иногда ловлю себя на том, что когда сильно нервничаю, мне хочется с ней поговорить, как бы напитаться этим ее покоем. Не то, чтобы она равнодушна ко всему, нет, но воспринимает она все с некоторой долей отстраненности. Словно где-то за этими стенами есть ее настоящая жизнь, а все, что происходит здесь – просто мираж. И именно поэтому она кажется невероятно надежной, как бухта, в которой так хорошо укрыться в шторм, спасаясь от офисных катаклизмов.

– 

Это хорошо, когда есть с кем поделиться, пусть даже и такими новостями, – вздохнула Ингрид. Я кивнула, и с любопытством посмотрела на нее.

Вообще она редко принимала участие в любых разговорах, которые не касались работы. Я давно поняла, что она очень замкнутый человек. Она не искала возможности завести себе друзей, а если кто пытался сойтись с ней, то она все равно мягко переводила все в русло чисто рабочих отношений. Она ни с кем не делилась своими переживаниями, не обсуждала личную жизнь. Я даже не знала, живет ли она одна или с кем-то.

Я не раз задумывалась, почему такая неглупая девушка предпочитает одиночество, почему так запирается в себе? Наверное, отчасти ее замкнутость можно объяснить внешностью. Точнее, отсутствием таковой. Конечно, до моей былой «красоты» ей далеко, и все же ее никак нельзя было назвать привлекательной. Простецкое до невозможности лицо, которое она неумело пыталась подправить макияжем, всегда одним и тем же – очень темные тени, бледная помада и немного румян. Такая же плотная как у меня, фигура с мощной, отнюдь не девичьей костью. Но, по-моему, для нее хуже всего было совсем не это. Хуже всего было совершенно умопомрачительное сочетание фамилии, имени и отчества – Карпухина Ингрид Николаевна! С первых минут нашего с ней знакомства у меня не укладывалось в голове, чем руководствовались родители, когда так портили жизнь своему ребенку?! Назвали бы Машкой – и, может, была бы вполне довольная жизнью девчонка. Нет же, надо было выпендриться, скреативить…

Я была уверена, что если бы не это имя, красивое само по себе, но немыслимое в сочетании с такой фамилией, Ингрид была бы более общительной.

Я, поставив крест на своей привлекательности, приняла позицию третьего пола, «неведома зверушка», зато общительная и доброжелательная, открытая, хоть и до определенной степени, практически для каждого. Ингрид избрала для себя другой путь – серьезного официоза.

Она, в отличие от меня, предпочитала строгие деловые костюмы черного или серого цвета, без отличительных особенностей, удивительным образом делавшие ее незаметной. И минимум общения вне рабочих тем – все, что не касалось выполнения трудовых обязанностей либо отметалось, либо игнорировалось ею.

Зато в плане работы Ингрид просто цены не было. Она быстро понимала, что от нее хотят, делала все четко, точно и аккуратно. Мне часто казалось, что если бы она только захотела, то вполне могла бы найти себе гораздо более интересную и оплачиваемую работу. И что на нашей фирме она, как и я, прячется от мира вместо того, чтобы наслаждаться жизнью.

Мне Ингрид очень помогала. И к тому же, может из соображений субординации, а может из каких других, но со мной она держала менее короткую дистанцию. Не дружественную, нет, скорее партнерскую. Она как бы стояла со мной плечом к плечу в перипетиях нашей оптушной жизни…

***

Маша снова всхлипнула, причем очень жалостно, и этот печальный звук вырвал меня из размышлений о коллегах. Ей не повезло, Виктора нашли буквально на ее глазах.

Она пришла с документами в теплую пристройку к морозильному складу, выполнявшую роль кабинета. Обычно там находился кто-нибудь из заведующих, но в этот раз в помещении оказалось пусто. Исправления, которые она принесла, были «горячими», то есть срочными. Маша проявила неожиданную решительность. Она не оставила документы просто на столе, понимая, что заглянуть туда могут еще не скоро, а то и вовсе не заметят свежие бумаги в ворохе других. Поэтому Маша мужественно надела один из висевших тут же пуховиков и решительно пошла в «холодильник».

Помещение это на самом деле представляет собой отдельный огромный ангар, специально отстроенный для хранения замороженной продукции. Внутри тянутся бесконечные ряды с товаром, разбитые на сектора. Маша побегала вдоль рядов, но сначала никого не нашла. Она быстро замерзла, хоть и в пуховике, и совсем уж было решила выйти и дождаться кого-нибудь снаружи, когда вдруг услышала шум, доносящийся из дальнего угла шестого сектора. Мужские возгласы, приглушенные сухим морозным воздухом, намекали на то, что люди чем-то удивлены и даже потрясены. Маше, естественно, стало интересно, чего это они все там столпились, и она направилась туда.

Она подошла как раз в тот момент, когда один из грузчиков отодвинул в сторону две составленные друг на друга коробки. За коробками, скрюченный в неестественной позе, прижатый к стене, иссиня-бледный и покрытый изморозью находился Виктор.

Сначала Маша не поняла, что же она собственно видит, настолько жуткая и противоестественная картина перед ней открылась. Зато когда до нее в полной мере дошло, бедняжка громко заорала от страха, перепугав тем самым мужиков, которые не заметили, как она подошла, и бегом ринулась из холодильника, на ходу стаскивая пуховик.

А потом она долго ревела у меня в объятиях, по неизвестным науке причинам. То есть понятно, почему ревела, не понятно, почему именно у меня на груди. В конце концов, ее напоили валерьянкой и отвели на рабочее место. Там она и пребывала до сих пор, уронив голову на руки и не меняя позы.

Конечно, жутко увидеть такое, но не думала, что она настолько впечатлительная. Мне было ее жаль. Ее подружки сидели за соседним столом и шушукались, почти не обращая на нее внимания.

Вика Волгина, Маша Коробицина и Оксана Сланцева – эти три девушки дружили между собой, и представляли из себя эдакую троицу гламурных девиц. Золотисто-розово-карамельное трио, озабоченное своим внешним видом до неприличия, почитающее главными идолами косметику и тряпки. В отличие от подавляющего большинства сотрудников, эти дамочки были свято убеждены, что наш офис – это подиум. Правда выглядели они, надо отдать им должное, и в самом деле шикарно. Пожалуй, по показателю внешности лишь Алена, молоденькая заведующая колбасным складом, могла с легкостью переплюнуть любую из них. Правда, Аленина внешность – это дар Божий, она и в ватнике выглядела как ангел, в отличие от девчонок, которые свою красоту создавали сами.

Вика Волгина всегда была убеждена, что она красивее, умнее и вообще, во всем лучше всех на свете. У нее лицо аристократки, и когда она помнит об этом, то старается вести себя и двигаться соответственно, выжимая из своего породистого облика все, что возможно. Только, увы, темперамент часто берет в ней верх над стремлением казаться возвышенной и отстраненной.

Расположение ко мне со стороны начальства ею расценивается как результат моего подхалимства и наглости. Она не упускает случая наябедничать, поязвить или высмеять, еще с тех пор как я была прежней. А моя «перезагрузка» и вовсе встала ей костью в горле, и именно с ее стороны я услышала целую кучу гадостей, дескать, как свинью не ряди, она свиньей и останется… На мое счастье, к тому моменту я успела услышать достаточно комплиментов и слов искреннего восхищения, иначе бы точно впала бы в депрессию. От нее я всегда жду удара в спину.

Маша Коробицина, имеет гораздо более мягкий характер, только вот ее подружки постоянно тянут ее за собой. Мне вообще кажется, что если бы они не дружили, Маша была бы совсем другой. Она очень подвержена чужому влиянию, и мнение ее подруг играет для нее огромную роль. Внешне Маша очень хорошенькая – нежные пепельные кудри обрамляют лицо со светлой, но не бледной кожей, играющей на щеках очаровательным румянцем. Глазищи голубые огромные, носик аккуратный, губки бантиком, ресницы длиннющие черные (накладные, ясное дело, но разве это имеет значение?) порхают бабочками – и вся такая трогательная, беззащитная, словно олененок Бемби. На мой взгляд, так Волгиной с ее вечно надменным выражением лица, до Коробициной далеко.

Но есть у Маши одна проблема: она постоянно находится в поиске. В поиске любимого мужчины. Причем, в активном. Причем давно… Беда в том, что как только на Машином горизонте появляется очередной претендент, она обвивается вокруг него как плющ. Не из плохих побуждений, а просто ей очень хочется любви, серьезных отношений и стабильности. Так хочется, так она по ним стосковалась, что стоит кандидату появиться в ее жизни, как она его буквально душить начинает своими чувствами. Звонки, сообщения по телефону и в электронную почту, бесконечные «сюси-пуси» и «мур-мур-мур» обрушиваются на «счастливчика» безжалостной лавиной. Но и этого Маше мало. Ей еще нужно, совершенно необходимо слышать постоянные заверения, что чувства взаимны. Причем с гарантией. Причем с железной.

Мужчины же, понятное дело, при таком подходе довольно быстро с горизонта исчезают. Еще бы, не успели познакомиться – а тебя уже чуть ли не ЗАГС тянут! В связи с таким положением дел Маша уже успела перевстречаться едва ли не с половиной наших сотрудников мужского пола и приобрела себе не очень хорошую репутацию. Поэтому она почти постоянно находится в состоянии подавленности и депрессии. Меня она недолюбливает скорее из солидарности к подругам.

Сланцева Оксана из них, пожалуй, самая цельная и самая безжалостная. И, к тому же, самая ленивая. Она относится с презрением ко всему свету, и, мне лично кажется, что к своим подругам тоже. В принципе, она не глупая, но работать не любит напрочь. Свою работу она, по возможности, старается спихнуть на плечи подружек, причем всегда делает вид, будто так и должно быть. Кроме них она почти ни с кем не общается, наверное, считает, что это ниже ее достоинства. Зато она постоянно «сидит в телефоне». Она без конца выкладывает неимоверное количество фотографий своей высокочтимой персоны, сопровождаемых подробными комментариями, зачастую достаточно едкими в отношении окружающего мира.

Оксана носит короткую стрижку на темных волосах, и предпочитает макияж в стиле женщины-вамп, что как нельзя лучше подходит к ее характеру. Ленивая дочка богатых родителей, «упакованная» в лучшие шмотки и облагодетельствованная шикарным авто, она все никак не может простить последним, что ее «выперли» на работу, заставив хоть как-то заботиться о себе. Хотя подозреваю, что свою зарплату она тратит на разные прихоти, продолжая плотно паразитировать на родительских шеях.