Язычник

Знал бы Славка, что встретит дочку Горомута, подготовился бы: бронь надел, золотом подпоясался, чтоб увидела девушка – не отрок пред ней, а княжий гридень. Но Славка не знал и потому въехал в поселок в рубахе, даже не в седле, а на возу, верхом на тесаных бревнах, как какой-нибудь кривичский дровосек.

То есть с точки зрения воинской науки все было правильно. Хороший воин не станет зря боевого коня утомлять. И себя – тоже не станет. Это только в сказках бабушкиных воины повсюду в бронях разгуливают, а в жизни без нужды ни один вой доспехи без причины не наденет. Тем более жарким летним днем.

Но у воинской науки одни правила, а у любовной – другие. И по этой науке Славка – оплошал. Но Улька все равно обрадовалась. Как увидала Славку – сразу к нему. На предложение прогуляться по степным травам ответила: с радостью!

И побежала к своему домашнему шатру – отпрашиваться. Тут ей повезло. Горомут вряд ли отпустил бы девку: хоть и могуч княжий гридень, а один. Здесь же – Дикое Поле. Налетит десяток степняков – и ищи потом девку на рабских торгах. Однако отца на ту пору не было – отъехал с охотниками в плавни травить кабанов, а мать Улька уговорила.

И увез Славка сотникову дочь в Степь. На прогулку. Правда, недалеко: стрелищ на десять. До ближайшей сенной копёнки.

Дочка сотника – это не теремная девка, которой всякий дружинный вой подол задрать может. Улька прежде, до Славки, вообще парней к себе не подпускала. А охотников до нее было – не сосчитать. Собой – красавица: глаза синие, щеки румяные, коса – толще Славкиного запястья. Грудки пышные, ножки быстрые, а стройна!.. Славкиной шейной гривной подпояшется, и еще на узелок хватит.

Ох и строгая оказалась девка! Пусть и глянулся ей отрок, а себя Улька блюла. Славка не обиделся, хотя и не привык, чтоб девки его в строгости держали. Впрочем, он уже знал, что слова нежные, да ласки, да настойчивость всегда проторят дорожку к девичьему сердцу. А когда девичье сердечко размякнет, то и тело белое разнежится… и сдастся на милость могучего воина. А уж миловать он его будет до-олго и сладостно.

Однако вышло так, что вместо сладких ласк угодил Славка в большие неприятности. Это у него иной раз очень ловко получалось: в приключения попадать. Такой уж у Славки был характер… Приключенческий.

* * *

Сизый столб дыма первым заметила Улька. Такая ненаблюдательность была бы стыдной для Славки, однако в оправдание ему следует сказать: прелестные Улькины грудки, украшенные изумительными розовыми сосочками, выглядели много интереснее, чем желто-зеленая днепровская степь и бледное южное небо.

– Славка, пусти! Славка, ну пусти же! Там… Да пусти ты, лихо! Гляди, что там!

Славка с огромной неохотой оторвался от увлекательнейшего занятия: выпрастывания из сарафана юного девичьего тела – и поднял голову…

Несмотря на молодость, Славка был воином. И не просто воином, а варягом, пусть даже вместо густых варяжских усов на верхней его губе золотился несолидный юношеский пух. Поэтому, увидев бледный сизый дымок, поднимающийся к небу примерно в тридцати-сорока стрелищах от копёнки свежего сена, которую облюбовали они с Улькой, Славка мгновенно позабыл о девичьих ласках.

Славкин конь, пасшийся неподалеку, поднял голову и вопросительно поглядел на хозяина. Боевой конь-четырехлетка хузарских кровей, взятый жеребенком и обученный самим Славкой по всем правилам степной воинской справы, угадывал желания и чувства хозяина не хуже, чем овчар-волкодав – желания пастуха.

Сторожем конь тоже был не худшим, чем пес, да и волка мог бы стоптать, если бы тот по глупости сунулся к боевому коню. Однако натаскивал Славка своего мышастого тонконогого жеребца не на четвероногих разбойников, а на куда более опасных – двуногих. Вернее, шестиногих, потому что в Степи конь и человек – нераздельны.

Сейчас враг был слишком далеко, чтобы конь его почуял, поэтому встревожился жеребец лишь потому, что забеспокоился его друг-хозяин.

– Умница, Улька! – похвалил Славка девушку, оглядел ее еще раз, такую красивую и желанную, с полураспущенной косой, синими глазищами и такими чудесными изгибами и выпуклостями, которые лишь мгновение назад жили-текли под Славкиными ладонями… Оглядел, вздохнул… И поднял с земли свой сапожок с острым носком и мягким голенищем из тонкой кожи, с торчащей из кармашка рукоятью ножа и справным каблучком, чтоб удобно упираться в стремя.

Конь, увидев, что хозяин обувается, подошел, толкнулся головой в Славкино плечо.

Славка потрепал его ласково, надел рубаху, надел стеганку, затянул шнурки, проверил, ладно ли села, достал из переметной сумы пахнущую маслом кольчужку, надел и ее, повел плечами, встряхнулся, чтобы бронь легла как надо…

Улька, которой одеться – всего-то оправить сарафан да подпоясаться, смотрела на него с тревогой.

– Ты чего? – спросила она, глядя, как Славка облачается в бронь. – Драться, что ли, собрался? Бежать надо!

– Надо, – согласился Славка, наклонился, поцеловал девушку в мягкие губы, выпрямился и натянул на голову проложенный изнутри мягким войлоком и обмотанный сверху тканью (чтоб меньше грелся на солнце) круглый, с прорезями наглазников варяжский шелом. – Беги, моя ладо, тут недалече.

– А ты? – с беспокойством спросила девушка.

– А я туда сбегаю, – Славка кивнул в сторону дымной полоски. – Там – городок касожский стоит. Гляну, чего там такое. – И добавил, чтоб не волновалась: – Если опасное что – я у касогов укроюсь. Там застава крепкая. Все будет хорошо, ладо моя! Не первый раз, чай!

Улька глянула на Славкино лицо – и увидела уже не румяного рослого парня, милого дружка, а – воина.

Сердечко ее забилось чаще: прежде она не видела Славку в полной воинской зброе. Ульке даже не поверилось, что этот грозный воин только что гладил ее ноги, а она отталкивала его, не позволяя трогать то, что трогать нельзя.

Улька поняла, что, если бы этот воин захотел ее, она бы не посмела противиться. И уже не посмеет…

Поняв это, Улька зарделась, позабыв на миг даже о близкой опасности.

– Беги! – скомандовал Славка, легко взлетая в седло и движением колен поворачивая коня.

И Улька проворно припустила по травке, мягкой еще, не успевшей превратиться в колючую щетку под жарким летним солнцем, – только босые ножки замелькали.

Славка проводил ее взглядом, понял, что добежит (до городища – рукой подать) и своих предупредит заодно, и двинул коня навстречу степной напасти.

Поселок касожский встал на краю Дикой Степи девять лет назад. До того ясов и касогов повоевал Святослав, но проявил милость: кто не хотел платить Киеву дань, мог безвозмездно сесть на киевском порубежье. Считались они княжьей русью,[6] но дани не платили. Их дань – землю киевскую сторожить.

За девять лет касоги отстроились, умножили стада, обзавелись холопами, чтоб пахать добрую степную землю. Сами-то горцы к пашне непривычны. Жили сторожко, за двойным частоколом, посреди городка – сторожевая вышка, с которой глазастые касожские мальцы поочередно озирали степь.

Теперь от вышки тянулся густой хвост дыма, ворота были затворены, а на стене бдили стрелки. Печенегов они видели так же ясно, как и те – их. Внезапного наезда не получилось.

Раньше степняки на городища не лезли. Коли не удавалось застать врасплох, сразу уходили. В последние годы правобережные владения Киева ушли глубоко в степь, укрепились городищами, сторожевыми вышками да пограничными сторожами, так что налететь внезапно, как раньше, в дедовские времена, у печенегов не получалось. Да и Святослава боялись. Этот мог в отместку за дерзкий налет выследить и настичь главную орду, огромный степной город на колесах, вырезать всех мужчин, забрать стада и прочий скарб, женщин с детьми увести в рабство. Был род – и не стало. Тут трижды подумаешь, прежде чем наехать.

После смерти Святослава копченые обнаглели. Потеряли страх перед русью. Сначала коротко наезжали, а потом, осмелев, начали и на городища лезть. Артём говорил Славке: не наезды надо отбивать, а прямо в Диком Поле копченых бить. Прошлой осенью, когда Ярополк на полюдье ходил, степняки Днепр переплыли и в трех поприщах от Вышгорода объявились.

Артём тогда взял княжью дружину, три тысячи гридней, и не только отогнал печенегов, но преследовал их в степи, настиг и побил всех.

…А тем временем другая орда зашла с заката, захватила и пожгла городки близ Неводичей. Ярополк после пенял Артёму, что тот бросил землю без защиты, и впредь гнать копченых в степи запретил.

Сейчас печенеги вертелись около касожского городка, однако уже ясно было: кус им не отломится. Славка прикинул численность копченых и понял, что штурма не будет. С трех стрелищ Славка не мог точно подсчитать степняков, но видел, что их не более полусотни. Ватажка слишком мала, чтобы сунуться на укрепленное место. Постреляют, покричат, подпалят что-нибудь снаружи да и уйдут. Вопрос: куда?

Домой, в Дикое Поле, – или рискнут идти дальше, к Киеву?

Славка, приподнявшись, оглянулся назад и с удовлетворением увидел еще пару дымов, пятнавших небо. Это значило, что где-то уже седлают коней, набивают стрелами колчаны, вынимают из кожаных мешочков вощеные тетивы… Не успеет солнце пройти десятую часть дневного пути – и побегут навстречу печенегам порубежные сотни.

Степняки взяли правее, в сторону холма, на котором расположился Славка, и мимо касожского села.

При каждом всаднике – заводная лошадь, но шли не торопясь, ровной рысью… Волки на охоте.

Славка смотрел на приближающихся копченых без страха. Если что – хузарский жеребец унесет его от врагов. А коли погонятся, им же хуже. Славка – на своей земле, поведет их оврагами да перелесками… Прямо на княжьих гридней выведет!

Славка улыбнулся. Идея ему понравилась. Он вытянул из колчана, наугад, пять стрел, выбрал из них пару лучших. Вон до того овражка – шагов двести. Ветра нет, день ясный, промахнуться просто невозможно. Славка снимет первого, кто выедет из оврага. А потом – второго. Потом быстро метнет еще три стрелы – и деру. Копченые – за ним. То-то будет весело. Коли повезет, на скаку Славка еще кого-нибудь достанет. Бить с седла его учил Ионах, муж сестренки Даны. Конечно, до Йонаха, «белого» хузарина из старинного воинского рода, Славке далеко, но печенегам он не уступит. А на мечах Славка любого хузарина уделает. Как и подобает настоящему варягу. Хоть и безусому.

Печенеги приближались.

Славка уже мог их счесть (копченых оказалось шестьдесят две головы) и разглядеть поподробнее. Какого они племени, Славка не признал. Они были не из тех копченых, что кочуют у границ киевских земель. Это непонятно. Печенеги из разных племен любят друг друга не больше, чем медведь – росомаху. Идти через земли чужих кочевий для других копченых не менее опасно, чем для русов или ромеев.

Пора. Славка взял лежащий рядом (жарко же!) шлем, надел и затянул ремешок. Наложил стрелу…

Передовые печенеги подъехали к оврагу, замешкались… Ненадолго. Овраг был неглубок, а склоны пологи. Копченые даже спешиваться не стали. Славка видел, как, подседая на задние ноги, обходя колючие ежевичные кусты, спускаются в овраг печенежские кони…

– Не уснул, рус?

Славка мгновенно перекатился на спину, натягивая лук…

Удар копейного древка выбил у него из рук оружие, нога в остроносом верховом сапоге придавила Славкину грудь, но Славка даже не пытался вывернуться, потому что в горло ему очень неприятно упиралось острие чужого меча.

* * *

– Ты что, бать? – удивленно спросил Артём, увидев, что отец застыл, не поднеся ложки ко рту.

Сладислава ничего не спросила, но тоже перестала есть, напряглась. Знала: такими слепыми глазами муж ее глядит за Кромку. Когда подобное случалось, страшно становилось боярыне Сладиславе Радовне… Но мужа отпустило. Так же внезапно, как и прихватило. Глаза вновь стали зрячими, рука разжалась, уронив серебряную ложку в серебряную мису.

– Видел что? – проскрипел Рёрех.

– Да так, – неохотно проговорил Сергей. – Вина налей, – велел он девке-прислужнице.

Та поспешно наполнила кубки всем сидящим за столом, по старшинству: сначала – хозяину, потом – хозяйке, затем Рёреху и Артёму, после них – важному, разодетому пестро, аки селезень, заморскому гостю, который беседы не разумел, но на каждую фразу хозяина или хозяйки кивал с важностью. Последним девка наполнила кубок парса Артака. Тот хоть и был колдуном и мудрым человеком, однако числился холопом и в хозяйской трапезной вообще не по чину снедал. Такое в боярском доме не принято. Это у какого-нибудь мастера-кожемяки вся челядь за одним столом кушает.

– Йонаха когда ждем? – спросил Сергей сына.

– Третьего дня голубь прилетел. Если письму верить, сегодня будет.

– Не торопись со словом, – остерег Сергей. – Мало ли что случится.

– Да что с ним случится? – удивился Артём. – С ним две полусотни гридней: наша и княжья. Да Йонах сам полусотни стоит! Нет, бать, я за своего брата-хузарина спокоен.

– А за брата-варяга? – спросил Сергей.

Всерьез спросил, так что Артём задумался, потом поглядел на мать, тоже встревожившуюся, и ответил уверенно:

– И с ним все хорошо должно быть. Я его к одному сотнику любечскому послал. Обоз провести. Но это так, для порядку. Там не опасно. А ты все-таки что-то видел, да?

– Может, и видел, – уклончиво ответил Сергей. – Только видения мои не всегда понятны, верно, дед?

Рёрех усмехнулся:

– Это ты у нас дед, – отозвался старый варяг. – А мне боги внуков не даровали. А насчет видений ты правду сказал. Ошибиться можно. Бывает, даже сама Морена-Смерть ошибается. – И вбуравился в Сергея единственным глазом.

Ни на миг старый не поверил в последнюю фразу воеводы. К счастью, Сладислава сидела справа от Рёреха и взгляда этого не видела.

– Благодарствую, батюшка и матушка! – Артём поднялся. – Пойду я. Дела княжьи.

– Бога бы поблагодарил, – недовольно проговорила Сладислава. – Что ты, что Славка – никогда после трапезы не помолитесь. А ведь грех!

Очень изменилась Сладислава после того страшного лета, когда сначала покинула она родной дом, решившись уйти от мужа ради монашеского служения. А потом, когда вернули ее почти силком, едва не лишилась мужа по-настоящему. И поняла, как он ей дорог. И он, и дети. И корила себя Сладислава, и верила, что не столько ее лекарское искусство, сколько вера и молитва спасли ей мужа. Она и раньше была набожной, а теперь и вовсе чуть ли не каждый день в церковь ходила. Впрочем, дела домашние и семейные она вела по-прежнему умело. А дел этих стало еще больше, с тех пор как был убит ее единокровный брат Момчил-Мышата. Мыш…

О нем Сладислава старалась не вспоминать. Она о многом старалась не вспоминать, и в этом только Бог был ей опорой. И семья. Большая семья. Род. Вот только Артём всё никак не женится. Байстрюков наплодил небось за сотню, а правильного дитяти, от венчанной жены – нет. И жены – нет. Уж искала, искала Сладислава ему невесту… Были и такие, что красой не уступали молодой княгине Наталье, жене Ярополка. А Артёму ни одна не глянулась.

Сладислава проводила взглядом прямую спину сына и привычно зашептала молитву. Нет у нее ведовского дара, как у мужа (и слава Богу!), однако ж и ей тоже было неспокойно. Спаси, Господи, и сохрани!

Сладислава поглядела на мужа, кивнула на гостя. Сергей чуть заметно качнул головой. Сладислава поднялась.

– Пойдем наверх, Атальстан, – сказала она по-латыни. – Расскажешь нам свои новости.

Глава седьмая

Богуслав, гридень княжий. Умирать – так с честью!

Дикое Поле.

Лето 975 года

Те, кто взял Славку, отлично знали местность. Везли его низинками да рощицами, скрытно, стараясь не попадаться на глаза сторожам на вышках. Хотя если бы те и заметили, вряд ли всполошились, потому что всадники были одеты не по-степному, а обычно киевским воям. Они и были воями из Киева. То-то и обидно, что взяли его не печенеги, а свои, киевляне. Хотя какие они – свои? Служивые моравы боярина Блуда. Славка видел их в городе.

Очень обидно.

И вдвойне обидно, что сам виноват: спину не берег. Не думал, что по его следам могут свои идти. Небось отец или брат так легко не попались бы.

Обидно и стыдно. Его, опоясанного гридня, взяли как овцу. И как овцу связали и бросили поперек лошадиной шеи. Давно уж Славка так крепко не попадался. С тех пор как угодили они вместе с сестренкой в тенета деревлянских волохов.

В тот раз батя выручил: поспел в самое время. Решил тогда Славка, что удача теперь с ним навсегда. И вот попался как перепел в детские силки.

Уполевавшие Славку вои ехали не торопясь. Оно и понятно. Славкин конек им не дался. Обучен чужих бить да кусать. Пришлось одной из моравских лошадок нести двойную ношу.

Когда висишь вниз головой на лошадином загривке, много не увидишь. Однако Славка все же успел заметить, что печенежская ватажка ушла в другую сторону. Интересно, куда же его все-таки везут? И зачем? И почему не убили сразу?

Однако в неведении Славка пребывал недолго. Вскоре запахло водой и ряской, лошади вошли в тень, а затем Славку без церемоний скинули на землю. Накинули на шею петлю, хвост аркана через путы на ногах.

– Встань, рус!

Не без труда Славка поднялся и увидел, что в рощице кроме него и похитителей собралось изрядно народу. Причем – весьма неприятного. Печенегов. Других, не тех, что вертелись вокруг касожского городка. Но – тоже не из кочующих близ Киева орд.

Моравов степняки приняли как своих. Славка вновь удивился. Копченые, как всем ведомо, на чужих, даже таких же печенегов, но другого племени, глядят – как повар на гуся. Мол, побегай пока. А настанет срок… Эти были другими.

В третий раз Славка удивился, когда увидел печенежского хана.

Никогда ему раньше не встречался печенег, вооруженный ромейским мечом-спатой. Хотя в том, что это именно печенег, сомнений не было. Плоская рожа, редкие усики, кожа цвета вяленой рыбы.

– Кто таков? – Печенежский хан навис над спешенным Славкой, щерясь и дыша чесночным запахом. На языке русов он говорил так чисто, что Славка опять удивился.

– Великого киевского князя Ярополка дружинный отрок, – на всякий случай соврал Славка. Помнил, как отец учил: если ты силен – пусть враг думает, что ты слаб, если слаб – пусть думает, что силен.

Однако слишком умаляться тоже не следовало. Славка попытался выпрямиться, но, когда руки скручены за спиной, а на шее – петля, привязанная к умело спутанным ногам, распрямить спину затруднительно. Разве что голову задрать наподобие черепахи.

– А сам ты – кто? – дерзко бросил Славка. – Кто твой большой хан? Кто ответ будет держать за то, что на нашу землю пришел?

И среагировав на свист, мгновенно присел, так что хвостатая печенежская плетка впустую свистнула в воздухе.

– Разве я велел его ударить? – спросил хан, и замахнувшийся снова степняк опустил руку.

Хан соскочил на землю и этим опять удивил Славку. Нет, спешился печенег ловко, однако совсем не так, как это делают степняки. Те будто стекают с седла (Славка и сам так умел), а этот – спрыгнул.

– Ого! – Хан ткнул пальцем в Славкину кольчугу. – Отрок, говоришь? А бронь у тебя, отрок, лучше моей. Может, ты – подханок? Или – сам хан русов?

– Я – сын воеводы, – заявил Славка. – И мой отец – получше всяких там разных ханов!

Сказал – и тотчас поймал заинтересованный взгляд морава. Так смотрят, когда на торге выбирают коня: пытаясь по стати угадать, на что тот способен. Выходит, не признали его моравы. Значит, не за ним охотились, а просто подвернулся им Славка. Коли так, может, не убьют? Отпустят за выкуп? Денег у них в семье довольно.

Печенег глядел на Славку иначе, не так, как морав. И взгляд у него был нехороший. Сожалеющий такой… Мол, добрый ты парень, а придется тебя… того.

Такие взгляды Славка видел не однажды. У князей и прочих владык, когда те вынуждены были выбирать между Правдой и личным расположением к тому, кого надо осудить.

По этому взгляду Славка догадался, что печенег этот – не мелкий вожак, а настоящий хан. И еще – плохи его, Славки, дела.

Хан принял решение.

– Помолись своим богам, рус, – сказал он негромко. – Сейчас ты умрешь.

Славка кивнул. Он назвался. Рано или поздно весть о Славкиной смерти дойдет до отца. Его родичам не придется стыдиться. Они узнают: Славка принял смерть с достоинством.

– Вели развязать мне руки, чтобы я мог помолиться, – попросил он.

– Развяжите его, – приказал печенег по-своему. И добавил на языке словен: – Но меча, рус, я тебе не дам.

– Я не нурман, – буркнул Славка. – Бог меня и без меча примет.

По знаку вожака один из печенегов развязал путы на Славкиных руках.

И встал позади. Будь у Славки свободны ноги, он бы рискнул: бросился на копченого, попытался отнять саблю… Скорее всего, Славку бы зарубили. Сабля – не нож. С ней безоружному не совладать. Но вдруг…

Да чего там гадать. Ноги-то спутаны.

Славка был крещен во младенчестве и часто ходил в Христову церковь. Вместе с матерью. Один – никогда. С матерью – в церковь, с дружиной – на Перуново капище. Правда, там, на капище, Славка жертв никогда не приносил. Прочие дружинники относились к этому с пониманием. Тем более что Славка был не единственным христианином в киевской гриди. Тем более что лучшая жертва Перуну – не пронзенный копьем раб, а кровь ворогов, пролитая на сече.

Будь у Славки хоть какая-то надежда принять смерть в бою, он бы обратился не к Христу, а к Перуну. Но сейчас, когда надежды не осталось, главным и единственным его Богом был Христос. Потому именно к Нему обратился он в свой последний час.

Опустившись на колени, Славка обратил взгляд к небу, спрятанному за серебристыми листьями верб, и прочел по-булгарски и по-ромейски «Отче наш», потом «Верую». Других молитв не знал. Закончил и сразу встал. Искушения потянуть время – не было. Напротив, интересно было: как его встретят там, в раю? Или – в Ирии? Славка и сам не знал, куда попадет, когда ему перережут горло. Он ведь не только христианин, но и варяг.

– Я помолился, – сказал Славка, бесстрашно глядя в узкие глаза печенега. – Теперь убивай.

Но вождь копченых опять его удивил:

– Ты – истинно верующий? – спросил он по-ромейски.

Славка промолчал. А чего болтать – все равно убьют. Но тут наконец рискнул подать голос один из пленивших Славку моравов.

– Ты не можешь его убить, – сказал он. – Это наш пленник, а не твой.

Печенег перевел взгляд со Славки на морава. Долго смотрел. Морав под этим взглядом сник, но все же пробормотал еще раз:

– Мы его в полон взяли. Наш он по Закону.

– И в полон ты его тоже по Закону взял? – насмешливо спросил странный вожак степняков.

– Он – нашей веры, – глядя в землю, проговорил морав. – Нехорошо христианину убивать христианина.

– Да ну? – усмехнулся печенег. – А я не знал. Но если тебя это смущает, пусть его убьет вот хотя бы Упайчи, – вождь кивнул на краснорожего степняка, который хотел огреть Славку плетью.

– А можно я его не сразу убью, мой господин? – попросил Улайчи.

– Нельзя, – отрезал вождь. – А теперь, друг мой, – сказал он мораву, – назови еще одну причину, по которой я не должен убивать этого юного храбреца? Он-то меня прикончил бы не задумываясь.

К удивлению Славки, последнюю фразу он произнес по-ромейски.

– Тебя прикончат и без меня! – дерзко заявил Славка. – Тебя выследят и зарежут, как овцу! Тебя и всех твоих воев!

Вожак печенегов на Славку даже не взглянул. Он смотрел на морава.

– Есть и другая причина, – тоже по-ромейски буркнул морав. – Его отец очень богат. Заплатит большой выкуп.

– Насколько большой? – поинтересовался вождь степняков.

– Сто гривен серебра, – ответил морав и покосился на остальных печенегов.

Те слушали с интересом, но, похоже, ничего не понимали.

– А может, и больше сотни, – сказал морав.

– Больше, – уверенно произнес хан. – У этого отрока одна бронь стоит не меньше тридцати гривен. И все же его придется убить. – И приказал по-печенежски: – Улайчи, прикончи его!

Названный неторопливо вытянул саблю. Крутанул вокруг кисти, красуясь.

– На колени, рус! – велел он. – Хан милостив. Ты умрешь быстро. Я разрублю твою башку и накормлю богов твоим мозгом.

– Бронь не попорти, – предупредил кто-то.

Улайчи только хмыкнул и повторил:

– На колени!

Славка покорно опустился. Правда, не на колени, а на корточки. Со спутанными ногами это удобнее.

Моравы мрачно смотрели на него. Видно, уже раскаивались, что приволокли пленника сюда. Интересно, как бы они брали за него выкуп? Пришли бы к отцу, сказали: мы тут твоего сына схитили. Сколько дашь за его свободу?

Тут бы им и конец.

Мысли текли будто отдельно. Ум же Славки точно отмечал каждое движение палача… А в смерть все равно не верилось.

Пока жив – не сдавайся! Так учили Славку сызмала. Пока жив…