Было бы на что обижаться

Долотов, который сначала пытался было возразить, что ему в эфире просто не дали рта открыть в свою защиту, быстро устал и сник, а потом, не дослушав, встал и, пошатываясь, пошел к себе под истошные вопли руководства, отражающиеся от гладких стен, как будто специально предназначенных для этой цели.

Первой мыслью его было написать внушительную объяснительную записку, дабы положить её на стол заведующему Архивом, и он даже начал её печатать, но скоро беспросветно увяз в словах. Потому что невозможно сочинить что-нибудь серьёзное, ощущая себя дураком. Ну кем ещё можно себя чувствовать, если после твоего вступительного слова тебе сразу же зачитали приговор, а тщательно подобранные статистические данные, тезисы и аргументы вовсе не прозвучали…

Разве мог он предположить, что даже такое интересное явление как вариативное отсутствие физического объема куба, погруженного в жидкость, не дадут описать? Вместо этого в прямом эфире прозвучали комментарии обо всех возможных видах и формах его, Долотова, неполноценности, а после окончания эфира ведущий сообщил, что делает рейтинг, и предложил продолжить в следующий раз, если осталось, что поведать миру. Судя по подсунутому контракту, рейтинг окреп и вырос. Долотов невесело усмехнулся возникшим ассоциациям.

Разумеется, о подобных особенностях прямого эфира нетрудно было бы узнать заранее, но ведь он-то не узнал. Даже не задумывался об этом. Речь шлифовал, зубрил как перед экзаменом, демонстрацию необъяснимого готовил, статистику собирал, а куда идёт – толком и не выяснил. Дурак и всё тут.

Архивариус набрал полный стакан воды и осторожно поставил на стол рядом с кубом. Потом подул на него и медленно опустил в стакан. Уровень воды в стакане не изменился, на стол не вылилось ни капли. Ему ещё сильнее захотелось водки, а ещё – посмотреть на рожу ведущего, перед которым был бы проделан такой фокус… В голову лезли обрывки несостоявшегося выступления.

«…Таким образом, универсальный преобразователь, как мы видим, занимает определенный объем привычного нам трёхмерного пространства, но он одновременно и не занимает никакого объёма, а точнее, может занимать при соблюдении определенных условий…»

«Увольняться надо, – бухнуло в голове Долотова. – Даже если главный заступится, замзав всё равно жизни не даст, доступы поотбирает, зачем тут сидеть тогда?»

«…Следовательно, мы можем утверждать только то, что данное устройство может быть обнаружено в определенной точке пространства. Вернее, мы можем вступить с ним в контакт по определенному адресу. Насколько мне известно, в настоящее время не ведется ни одного исследования данного феномена, хотя изучением энергетического потенциала куба занимаются независимо одно от другого около пяти тысяч учреждений…»

Куб запросто может вытеснить воду в объёме, равном его метрическому размеру. Для этого достаточно соединить с ним любой другой объект сколько-нибудь значимого объема, скажем, положить на него песчинку. Можно просто внимательно подумать о нем как о куске какого-нибудь понятного вещества – железа, например, тогда и песчинки не надо, хотя с ней проще, конечно.

Эффектно было бы… Но не факт, что удалось бы пронять аудиторию, да и замзава тоже. Вывод-то какой из этого следует? Хотелось бы, чтобы общество выразило интерес к исследованию природы преобразователя, попыталось бы овладеть первоначальной технологией, начало задумываться над его влиянием на судьбу человечества. Это хотелось бы. А получиться может и так, что старший магистр-архивариус окажется объявлен выжившим из ума, потому что кубы в воде полощет и призывает всех удивляться… Макака с бананом.

С другой стороны, способность кубов к делению, или дубликации, как это было принято называть в научных кругах, – явление ещё более удивительное, хотя никто ему не удивляется. Лежит себе кубик, его берут с места, а он и остается на месте, и оказывается в руке. И вот их уже два.2

Никогда бы не ввязался Долотов в такие приключения, если бы не авторитетнейший Архонт Сидоренко, по прозвищу Ветеран, один из пяти доныне здравствующих людей, похищенных в первый день Вторжения и вернувшихся с Победой в День Пятый. Именно у него архивариус набрался сомнений, именно Ветеран показал ему фокус с водой и кубом и подтолкнул к мысли отправиться в прямой эфир.

Правду сказать, немалую роль сыграла в этом и секретарша Архонта, в присутствии которой думалось не очень продуктивно, а хотелось расправить плечи и выглядеть мужественно и неустрашимо.

Можно было бы сослаться на Ветерана, и отстал бы замзав, а главный, может, похвалил бы даже, но ведь выступление-то провалено… Разве Архонт опозориться его подговаривал?

Долотов ощутил прилив омерзения к себе, преходящий почти в тошноту, и злобно хлебнул из стакана, не вынимая из него преобразователь. Глотку обожгло, огонь комком скатился вниз, на глаза навернулись слёзы. В посудине оказалась водка, ледяная и, похоже, пшеничная. Закусить было нечем и он принялся усиленно дышать с открытым ртом. «Получил, что желал! – яростно подумал архивариус. – Чем же это такую гадость имели обыкновение заедать наши великие предки, а?»

Разные водки он пробовал всего однажды, в гостях у Ветерана. Запивал газировкой. Ничего другого про тот вечер он не помнил. Внезапно ему стали совершенно безразличны прямой эфир, замзав и позорное выступление в прямом эфире. Выдохнув и закрыв глаза Долотов глотнул ещё раз и откинулся на спинку кресла.

Архонт намекнул, а он сделал как сумел. Ясно же, что Ветеран и сам выступить мог, кто бы его перебивать стал? Молчали бы и слушали все. Стоило только захотеть. Был у них однажды разговор на эту тему, но почему Сидоренко сам не захотел выступить, архивариус так и не понял.

Долотов вылил в себя остатки жидкости, закашлялся, выложил куб на стол. Разместив руки на столе, а подбородок на руках, скосил глаза и стал его пристально разглядывать. Запиликал сигнал вызова к заведующему. «Наверняка главнюку уже настучали про всё… Ну и пусть… В самогонщики пойду», – подумал он.

С близкого расстояния фокусировать взгляд на кубе оказалось непосильной задачей – он всё время пытался раздвоиться. Долотову вдруг стало смешно от такого любопытного способа умножения коварных девайсов и от внезапно стукнувших в голову перспектив по производству алкоголя, он стал подхихикивать – сначала тихонько, потом всё громче.

В конце концов, когда дверь открылась, и в кабинет втиснулся профессор истории и архивной деятельности, действительный член Объединенной Академии наук и по совместительству почетный президент двух обществ трезвости, а также председатель еще одного, заведующий Архивом С.С. Эсперанский, старший магистр-архивариус Андрей Леонидович Долотов встретил его тонким, судорожно задыхающимся визгливым смехом и безвольным кулём сполз под стол.

Старобогатов. Аудиенция

Судя по конструкции вопроса, который задавали мне поэты – два тощих молодых человека, предметом беседы являлась не художественная ценность их произведений, а то, можно ли считать их творчество продолжением неких древних литературных традиций.

Вот и славно. Потому что не нравились мне представленные опусы. А гости смотрели на меня с сыновней любовью и жаждали откровения. Они были очень похожи, только вокруг одного был намотан шарф, напоминающий скорее орудие самоубийства, чем предмет одежды, а другой вертел в руках здоровенный канцелярский дырокол, который он зачем-то притащил с собой. Похоже, считал сей механизм непременным атрибутом древних акул пера.

Я разразился пространной речью об исторических реалиях, в которых зародилось творческое объединение ОБЭРИУ, а также о том, что для актуального переноса формы и смысловой нагрузки сквозь столетия им совершенно необходимо внимательнейшим образом реалии эти изучить. Попытаться писать на бумаге огрызком карандаша. В неподходящих местах, например, в общественном транспорте, лучше стоя. Залезть в шкуру голодного и неустроенного в бытовом плане творца, жаждущего постоянного обновления, а уже потом транслировать эти ощущения в день сегодняшний.

Только так – вещал я – вы сможете справиться с благороднейшим делом переноса зеркала бурной эпохи сквозь толщу времени.

Когда они ушли, а до прихода кулинаров оставалось ещё минут десять, Анюта моя высказалась в том духе, что я, даже не особенно маскируясь, попытался занять на будущее руки гостей моих трудом тяжким и долгим, дабы не встречаться ещё раз с их творчеством. Почему же прямо им не сказать, что они бездари?

В ответ я предложил ей придумать хотя бы пару строк в духе сочинения юноши с дыроколом:

Латинским говором приговор

Тревожит судей в саду идей.

Бежали тени в минувший день

Я здесь ни эллин, ни иудей.

Не вор…

– Как же, как же… – усмехнулась Анюта. – Богово логово, хворые вороны, около сокола, ага…

Ершистая она сегодня какая-то, не иначе влюбилась куда-нибудь снова или увольняться надумала.

– Это очень непросто, уверяю тебя. А трудом они и так заняты. Это во-первых. А во-вторых, меня об этом не спрашивали. Знаешь, почему так легко уязвить любого, кто пытается найти себя в каком-нибудь художестве, или даже просто донести свои мысли до окружающих? Потому, что это частица себя, отделяемая бескорыстно и отдаваемая на суд многим. Не мне определять их пути. То, что они пишут сейчас – довольно слабо в общем и целом, но ведь «на земле нет ничего хорошего, что в своём первоисточнике не имело бы гадости», как говорил гениальный Антон Павлович. Может быть тот, с дыроколом – будущий блестящий специалист по искусству переходных периодов, а второй когда-нибудь объяснит мне, что на самом деле творилось в голове у Введенского…

– Насчёт бескорыстно – это про самодеятельность? – не без яда переспросила Анечка, намекая на старательно выставляемое напоказ и не менее старательно обсуждаемое богатство известных и популярных – И, кстати, зачем тебе голова Введенского?

– Насчёт бескорыстно – это про честное творчество. Оно может продаваться хорошо, может плохо, но оно честное, это чувствуется. А вот когда человек творит с расчётом на признание или размер вознаграждения – это почти всегда ремесло, то есть уже не совсем творчество. Продукт развлекательного назначения. Исключения бывали, но это настоящая редкость. А про Введенского – долго объяснять. И я не уверен, что получится. «Всякий человек, который хоть сколько-нибудь не понял время, а только не понявший хотя бы немного понял его, должен перестать понимать и все существующее».3 Кажется, так. На тему того, что он имел в виду, можно долго рассуждать, не правда ли? Потом. Мастер клубнички на подходе.

Но это не был кулинар. В комнату стремительным шагом вошла молодая женщина, я не сразу узнал в ней Кассандру Новикову. Глаза её были широко открыты, но взгляд совершенно отсутствующим, губы растягивала неестественная улыбка, в руках она до белизны в пальцах сжимала три толстых и солидных блокнота. Вообще-то она была красива, гораздо красивее, чем на фото, и это было видно даже сейчас, когда весь вид её говорил о недавно перенесенном сильнейшем потрясении.

– Константин Игоревич! – ее голос прозвучал как струна, которая вот-вот лопнет. – Последняя воля Архонта Ильи Петровича Сидоренко состояла в том, чтобы сразу же после его смерти эти дневники были переданы вам! Я исполняю его волю…

Кассандра не без труда разжала пальцы и положила блокноты передо мной. Анюта метнулась к ней, взяла под руку и аккуратно повлекла на диван.

Вот это дааа… Новость была, мягко говоря, необычной. Я не поддерживал тесных контактов с Ильей, он всегда казался мне несколько странным, неестественным что ли. Сколько я его, или, точнее сказать, про него знал, он слыл бесшабашным богатеем, разухабистым пьяницей, весельчаком и неимоверным бабником, безобразничал красиво, образцово-показательно и постоянно, проявляя при этом чудеса изобретательности. Мне это казалось чистейшей показухой, но ничего иного, заслуживающего доверия, я про него не знал.

Незадолго до сегодняшнего дня, например, он внезапно выступил с совершенно невозможной по теперешним временам инициативой возобновить промышленное производство вина и прочих веселящих напитков, а для их общей доступности открыть соответствующие их свободному обороту заведения. Он был не только Архонтом, но и одним из ветеранов, непосредственных участников Победы, поэтому ему сходило с рук всё его бесконечное эпатажное хулиганство.

Видимо, не такое уж бесконечное, подумал я. Или, может, не сошло…

А вот теперь оказывается, что он дневник вел, да еще и рукописный, и записи эти попали ко мне при обстоятельствах совершенно невообразимых.

Я посмотрел на Кассандру. Словно проглотив аршин, сидела она на диване и смотрела прямо перед собой невидящим и немигающим взглядом, сжимая в руках стакан с водой. Рядом стояла растерянная Анюта.

Рассудив, что сейчас ничего от Кассандры добиться не получится, я взял со стола аддиктивную клубнику и вышел из комнаты в приемную, где томился кулинар-реставратор. Рискуя подавиться, я быстро съел мясистые ягоды прямо на его глазах, изображая искреннее удовольствие – они действительно оказались очень даже недурны на вкус, только почему-то без семечек. Я незамедлительно поделился с мастером своими ощущениями, изрядно их приукрасив. Смутившийся от похвалы кулинар сообщил, что в отсутствии семечек и есть главная идея, я выразил удивление, пожелал успехов, и мы расстались.

К моему возвращению в комнате мало что изменилось. Разве что Анечка моя теперь сидела рядом с Кассандрой и гладила её по волосам, а в стакане стало чуть меньше воды.

Понаблюдав за ними с минуту, я решил, что Кассандре лучше дать ещё какое-то время, чтобы прийти в себя, переглянулся с Анютой, взял со стола блокноты и вышел в комнату для посетителей.

Дневники были пронумерованы римскими цифрами. Я устроился у окна и осторожно открыл первый. На форзаце блокнота чертёжным шрифтом были записаны несколько имён и адресов. Список завершали моя фамилия и координаты, все расположенные выше были аккуратно зачёркнуты. По крайней мере два имени из списка тоже принадлежали Архонтам – Сологубу и Рубинштейну, ещё двух адресатов я не знал.

Дальше обнаружился вложенный листок следующего содержания:

«Дорогой друг! Я очень надеюсь, что записи мои доставлены Вам в соответствии с моими пожеланиями, то есть сразу после того, как я отправился в мир иной. Обстоятельства, побудившие меня поступить подобным образом, Вы, возможно, сможете найти, внимательно изучив предлагаемые тексты. Искренне надеюсь на Ваше терпение и любознательность. In vino veritas! Петрович.

P.S. Если мои блокноты всё-таки попали в Архив, убедительно прошу переслать их по последнему действительному адресу, будьте человеками…»

Предположить не мог, чтобы Илья увлекался каллиграфией. Письмо было взято в замысловатую рамку, явно сделанную без помощи чертёжных принадлежностей, сами буквы были выведены безупречно. Последний раз я видел нечто подобное в музее.

Хорошенькое начало, ничего не скажешь… Я отложил записку в сторону, перевернул страницу и увидел стихотворение, под старательно и красиво изображенным номером 1. Назывался стих «Скажи, вино». По-моему, это песня такая была, лет триста назад, а то и больше. «Скажи, вино, зачем я пью прохладу терпкую твою…». Довольно популярная в своё время. Кроме текста этой песни ничего на странице не было. И не лень ему было…

На следующем развороте красовались уже два стихотворения. Под номером 2 -текст песни «Вино, кино и домино» с часто повторяющимся припевом, а третье было озаглавлено «Кюммель». В качестве автора третьего по счёту стиха был указан М.Ю. Лермонтов. Я пробежал его глазами.

Но без вина что жизнь улана?

Его душа на дне стакана,

И кто два раза в день не пьян,

Тот, извините! – не улан.

Скажу вам имя квартирьера:

То был Лафа буян лихой,

С чьей молодецкой головой

Ни доппель-кюмель, ни мадера,

И даже шумное аи

Ни разу сладить не могли;

Его коричневая кожа

Была в сияющих угрях,

И, словом, всё: походка, рожа,

На сердце наводили страх.

Надвинув шапку на затылок,

Идет он… все гремит на нем,

Как дюжина пустых бутылок,

Толкаясь в ящике большом.

Шумя как бес, он в избу входит,

Шинель скользя валится с плеч,

Глазами вкруг он косо водит,

И мнит, что видит сотню свеч:

Всего одна в избе лучина!

Треща пред ним горит она;

Но что за дивная картина

Ее лучом озарена!

Сквозь дым волшебный, дым табашный

Блистают лица юнкеров;

Их речи пьяны, взоры страшны!

Кто в сбруе весь, кто без штанов,

Пируют – в их кругу туманном

Дубовый стол и ковш на нем,

И пунш в ушате деревянном

Пылает синим огоньком.

Действительно, Лермонтов. Только не «Кюммель» это никакой, а отрывок из хулиганской поэмы «Уланша». Да и в самом тексте «кюммель» с ошибкой написан – пропущена буква «м». Отрывок, кстати, даже можно назвать относительно приличным, может его тоже распевали когда-нибудь…

Я пролистал дневник. Почти половину его занимал весьма своеобразный сборник песен и стихотворений разных лет и эпох на винно-водочную тематику. Первые двадцать четыре Ветеран нумеровал, потом перестал.

Далее следовали рецепты и технологические выкладки по приготовлению напитков в алфавитном порядке: абботс, абрикотин, абсент, аверна амаро и т.д.

Первая мысль, на которую меня натолкнуло это чистописание, сводилась к тому, что Петрович допился до чёртиков, отчего и помер. Правда, версия эта совершенно не вязалась ни с формой, ни с содержанием записки, которую я прочитал. Высокий штиль от записного алкоголика. Почти афоризм. Может быть, записка была составлена давно?

Я изучил её ещё раз. В правом нижнем углу рамки в виде виньеток можно было угадать вчерашнее число. Талант не пропьёшь? Как это говорилось-то? «Мастерство не пропьёшь, а мастерскую – запросто». Но руки-то вряд ли будут хорошо слушаться, если заливать глаза чуть ли не каждый день, так что отбрасываем версию, не проходит она.Блокнотики, кстати, без следов частого использования. Как новенькие. Стало быть, и в песенник этот, и в рецепты автор не особенно часто заглядывал. Тогда зачем это все так любовно собиралось в одном месте?

Я тихонько подошёл к двери и осторожно заглянул в гостиную.

Кассандра беззвучно рыдала. Она повалилась на Анечку, та сидела в очень неудобной и напряжённой позе, судя по всему, спина у неё затекла, гладить роскошную чёрную шевелюру было жутко неудобно, но она держалась… Добрая она у меня всё-таки.

Интересно, где он взял такие блокноты? Бумага толстая, плотная, свежая. Сейчас такие не часто встречаются. Электронный век… Спецзаказ? В любом случае, в конце должна быть дата выпуска. Так, вот, на последней странице… Сделан в позапрошлом году. Как и два других. Стало быть, они и есть новенькие. Это элементарно, Ватсон. И что же из этого всего следует? Да что угодно…

Надо бы всё-таки расспросить Кассандру. Может, все это под диктовку написано? А вензеля-завитушки? Не похоже… Готов поспорить – рука мужская. Да и кто сейчас чертежным шрифтом пользуется вообще?

Я продолжал листать блокноты, пока не услышал глубокие вздохи из соседней комнаты. Видимо, слезы у Кассандры заканчивались. Дверь была приоткрыта, было видно, как Анна встала и с наслаждением выпрямилась. Кассандра извлекла откуда-то платок и принялась промокать им свои опухшие глаза. Анечка принесла ей еще воды.

– Ну, как вы? – спросила она, передавая стакан Новиковой.

– Не… знаю, – ответила та в промежутках между судорожными вздохами, – вроде… полегче, не… не понимаю… пока.

– Как это случилось-то вообще?

– Не знаю… – повторила Кассандра, протяжно всхлипнув. – Он вообще последние лет пять… странный был какой-то… Может и дольше… То пил не переставая, то… по институтам… каким-то ходил. Или возьмёт и вообще неизвестно куда сгинет на несколько дней… А то, бывало, к нему… таскались всякие, молодняк в основном… так он их пойлом своим накачивал до полной неподвижности… Пистолет завёл какой-то древний, камин чуть ли не каждый день зажигал, даже летом и то топил! Камин у нас огромный, устроит в нем пожар и сидит, в огонь смотрит… Гробы какие-то натащил в дом… В смысле, аппараты научные… Возился с ними… А потом снова пил… Я уже и намекала, и уговаривала, что поменьше бы, яд всё-таки, а он только смеялся… Говорил, ещё какой яд! Первый сорт отрава, говорил…

Анечка увидела меня и стала корчить гримасы, которые должны были означать, что входить нежелательно. Я бесшумно подался назад, но дверь не закрыл.

– Вчера позвал меня и попросил при любых обстоятельствах завтра к вам эти блокноты доставить… Что бы ни произошло, сказал. Как бы плохо и страшно не было. И на приём меня записал сразу же… Зашла я к нему сегодня, а он уже…

– Это получается, что он заранее знал, что ли? – удивленно спросила Анна. – Или…

– Знал, точно знал… Мне кажется, он даже цель себе такую поставил… Жить ему что ли надоело… а может наскучило… или ещё чего… Он во все передряги ввязывался, куда только мог… Может, слышали – несколько лет назад банда одна была… «Клептоманцы» вроде назывались… Ну, те, которые в полицию потом в полном составе явились бритые и с вещами сразу… и кучу краденого с собой привезли… Его рук дело… Он их ночей пять подряд находил, где бы они… ни были и лупил до полусмерти… Под утро приходил домой… Только он мне запрещал про это говорить… пока живой был…

– А вы с ним… ну это… в отношениях состояли? – осторожно поинтересовалась Анечка.

– Ещё как… состояли… Жили мы вместе… Он в первую же беседу мне всё объявил… Дал три месяца на подумать… А теперь… Он точно знал всё… У нас целый склад был винный… так он с месяц назад стал подарки рассылать всем кому не лень. И меня отселил… Поблизости, конечно, но на ночь не оставалась я больше.

Подслушивать подробности такого содержания было уже совсем неприлично, и я направился в комнату, громко кашляя для привлечения внимания и топая как десяток солдат, идущих в ногу. Подошел к Кассандре, положил ей руку на плечо. Задавать вопросы прямо сейчас было бы жестоко. Обстановку бы нам сменить.

– Событие это, конечно, из ряда вон… Искренне сочувствую, – я старался говорить как можно ласковее. – Такой жизнерадостный человек был… Верить не хочется. Думаю, вам сейчас лучше одной не оставаться, так и с ума сойти недолго… Побудьте с нами, Кассандра. Я вас кое о чем расспросить хотел бы, если вы никуда не торопитесь, конечно.

– Нет, не тороплюсь… Некуда… – отозвалась она придушенным голосом.

– Тогда вопрос первый, – быстро произнёс я, опасаясь новых слёз. – Есть хотите? Вы наверняка голодны. Надо обязательно подкрепиться, думаю, силы вам ещё понадобятся. Жизнь продолжается.

– Да… наверное, стоит поесть. Где у вас тут… умыться можно?

Анна приняла из рук гостьи легкий плащик, проводила ее в ванную, вернулась. Судя по выражению лица, перспектива закончить день в обществе Кассандры её совсем не радовала.

– Я тут подслушал немного. Странно это всё. Первое, что в голову приходит – психическое расстройство покойного на почве чрезмерного употребления горячительных напитков. Такое во времена моей молодости частенько случалось. У него и дневники все выглядят как требник, посвященный Бахусу.

– Это тот, который мифический покровитель пьяниц? – невинно поинтересовалась Анечка, хотя прекрасно знала античную мифологию.

– Не только их, но не о нём речь. Кое-что не стыкуется. Мне нужно как можно больше информации. Обо всём подряд. Я понятия не имею сейчас, что может оказаться полезным. У тебя, кстати, очень неплохо получилось поддерживать нужную атмосферу для разговора. Так что я рассчитываю на тебя. Давай заманим её ко мне на кухню, хорошенько накормим и побеседуем не торопясь.

– А зачем все эти расспросы? Всё ясно же! – Анечка застрочила скороговоркой, оглядываясь на дверь. – Пить растворы метилкарбинола очень вредно. Это было доказано наукой давным-давно. Поэтому и перестали эту гадость производить. Ещё триста лет назад. Я бы так и вовсе запретила. Ветеран, судя по всему, все эти триста лет только и делал, что остатки в себя вливал. А если тут что-то другое, так это вообще дело полиции.

В спорах рождается истина и гибнут нервные клетки… В ванной громко шумела вода, а значит, до возвращения Кассандры ещё было несколько минут.

– Анечка, сделай, пожалуйста, как я прошу. Ей действительно очень плохо. Как бы ты себя чувствовала, если бы я помер внезапно? Будь гостеприимной. Она же с утра ничего не ела. Покормить её надо? Надо. Не будем же мы жевать в молчании. А мне очень даже интересно, что там на самом деле произошло. Я потом всё тебе объясню, обещаю, сейчас не успею – Кассандра скоро вернется. Я, кстати, тоже есть хочу. И потом, неужели твоё любопытство уже полностью удовлетворено?

Анечка не ответила, уселась на подлокотник дивана, выражая одновременно несогласие, покорность судьбе, равнодушие и стала разглядывать носки своих блестящих туфель. Конечно, ей было любопытно. И Кассандра была ей вполне симпатична на самом деле… Коллега опять же. Не будь меня в их компании, они бы наверняка мило проболтали несколько часов. Но куда ж меня денешь? И вот уже охрана своей территории, защитный рефлекс, чтоб его… Даже от плачущей и опухшей от слёз гостьи распространялись флюиды какой-то подавляющей женственности. Аня их прекрасно чувствовала.