Диалоги о любви. Мужчины и женщины

Вадим Панджариди

Диалоги о любви. Мужчины и женщины

Панджариди Вадим

Образование: Пермский авиационный техникум, Пермский государственный университет имени Горького, первый курс сценарного факультета ВГИКа, Высшие курсы сценаристов при Госкино СССР.

Прежде чем стал профессионально заниматься журналистикой, успел поработать почтальоном, грузчиком, прибористом, экономистом, председателем независимого профсоюза и даже заместителем директора обувной фабрики.

Профессионально журналистикой начал заниматься с 2002 года. Учредитель, издатель и главный редактор журналов «Пермский музыкант» и «Прикамье-спорт» с приложениями: «Здоровье-Пермь» и «Пермский спортивный курьер».

С октября 2005 года – сотрудник газеты «Пермский обозреватель», с сентября 2016-го – главный редактор «Пермского обозревателя» и редактор сайта «НеСекретно».

С ноября 2018 по июнь 2019 г. – штатный сотрудник краевой газеты «Звезда».

Имеет около 14 тысяч публикаций как в региональных СМИ, так и в центральной прессе. Среди них: «Новая газета», «Спорт-Экспресс», «Советский спорт», «Хронометр», «Жизнь», «АиФ», «КП», «МК» и другие.

В Перми активно сотрудничал с газетами «Профсоюзный курьер», «АиФ-Пермь», «КП-Пермь», «Звезда», «Новости города Пермь», с журналами «Пермь спортивная», «Территория культуры», «Край земли пермской».

В 2007 году отмечен как лучший культурный журналист Перми, в 2008-м признан лучшим среди «пишущих» спортивных. Имеет около полусотни благодарностей, дипломов, памятных медалей.

Член Союза журналистов России с 2006 года, с 2008-го – член правления ПРО СЖР, с мая 2020-го – член Интернационального Союза писателей.

Среди увлечений: живопись, кино, литература, футбол, фитнес, классическая и рок-музыка.

Татьянин день

Автор долго думал, с чего начать этот рассказ. Но в голову ничего особенного так и не пришло. Поэтому решил начать простыми, но понятными всем словами. А дальше как пойдет.

В общем, на начало нашего повествования на дворе стоял 1989 год. Рассвет перестройки.

Все газеты того времени скучно голосили одинаковыми заголовками: «Учитесь жить по-новому», «Перестройка на марше!», «Затраты на результаты», «Фактор ускорения», «От лампочки Ильича до прожектора перестройки»… До развала Советского Союза, самой великой, самой богатой и самой красивой страны в мире, а вместе с ним и прихода новой жизни, страшной и непонятной, оставалась пара лет.

Но речь в этом рассказе, как и во всех прочих литературно-художественных произведениях, пойдет не об этом, а о простой человеческой жизни. Ну и о любви, само собой. А чтобы писать о любви, надо сначала ее пережить. А чтобы ее пережить, надо сначала ее найти.

А ситуация в стране – это лишь декорация, на фоне которой и разворачиваются и жизнь, и слезы, и любовь наших героев.

Приятного чтения!

Глава 1

«Горько!»

«Уралочка» был большим торговым центром, одним на весь микрорайон Крохалева. Можно сказать, это было средоточие общественной, политической и культурной жизни отдельно взятого большого жилого массива. В нем, по советским меркам, было все: продуктовый гастроном, аптечный киоск, ателье, ремонт обуви, фотография, рюмочная для заводских забулдыг, кулинария с редкими полуфабрикатами, стоячий кафетерий, приемный пункт стеклотары, парикмахерская. Наконец, одноименный ресторан на втором этаже, именуемый в просторечье «Рыгалочка».

И еще здесь находился милицейский участок с грозой местной шпаны (по-нынешнему – гопниками) – активистами добровольной народной дружины и оперативного комсомольского отряда. А в дни выборов в нерушимый блок коммунистов и беспартийных в духе генеральной линии партии здесь был избирательный пункт. Короче, как сказали бы сейчас в говенной рекламе, всё – в одном.

Сегодня здесь на втором этаже гуляли свадьбу. А это – больше полсотни людей самого разного возраста, пола и социального происхождения. Среди них было двое молодых инженеров завода авиационных двигателей, которые провожали в последний путь своего коллегу – разработчика двигательных лопаток Ярослава Сибирцева.

Свадьбу можно было назвать даже пышной. Зал был украшен розовощекими пупсиками, разноцветными шарами, самодельно нарисованными плакатами типа «У нас все по-честному: жене – шубу, мужу – носки», «Просим вас не забывать чаще „горько“ нам кричать!» или «Дай вам бог лечь вдвоем, а встать втроем» и прочей совковой белибердой.

За П-образным столом с одной стороны восседали гости жениха, с другой, напротив – невесты. Поскольку сам Ярик был родом из какой-то деревни, да и невесту его коренной горожанкой никак назвать было нельзя, в кабаке в большинстве своем собралась вся деревенская рать из дедов, бабок, теток, дядьев, зятьев, кумовьев, сватов, шуринов, деверей, золовок, двоюродных и прочих братьев и сестер. Наши конструкторы на фоне этой многочисленной родни смотрелись как-то обособленно.

Столы, как это ни странно, ломились от дефицитной ресторанной закуски, которую достать было сложнее, чем взять Берлин в сорок пятом, и от нехитрой деревенской снеди во множестве: сала, солений, грибов, пирогов. И, само собой, самогонки.

Стоит сказать, что на дворе стояла горбачевская перестройка с ее «полусухим» законом, когда пить было не то чтобы нельзя, а строго не рекомендовано, особенно в общественных местах. Но руководство «Уралочки» закрыло на это глаза. За определенную плату, естественно. Кроме того, зал для свадьбы был снят полностью, поэтому проникновение посторонних лиц было ограничено. Но на всякий случай самогонка и водка были разлиты по чайникам, самоварам и в бутылки из-под ситро и крем-соды. А для отвода глаз на столах стояли бутылки с портвейном «777» (в народе – «Три топора») для мужиков и болгарское сухое вино «Рислинг» – для дам. И несколько бутылок шампанского, так сказать, для политесу. Дело в том, что деревенские жители, хоть тогда, хоть сейчас, к шампанскому относятся как к заморской кислятине, от которой ни в голове, ни в жопе. То ли дело самогон: и дешево, и сердито! Махом укладывает.

Ансамбль на сцене играл обычную кабацкую муть, характерную для того времени: хиты из репертуара Пугачёвой, Антонова, Розенбаума. Это для молодежи. А для сермяжных гостей постарше был приглашен полупьяный гармонист из сельского клуба, залихватски распевавший паскудные до неприличия частушки.

– Илюха, покурим бывало, разинув хлебало, – предложил Серега Батуев, когда солидно захмелевшие гости, в очередной раз смачно крякнув после еще раз выпитой стопки, несколько раз проорали на весь зал: «Горько!»

– Идем, – согласился Илья Новиков.

Швейцар в адмиральской фуражке, по виду отставной военный, открыл перед друзьями входную дверь, на ручке которой висела упреждающая табличка с «многообещающей» надписью: «Извините, у нас обслуживание».

– У церкви стояла карета, там пышная свадьба была. Все гости нарядно одеты, невеста всех краше была, – пропел Илья строки из старинного романса, когда они вышли на улицу, и добавил: – А вместо кареты – желтый «Икарус».

Действительно, у ресторана стояла пара венгерских автобусов с надписями «Заказной» на лобовых стеклах и «Кто куда, а мы на свадьбу!» – на боковых, ожидавших пьяных гостей, чтобы потом развезти всех по своим селам, деревням и хуторам.

– Я ехала домо-ой, двурогая луна-а светила в о-окна скуч-ного ваго-она, – подхватил Сергей, дав «петуха», неверно взяв «ре» второй октавы.

– Это из другой оперы, – осадил друга Илья.

– Да? Может быть. Кстати, они венчаться-то будут?

– Не знаю. Может, будут, может, нет. Сибиряк говорил, что у них в деревне есть работающая церковь.

– А женишок-то наш хорошо устроился, – спустя некоторое время сказал Сергей.

– В каком смысле? – не понял Илья.

– Тесть-то у него – председатель колхоза, чуть ли не Герой Соцтруда.

– И что? – спросил Илья.

– А жрачка, а выпивон? Всё на его деньги. Иди купи чего-нибудь сейчас в магазине. Ни выпить, ни пожрать. Развитой социализм. Третья и последняя стадия.

Действительно, горбачевская перестройка ничего, кроме оголтелой свободы, советскому народу не принесла. Если во времена Брежнева еще можно было где-то и как-то разжиться колбасой или сосисками, то в конце 80-х вся страна пересела на талоны абсолютно на всё: на мясо и «заменяющие его продукты», на масло, молоко, мыло, сахар, сигареты, стиральный порошок, зубную пасту и даже на спички. Мы уж не говорим про алкоголь, когда магазины превратились в неприступные крепости, и, чтобы купить, скажем, водку по две бутылки на рыло, приходилось выстаивать многокилометровые очереди по несколько часов кряду. Конечно, все это можно было достать по блату, купить на рынке, в кооперативных лавках и коммерческих магазинах, а водку – у таксистов, наконец, но уже по цене в несколько раз выше государственной.

Короче, не жизнь, а сплошная перестройка.

– Да, – согласился Илья и неожиданно сказал: – Сейчас бы цыган сюда для полноты картины. Э-эх!

И запел:

– К нам приехал, к нам приехал Ярослав Петрович да-ра-а-го-ой!

Три товарища

Они дружили с первого курса: Сергей Батуев, которого все звали Серый, Ярослав Сибирцев по прозвищу Сибиряк и Илья Новиков, чья погремуха была Плейбой. Как три товарища из знаменитого романа Эриха Марии Ремарка. Или три богатыря из народной былины.

Серый поступил в «политех» сразу после школы: все десять лет был круглым отличником. Никогда не отличавшийся особой прилежностью Сибиряк отбарабанил два года в армии, и поскольку у них в деревне ввиду нехватки педагогических кадров английский язык кое-как по самоучителю вел престарелый физрук, пришлось ему отучиться еще полгода на рабфаке. Несмотря на фамилию, в Сибири Ярик никогда не был. Правда, в армии служил на диком и студеном острове Врангеля. Но это еще дальше. Это уже Чукотка, Дальний Восток, край света.

А Плейбой, гуманитарий по образу своих мыслей, не смог протаранить громадный конкурс на журфак МГУ. И по приезде домой, в Закаменск, на семейном совете ему четко обозначили: получи нормальное человеческое образование и катись куда хочешь.

Они вместе отмечали дни рождения и прочие праздники, бегали по бабам и в «день студента», то есть в тот день, когда им раз в месяц выдавали стипендию в размере 40 «рэ», ходили отмечать это дело в корпус «Н». Так будущие инженеры называли пивбар «Нептун», расположенный за углом от «политеха».

Сергея, поскольку он был отличником, на собрании группы избрали старостой. Он вел журнал посещаемости и, как, наверное, догадались читатели, ставил своим друзьям одни плюсы в соответствующих графах, когда те вместо лекций шарахались неизвестно где: Ярик, скорее всего, по своим фарцовским делам, а темпераментный, как легендарный комбриг Чапаев, Илюха – по амурным.

В общем, Илья, главный герой нашего повествования, стал инженером-конструктором и по распределению, как и его усатые друзья-богатыри, попал на оборонное предприятие.

Все трое и тут оказались в одной бригаде по разработке и улучшению технических характеристик каких-то необыкновенных по своим параметрам титановых лопаток для сверхзвуковых авиадвигателей.

Поскольку на сорок целковых в месяц не шибко разбежишься, три наших товарища подторговывали дефицитом. Особенно преуспевал в этом Ярослав. Он лихо снабжал американистыми джинсами и румынскими кроссовками (сейчас такое фуфло никто носить не будет) своих однокурсников. Покупал товар в Москве. Скажем, штаны он брал у столичной фарцы по 150 рублей, в Закаменске сдавал их уж по 200, а то и по 250. Сам же предпочитал джинсы фирмы Wrangler. Очевидно, по той простой причине, что служил, как мы уже сообщали, на острове Врангеля.

Кроссовки скупал оптом, пар по десять-пятнадцать, на какой-то подмосковной базе у знакомой товароведки, с которой снюхался в одной из поездок в Первопрестольную. При госцене в 25 рублей она толкала ему спортивные башмаки по 30–35 целковых. На родине Ярослав заряжал их уже по сотне за пару.

– У меня нюх на деньги, – говорил он друзьям. – Я знаю, где они лежат. Надо только нагнуться и взять их.

Правда, раза два его ловили обэхээсэсники, но дело ограничивалось лишь устными внушениями о недопустимости занятий спекуляцией, за которую, кстати, в советские времена можно было очутиться за решеткой на много лет. Каждая такая беседа стоила Ярославу нескольких пар кроссовок.

А летом, после сдачи весенней сессии, друзья уезжали в стройотряды. Если Сергей и Илья были обычными работягами на подхвате, трудившимися по принципу «бери больше, кидай дальше» или «взял вот это, отнес туда-то», то Ярослав больше ошивался возле отрядовского начальства, занимаясь в основном поиском подходящих, то есть самых дорогих, подрядов, выполняя функции снабженца.

А на последнем курсе он уже был утвержден начальником политеховского отряда с громким названием «Авиатор», назначив Сергея своим замом по общим вопросам, а Илью как работника идеологического фронта – комиссаром, чья задача была глаголом напропалую жечь сердца стройотрядовцев и с ленинско-брежневским задором призывать их к новым трудовым свершениям.

Если кто-то думает, что студенты в этих стройотрядах гребли лопатами бабки, то ошибается. За полтора-два месяца они зарабатывали по 350–400 «рэ», но их вполне хватало на то, чтобы купить какой-нибудь отечественный стереомагнитофон или джинсовую пару у спекулянтов.

«Куплю себе костюм с отливом, магнитофон – и в Ялту!» – говорил, словно про наших студентов, косоглазый жулик из известного фильма.

Улыбка палача

Уже потом, после окончания вуза, как и в студенческие времена, все нормальные советские инженеры также где-то подрабатывали. Кто-то вкалывал дворником, кто-то – ночным сторожем. Ярослав, как мы уже знаем, фарцевал, Серёга где-то надыбал старую, разбитую в хлам «копейку» и по вечерам один собирал ее в своем металлическом гараже из случайных запчастей. И самое интересное – собрал. Даже поставил на учет в ГАИ. Более того – рассекал на ней по городским улицам.

А инженер-конструктор второй категории Илья Новиков по вечерам и по выходным подъедался грузчиком на овощной базе. И за пару лет он настолько привык к своей второй профессии, что жить без нее ему было как-то скучно. Не хватало, как сейчас сказали бы, креатива.

В основном он работал с Марианной, очень шустрой продавихой, которая в летне-осеннее время торговала на улице. Илья на тележке отвозил за несколько кварталов от складов ей стол, весы и несколько ящиков с овощами-фруктами. Потом в течение дня подвозил ящики с новыми продуктами и увозил пустые.

Нрав у этой хапуги был хозяйский, а руки – загребущие. Эта скромная работница прилавка так лихо обсчитывала дураков-покупателей, что ловкости ее пальцев позавидовал бы сам Акопян. Мало того что она всех обвешивала, используя самодельные магнитные гирьки, ловко присобачивая их к днищу весов, так она еще и лихо обсчитывала: копейку, но недосдаст. Лицо ее при этом было невинным и ласковым, как у палача, влюбленного в свою работу. Никто и подумать ничего лихого не мог.

На складе ее застать было практически невозможно. На вопрос, где она шляется, та отвечала примерно так: ушла на базу, приду, когда вернусь.

Илья же по окончании рабочего дня продавал за полцены старухам-пенсионеркам так называемый неликвид: фрукты-овощи, оказавшиеся ничейными в результате усушки-утряски. В советское время в овощной торговле существовало узаконенное правило – так называемая «норма естественной убыли». Иными словами, на вагон, фуру или просто грузовик, развозившие помидоры, виноград, огурцы, персики или бананы, допускалось двадцать процентов убыли, то есть гнили, которая могла появиться в процессе транспортировки товара. А если ее не было, то эти двадцать процентов шли в торговлю – левую. Деньги, естественно, ложились в карман, но не в государственный, а в личный.

У Ильи на такой товар даже были свои постоянные покупатели. Ну и Маринэ с ним делилась. В общем хорошая была подработка к инженерской зарплате с ее премиями, прогрессивкой и уральскими. Левые деньги, как известно, никогда лишними не бывают.

Кстати, «просто Мария» позднее ушла в частный бизнес, организовав кофейню, одну из первых в Закаменске. И здесь эта очень предприимчивая мадам была на высоте: она молола кофе вместе с жареным… горохом из расчета пятьдесят на пятьдесят. Смесь эту под громкими названиями «капучино», «американо», ну и, естественно, «кофе по-турецки» разливала в чашки и учтиво подавала клиентам. Шло нарасхват. Клиенты, нахваливая эти мало чем отличавшиеся по вкусу друг от друга напитки, даже не подозревали, какую бурду они пили.

Эта пышнотелая Марианна несколько раз предлагала нашему утешителю одиноких женщин жить вместе, обещав вкусное домашнее питание, уют и тепло трехкомнатного очага и деньги на карманные расходы, сколько пожелает. Жила она, как и работала, в поселке в Крохалях.

Стоит сказать еще и вот о чем. Жена Ильи служила в музыкальной школе. Поэтому, как и ее ученики, имела каникулы четыре раза в год, чем хорошо и умело пользовалась. Она называла их командировками.

Помимо музыки и искусства вообще Галина, так ее звали, увлекалась модой, отдавая предпочтение не банальным джинсам и импортному ширпотребу, а индивидуальным вещам, подчеркивающим ее исключительность, причем пошитыми не кем-нибудь, а самим мэтром Вячеславом Зайцевым и его модельерами. Иными словами, деловому и спортивному она предпочитала романтический стиль. Короче, видно ее было издалека.

А дело в том, что однажды, будучи в Москве и блуждая по магазинам в поисках импорта, она случайно обнаружила Дом моды этого кутюрье, что на проспекте Мира, недалеко от кольцевой станции метро, и была поражена моделями, выставленными на всеобщее потребление.

Она стала постоянной клиентшей этого модного дома, перезнакомившись чуть ли не со всеми модельерами и закройщиками. Купит, привезет в Закаменск. Месяца три-четыре поносит сама, затем выгодно продаст. И снова в Москву, на очередные каникулы, то бишь в командировку. Про Илью тоже не забывала. Поэтому сослуживцы его за глаза иногда называли стилягой или фирмачом.

В общем, в деньгах семейство Новиковых не особо нуждалось. На жизнь хватало.

Нет у революции конца

И еще один момент. Как мы уже знаем, Илья хотел быть журналистом. Но, не поступив в МГУ и достаточно рано женившись, мечту не бросил. Он, еще учась в «политехе», окончил факультет общественных профессий, так называемый ФОП, по журналистской специальности. Пописывал в институтскую многотиражку статейки о дискотеках, о редких фильмах, показываемых в городском киноклубе, и о новинках в мире рок-музыки.

А затем, уже после окончания института, кроме всего прочего, подрабатывал в краевой молодежной газете «Комсомольская гвардия», поставляя туда в основном примерно такие же материалы о том же самом, то есть о музыке и кино. Платили там, правда, внештатникам сущие гроши, едва хватавшие на бутылку водчонки, но, как он сам гордо говорил своим товарищам, искусство не продается, поскольку оно бесценно.

– Ван Гог ты наш, бессребреник. Ну-ну, – говорил ему практичный Ярослав.

– Зато я очень добрый человек. За это меня уважают мужчины, любят дети и боготворят женщины.

– За это тоже бабки платят?

– Щас.

Илья всегда хотел быть писателем. С детства. Мысль эта еще больше укрепилась после того, как в восьмом классе как лучший ученик он участвовал в городской олимпиаде на лучшее сочинение на «сексуальную» тему, посвященное какому-то очередному юбилею комсомола с громким названием «Есть у революции начало, нет у революции конца». И стал победителем. В качестве приза ему вручили миниатюрный десятитомник произведений не банального Толстого или какого-то там Пушкина, а самого Ленина.

– А как ты вообще из инженера превратился в писаку? Чего-то я не догоняю, – спросил Сибиряк.

– Да никак. Писательству нельзя научить. Либо у тебя есть этот зуд, либо его нет. На журфаке могут научить только тому, как правильно расставлять запятые, и втемяшат в башку, чем отличаются друг от друга антонимы, омонимы и синонимы. А это мне, как сейчас говорят, фиолетово.

Сам Ярослав прочитал, как это ни смешно, всего две книги: «Муму» Тургенева да сборник рассказов о Шерлоке Холмсе – да и то когда лежал в больнице с ангиной. Делать ему в перерывах между уколами и приемом пилюль было нечего. Случилось это знаковое событие у мудрого Ярослава в девятом классе.

«Не мое это, – говорил он. – Не книги ума прибавляют, а жизнь».

С этим трудно было не согласиться. Но у Ильи на этот счет было свое мнение.

– Да, я не получаю в этой газете больших денег и, может быть, не буду получать никогда. Но не это главное. Главное то, что я всю жизнь мечтал быть писателем, наконец им стал и менять свою мечту на деньги не буду, – ответил Илья.

По этому поводу он вспомнил стихотворение Якова Полонского, не очень известного в широких кругах русского поэта. В школьные годы ему попалась очень интересная книга – сборник стихов русских поэтов XIX века. И там он прочитал:

«Писатель, если только онВолна, а океан – Россия,Не может быть не возмущен,Когда возмущена стихия.Писатель, если только онЕсть нерв великого народа,Не может быть не поражен,Когда поражена свобода».

– Писатель должен жить как народ. Если он живет лучше, значит, пишет хуже. Так что моя фамилия – Россия, а Новиков – мой псевдоним.

Как у жениха на свадьбе

Со своей музыкальной женой Илья шлялся по разным тусовкам, на которых худосочно-очкастые представители городской богемы обсуждали зарубежные фильмы, которые никто из них не видел, спорили о столичных спектаклях, на которых никто не бывал, и зловредно обсуждали вражеские новости о советской перестройке из вещаний «Голоса Америки» и радио «Свобода».

Правда, уже наступала эра видеомагнитофонов, когда все вышеперечисленное можно было увидеть на 180-минутных вэхаэсовских кассетах, особенно это касалось кинофильмов, но стоили эти зарубежные носители информации очень дорого: одна кассета – одна зарплата рядового инженера. И еще один момент: на советский рынок поступали в основном не шедевры мирового кино или театра, а гнусаво переведенные тупые боевики с Ван Даммом, Шварценеггером и Брюсом Ли. Кроме того, они были ужасного качества, поскольку переписывались десятки раз, но этого было вполне достаточно для подобных киношлягеров, где искусство и не ночевало.

На одном таком культурном сборище Илья однажды даже чуть не набил морду одному излишне рафинированному интеллектуалу, внешне похожему на профессора Плейшнера в детстве.

Как было принято в советские времена, в тесном шестиметровом бабушатнике, то есть на кухне, у подруги жены собрались малознакомые друг с другом интеллигенты. Водка, селедка, капуста, вино, то да се. Непонятно где раздобытая банка греческого апельсинового сока. Короче, кто что принес. Под вонючий дым говенных болгарских сигарет «Стюардесса» и картавое звучание «Машины времени» на задроченном бобинном магнитофоне «Соната», за свое «высококачественное» звучание более известном в народе как «Сатана», заговорили о шибко интеллектуальной литературе, образцы которой можно было иногда почерпнуть из журнала «Иностранная литература». Речь зашла о книге Джона Апдайка «Беги, кролик, беги». Среди присутствовавших читал ее только этот хилообразный очкарик, взахлеб призывавший всех собравшихся сделать то же самое, иначе типа считать за людей никого из них не будет.

Спору нет, книга хорошая. Но с этой книги переключились на советскую литературу. В частности, на роман «Вечный зов», по мотивам которого только что на экраны телевидения вышел одноименный многосерийный фильм. Очкастая сволочь начала зло и подло иронизировать и над самим романом, и над теми, кто смотрит сериал, сказав, что такое говно сделано об отсталом совковом быдле и для такого же совкового быдла, у которого вся биография на лбу написана: ПТУ, армия, завод, да еще для тупоголовых спортсменов, в чьих дебильных мозгах одна извилина. А вот Апдайк – это то, что доступно и понятно только таким особо избранным личностям, как он. Иными словами, тот не человек, кто не читал Апдайка.

И тут Илью прорвало.

– Слушай, ты! А если война начнется, ты, пидор гнойный, пойдешь родину защищать? Родителей своих, детей, женщин?.. Ты на себя посмотри. Тебя, урода, соплёй перешибить можно, – громко заорал он, взяв за воротник обоссавшегося от страха интеллектуала.

– Илья, перестань, – бросилась на него жена. – Что с тобой? Успокойся.

– Иди ты… – огрызнулся он и снова зло обратился к очкарику: – Ты на войну не пойдешь, гнида пучеглазая. А пойдут на войну другие, которых ты только что обосрал, которые не читают Апдайка, а смотрят только «Вечный зов» и занимаются спортом. И они будут там умирать, чтобы ты, говно собачье, сидел вот на такой кухне, смеялся над ними и пил водку с бабами. Пошел вон отсюда, рожа козлиная! Ну че стоишь как у жениха на свадьбе? Пшел вон, сказал!