Упавшие облака

– Пока мы видим обратное, – грустно констатировала Элиан.

– Мы все запутались! Кстати, по поводу того, что природа мягко намекает, я видимо, ошибся. То, что произошло у нас в лаборатории, сложно назвать это намеком. Мне на телефон постоянно приходят сообщения с последними отчетами о прогрессивной активности в зоне проведения испытания, и они далеко не радужные. Сейчас мой мозг работает на пределе возможностей, поскольку огромное количество информации получено за последний месяц, и вся она, к сожалению, негативная. Я не знаю, как эту информацию расставить по приоритетам. Неудавшийся эксперимент? Пропажа Филиппа? Мой сын, в конце концов!

Клаус с пунцовым лицом откинулся на спинку дивана. Его беспокойство от столь тревожных тем нарастало. Элиан предложила выпить прохладной воды, ей стало страшно за профессора, находившегося в тупике собственных размышлений. Создавалось впечатление, что он знает больше остальных, но ему никак не удается донести это, а что-то или кто-то пытается наказать его за все, что он столь упорно делал для науки.

Элиан дождалась, когда у Клауса иссяк запал для бесконечного эмоционального разъяснения того, что произошло с его сыном, а также полного скептицизма в отношении своих профессиональных занятий. Нименд все пытался объяснить себе, а теперь и Элиан с научной и рациональной точки зрения. Когда дело заходило о науке, в нем вспыхивал Вифлеемский огонь, возникающий из ниоткуда и пылающий так долго, что, казалось, потушить никому не под силу. Иногда профессор брал паузу, чтобы смочить горло или собраться с мыслями, а потом продолжить с новыми силами выдавать оригинальные и порой совершенно невообразимые идеи и мысли, которые в скором времени попадали в категорию научных открытий.

– Так вот, – Элиан удалось вклиниться в одну из таких пауз, – мистер Нименд, и все-таки, когда я могу увидеться с Матиасом? После вашего рассказа, я просто сгораю от нетерпения увидеть этого чудесного ребенка и познакомиться с ним поближе.

– Я так и знал, – разочарованно произнес Нименд, – тебе было сложно понять все то, что я пытался до тебя донести. Пойми, Элиан, даже если я и познакомлю тебя с Матиасом, раз ты так этого хочешь (возможно, сегодня), ты должна уяснить несколько вещей. Первое – знакомство, вероятнее всего, произойдет в одностороннем порядке, мой ребенок вряд ли хоть как-то отреагирует на твое присутствие. Запомни, что он не экспонат, который я выставляю на всеобщее обозрение. Ты, конечно же исключение из правил. У тебя профильное образование, хотя дело тут не в психологии и не в психиатрии. Люди снова жаждут все упростить методом вычленения форм и шаблонов поведения каждой личности в отдельности. А делать это категорически нельзя, Элиан. Все, что нас окружает, неделимое. Даже мне, ученому, сложно подобрать слово, которым можно было бы назвать то, с чем все постоянно взаимодействует и друг от друга зависит. Пространство, субстанция, измерение, мир, да и вся Вселенная – все это нельзя дифференцировать. Если мы начнем делать это, еще дальше отклонимся от истины, которую неуклонно стремится познать все человечество. Единственное слово, которое могло бы дать полное определение всему, – это осознанность, я позаимствовал его у тех же буддистов. Осознанность постигается путем осмысления абсолютно всего сразу, без попытки поделить наш мир на сегменты.

Второе – это про меня. Перед тобой, Элиан, обычный человек, а потом уже известный ученый. У меня, как и у всех есть свои комплексы, предубеждения, страхи и слабости. Так вот, каждый родитель пытается гордиться достижениями своих детей. Им, родителям, приятно знакомить своих отпрысков с разными людьми, тем более, если ребенок наделен полезными для общества способностями. Или просто потому, что он у них получился вот такой вот хорошенький. Да, черт побери, у них есть обычный ребенок, и они поэтому счастливы, – повысил голос Клаус. – А что имею я? Почему так упорно скрываю Матиаса от чужих глаз? Ты поймешь меня, когда встретишься с ним. Мне крайне неприятно и доставляет огромную душевную боль осознание того, что, кроме косых взглядов и сплетен, моя семья не получит ровным счетом ничего. В прочем, в сострадании и жалости мы не нуждаемся, тем более Матиас.

Профессор замолчал и задумался. Его сын. Он был одновременно самым любимым человеком и жестоким наказанием. Клаус готов был поставить на кон все, чтобы изменить сложившуюся ситуацию. Это была нестерпимая душевная боль и невероятная, даже по вселенским масштабам, отеческая любовь. Ни с чем несоизмеримая мистическая связь и привязанность. Казалось, они живут одной жизнью, но в разных мирах, которые по чьей-то ошибке пересеклись, но не в тех привычных для нас измерениях, а в совершенно иных, неизведанных никем. Потому что все примитивные понятия о начале и конце, о двойственности мира и его противоположностях, о границах чего бы то ни было, которые пытается описать человек, опираясь на свои примитивные органы чувств, все это чушь собачья. Истинное осознание всего в самом глобальном и глубоком смысле слова не может быть постигнуто с помощью осязания и обоняния, как и посредством математических расчетов и физических формул. Полное отсутствие этих чувств по нашим меркам равноценно смерти человека. Представь себе живое существо, у которого нет органов чувств вообще, или есть, но они отключены. Оно не видит, не слышит, не осязает, у него отсутствует обоняние. И мы, знаем о его существовании, видим его, слышим, можем ощутить его запах и тактильно его почувствовать при обычном прикосновении. Но знает ли это существо о собственном существовании? Возможно, да. А знает ли оно о нас? Уверен, что знает. Скорее всего, это существо наделено совершенно иными способами восприятия. Непостижимыми для нашего понимания. Вероятно, оно наделено сознанием, превосходящим наше. Только через сверхсознание можно постичь все в глобальном смысле этого слова. Ответить на вопросы, над которыми бьются совершенно разные ученые. В противном случае все попытки тщетны. Природа затевает с нами игру в кошки-мышки. Чем больше мы пытаемся о чем-то узнать в какой-то области, тем запутаннее и необъяснимее результаты. Будь то бесконечный космос, в котором человек, прилагая все свои усилия, пытается найти несуществующие начало и конец. Или, напротив, самый микроскопический мир, именуемый квантовой механикой. Мы снова в ловушке собственного несовершенства, не позволяющего нам осознать то, что осознали в глобальном понимании бытия буддийские монахи несколько тысячелетий назад. Но поняв это, они будто растворяются в осознанном ими многогранном, неисчисляемом, недифференцированном пространстве всего сущего. А пока, мы больше похожи на стадо овец, мечущихся из одного угла загона в другой, постоянно натыкаясь на все новые преграды.

Такие выводы сделал гений квантовой физики, большую часть жизни посвятивший поиску начала Вселенной и оказавшийся в тупике, как и многие другие великие исследователи. Столкнувшись с миром противоречий, отсутствия логики и полным отторжением всех классических физических принципов и законов, которые, казалось были незыблемыми, но в одночасье перестали работать в загадочной и полной тайн квантовой вселенной.

Элиан увидела, что сил на то, чтобы в полной мере довести свою речь до конца, у Клауса уже нет. У этого некогда неимоверно сильного и энергичного человека, но на сегодняшний день изможденного, на грани истощения, с которым жизнь была щедра на испытания и удары, словно постоянно проверяя на прочность.

Нименд заметил, что Элиан смотрит на него с тем самым чувством, о котором он только что говорил, – с чувством жалости. Девушка старалась не показывать собственные эмоции, возникшие после рассказа профессора о его личной жизни и всех неурядиц на работе. Но его откровенность оставила след в ее душе. Как бы Элиан ни пыталась подавлять в себе обычные человеческие чувства, они предательски проявлялись на ее лице, чувство сострадания никогда не покидало ее. Клаус в жалости не нуждался – за последнее время он стал более циничным и черствым, даже к самому себе. Во всех своих проблемах, неурядицах и бедах профессор винил только себя.

– Жалость, Элиан, – слабое чувство, как и любые другие, казалось бы, правильные эмоции людей, отличающие нас от животных. Будто мы не являемся частью той системы, в которой находимся, – с ухмылкой произнес Клаус, довольный тем, что смог распознать эмоции Элиан.

Девушка не придала этому значения, ведь она на самом деле жалела Клауса, стараясь вести себя с ним тактично, чтобы не задеть его самолюбие.

Во время монолога профессора, она отправляла всем своим знакомым и близким рассылку с вопросом о возможном местонахождении Филиппа. К сожалению, пока все ответы были отрицательными. Филипп не появлялся нигде. В голове Элиан смешались тревога, страх, разочарование и предчувствие чего-то ужасного и неотвратимого.

Клаус, заметив, что девушка не находит себе места из-за исчезновения Филиппа, решил наконец-то познакомить ее с Матиасом, несмотря на то что все прежние знакомства сына с посторонними людьми, доставляли ему очень неприятные переживания.

– Элиан, прошу подняться со мной на второй этаж, к самому дорогому мне человеку, – предложил профессор.

У Элиан перевернулось все внутри. После всего, что рассказал Клаус о сыне, для нее эта встреча стала значимой и таинственной.

– Да, конечно! – обрадовалась она.

– Милая Элиан, вероятно, после знакомства с Матиасом, у тебя возникнут новые вопросы. Я прошу тебя, быть сдержанной, потому что, диагноз моего сына только в общих клинических проявлениях подходит под описание людей с аутизмом, – напомнил профессор.

– Мистер Нименд, не сомневайтесь в моей тактичности, – ответ прозвучал уверенно.

– Тогда идем.

Они вышли из комнаты, Элиан продолжала сжимать в руках ненавистный ей телефон. Клаус шел впереди. Кругом была невообразимая геометрия предметов, выстроенных определенным образом. Казалось, в этом доме остановилось время. Здесь все оставалось строго на своих местах, ни на миллиметр не меняя положения.

«Сколько же в это вложено труда, чтобы все это воссоздать и поддерживать на должном уровне… Разве под силу это обычному человеку? Если только этот человек сам не является сумасшедшим», – подумала Элиан, глядя на невероятное, парадное положение предметов и вещей, находившихся в этом доме.

Возле комнаты Матиаса, она снова испытала необычайное волнение, с новой силой захлестнувшее ее. В груди запекло, и сердце усиленно заколотилось, монотонно ударяя по вискам.

«Какое странное чувство… – крутилось в голове у девушки. – Это всего лишь один из множества особенных детей, с которыми я знакомилась не один десяток раз. Почему же я так волнуюсь?»

Клаус начал медленно открывать дверь в комнату сына. Там царила сплошная темнота. Но свет из коридора начал заполнять пространство. Клаус вошел первым. За ним и Элиан осторожно перешагнула порог таинственной комнаты, в которую ей так хотелось попасть уже после первого визита в дом Нименда. Она сделала первый шаг и ощутила под ногами мягкое подобие поролона. От неожиданности Элиан чуть не потеряла равновесие. Она сделала еще несколько неуверенных шагов в сторону стены. Глаза ничего не могли разглядеть, и она боялась, на что-то наткнуться или просто упасть. Добравшись до предполагаемой стены, девушка попыталась на нее опереться, но ладонью ощутила все тот же мягкий материал. Это было неожиданно и неприятно. Ее поразило, что в этой загадочной комнате ничего не было. Да, в прямом смысле абсолютно ничего. По крайней мере, пока глаза привыкали к кромешной тьме, Элиан не могла различить ни одного предмета. Благодаря свету, просочившемуся из коридора, она увидела, что комната Матиаса была абсолютно черной. Черный пол, черный потолок, черные стены. Ни малейшего намека на другой цвет. И при этом ни единого окна, даже самого маленького.

Комната Матиаса представлялась ей светлой, яркой, полной игрушек, а оказалась кошмарной черной коробкой в духе зловещей «комнаты страха». Она напоминала карцер или склеп. Девушка онемела от увиденного. Ей, имевшей дело со службами опеки, доводилось наблюдать ужасные условия, в которых содержались дети у нерадивых родителей, алкоголиков или наркоманов, но ЭТО помещение просто повергло в шок. Полное заточение, темница во всех смыслах слова.

«Это же какое-то средневековье и дикость!» – возмутилась она про себя. Ее глаза постепенно привыкли к темноте, но оставалось ощущение, что свет из коридора, который с таким трудом проникал в это мрачное место, жадно поглощался черным покрытием поистине зловещего помещения.

Элиан бегло осматривала комнату, надеясь увидеть в ней несчастное существо, заточенное в средневековую темницу. Девушка напряженно вглядывалась в темноту, но не увидела никого, хотя бы отдаленно напоминающего живое существо. Она пыталась рассмотреть хоть что-нибудь на стенах и на потолке. Комната была пуста, темна и обита черным мягким материалом, который, казалось, пожирал самые смелые и отчаянные, случайно пробившиеся сюда фотоны.

Элиан приходилось сталкиваться с расстройствами психики, когда мозг не получал должного отдыха, и человек потихоньку сходил с ума. Клаус последние годы много работал, и девушка подумала, не сыграло ли сознание профессора злую шутку с его разумом. В ее голове возникали ужасные мысли в отношении ученого. Клаус действительно сильно поменялся за последние четыре года. Она представила, как, вернувшись, домой из лаборатории, он усердно воспроизводил в этом странном доме то, что приказывал ему обезумевший разум, совершенно потерявший связь с реальной действительностью, придумывая свою собственную, искаженную реальность.

«Не является ли плодом его воображения то, что он называет Матиасом?» – предположила Элиан.

Ей стало страшно и от того, что она, вероятней всего оказалась наедине с человеком, который не отдавал отчета в своих действиях. Элиан охватила паника. Она попятилась назад к выходу, ее всю трясло, ноги не слушались, во рту пересохло настолько, что она не могла издать ни звука.

Вдруг в ее памяти всплыл визит в ресторан, более года назад. Клаус, Филипп и Элиан что-то отмечали, что именно, она не помнила. Почему-то именно сейчас ей вспомнились некоторые подробности того вечера особенно ярко. У Элиан подкосились ноги. В ее память буквально острым ножом вонзилась фраза Клауса, вернее, цитата Конфуция о том, что не следует искать черную кошку в черной комнате, тем более, если ее там нет. Он ее повторил два раза. Для девушки сейчас было не важно, в каком контексте профессор произнес это тогда. Сейчас эта фраза стала ключом. Ключом к разгадке всего, что происходило с Клаусом. Все его странности и запреты на тему семьи. Вспомнившаяся фраза оказалась последним пазлом таинственной ситуации, в которую она попала.

Клаус играл с ними в собственную игру и по своим правилам. Он насмехался над ними, и сейчас это был очередной эпизод игры, затеянной сумасшедшим разумом. Как легко она попалась в ловушку, неизвестность того, что сейчас произойдет, сводила ее с ума. Мысли зацепились за чертову фразу про кошку, а воображение дорисовывало остальное. Элиан тряслась от страха.

– Филипп! – хотелось ей крикнуть. – Филипп! – но голос ей не подчинялся, вместо этого получалось лишь издавать еле слышный, сиплый звук.

– Элиан, ты что-то сказала? У тебя все в порядке? – Клаус медленно шел к ней.

В ее голове внезапно связалось исчезновение Филиппа с безумием дома Нименда. Элиан теперь была уверена, что невероятно странный ученый причастен к исчезновению Филиппа. От этой мысли стало неимоверно жутко, все идеи, до недавнего времени обитавшие в ее голове, ничтожно растворились. Остались только те, которые выстраивались в определенную логическую цепочку, указывая на то, что безумство Клауса вовсе не плод ее воображения, а тяжелая и ужасная действительность с не менее ужасными последствиями.

Глава XII

Спокойствие находится внутри вас.

Не ищите его снаружи.

Будда

«Голова, как же болит голова, – первое, о чем подумал Филипп. – Как будто внутри смешали что-то несмешиваемое… вату и туман… Что со мной произошло, где я нахожусь?» Бьянчи с трудом приоткрыл тяжелые веки, и свет полоснул острой бритвой. Глаза резануло с такой силой, что Филипп невольно вскрикнул и мгновенно зажмурился. Так скверно он себя не чувствовал никогда в жизни. Обрывки мыслей с большим трудом пытались выстроиться в логический порядок, но это было долгим и мучительным процессом. Постепенно возвращалась память, вначале это были воспоминания из далекого прошлого, потом – последний разговор с Нимендом в его кабинете. В памяти всплыла Элиан, скучающая в огромном кабинете профессора. И тут же Элиан трансформировалась в другую, совершенно незнакомую девушку с лазурно-синими глазами.

Филипп не мог до конца прийти в себя. Те чувства и эмоции, которые возникали в воображении, были, мягко говоря, смешанными. Но чем яснее становились мысли, тем глубже они приобретали форму безысходности и тоски. Внезапно в его голове всплыла мысль, которая обожгла грудь таким неистовым пламенем, что казалось, она оставит ожог на теле и внутри него. И мысль эта – как гром среди ясного неба – не оставляла шансов на какие-либо логические размышления. Филипп подумал о собственном сумасшествии. Обычно люди, сходящие с ума, не могут думать критически о себе. Непризнание себя сумасшедшим обычно является одним из веских показателей, что человек тронулся умом. Но Филипп руководствовался лишь своим невероятно плохим самочувствием и обрывками мыслей, которые наплывали друг на друга, начинались и обрывались, словно кадры кинофильма. Они были иррациональными, но от этого не становились менее яркими и не теряли своей власти над эмоциями. Тем самым они обретали некую тяжесть. Связь между мыслями и эмоциями, скорее всего, налаживалась еще до рождения человека. Она была крепка и устойчива, и только самый просвещенный буддийский монах, в результате своей многолетней практики мог разорвать эту связь, и увидеть ее, оказавшись сторонним наблюдателем, ослабив влияние эмоций на собственное тело.

Шло время, но для Филиппа, оставшегося в непосредственном контакте со своими мыслями, эмоциями, головной болью и слабостью во всем теле, оно не имело никакой величины. Оно словно замерло, и Филипп даже подумал, что все происходящее с ним сейчас останется навечно. Эта мысль еще больше ухудшила его состояние. Единственное, что Филипп уверенно ощущал, это то, что он лежал не на кровати, а на обычном холодном полу, покрытом неким материалом, напоминающим карематы, или туристические коврики. Повернувшись с трудом на другой бок и поджав под себя тяжелые, будто налитые свинцом ноги, Филипп попытался отвести ладони от закрытых глаз… Сквозь веки свет, заполнивший помещение, где находился молодой человек, доставлял сильные болевые ощущения. Бьянчи снова прикрыл глаза, чтобы избежать боли. К сожалению, ничего больше он не мог сделать, чтобы облегчить муки, на которые был обречен. В голове даже не возникали вопросы «За что?» или «Почему это произошло именно со мной?». Филиппу казалось, что все физические и душевные страдания, которые он сейчас испытывал, были с ним всегда. Он стал их неотъемлемой частью. Звуки, которые он изредка слышал, доставляли не меньше неприятных ощущений. Каждый сопровождался пронзительным длинным звоном высокой частоты в ушах. Ему хотелось прекратить эти муки как можно скорее, но он не мог кричать и двигаться.

Филипп услышал щелчок, потом еще один и эти звуки впились в голову все тем же пронзительным звоном. Казалось, они продолжаются, но это были всего лишь отголоски тех волновых колебаний воздуха, которые он услышал изначально. Несмотря на искажение всех звуков, он все же улавливал знакомые ощущения, пусть и искаженные до неузнаваемости. Он узнал эти характерные щелчки – поворот ключа в замке с последующим двукратным сдвигом запорного механизма. Несмотря на свое состояние, Бьянчи почувствовал чье-то присутствие в помещении, после того как дверь открылась. Этот кто-то подошел вплотную к Филиппу, жестко и бесцеремонно произвел манипуляцию с его бедром. Бьянчи ощутил острую боль, затем спазм в той области, на которую было оказано воздействие. Боль быстро распространилась от бедра до ступни.

«Что будет дальше? На какие муки я буду обречен снова и снова?» – непривычно ясно и четко для Филиппа промелькнула мысль в его тяжелой голове. Боль в ноге потихоньку затухала. Тело стало тяжелым, ломота прошла. Одновременно с исчезновением головной боли, начала отступать и светочувствительность глаз. Филипп еще не мог их открыть, но ладони уже соскользнули вниз. Он почувствовал непреодолимое желание уснуть, ведь большинство неприятных ощущений постепенно исчезли. Осталось только одно желание – погрузиться в сон. Что и сделал Филипп через несколько минут после вероятной инъекции со спасительным веществом.

То, во что погрузился молодой ученый, нельзя было назвать сном. Он провалился в некое забытье. Это состояние больше походило на наркоз, причем настолько глубокий, что для Филиппа уже не существовало ни времени, ни пространства, ни ощущения собственного тела.

Казалось, что всего лишь через миг наступило пробуждение. Как ни странно, но Филипп больше не ощущал невыносимых, подобных пыткам, болей, физических и душевных. Его беспокоила только невероятная сухость во рту. Такую жажду, он еще никогда не испытывал.

Бьянчи осторожно приоткрыл глаза, боясь вновь испытать пронзительную боль. Но никаких неприятных ощущений он не почувствовал. Окончательно очнувшись, он решил в первое время не совершать никаких движений. Филипп замер в ожидании услышать хоть что-нибудь, хоть малейший звук, чтобы попытаться оценить обстановку, в которую он попал. Открыв глаза, Филипп перед собой увидел стену. Обычную, выкрашенную в грязно-зеленый цвет, с выцветшей краской не первой свежести, местами с царапинами и сколами. Лежа на боку, он попытался увидеть потолок. Сложно сказать, что именно хотел увидеть Филипп, а главное, что бы ему это дало, но интуитивно, с чувством загнанного зверя, с обостренными инстинктами дикого животного, он продолжал осматривать помещение. Не увидев ничего особенного, ему захотелось разогнуться и размять свое тело, которое затекло после оцепенения, в котором он пробыл неизвестное количество времени. Ему во что бы то ни стало, надо было сменить положение, в котором находился. Филипп медленно начал двигать, закоченевшим от долгого пребывания без движения, телом. Самым простым оказалось лечь на спину. Пару минут пробыв в таком положении, он попытался перевернуться еще раз и сесть, облокотившись на эту грязно-зеленую стену. Ему удалось это сделать довольно быстро, но резкие сокращения мышц были еще болезненными. Сев на пол и поджав под себя ноги, он обхватил их руками, а подбородок положил между коленями. Голова немного кружилась, поэтому такое положение оказалось наиболее комфортным для него. Теперь Филипп мог видеть всю комнату. Небольшого размера помещение, с явным продолжительным отсутствием хозяина. Возможно, когда-то это была жилая комната, но сейчас она больше напоминала заброшенную. Окна небрежно заклеены пергаментной бумагой, с трудом пропускающей солнечный свет. Пыльная паутина скрывала когда-то белый потолок. Из мебели только стул и крохотный столик, на котором вместо скатерти старые газеты. В помещении никого не было, кроме Филиппа, и это его радовало. Он совершенно не нуждался в компании. Кроме того, все случившееся подсказывало, что встреча с кем-то не сулила ничего хорошего.

Пытаясь протереть губы, которые невероятно зудели от сухости, Филипп испытал боль, так как они успели потрескаться. Его организм испытывал невероятную потребность в жидкости. Язык пересох не меньше горла, и если бы в это время Филипп попробовал произнести хоть один звук, то у него ничего бы не вышло. Голосовые связки попросту терлись друг о друга, словно наждачная бумага, доставляя нестерпимую боль и единственный звук, который Филипп смог извлечь, это был бы сухой болезненный хрип.

Страдая от жажды, Бьянчи дышал через приоткрытый рот, что доставляло ему еще больший дискомфорт. Он представлял себе жидкость в любом виде и был бы сейчас несказанно счастлив, словно бродячий пес прильнуть к обычной городской луже.

Прошло несколько минут, его голова продолжала кружиться. Филипп решил встать. Вцепившись в подоконник правой рукой, он медленно поднялся на ноги. Шаткой походкой, опираясь о стену, он двинулся к входной двери, надеясь на то, что сможет отпереть ее. Когда Филипп уже подходил к двери, отделявшей его от заветной свободы, он услышал возню за дверью и бряцание ключей. Один из них уверенно вставляли в замочную скважину.

Щелчок, еще один. Филипп отпрыгнул от двери и оказался на том месте, где совсем недавно очнулся. Адреналин – прекрасный и удивительный гормон, способный в отдельных случаях превратить обычного человека в дикую косулю, которая пришла на водопой, кишащий огромными крокодилами. И когда один из них выпрыгивает за доли секунды из засады, бросаясь на жертву, косуле удается опередить его буквально на мгновение. Подобное произошло и с Филиппом. Он не желал встречаться с тем, кто обрек его на нечеловеческие страдания. Филипп, страдающий от жажды и находясь в подавленном состоянии, втиснулся в самый дальний угол этой небольшой комнаты. Он не обратил внимания на то, что все в пыли, да и сам угол опутан паутиной. В любом другом случае ему было бы неприятно смотреть на это грязное место. Филипп, что было силы, вжался в него. Он с ужасом ожидал увидеть в проеме двери того, кто в последнее время был источником всех его бед и мучений.