Язычник

– Деревлянская работа, – заметил кто-то из оставшихся при князе гридней.

– Мало мы их резали, поганых! – сказал другой.

Дружинники тем временем искали стрелка. Прошерстили всех, кто оказался на торжке. Особо – человек двадцать, у которых нашлись при себе луки. К сожалению, стрел, подобных выпущенной в князя, ни у кого не обнаружилось. У большинства луки вообще оказались зачехлены, а тетивы – сняты.

Деревлян среди задержанных было двое. Обычные лесовики. Порядком перепуганные. За одного вступились соседи: мол, этот точно не стрелял. За второго – Славка. Лица стрелка он не видел, но заметил, что волосы у того – темно-русые. А этот – рыжий.

– Ушел злодей, – с разочарованием констатировал Артём.

Задержанных отпустили, а князь с гридью отправились в церковь. Возблагодарить Бога за спасение князя и за все прочие милости.

Сергей Духарев в то утро молился дома. Вчера перетрудился, тренируя ослабевшие мышцы, и организм обиделся: утром воеводу не на шутку скрутило. Получив строгий выговор от жены, Сергей отлеживался в постели, с головы до ног покрытый целебными мазями и до горла переполненный еще более целебными отварами.

Чтобы воеводе не было скучно, рядом с ним был старый варяг Рёрех. Два самых известных в Киеве ведуна играли в шахматы. Рёрех, как более матерый, угадывал ходы противника лучше – и выигрывал.

Когда Артём и Славка, возбужденно переговариваясь, вошли в горницу, от армии их отца остался только зажатый в угол конунг, прикрытый единственной башней и пешцом, время которого уже было сочтено. Время конунга, впрочем, тоже.

– От так! – с удовольствием проскрипел Рёрех, скушал своим конным Сергеева пешца и нацелился им же на башню воеводы. Это только в жизни конница не берет башни. В шахматах – запросто.

– Твоя взяла, – вздохнул Духарев и положил своего конунга на доску. – Ну, парни, рассказывайте, что у вас там произошло?

Братья с уважением поглядели на отца. Ведун, ясное дело. Мысли читает. Сергей усмехнулся. Читать мысли сыновей ему было просто. Все у них на физиономиях написано. А вот насчет ведуна… С того, последнего боя на Хортице Сергея больше не донимали сны о прошлом-будущем. Словно и не было его.

Пропало. И память о мире, где компьютеры, телевизоры и прочие технические чудеса, таяла, растворялась в небытии. Одни смутные тени где-то на окраине памяти.

– Ну что там у вас произошло?

– Славка отличился, – сказал Артём, похлопав брата по крепкой шее. – Князя нашего спас!

* * *

– …Словом, пришлось всех отпустить, – завершил рассказ Артём. – У одних – стрелы не те, у других и вовсе тетивы сняты да спрятаны. Не за что зацепиться. Зато мы теперь точно знаем, что деревлянин стрелял.

– Ничего мы не знаем, – возразил Сергей. – И мыслишь ты, сынок, неправильно. – С чего ты взял, что у стрелка не могло быть двух тетив? Может, одна – навощенная, в чехле, а вторую он после выстрела сбросил? И со стрелами – тоже. Кто тебе сказал, что у стрелка должны быть в колчане одни деревлянские срезы? И вообще, с чего ты взял, что это – деревлянин? По-твоему, деревлянскими стрелами только деревлянские лесовики могут стрелять?

Артём заметно расстроился.

Сергей, глядя на его огорчение, только рассмеялся.

– Да неважно это, – сказал он, махнув рукой. – Если разбойник тот не дурак, то наверняка сбросил и стрелы, и лук. На земле-то поискали?

Артём покачал головой и еще больше расстроился. А Славка – удивился.

– Как это лук сбросил? – проговорил он. – Спрятал куда-нибудь?

– Да просто взял и выкинул, – сказал Сергей.

– Кто ж выкинет добрый лук? – изумился Славка.

Лук для настоящего стрелка – все равно что конь.

Или меч. От него жизнь зависит. Из чужого лука и стрела по-другому идет, и руки устают больше. Из своего лука Славка зайца снимал за сотню шагов. А из чужого – самое большее за полста.

– А кто тебе сказал, сынок, что лук был хороший? – осведомился Сергей. – Ну-ка, Славка, скажи мне: силен ли был удар и глубоко ли в твой щит вошла стрела?

– Да она вообще не воткнулась, – ответил Славка с гордостью. – Чиркнула только, я ж ее вскользь поймал.

Он думал: отец похвалит. Но тот лишь головой покачал, а Артём произнес покаянно:

– Ты прав, батя. Во всем прав. Недодумали мы.

И, увидев, что Славка так ничего и не понял, пояснил, что стрелял злодей саженей с тридцати. С такого расстояния из хорошего лука даже охотничий срез вскользь не пойдет. Раз выстрел был слабый, значит, и лук был плохонький. Такой не жалко. Сообразили бы сразу, что стрелок мог выкинуть лук, так, может быть, лук бы нашли. А там и его хозяина попробовали б сыскать. Народ в Киеве наблюдательный. Глядишь и узнали бы, чей лук.

– Ладно, сынки, – сказал Сергей. – Вы небось голодные, с богослужения-то? Сейчас мать на стол накроет, а я, пожалуй, пойду искупаюсь.

– Коня тебе подседлать, батя? – предложил Славка.

– Нет, я пешочком.

Братья вышли во двор – проводить. На крыльце грелся на солнышке Рёрех. Не просто грелся – ладил перья к новым стрелам. Без дела – скучно.

Сладислава выглянула в окошко горницы: все ли ладно с мужниной прогулкой?

С прогулкой все было хорошо. Воевода отправился пешком и налегке: с одним лишь кинжалом на поясе. Зато следом за ним – верхами и при оружии – трое гридней. Врагов у недужного воеводы немало. С охраной спокойнее. Не для того выхаживала Сергея Сладислава, чтобы его зарезал какой-нибудь недруг.

У ворот засуетился дворовой холоп: прибрал оброненный лошадьми навоз. За холопом пристально наблюдал цепной мишка. Улучив момент, бросился с разбега. Не достал, но рванул так, что столб, к которому была прикреплена цепь, аж загудел.

– Заматерел косолапый, – отметил Рёрех. – Пора на шубу пускать.

Старый варяг был прав: зверь вырос, не слушался более никого и стал опасен.

– Можно я его возьму? – попросил Славка. – Лют Свенельдич один прием показывал. Как мишку ножом – сразу в сердце.

– Там видно будет, – буркнул Артём. – Ты скажи, старый: почему так? Почему батя наш все видит и понимает, а мы со Славкой только мечами махать можем?

– Не умаляйся, сынок, – криво ухмыльнулся Рёрех. – Иной раз и ты соображаешь не худо. Не то не поставил бы тебя Святослав воеводою. Однако батя ваш, он по-другому думает. Почему?

– Почему? – заинтересовался Славка.

– Да потому что батя ваш за Кромкой побывал. А кто там, сынки, побывал, тот такое видит, что прочим человекам не углядеть.

Артём что-то буркнул недовольно и вернулся в дом.

Завидовал он отцовскому умению ведать. А вот Славка – не завидовал. Ему и без ведовства неплохо. Тем более что князя от стрелы не ведовство спасло, а крепкий Славкин щит.

Хорошо, когда у князя есть верные дружинники. Кабы не они – не держать бы Ярополку Киева. Хотя и без Ярополка Киев бы не пропал. Есть и другие князья у руси. Младший брат Олег Святославович. Старший брат Владимир Святославович.[4] Вот ему бы и править Киевом, да не от той матери родился. Рабичич.

Хотя если и звали так Владимира, то заглазно. В лицо – никто не посмел бы. Кому хочется прежде срока за Кромку уйти?

Глава вторая

Князь новгородский Владимир Святославович

Поздняя осень 973 года от Рождества Христова.

Новгородские земли

Из троих сыновей Святослава Владимир был более всех схож с отцом. От отца он унаследовал могучую стать, синие глаза и соломенного цвета волосы. От матери – светлую кожу, соразмерность черт и дядьку-пестуна Добрыню. И еще огненный норов, обузданный волей, а потому еще более опасный для тех, кто осмеливался рассердить новгородского князя.

Так же, как отец, сын был необычайно ловок в обращении со оружием. Разве что, в отличие от отца, предпочитал биться не конно, а пеше. Правду сказать, на земле Новгородской и в ее окрестностях конно особо не повоюешь. Коннице свобода нужна. Степь, простор. Чтобы ничто не мешало ни разбегу, ни полету стрелы.

А здесь – леса да болота. Вместо удобных степных дорог – реки, вместо конских седел – скамьи боевых лодий или скандинавских драккаров. В лесных чащах не нужен сильный степной лук со «спинкой» из сухожилий, с костяными вставками. Лук, что метко бьет на двести-триста шагов, а со снятой тетивой выгибается так, что «рога» почти касаются друг друга. Чтобы ударить с тридцати шагов из засидки в кроне ветвистого древа, вполне достаточно и простого охотничьего лука.

Само собой, Владимир Святославович умел и рубить на скаку, и стрелять из степного лука. Но привычней ему была твердая земля или играющая под ногами палуба. И мыслил Владимир совсем не так, как отец, чей порыв сызмала стремился к запредельному: к дальним чужим землям, дивным победам и власти над миром, подобной той, что была у Александра Македонца. Князь новгородский желал владеть тем, что близко, до чего можно дотянуться руками, сгрести, как желанную девку, и подмять под себя. И дело тут было не только в отличии севера от юга, новгородских лесов от киевских степей. Варяжское море не менее просторно, чем приднепровская степь. Может, потому Владимир вырос таким, что воспитывал его не лихой длинноусый варяг, а основательный и хитрый полянин Добрыня. Оно, может, и к лучшему, потому что природному варягу было бы трудновато ладить с буйным и переменчивым новгородским людством. Добрыня справлялся с Новгородом, а вот с внешними врагами города выпало управляться Владимиру. Врагов же у Нового Града было предостаточно. А желавших урвать кусочек от его богатств – еще больше. Словом, скучать ни Владимиру, ни его крепкой, хоть и собранной из разноплеменных воев, дружине не приходилось. Однако плох тот князь, который, оберегая принявший его город, забывает о своих ближних. Глазом моргнуть не успеет такой князь, как останется без лучших дружинников. Особенно если изрядная часть их – вечно голодные скандинавы.

– Все зерно забрали, шкурки забрали подчистую, двух дочек увели, трех свиней зарезали, – плаксиво причитал огнищанин Ходья, – пива только сваренного – два бочонка, рудных криц…

– Умолкни! – сурово произнес Владимир, и огнищанин заткнулся на полуслове.

Крепкое хозяйство у Ходьи. Место хорошее – на берегу озера. Дома и сараи – из цельных сосновых бревен, вокруг – частокол. За частоколом – огороды, за огородами – огнища. А ближе к озеру – заливные луга. И птичьи гнездилища. Сейчас, конечно, все – под снегом, но летом – сущий рай. А подальше – дремучий лес, полный всякого зверя. И болото, в котором холопы Ходьи собирают рыжие камни – железную кровь земли. Немалое богатство стяжал Ходья. И дань городу тоже немалую платит. А город за это должен Ходью защищать. Вернее сказать, защищать его должен Владимир. Которому, в свою очередь, платит за это город. И платит щедро.

Но все равно Владимиру Ходья противен. Тринадцать холопов у него и двое сыновей, здоровенных как зубры. Все – не только землепашцы, но и охотники. С луком да копьем знакомы. Запасов в доме – немерено. Частокол вкруг хутора – в четыре локтя. Колодец – во дворе. Облей частокол водой – ни один враг не вскарабкается. Сядь в осаду, пошли темным временем в город ловкого человека – и сиди, пока помощь приспеет.

А Ходья свой дом и двор на разграбление отдал. И добро бы – могучим викингам… Хотя нет, с викингами Ходья, пожалуй, дрался бы. Потому что после викингов никого и ничего в хуторе бы не осталось. А этих сам небось впустил. Посулили огнищанину меха за полцены продать – он и купился.

Все ясно Владимиру. Однако учить огнищанина бесполезно. Надо обидчиков его ловить. Не для того, чтобы вернуть Ходье добро (этого еще не хватало!), а чтоб начисто отбить охоту у лесовиков грабить новгородских людей. Потому что такими вот «ходьями», что расселяются по дремучим лесам, и ширится новгородская пятина.

Владимир уже успел понять, как это делается.

Сначала охотники, что бьют зверя по зимнему времени, осваивают заимку, строятся, возводят частокол от зверья и чужого человека. А станет пушного поменьше, охотничьи ватажки дальше уйдут, так на заимку придет такой вот «ходья», выпалит лес под пашню, обустроится – и живет. И оброк платит. А с каждой гривны, что в новгородскую казну попадает, толика – князю Владимиру.

– У-у-у… чудь белоглазая… – злобно шипит Ходья.

Владимир его не слушает. Он прикидывает – далеко ли ушли чудины. Выходит, что далеко. Засветло не догнать. Да и людям отдых дать надо. Три дня сюда бежали, две ночевки в лесу, под волчье пение. Хочется – под крышу. Чтоб тепло. Чтоб спать без рукавиц.

– Переночуем здесь, – решил Владимир. – Лунд, разберись.

Десятник Лунд, спокойный светлобородый свей, махнул рукой в меховой рукавице, и двое отроков, сбросив лыжи и засунув за пояс рукавицы, направились к хлеву.

Ходья открыл было рот, чтобы запротестовать, но глянул в прозрачные равнодушные глаза Лунда – и не рискнул.

Челяди у огнищанина осталось пятнадцать человек. Не считая детей и женщин. С теми, кого чудины увели, без малого пятьдесят ртов, так что дом у Ходьи – не маленький. Однако с появлением в нем двадцати трех дружинников во главе с князем внутри сразу стало очень тесно. Зато шумно и весело. Не веселился только сам Ходья, ведь это его кабанчика жарили сейчас в очаге и его пиво щедро плескали в чашки мускулистые руки княжьих дружинников.

– Чё такой смурной, человек? – Здоровенный как зубр и такой же волосатый гридень-кривич по прозвищу Ребро облапил Ходью пудовой ручищей. – Не кручинься! Достанем мы твоих обидчиков!

– А мне с того что за прибыль? – буркнул Ходья.

По Закону вся отбитая у чудинов добыча становилась собственностью тех, кто ее отбил. А этот здоровый гридень за раз выпил пива больше, чем сам Ходья – за четыре седьмицы.

– Так дочек же твоих вернем! – напомнил Ребро.

– Да что мне дочки! – в сердцах воскликнул огнищанин. – От девок разор один!

– Гы! – обрадовался гридень. – Коли так, то мы их себе возьмем!

– Что ты болтаешь, дурной? – сердито закричал Ходья, скидывая с плеч тяжеленную, как бревно, десницу дружинника.

– Дак это… Нельзя, что ли? – огорчился Ребро.

И тут до него дошло, что огнищанин только что его оскорбил.

– Так как ты меня назвал, жук навозный? – прорычал гридень, нависая над не уследившим за языком огнищанином. – Вот я тебя сейчас…

– Ты – в доме моем! – вскрикнул огнищанин, пятясь. – Ты – гость! Не сметь угрожать мне в моем доме!

Ребро задумался. Правда и впрямь была на стороне огнищанина. Ребро – гость. Ходья – хозяин. Накормил, напоил и все такое. Однако Ребро – гридень княжий. Ему оскорбление спускать никак нельзя. Тем более не любил Ребро, когда его называли дурным… А его – называли. Особенно когда выпьет. И одно дело, когда называли свои братья-гридни… А тут какой-то огнищанин. То есть по сути – смерд. Ну коли в доме его поучить нельзя, так это дело решаемое…

– А ну пошли во двор! – решительно заявил Ребро. Ухватил Ходью за ворот и поволок к дверям.

Ходья завопил. Сыновья тут же полетели на помощь к отцу… И разлетелись по лавкам. Ребро одной рукой орудовал лучше, чем они – четырьмя. Уволакиваемый Ходья схватился было за нож, но вовремя сообразил: тогда точно пришибет.

– Княже! – заверещал он. – Что творишь?

Владимир поначалу не обращал внимания на свару Ребра с хозяином. В избе было довольно шумно, а князя куда больше интересовала молоденькая жена одного из сыновей Ходьи, весьма охотно принимавшая знаки внимания молодого Святославича. Князь уже прикидывал, где им можно уединиться… Но тут, совсем некстати, муженек лакомой женки плюхнулся на лавку, сочно приложившись о бревенчатую стену.

– Ребро! – рявкнул недовольный Владимир. – А ну брось гов… человека!

Ребро не услышал. Этот кривич всегда отличался громким голосом и плохим слухом… когда выпьет.

Зато князя услышал Лунд.

Десятник возник на пути Ребра, когда тот уже прицелился открыть дверь головой вопящего Ходьи.

Ростом кривич не уступал свею, а силой… Помериться с Лундом силой Ребро в жизни не рискнул бы.

– Отпусти его, – негромко произнес Лунд.

Ребро послушно поставил огнищанина на пол.

– Он меня оскорбил! – пожаловался Ребро. – Дурным назвал!

– Было? – спросил Лунд у помятого Ходьи.

– Так он моих дочерей… – закричал Ходья.

– Было иль нет? – оборвал его десятник.

– Ну было, – неохотно признал Ходья.

– Отдашь ему гривну, – сказал Лунд и отвернулся.

– Так где ж я… гривну? – воскликнул огнищанин. – У меня ж… Меня ж ограбили!

Но Лунд уже вернулся к столу: пить Ходьево пиво и доедать Ходьеву свинку с Ходьевыми мочеными грибочками.

– Нету у меня гривны, – буркнул Ходья вполне довольному исходом конфликта Ребру.

– Ничё, – успокоил его уже остывший Ребро. – Я возьму что глянется. И зашарил глазами по избе, выискивая подходящий для виры предмет…

Ходья мрачно наблюдал за ходом поиска, хваля себя за то, что успел припрятать все ценное еще перед набегом чудинов. Хотя, если подумать, эти княжьи – такие же разбойники. Хуже них только викинги…

* * *

Владимир с дружиной догнали-таки дерзкую чудь. Но – поздно.

Немногим ранее перехватил проворную ватажку малый хирд свеев. Чудины, как и следовало ожидать, драться с матерыми викингами не стали. Побросали добычу: железные крицы, рабов, всё что потяжелее – и дали деру, унеся на спинах несколько дюжин меховых кип.

Свеи тоже, как и следовало ожидать, в погоню не бросились. Легче зайца в лесу догнать, чем чудина на лыжах.

Обрадованные нежданной поживой, разбили лагерь, разожгли костры и собрались отпраздновать удачу.

Выставили, впрочем, пару дозорных. Хотя что это за дозорные, у которых в деснице кружка с пивом, в шуйце – сочащийся жиром окорок, а в голове – плененные хольмгардские девки?

Гридни Владимира скрали этаких сторожей как лиса – домашнюю утку. Убивать не стали. Ошеломили, спутали и сунули в кусты.

Так что для храбрых викингов оказалось совершеннейшим сюрпризом, когда на их беспечный лагерь выбежали из березняка Владимировы гридни.

Впрочем, свеи были воями бывалыми – проворно похватали зброю и выстроились в боевой порядок. Не очень-то они и испугались. Пугливые в вики не ходят. А что часть воинов не успела вздеть брони, так и без броней можно славно биться. Ульфхеднаров и берсерков в хирде не было, однако в хорошей драке любой викинг – почти что берсерк.

Владимир, оценив положение, переглянулся с Лундом и остановил своих людей. Добыча того не стоила, чтобы живот за нее класть. Однако честь необходимо было соблюсти. Потому новгородский князь еще раз переглянулся с Лундом, и тот понял без слов: отмахнул топором стылую березовую ветку и помахал ею в воздухе.

Свеи поняли: сплоченный строй разошелся, выпуская двоих. Владимир и Лунд скинули лыжи (мало ли как обернется – может, до драки дойдет) и двинулись навстречу.

Свеи-переговорщики, один – зрелый муж, другой – помоложе, держались уверенно.

– Что вам надо, люди Гардарики? – по-славянски сердито закричал тот, что помоложе. – Идите своей дорогой и останетесь живы!

– Напугал волк медведя! – по-свейски пробасил Лунд. – Чудинов пощипали, да?

– А тебе что за дело, человек севера? – оскалился тот, что помоложе. – Я говорю: что взяли, то – наше! Моя добыча принадлежит мне, и горе тому, кто посмеет на нее покуситься!

– Тебе бы на тинге орать, – насмешливо произнес Лунд. – А здесь тебя даже деревья не услышат. Потому что это – земля Хольмгарда. И все, что на ней, принадлежит Хольмгарду. И глупые чудины, которые осмелились украсть чужое, и то, что они украли. Отдайте добычу и убирайтесь. И останетесь живы! – Лунд очень ловко передразнил напыщенное заявление викинга.

Раскрасневшаяся от морозца физиономия молодого викинга стала еще краснее. Он схватился за меч…

Но тут подал голос старший. До этого он предоставлял говорить молодому, сам же пристально разглядывал Владимира и Лунда, оценивая, насколько они опасны.

«Смотри, смотри», – думал Владимир, в свою очередь изучая викинга.

Этот, старший, был хорош. Один из немногих свеев, успевших вздеть бронь (что говорило в его пользу), викинг выглядел настоящим хёвдингом. А может, и ярлом, судя по широким золотым браслетам на запястьях и отменному, не хуже, чем у самого Владимира, панцирю. Кроме того, лицо викинга было чистым. Ни одного шрама. Учитывая, что перед Владимиром стоял опытный воин, это тоже говорило о многом.

Молодой тоже хорош, но он – не вождь. Задира, рубака, сильный в сече, но не более. Сейчас старший дал ему возможность поболтать, чтобы проверить хольмгаргдцев на прочность. Проверил и нашел, что железо хорошей ковки.

– Я – Сигурд, сын Эйрика Бьодаскалли из Опростодира.

– Не тот ли ты Сигурд, чья сестра Астрид – жена конунга Трюггви Олавсона? – негромко спросил Владимир.

– Да, – благородный свей помрачнел. – Только не жена уже, а вдова. Конунг Харальд Серая Шкура и его брат Гудрёд убили Трюггви. Не знаю, удалось ли моей сестре спастись. Надеюсь, что так, потому что весть о ее смерти до меня не дошла.

– Сочувствую тебе, Сигурд Эйриксон, – медленно проговорил Владимир. – Я не знал Трюггви, но слышал о нем как о славном воине. Я – Владимир, сын конунга Святослава и конунг Хольмгарда.

Насчет «конунга хольмгардского» он малость загнул. Не было у него в Новгороде власти конунга. Да и сама новгородская пятина никак не тянула на королевство. Однако у скандинавов хвастовство – дело обычное.

Сигурд оглядел застывших в отдалении гридней Владимира.

– Невелико твое войско, конунг Владимир, – заметил он. Имя князя он произнес на свой лад «Вальдамар». – Даже для ярла оно маловато.

– Я – на своей земле, – князь шевельнул плечами, облитыми поверх меховой поддевки маслянистой чешуей панциря. – Кого мне бояться? И войско мое не так уж мало… – Тут Владимир сделал многозначительную паузу, а потом добавил со значением: – Однако в хирде моем всегда найдется место для хороших воинов. Таким – и почетное место за столом, и пара серебряных марок для кошелей.

Предложение было сделано. Сигурд задумался, но результат был Владимиру известен. Он заранее знал: Сигурд и его люди пришли в Гардарику наниматься на службу. Что еще им тут делать зимой?

– По четыре марки в год – моим людям, – сказал Сигурд. – Мне – десять. И всем – прокорм. Когда и сколько – обсудим позже.

Владимир кивнул:

– Договоримся.

Сигурд неторопливо отстегнул от пояса ножны с мечом и передал их младшему. Тот аккуратно положил их к ногам Владимира. Лунд, в свою очередь, поднял и передал их князю.

Владимир не удержался – вытянул клинок из ножен. Хороший клинок. Ухоженный, отполированный, лоснящийся от масла.

Князь вернул меч в ножны и вернул хозяину. Сигурд принял с поклоном.

Всё. С этого мгновения он – хёвдинг Владимира. Вернее, его боярин, поскольку его вождь – не конунг скандинавский, а новгородский князь.

Строй викингов распался. Их Владимир тоже оценил. Отметил, что у каждого на поясе – меч. То есть все они небедные и, очевидно, достаточно опытные воины. Неплохое приобретение. Дядька Добрыня одобрит.

А теперь самое время перекусить и выпить. Любопытно, хороши ли собой дочки огнищанина Ходьи? Издали и не разглядеть толком.

Лунд сделал знак – Владимировы гридни попрятали оружие и заторопились к кострам.

Вопрос – кому принадлежит отбитое у чудинов – более не поднимался. Все будет поделено по закону. И каждый получит свою долю. Только дочек придется вернуть отцу. Впрочем, оно и к лучшему. Если эти девки – товар, то трогать их нельзя. Непорченые стоят впятеро дороже. А коли все равно отцу возвращать, так не порожними же…

Глава третья

Великий князь Ярополк Святославович

Киев.

Лето 975 года от Рождества Христова

Великий князь киевский Ярополк Святославович потер пальцем верхнюю губу, словно проверяя: не появились ли на ней пышные варяжские усы? Усы не появились. Только темный пушок. Поди ж ты: воевода Артём лишь на несколько лет старше, а лицом – истинный зрелый муж. Суровый, красивый. И усы – ниже подбородка. А у великого князя щеки гладкие и румяные, а губы пухлые, как у девицы. Досадно. И то что подобные мелочи огорчают – тоже досадно. У великого князя киевского должны быть и досады великие. А тут…

Может, дело в том, что окружают Ярополка столь славные мужи, отцовские витязи и воеводы, повидавшие дальние земли, повоевавшие множество народов? А он, Ярополк, сиднем сидит в Киеве… И не хочется ему из Киева никуда уезжать. А править можно и отсюда, из терема на Горе. Как бабка Ольга правила…

Только и здесь, в Киеве, кто-то ищет его жизни. Почему? За что? Ведь так усердствует Ярополк, чтобы всем было хорошо! Старается никого не обижать, жить мирно, по-христиански…

Великий князь поглядел на мрачное лицо воеводы. Артём еще ничего не сказал, но Ярополк уже все понял.

– Ничего ты не узнал, – с огорчением произнес князь.

Артём молчал сокрушенно. Князь был прав.