На руинах Османской империи. Новая Турция и свободные Балканы. 1801–1927

План раздела европейских владений Турции, который Наполеон набросал во время своих переговоров с царем Александром I в Тильзите, был не более практичен, чем планы, составленные позже. Но каким бы грубым он ни был, в нем содержалось одно-два предложения, которые даже сейчас представляют собой определенную ценность. Наполеон хотел отдать Бессарабию, Молдавию, Валахию и Северную Болгарию России, забрав себе Албанию, Фессалию до самого Салоникского залива, Морею (Пелопоннес) и Крит, а Австрия должна была удовлетвориться частью Боснии и Сербии. Однако Александра I, наследника Петра I Великого и Екатерины II, такая скромная порция добычи не удовлетворила. Он был согласен отдать Наполеону, в добавление к большому куску земель, на которые тот зарился, острова Эгейского моря, Сирию и Египет, если Россия в ответ получит Константинополь и Румелию. Участник этих переговоров, личный секретарь французского императора, писал, что накануне Наполеон, накрыв своим пальцем то место на карте, где была обозначена столица Турции, с негодованием воскликнул: «Константинополь! Константинополь! Никогда! Это же мировая держава!»

Последующие события, вероятно, уменьшили стратегическое значение этого замечательного города, но мало кто решится отрицать, что его приобретение уже давно было заветной целью России, хотя из всех турецких провинций, обещанных России по условиям Тильзитского мира, Бессарабия стала единственной, которую она включила в состав своей империи. Франция, которая в то время владела Далмацией и собиралась снова занять Ионические острова, естественно, мечтала о приобретении новых земель на Ближнем Востоке, от чего она позже отказалась. Передача же Австрии части Боснии стала предвестником Берлинского договора 1878 года.

В двух секретных статьях два императора (Наполеон и Александр I) пообещали друг другу, что в том случае, если французской дипломатии не удастся дать новому султану почувствовать силу своего влияния, «освободить всю европейскую территорию Турции, за исключением Румелии и столицы, от ига и притеснений турок».

К подготовке к этому филантропическому разделу французы приступили сразу же. Мармону было велено собрать сведения о Боснии, Македонии, Фракии, Греции и Албании, об их ресурсах и военной ситуации, но при этом не проявлять дружелюбия к паше Боснии, в резиденции которого жил французский генеральный консул. Еще одним следствием франко-русского договора стало возвращение французов на Ионические острова. Овладение Котором и Корфу, по-видимому, должно было стать прелюдией к большой кампании против Турции, которая могла, по словам одного британского дипломата, привести к большой войне против остальной Европы.

Жители Ионических островов, которые с большим энтузиазмом встретили в 1797 году армию демократической Франции, как долгожданное освобождение от гордых венецианцев, проявили полное безразличие ко второй французской оккупации десятью годами позже. В промежутке между ними, при протекторате России и Турции, 21 марта 1800 года эти земли объединились в Республику Семи Островов, которая, хотя и лишилась своих бывших владений на континенте, стала первым автономным греческим государством Нового времени.

К сожалению, Ионическое содружество позволило себе роскошь постоянной смены правительств. В течение двух лет было принято три конституции, а небольшая революция, случившаяся на острове Корфу (Керкира), показала, что его жители не сильно изменились с того дня, когда они внушили Фукидиду моральные максимы о вреде гражданской борьбы.

Сначала на островах решили испробовать прелести федерации. Федеральный сенат, президента которого называли архоном, собирался на Корфу, а отдельными островами управлял местный дворянский совет. Но демократы посчитали этот орган чересчур аристократическим, а сторонники федерации решили, что он стремится к сепаратизму. Кефалония (Кефалиния) и Итака провозгласили независимость, а на острове Занте (Закинф) подняли британский флаг. Национальное собрание заседало на острове Корфу (Керкира), а остальные острова должны были позаботиться о себе сами. Тогда в дело вмешалась Россия и даровала островитянам одну из тех конституций, которые она навязывала странам, входившим в сферу ее влияния, но за пределами своих собственных владений.

Однако работе Ионического правительства помешало возвращение французов. Наполеон теперь более чем когда-либо был убежден в стратегическом значении острова Корфу (Керкиры); «если я его потеряю, – говорил он, – меня постигнет большая беда». Он организовал правление Ионическими островами по чисто военному образцу; сенат островитян лишился власти, и французы стали править абсолютно, к великому возмущению народа.

Впрочем, вторая французская оккупация продолжалась не очень долго. В октябре 1809 года британские войска оккупировали Кефалонию (Кефалинию), Занте (Закинф), Итаку и Сериго (Китира); их целью было защитить Сицилию, которая в ту пору была занята англичанами. Остров Айия-Мавра (Лефкас) стал французским в апреле 1810 года. Возглавил управление занятыми британцами островами бригадир Освальд, который назначил военных губернаторов. Впрочем, эти чиновники часто сменялись, и гражданским и военным губернатором вскоре стал генерал-лейтенант Джеймс Кемпбелл. У французов оставались лишь два острова – Корфу (Керкира) и Пакси. Пакси был взят в феврале 1814 года, а блокада Корфу оказалась безуспешной. Наполеон писал, что «с каждым днем важность Корфу возрастает; если англичане сумеют его удержать, то станут хозяевами всей Адриатики».

Тем не менее, называя Корфу «ключом к Адриатике», создав здесь Ионическую академию, Наполеон не сделал ничего для развития ее экономики. Торговля Корфу была разрушена блокадой; прекрасные оливковые деревья на острове вырублены солдатами, а французское правительство острова сдалось британцам после первого падения Наполеона в 1814 году. Это было сделано по требованию конвенции, заключенной 23 апреля 1814 года. Приказ о сдаче был выполнен 24 июня; французская администрация, несмотря на то что губернатор Донцелот в своих мемуарах с большой теплотой отозвался о жителях Корфу, не принесла островитянам благоденствия, как и венецианская или российская до нее.

Планы Наполеона по разделу Турции, сформулированные в Тильзите в 1808 году, во время новой встречи с русским императором, были уже другими. Французский император понял, что строить планы крупных операций на Востоке бессмысленно, когда перед ним лежит Запад. Он уступил Молдавию и Валахию России, не отнял у Турции никаких территорий и совместно с русским царем дал гарантии другим турецким провинциям. После этих переговоров Англия и Турция прекратили военные действия и в 1809 году заключили Дарданелльский мир. Однако Русско-турецкая война, несмотря на короткое перемирие, продолжалась. Россия уже в который раз поняла, что победить своих многолетних врагов не так-то просто, но победа тем не менее досталась русским. Они форсировали Дунай и овладели мощной крепостью Силистрия, что им не удастся сделать в 1854 году. В их руки перешли также другие города на Дунае: Никополь (Никопол), Свиштов и Рущук (совр. Русе), но после изменения политики Наполеона русские войска вынуждены были остановиться. Предвидя неизбежное нападение французов на свою страну, царь вынужден был отвести войска, чтобы защищать Россию[15].

Как и 1829, в 1812 году Россия играла в игру, которую «новая дипломатия» называет «блефом». Она делала вид, что имеет на руках карты, которых у нее не было. Она делала вид, что разногласия с Наполеоном можно разрешить мирным путем, и, добившись больших успехов в войне с Турцией, продемонстрировала желание начать мирные переговоры. Турецкое правительство, еще не забывшее, с какой легкостью Наполеон в Тильзите обвел своего доброго друга султана вокруг пальца, игнорировало все аргументы французских агентов в пользу продолжения войны.

Русские предъявили весьма умеренные требования, и султан их принял. Вопрос о присоединении к России двух Дунайских княжеств целиком уже не стоял. Но по Бухарестскому миру 1812 года царь получил территорию между Днестром и Прутом, которая известна под своим древним названием Бессарабия. Для Румынии ее потеря стала страшным ударом. Австрия отняла у нее Буковину, а теперь Россия забрала и Бессарабию. В течение шести лет войны румыны научились опасаться своих «освободителей», которые заставляли их строить укрепления и снабжать свои армии телегами и волами; они изымали крупные суммы у дворян, продавали титулы тем, кто больше заплатит, наводнили страны обесценившимися деньгами и предпочитали греческих монахов в ущерб местным.

Полная информация о положении Молдавии и Валахии в тот период свидетельствует о том, что бедняки погрузились в нищету, богатые погрязли в коррупции, а все классы общества были полностью деморализованы из-за русской оккупации. Там, где проходила русская армия, «земля стонала», сообщает нам автор хроники[16]; и, в довершение ко всему, несмотря на протесты местной аристократии и все ее попытки убедить Порту в том, что отдавать столь богатые земли России глупо, Бессарабия стала владением русского царя, а граница Российской империи прошла по реке Прут.

Бухарестский договор стал фатальной ошибкой Турции; менее чем через месяц после его подписания Наполеон официально объявил войну России[17], а султан, коря себя за то, что поспешил заключить мир, прогнал своего великого визиря и велел отрубить головы послам. Но влияние Великобритании, снова усилившееся в Константинополе и направленное на ослабление французского колосса, остудило пыл партии войны. Более того, внутренние проблемы Турции были столь велики, что правительство вынуждено было обратить все свое внимание на поиск их решения.

Сербия воевала с султаном; Али-паша Янинский правил в Эпире практически независимо от него; Осман Пазваноглу нашел себе в Видине преемника; во Фракии и Македонии влиятельные вожди держали свои собственные войска. И все-таки вполне вероятно, что, так же как и во времена мира, подписанного сто лет назад, в 1812 году турки в Бухаресте, без особого риска, могли бы заключить договор на более благоприятных для них условиях. В обоих случаях их предали свои же собственные агенты; в обоих случаях Россия добилась более благоприятных условий, чем могла ожидать. Это правда, что на Венском конгрессе, после падения Наполеона, султан с помощью Австрии попытался вернуть себе Бессарабию, но получил ответ, что возвращение в прошлое уже невозможно. Россия, со своей стороны, сделала все, чтобы жители ее новой провинции не эмигрировали в Молдавию; границы охранялись так строго, что жители Молдовы, привыкшие покупать продукты питания в Бессарабии, испытывали большие лишения.

Карьера Наполеона I Бонапарта завершилась, а его великие планы приобретения новых земель на Востоке потерпели крах; даже из того малого, что ему удалось захватить, не осталось практически ничего. Его семь Иллирийских провинций вернулись в Австрию; Ионические острова, после долгих дискуссий, были объединены в независимое государство под протекторатом Великобритании. На Венском конгрессе представитель Британии предложил поместить эти острова под протекторат Австрии. Как наследник Венеции, австрийский император мог заявить, что унаследовал их, как бывшие владения Венеции, а правитель острова Корфу (Керкира), охранявший подходы к Адриатике, мог бы защитить австрийское побережье Далмации. Против этого предложения, однако, выступил русский царь, который заявил, что следует уважать желания островитян, выступавших за британский протекторат. Этот довод был весьма убедителен. Великобритания отвоевала у Франции шесть из семи островов; седьмой ее войска оккупировали потому, что он был сдан им новым французским правительством. На Парижском конгрессе британские представители предложили, чтобы все семь островов и их бывшие владения на материке и в других местах перешли под власть английского короля Георга III. Тем не менее российский представитель, граф Каподистрия, родившийся на острове Корфу (Керкира), будущий президент Греции, настаивал на том, чтобы островам были дарованы свобода и независимость. Он соглашался только на протекторат Великобритании над ними самими и над их бывшими владениями.

По договору, подписанному в Париже в 1815 году, семь островов и небольшие островки, принадлежавшие им, образовали независимое государство под названием Соединенное государство Ионических островов (Ионическая республика), находившееся под протекторатом Британии. Однако лорд Батхёрст, в ту пору колониальный секретарь, департаменту которого было поручено управлять этим государством, хорошо понимал, что это согласие является неполным и неудовлетворительным. Оно поместило британское правительство в такое положение, которое будет порождать к нему ненависть, ибо жители Ионических островов, не желающие с этим мириться, станут считать Великобританию тираном, главная цель которого – подавлять их свободу.

Более того, это решение стало опасным и с другой стороны. Бывшим материковым владением этих островов, которые были отданы туркам по условиям русско-турецкого договора 1800 года, было позволено остаться частью Османской империи. Незавоеванной осталась лишь Парга, и ее последующая судьба показала, что британские дипломаты, решая этот вопрос, допустили ошибку. Граф Каподистрия, не желая отдавать Ионические острова и их владения под полную власть Британии, категорически настаивал на том, чтобы эти земли, при создании британского протектората, ни в коем случае не оказались отрезанными от своих прежних хозяев.

Британцы, впрочем, заявили, что если они не получат полной власти над материковыми владениями этих островов, то они им не нужны. Англия не хотела, чтобы ее втягивали в турецкие дела и в распределение земель, оккупированных турками. В отличие от венецианцев, которые называли свои владения в Эпире «глазами и ушами республики» на материке, британцы в 1815 году, как и в более поздние времена, продемонстрировали, что их совсем не заботит, что Балканский полуостров представляет собой неразрешимую проблему, которую не смог решить даже Наполеон I, хотя и пытался.

Глава 3. Сербские восстания (1804–1817)

Пока Наполеон I раздумывал, как отобрать у Турции ее владения в Европе, внутри Османской империи произошла революция. Сербию, которая после окончательного завоевания ее Турцией в 1459 году практически не создавала ей проблем, потрясло восстание, которое, начавшись с небольшого инцидента, привело к полной независимости этой страны, возглавившей борьбу других Балканских государств за свободу.

На первом этапе сербское восстание было направлено не против турецкого правительства, а против янычар. Сербы всегда заявляли, что они верны своему султану и хотят только одного – жить в мире под его отеческим правлением. Их земля больше других стран Европы страдала от присутствия янычар – отрядов свирепых бойцов, которые в то время сделались бичом Турецкой империи и внушали ужас всем ее соседям. Поскольку Белградский пашалык, как и Багдадский, находился далеко от столицы, то, по обычаю, самых буйных янычар отсылали именно туда. Они постоянно тревожили границы Венгрии, и по Свиштовтскому договору было решено, что они будут удалены из Сербии. Многие из них поступили на службу к Осману Пазван-оглу; но когда этот мятежник вынужден был заключить мир со своим сувереном, а в 1799 году назначен пашой в Видине, он потребовал, чтобы султан выполнил свое обещание, данное янычарам, и вернул их в Белградский пашалык. Порта, стремившаяся ослабить войска Пазван-оглу или усмирить его за счет сербов, в недобрый час дала свое согласие. Янычары вернулись на свои прежние места размещения.

Австрия, занятая в это время западными делами, не смогла помешать столь грубому нарушению договора, и с возвращением янычар в Сербию, казалось, вернулись прежние ужасы. Однако с тех пор, как янычары покинули эту страну, в ней многое переменилось. Сербами в последние пять лет правил Хаджи Мустафа-паша, столь мягкий и справедливый человек, что его прозвали «матерью сербов», а турки отзывались о нем как о предателе[18]. Не было ни одного мусульманского правителя, которого его подданные-христиане любили бы сильнее. Это был просвещенный человек, что весьма редко встречалось на Востоке; он всячески поощрял развитие торговли, твердой рукой карал насилие и позволял сербам восстанавливать свои разрушенные церкви и монастыри. Он вооружил их против Пазван-оглу и его янычар, и во время одного из вторжений мятежников эти сербские отряды защищали сербский народ. Национальный дух сербов, уже воспламененный Австро-турецкой войной, разогрелся еще сильнее. Именно в эту пору в их страну вернулись янычары.

Эти преторианцы сразу же поняли, что, пока Хаджи Мустафа-паша жив, они не смогут вести себя так, как им захочется, и, не теряя времени, стали готовить его убийство. Новое вторжение Пазван-оглу дало им необходимый для этого повод; в 1801 году, в тот момент, когда в Белграде не было никаких войск, янычары убили Хаджи Мустафа-пашу и разделили пашалык между четырьмя лидерами.

Султан, занятый войной с Францией, не смог выслать против янычар войска и, по их требованию, прислал нового пашу. Им стал бывший командир янычар, который выполнял все их требования. Лидеры этих громил стали теперь называться дахами и правили людьми, не важно, мусульманами или христианами, как им заблагорассудится. В их руках оказались суды, и, чтобы укрепить свое положение, они пригласили головорезов из Боснии и Албании. Эти бандиты принялись грабить Сербию, которую считали своей личной собственностью. Нет ничего удивительного в том, что в стране снова начались разбои, которые при Хаджи Мустафа-паше почти совсем прекратились; было подсчитано, что десятая часть населения ушла в горы.

Мусульманские спаги, увидев, что их привилегии землевладельцев подвергаются угрозе, объединились с христианами против общих угнетателей. Султану была послана петиция, в которой сербы изложили свои жалобы; султан в ответ пригрозил янычарам, что если они не прекратят своих злодейств, то он пошлет против них войска, состоящие «не из турок, а из людей другой веры и другого происхождения». Янычары, поразмыслив, пришли к выводу, что слова султана относились к сербам, и сразу же решили уничтожить всех вождей сербского народа. В начале 1804 года они выполнили свое намерение, но гибель сербских руководителей привела к революции; так уж получилось, что Алекса Ненадович и другие жертвы, погибшие от рук янычаров, умерли за свободу своей страны, как если бы они пали на поле боя. Весть об их гибели распространилась по Сербии, как огонь. Люди схватились за оружие, и, как это часто бывает, когда народ нуждается в лидере, этот лидер появился. Им стал Георгий Петрович, которого прозвали Карагеоргием.

Из двух великих людей, Карагеоргия и Милоша, оставивших след в истории современной Сербии, первый родился около 1760 года в крестьянской семье. Его отец занимался разведением пчел. «Черный Георгий», как называли его соратники, турки или сербы из-за его смуглой кожи, вырос в мрачном сербском лесу, и никто не учил его писать и читать.

Он зарабатывал на жизнь тем, что пас свиней и получал деньги за их продажу, которая тогда была главной статьей сербской торговли. Когда ожидалось, что между Австрией и Турцией в 1787 году вот-вот вспыхнет война, Карагеоргий бежал со своей семьей в Австрию. Его отец отказался покинуть родную страну, и Карагеоргий сам его застрелил, как утверждали одни, или велел застрелить по приказу своей матери, если верить ходившим в ту пору слухам. Карагеоргий воевал вместе с австрийскими добровольцами, стал партизаном, а потом, когда установился мир, снова бежал в Австрию. Справедливое правление Хаджи Мустафа-паши вернуло Карагеоргия в Сербию, и в тот период он мирно жил в деревне Топола, занимаясь торговлей свиньями. Когда дахи решил уничтожить всех сербских руководителей, Карагеоргий попал в их список. Но ему удалось бежать; он стал спасителем своих соотечественников и мстил врагам за их страдания.

В феврале 1804 года в городе Орашаце собралась группа сербов, которая избрала Карагеоргия своим вождем. Карагеоргий не хотел принимать эту должность, опасаясь, что не сможет управлять людьми из-за своей вспыльчивости. Но другой кандидатуры на пост лидера не было, так что он, в конце концов, вынужден был согласиться. Сразу после избрания Карагеоргий выпустил обращение к сербским руководителям, богатым крестьянами и купцам, убеждая их присоединиться к нему.

Сначала люди относились к восстанию, которое возглавил Карагеоргий, с подозрением. Сербы думали, что революционеры ничем не отличаются от обычных бандитов, грабивших людей, которых они, по их словам, пришли освободить. Однако в районе города Валево два влиятельных человека, Яков и Матвей Ненадовичи, брат и сын Ненадовича, убитого янычарами, подняли знамя восстания и распустили слух, что Карагеоргий – агент султана и это их долг, как верных подданных султана, помочь сербскому вождю расправиться с мятежными янычарами. Этот аргумент убедил людей, что восстание началось с одобрения султана; больше никаких доказательств не требовалось. Селим III прославился как реформатор и враг янычар, и сербы восстали не против него, а против них. Об очень необычном характере сербской революции в ее первой фазе свидетельствовал тот факт, что ее лидеры повсюду приказывали щадить тех мусульман, которые не имели никаких связей с янычарами.

Янычары сразу же разглядели опасность и попытались подкупить Карагеоргия, но тот отказался брать у них деньги и не верил их обещаниям. Он настаивал на том, чтобы освобождение сербов было гарантировано австрийским правительством, ибо сербы в те времена считали Австрию своей естественной защитницей. Она была их ближайшим соседом; ее войска не один раз занимали Сербию; в ней жили тысячи сербов. Поэтому сербские лидеры и обратились за помощью к Австрии. Карагеоргий пошел даже на то, чтобы предложить австрийскому императору забрать себе всю Сербию, и попросил назначить кого-нибудь из членов семьи императора сербским наместником. Предложение было очень выгодным, но оно было отклонено; один венгерский государственный деятель, которому позже удалось возродить Боснию, назвал этот отказ большой ошибкой.

Впрочем, австрийцы приняли предложение стать посредниками и попытаться примирить обе партии в Сербии. В городе Земун[19], под эгидой Австрии, прошли переговоры между дахами и сербскими лидерами. Договориться не удалось, но австрийцы не отказались от поддержки повстанцев. Власти приграничных районов Австрии смотрели сквозь пальцы, как в Сербию провозят оружие и продовольствие; к революционерам присоединились многие сербы, жившие в Венгрии. Поэт Обрадович отдал в их распоряжение половину своей собственности, а офицеры, служившие в австрийской армии и обладавшие знанием военного дела, поставили его на службу революции.

Восставшим повсюду сопутствовал успех, пока наконец не забеспокоился султан и не отправил своего боснийского визиря, уже имевшего опыт управления Сербией, восстановить в этой стране порядок. Узнав о скором приезде визиря, дахи бежали на остров Ада-Кале на Дунае, неподалеку от крепости Оршова, которая даже сейчас остается одним из чудес Ближнего Востока. Здесь они были вырезаны сербами, и все думали, что с их смертью восстание, добившееся своей цели, закончится.

Сербы, вдохновленные победой, не собирались удовлетворяться тем, что еще совсем недавно считалось их конечной целью. Они потребовали, чтобы Австрия назначила своего комиссионера, который должен был убедиться, что соглашение между султаном и его сербскими подданными выполняется. Но визирь заявил, что такое вмешательство иностранной державы во внутренние дела Османской империи совершенно невозможно. Добиться компромисса не удалось, и визирь возвратился в Боснию, оставив дела в прежнем положении. Потеряв веру в то, что султан сможет провести необходимые реформы, и не сумев убедить Австрию нарушить договор с Турцией и взять Сербию под свою защиту, некоторые сербские лидеры решили обратить свой взор на два других славянских государства – маленькую Черногорию и огромную Россию. Черногория ничем не могла им помочь, тогда Матвей Ненадович и два других серба отправились ко двору русского царя. Карагеоргий пригрозил Австрии, что если она откажет ему в помощи, то он обратится к другому государю.

Карловацкий митрополит, духовный лидер венгерских сербов, один из тех интриганов, которых было так много на Ближнем Востоке, человек, прятавший под рясой священника душу политика, уже прокладывал путь в Россию, отослав русскому министру иностранных дел меморандум, в котором выступал за создание государства Сербия. В его состав должны были войти ряд австрийских владений, в частности бухта Каттаро (Которская бухта). Они должны были стать автономными, но зависимыми от Турции провинциями, которыми будет управлять кто-то из русских великих князей или какой-нибудь протестантский принц. Однако министр иностранных дел России отклонил и предложение митрополита, и просьбы депутации. В тот момент Россия считала необходимым сохранить единство Турецкой империи, и русский министр иностранных дел посоветовал иностранному секретарю обратиться за помощью к султану. Но этот случай был очень важен тем, что он продемонстрировал стремление сербских политиков настроить Россию против Австрии. С тех пор это стало основным направлением их действий.