Диалоги о любви. Мужчины и женщины

Остальные гости тупо молчали, глядя на эту перепалку. Война у всех стояла комом в горле: только что были выведены советские войска из Афганистана и разрушена берлинская стена, отделявшая социализм от капитализма, мир – от войны, свободу – от рабства, богатство – от бедности, творчество – от догмы…

Сам Илья в армии не служил. Был только на трехмесячных сборах после окончания «политеха».

Глава 2

Гиперболоид инженера Гарика

Но мы отвлеклись. Итак, был июнь, стояла тихая послеобеденная суббота, когда не жарко и не холодно. То есть самое время для свадеб, похорон и юбилеев: если вдруг напьешься, не рассчитав физических и моральных сил, то не развезет от усталости.

И тут внимание друзей привлекла проходившая мимо девушка примерно того же возраста, что и они.

– Девушка, не скажете, который час?

– Если хотите проводить меня до дома, то я не буду против, – ответила та. – Не бойтесь, не надорветесь, здесь недалеко.

– Да я и не боюсь, – Илья явно не ожидал такого поворота событий.

– Иди, иди. Помоги барышне, видишь – страдает, – подтолкнул, заговорщицки подмигнув Илье, Сергей.

– Ладно. Не теряйте, если что, – шепнул ему в ответ Илья. – Я быстро.

Насчет баб Илья был впереди планеты всей, и два раза предлагать общение с женщинами ему было не нужно. Ловелас в постели ас. Его, как нам уже известно, так и звали: Новиков-Плейбой. Не путать с известным советским писателем-маринистом, фамилия которого была Новиков-Прибой.

– Подождем, не ссы, без тебя не уедем, – снова заверил Серёга, подталкивая вперед Плейбоя. – Давай-давай.

– Вы позволите? – Илья протянул руку, чтобы взять у незнакомки сумку с продуктами.

– Пожалуйста. Что у вас здесь? Свадьба, что ли? – спросила она, когда они вдвоем пошли по тротуару.

– Да, коллега женится. Вместе учились, вместе работаем, – ответил груженный сумкой Илья.

– И кем вы работаете?

– Я – космонавт дальнего плавания.

– А если серьезно?

– Конструктор на авиамоторном. Конструкторский отдел номер один. Гиперболоид инженера Гарика разрабатываем.

– Что разрабатываете? – не поняла незнакомка.

– Так руководителя нашей бригады зовут: Гарик Самвелович. Обрусевший армянин. А разрабатываем мы лопатки для двигателей.

– Я тоже на авиамоторном. В управлении, в планово-экономическом отделе. Кстати, себестоимость ваших лопаток обсчитываю.

– И как?

– Че как?

– Как наши лопатки? Соответствуют утвержденным стандартам и ГОСТам?

– Как-как? Жопой об косяк, – улыбнулась незнакомка.

– Нежно сказала она.

– Что? – не поняла сказанное девушка. – Извини за грубость, вырвалось. Какие соответствуют, какие – нет. Дорогие они у вас получаются.

– Важная у вас работа, говорю, ответственная.

– Еще бы. Может, познакомимся? А то как-то…

– Меня зовут Илья. По-английски – Уильям или Билл. По-немецки – Вильгельм или Вилли.

Про Плейбоя он, естественно, промолчал.

– А меня – Татьяна. Как будет по-английски, понятия не имею. В детстве папа звал Татошкой. Кстати, мы пришли. Вот мой дом, а вот мой подъезд.

– Хороший дом, – единственное, что нашелся ответить Илья, поставив сумку на скамейку у входа в подъезд.

Илья явно слукавил. Дом был обычной пятиэтажной хрущобой, серой и неприглядной, как все дома в Крохалях, длинной и безликой. Такие в народе называли китайской стеной или лежачим небоскребом. Все такие дома были похожими друг на друга, как булыжники на мостовой.

А вот газон у дома был веселый, ухоженный, весь в цветах, разноцветных скворечниках и густых кустарниках. Зеленая клумба была заботливо отгорожена от тротуара старыми, выкрашенными в белый цвет, лысыми автопокрышками.

– Может, чаю хочешь? Или чего покрепче? – спросила Татьяна, недвусмысленно приглашая в гости.

В подобных ситуациях наш донжуановский герой, несмотря на богатый сексуальный опыт, никогда не был. Он даже растерялся с непривычки.

– Пошли. Не съем, – Татьяна вновь, словно эстафетную палочку, передала ему в руки продуктовую сумку. – Держи.

– А муж, как я понял, в командировке? – робко спросил Илья, когда они поднимались по лестнице в подъезде.

– Нет никакого мужа. Выгнала. Ребенок – в лагере.

– Пил?

– Что?

– Муж, спрашиваю, пил, наверное, раз ты его выгнала?

– Илья, давай не будем об этом. Я ведь не спрашиваю, где у тебя жена.

– А вот она как раз в командировке.

– Тем более. Значит, нам никто не помешает.

– Пить чай?

– И чай тоже, – улыбнулась девушка.

Гованна

Татьянина квартира была чистой и аккуратной, со стандартной мебелью среднего советского служащего: диван, стенка, стол со стульями, кресло-кровать, в углу, у окна, цветной телевизор «Изумруд» с торчащими во все стороны рогами антенны. В другом углу – стол письменный с магнитофоном на нем, рядом с которым на стене висел плакат группы «Кино» с лохматым Виктором Цоем на переднем плане.

На кухне сверкал предел мечтаний советской хозяйки – кукуштанский гарнитур с белыми шкафчиками, столом, мойкой, с красными часами и таймером, а на холодильнике – расписанный под хохлому электросамовар, на плите – лысьвенский набор эмалированной посуды. Короче, все как у приличных людей. Социалистический стандарт. Одним словом, обычная однокомнатная квартира обычного советского человека.

Она протянула ему полосатый махровый халат.

– Ванная там, полотенце на вешалке, – указала она на дверь с писающим мальчиком и капающим в ванну душем. Картинки указывали на то, что санузел был совмещенный, по-русски – гованна.

– Окей, – весело ухмыльнулся Илья.

Ванная комната была отделана белым кафелем, который, как водится, был обклеен детскими стикерами от жвачек: футболисты, хоккеисты, гоночные машины. Особенно много картинок было рядом с унитазом.

В постели руководила горячая Татьяна, взяв всю инициативу на себя. Она любила позу сверху, говоря при этом, что так она быстрее кончает.

– Ой, мамочки! Как хорошо… У меня год никого не было. Тебе хорошо со мной?

– Да, – прошептал усталый Илья.

Они еще какое-то время полежали на диване, разбросав белые крахмальные простыни во все стороны.

– А теперь иди, а то тебя действительно потеряют, неудобно будет, – сказала она, водя пальцем по его груди. – Только ты не подумай там чего-то… Я тебя раньше видела. На заводе ты пару раз к нам в управление заходил. На турслете был в том году. На заводском юбилее в апреле, в ДК нашем, в КВН, помнится, выступал.

– Было дело.

– Понравился ты мне.

– Так вот сразу?

– Сразу – не сразу, а запомнила я тебя. Познакомиться хотела. А сегодня увидела, вот и решилась. Хотя ты меня опередил. Наверное, не надо было. Как думаешь, Вильгельм? – спросила она, вставая с постели.

– Ну почему же?..

– Давай выпьем за знакомство, а то как-то не по-людски.

Она накинула на себя халат и прошла на кухню. Следом за ней – и Илья. Татьяна достала из холодильника водку, разлила по граненым, видимо, доставшимся от бабушки, древним стопкам, нарезала соленые огурцы.

– За нас.

Когда Илья был уже в дверях, надевая ботинки, тихо спросила:

– Мы еще будем встречаться?

Илья кивнул:

– Если захочешь.

– Вот мои телефоны: рабочий и домашний. Звони, – она протянула ему листок, вырванный из школьной тетрадки. – Жене только не показывай, а лучше выучи и съешь.

И когда Илья уже совсем собирался уйти, спросила:

– Говоришь, жена у тебя в командировке? Может, после свадьбы зайдешь, когда у вас там все закончится? Если не очень пьяным будешь.

– Хорошо, – улыбнулся Илья, – зайду.

Кстати, Татьяна также подрабатывала. И знаете, кем? Не кочегаром и не плотником, и не монтажником, а высотником, то есть промышленным альпинистом. Болтаясь на высоте, иногда даже вверх ногами, заделывала швы между бетонными плитами в девятиэтажных домах серых и однообразных закаменских новостроек. Дело это не женское на первый взгляд, но ей нравилось. И оплачивалось оно неплохо. А насчет адреналина и говорить не приходится.

Утро в сосновом бреду

Когда Илья снова пришел в ресторан, свадьба была в самом разгаре. Точнее, в пьяном угаре. Пресытившись дармовыми едой и бухлом, гости вместе с молодыми активно участвовали в дурацких конкурсах на все случаи жизни. Тамада старалась на славу, предлагая, например, мужикам в боксерских перчатках развернуть фантики шоколадных конфет по олимпийскому принципу: кто быстрее, или попасть в бутылочное горлышко карандашом, привязанным за нитку к поясу, или женщине раздавить округлой задницей такой же округлый воздушный шар, лежащий на коленях у какого-нибудь мужика.

Было по-свадебному весело. Все гости, до пьяного опупения похожие друг на друга, ржали, хлопали в ладоши и громко подбадривали конкурсантов возгласами: «Давай, Вася, не подведи! На тебя вся страна смотрит!» Ведь доподлинно известно, что после первого «горько!» все лица одинаковы. А уж после второго или третьего – тем более.

– Ну ты даешь, – двусмысленно сказал Серый, посмотрев на часы, когда вернувшийся Илья, воровато оглядываясь, втихаря уселся на свое место за праздничным столом. – Ну как там, все в порядке? Не оплошал?

– Отвисни, – по-доброму огрызнулся Илья.

– Не уронил честь мундира? – ехидно не унимался Сергей.

– Наливай, – ответил наш герой.

И когда тот наполнил рюмки, Илья Новиков торжественно произнес:

– За молодых, совет им да любовь. Две судьбы, два кольца, чтоб вовек не расставалися сердца! Го-о-орько!

– Хорошо сказал, душевно, а главное – оригинально.

– А чего, это самое, невеста какая-то веселая.

– И что?

– Плакать ей положено, реветь, выть и стенать.

– Тебя не спросила.

К Татьяне Илья не пошел. И не потому, что не хотел или был слишком бухой, а потому что всех гостей по окончании застолья загрузили в уже упомянутые нами «икарусы» и увезли то ли в Ординский, то ли в Осинский район, в какое-то село, в колхоз-миллионер, так сказать, на продолжение банкета. Во всяком случае, ни Плейбой, ни Серый так и не смогли потом вспомнить, куда их увезли. Но отказаться было невозможно, иначе – обида на всю жизнь. В деревне свои законы, патриархальные, как при домострое.

Там уже все было готово: стол, стоящий посреди двора, как пишут буржуазные писаки, ломился от яств. Несмотря на поздний час, народа в председательском дворе собралось немерено: казалось, вся деревня во главе с правлением колхоза «Красный пахарь» приперлась поздравить своего дорогого начальника, его по-деревенски толстожопую супружницу Глафиру Варфоломеевну, их дочурку и всю их родню с таким грандиозным событием, которое случается всего несколько раз в жизни. И даже запустили в небо фейерверк как символ счастливой семейной жизни.

Потом затопили баню. Точнее, она была уже протоплена. Первыми в баню отправились жених и невеста, ставшие к тому времени полноценными мужем и женой. А потом уже парились те, кто в состоянии был еще хоть что-то соображать.

Спали наши друзья, как и положено, на сеновале. Быть в деревне и не побывать на сеновале – это то же самое, как съездить в Париж и не увидеть Эйфелевой башни. Илья и Сергей были настолько усталыми, что их не смогли привести в чувство даже румяные колхозные доярки и образованные агрономши, готовые грациозно встать раком при первом позыве.

Что снилось Сергею, неизвестно, а вот Илье приснилась Татьяна: первое впечатление от знакомства – всегда самое яркое и запоминающееся. Его руки сами полезли в штаны, чтобы утихомирить разволновавшегося «младшего брата».

Когда он открыл глаза, то по правую руку увидел рядом с собой не Татьяну, а трогательно храпящего Сергея, укутанного вонючим, грязным тулупом. По левую сторону сопела какая-то молодая баба. Он даже не мог вспомнить, откуда она взялась. Рядом с ней в колючее сено была воткнута бутылка водки, насухо опорожненная, естественно, лежали заляпанный жирными пальцами стакан и какое-то подобие застывшей закуски на обосранной мухами тарелке.

Илья смачно выругался:

– …твою мать. Какое-то утро в сосновом бреду…

Якорь в жопу!

И тут он почему-то вспомнил двух своих женщин, о которых практически никому не рассказывал. Кроме автора этих строк, естественно.

Так вот, однажды Илья случайно познакомился с девушкой. Звали ее Виктория. Когда он узнал, кем она работает, ему стало дурно. Дело в том, что служила Вика в… морге одной из краевых больниц специалистом по предпохоронной подготовке умерших. Иными словами, одевала изуродованных вскрытиями покойников с грубыми швами на телесах, накладывала на их сине-желтые лица, подернутые трупными пятнами, грим, чтобы те в гробу смотрелись как живые. Мазала соответствующими благовониями другие части тела. Вставляла на место в не желавшем закрываться рту непослушные челюсти. Перевязывала руки на груди церковной лентой. А на ноги вздевала белые тапки с обрезанными задниками. И закрывала все это дело белым саваном, отправляя усопшего в последний путь. Так сказать, в вечность.

Когда она целовала Илью, обнимала и страстно отдавалась, ему казалось, что ее пальцы склизко и липко пахнут ладаном, как в известной песне Вертинского. И ему становилось не по себе.

Еще он припомнил, как однажды они во время ее дежурства пили спирт в холодной смотровой среди нескольких жмуриков. Те, покрытые с головой простынями, лежали на больших железных столах-каталках. Из-под белых простыней торчали их сине-мраморные ноги с номерами, привязанными к большим пальцам. Противно и холодно пахло гадостным эфиром.

– Не надо бояться покойников, надо бояться живых, – сказала тогда она.

Правда, лучше от этого Илье не стало. Даже спирт пошел не в то горло, и его вырвало чуть ли не наизнанку.

– Ничего, со временем это пройдет, – похлопала она его по спине. – Со мной поначалу так же было. Долго привыкала.

– Я восхищаюсь твоим мужеством, – единственное, что он мог тогда сказать.

«Понятно, что все профессии у нас в почете, но не до такой же степени, – брезгливо думал наш герой. – Брр. Стоило ли для этого оканчивать мединститут?»

Но, с другой стороны, успокаивал он себя, работа как работа. Человек ко всему привыкает, даже к тому, к чему привыкнуть, казалось бы, невозможно. Следователи полицейские и прокурорские тоже, например, чуть ли не каждый день убитых видят. А очерстветь можно на любой работе, даже на журналистской. Ну и деньги пахнут ладаном только в его богатом воображении.

Между тем сама Виктория не считала свою профессию какой-то из ряда вон. Жила она неплохо, деньги у нее водились всегда. Ездила на крутой тачке, стриглась у дорогих цирюльников, покупала шмотки в модных бутиках, меняла шубы через год.

С Викторией он расстался под каким-то выдуманным предлогом. Мысленно он посоветовал ей связать свою судьбу с каким-нибудь организатором похорон, директором кладбища или дизайнером эксклюзивных гробов. Что в конечном итоге она и сделала.

Была еще одна барышня. Этот случай был уже из разряда экзотики. Однажды после футбольного матча Илья зашел в летний бар, чтобы испить кружку пива по поводу победы его любимой команды над московским «Спартаком». За соседним столиком восседала группа молодых людей: парень и две девушки. Илья, к тому времени уже бывший слегка навеселе, от щедрот своих заказал им бутылку вина. Затем подсел к ним за столик. Разговорились. Потом парень с девушкой слиняли. Илья остался один на один с новой знакомой: как ее звали, он до сих пор не может вспомнить.

Он пригласил ее домой на пару чашек кофе, заказал такси. И тут как бы грянул гром средь ясного неба: вставая из-за стола, эта внешне симпатичная девушка подняла с пола… костыли. Н-да, она была… безногой. Наступила пауза, как в хорошем спектакле. Но Илья, к сожалению, был настоящим джентльменом и приглашение оставил в силе.

Дома Плейбой закрыл входную дверь на ключ, который надежно спрятал: мало ли что у этой прекрасной, но одноногой незнакомки на уме – если вдруг она захочет ему что-то подсыпать, снотворное или клофелин, то далеко с пятого этажа не убежит, а железную дверь вряд ли сломает. Он провел ее на кухню, усадил за стол. И отлучился в туалет.

Он оставил ее без внимания всего секунд на сорок. За это время она на одной ноге успела из кухни доскакать до гостиной, спереть из вазочки украшения жены: кольца, пару сережек и колье – и вернуться обратно как ни в чем не бывало.

И все этой воровке сошло бы с рук, если бы Илья случайно не заметил, что карманы ее обтягивающих брюк как-то неестественно топорщатся, чего до прихода в квартиру он не замечал.

– Ну-ка, ну-ка, что это у тебя? – потребовал он. – Покажи-ка.

Она в ответ заревела, стала объяснять, что это произошло типа случайно, что она не хотела, что она сама не знает, как это получилось…

Илья не стал разбираться. Короче, он тут же ее выгнал к чертям собачьим на лестничную площадку, бросив вслед костыли, которые с грохотом простучали по ступенькам. Хотел напоследок, чтобы помнила, пнуть ее под жопу, но пожалел убогую инвалидку.

Дома он отдышался, хлебнул коньяка, затем заглянул в свой портфель, висевший у входной двери. Достал бумажник и…

О, якорь мне в жопу! Пропала вся наличность в размере трех-четырех тысяч рублей (по тем временам достаточно приличная сумма). Он, естественно, бросился вдогонку. В подъезде ее не было. Выбежал на улицу. Шел сильный дождь. И здесь воровки было не видать.

У дома напротив стояла, прячась от грозы, группа молодых людей.

– Одноногая девушка из подъезда выходила? – спросил их Илья.

– Выходила, – ответили те.

– Куда ушла?

– Туда, к Компросу куда-то. Быстро бегает, – парни указали направление.

Илья помчался туда. Но на Компросе ее тоже не было. Как ветром сдуло или дождем смыло.

«Так тебе и надо, старый блядун», – выругался он про себя.

Шагая к дому, он окончательно вымок и абсолютно протрезвел.

«Ладно, что ни делается, – все к лучшему. Будет что вспомнить и внукам рассказать на старости лет, – утешил он себя. – Вот посмеются ребятишки».

Глава 3

Ярослав Мудрый

А свадьба пела и плясала. Поутру и в течение воскресного дня гости, кто был еще мало-мальски живой, хорошо похмелялись. Также распевали хором песни и плясали невпопад под гармошку. К сожалению, до мордобития, как обычно бывает в деревнях по этому случаю, не дошло. А жаль: так хотелось посмотреть.

– Ну че вы, как? – спросил неожиданно появившийся под крики и овации гостей Ярослав, усевшись рядом с помятыми друзьями. – Живы? – рассмеялся он, рассматривая опухшие с похмелья и от комариных укусов рожи своих друзей.

В отличие от всех гостей и хозяев сам он был свеж, молод и весел. У него был такой вид, будто смертную казнь ему заменили на пожизненное заключение.

– Все путем, – вяло ответил Сергей Батуев, – за тебя! – и опрокинул в рот стакан с самогонкой.

– За новую советскую семью, – поддержал тост Илья заплетающимся голосом. – Брак – это не только союз двух любящих сердец, это главное звено в бесконечной цепи поколений, орудие эволюции, опора государства, ячейка общества.

– Да-а-а, жене твоей повезло: хороший конец на дороге не валяется, – поддержал друга Сергей, пальцем щелкнув Ярослава ниже пояса на уровне ширинки.

Сибиряк скоропостижно женился последним из этой троицы. Первым ушел под венец любвеобильный Илья, еще на третьем курсе: такая вот была любовь, большая и чистая. Следом за ним тащить на своем хребте семейное ярмо со стервозной бабой (правда, тогда он об этом даже не догадывался) отправился Сергей. Теперь вот настала очередь тридцатилетнего Ярика.

Тут Илья почему-то вспомнил Велосипед. Так он и его друзья называли про меж себя их общую подругу, работающую в политеховской столовой поварихой. То ли потому, что худая она была, как тощая корова, то ли потому, что всем давала покататься на себе. Но, несмотря ни на что, девка она была хорошая. А главное – безотказная. Во всяком случае, для него Велосипед была чем-то вроде спасательного круга. И сейчас бы Илья не отказался воспользоваться ее сексуальным гостеприимством.

– Безопасность и целостность своей семейной жизни я вам гарантирую, – такое было ответное слово молодого и счастливого мужа.

С этими словами Ярослав обнял друзей за плечи.

– Пойду к жене. Долг. Никуда не денешься. Сами понимаете, – сказал он.

– Давай, мысленно мы с тобой. Да, забыл сказать: как бы тяжело с бабами ни было, надо держаться.

– Об этом не надо. Сейчас мне тесть мой сказал, что если Светку брошу или налево ходить начну, то он меня в коровнике сгноит или в выгребной яме утопит. Это он может, – прошептал он. – Посмотрите на него, – указал он кивком головы на краснорожего тестя, сидевшего среди своих родственников, – сразу видно, что он сын репрессированного в годы первой коллективизации кулака-мироеда. Он мне так и сказал: я – потомственный крестьянин, на земле стою прочно, двумя ногами, а не ползаю раком на карачках. Внуков мне народите, говорит, наследников. Внуки – это самые любимые дети. Им эту страну поднимать.

– Лучший друг у зятя есть, называется он тесть, – нараспев сказал полухмельной Илья.

– А я зять – не хрен взять. Пока не хрен взять, – ответил жених.

– Сам выбирал родственников, – поддержал Илью Сергей. – Мы с радостью разделяем твое горе.

Тут три товарища дружно рассмеялись.

– Единственная дочь, я ее, говорит, специально Светланкой назвал, чтобы свет от нее на меня падал и путь мой жизненный освещал, – продолжал между тем Ярослав.

– Философ твой колхозный тесть. Ты сам-то из такой же деревни? – спросил Илья.

– Не, я из Большого Елова. Это совсем в другой стороне. На запад надо ехать, в сторону Казани и Москвы.

– Такая же дыра, наверное. Колхоз имени взятия Бастилии парижскими коммунарами или «Путь к социализму», сокращенно «Пукс».

– Может, и «Пукс», может, и дыра дырой, но люди сейчас там живут лучше, чем в городах вонючих, – живо ответил Ярик. – На подсобном хозяйстве и на подножном корму. Денег только не платят.

– Фазер у тебя тоже председатель колхоза, из мироедов? – вяло засмеялся Илья. – А может, из староверов-кержаков?

– Сам ты кержак. Директор школы он. Историю преподает и музеем местным заведует. Меня в честь Ярослава Мудрого назвал. Ладно, отдыхайте. Света, иду! – прокричал он молодой жене, когда та засияла в дверном проеме двухэтажных председательских хором.

Не успел он встать, как кто-то с другого конца стола громко заорал:

– Ты куда, молодой? Стоять! Горько! Горько!

– Ну, Светка, держись, – крикнул Ярослав жене и, взяв ее на руки, смачно впился своими губами в ее, как писали в древних книгах, пунцовые уста.

– Раз! Два! Три!.. – весело кричали гости. – Шестнадцать… Двадцать три… Двадцать пять!..

– А ты откуда родом? – спросил Сергея Илья, когда Ярик и Светка, доставив гостям массу приятных эмоций, свалили в домашние покои, и указал на пустую тару. – Наливай. Раз пошла такая пьянка, режь последний огурец.

– Верно говоришь. Семь раз отмерь, один – отъешь. Какой же русский не любит острой еды? – подытожил Батуев, разливая самогонку по граненым стаканам. – А знаешь, пить и закусывать – то же самое, что ехать и тормозить.

Самое странное, что, несмотря на долгую дружбу, Новиков до сих пор не знал, из какого населенного пункта прибыл в Закаменск Серега Батуев. Как-то все не до того было.

Сам-то Илья был коренным закаменцем, урбанизированным до мозга костей. Но деревню видел не только из окон пригородных автобусов и электричек, на картинах русских художников или в кино. На первом курсе всех студентов «политеха» бросили на уборку картошки. Целый месяц жили в настоящей деревенской избе у какой-то старухи. Спали на полатях. Оправлялись в одиноко стоявшем в огороде сортире, распространявшем манящий аромат на всю округу, с непонятно зачем вырезанным на двери сердечком. Наверное, для того чтобы мужики, справляя большую нужду под кряхтение «Пошла, родимая», вешали в этот вырез ремни из штанов и орали: «Занято!»

А раз в неделю, по субботам, студенты ходили в кино в сельский клуб. А кино в деревне – это не просто кино, это праздник молодежи, утешенье стариков.

– Из Верещагина, – прервал череду воспоминаний своим ответом Серега. – Это поселок городского типа. У нас даже пятиэтажные дома есть. Батя на железной дороге работает, в депо, сменным мастером. На пенсию скоро. А твои предки чем занимаются?

– Отец инженером в лесной промышленности пашет, мать – врач-стоматолог.

– У меня тоже маманя врачом работает, инфекционистом, засранцев лечит.

– За родителей, за нашу малую родину.

Они выпили.

– Хорошо пошла, – крякнул Сергей. – Божья слеза.

– Не говори, – подтвердил Илья, рассматривая бутылку. – Не могу понять: почему в кино самогон всегда показывают мутным?