Погибель

– Я возьму Хефнунга и Ольбрума. Худого Скауна…

– Ха! Шерстяная задница! – вскочил Худой Скаун. – Все, пошел собираться. А то знаю я вас…

Тесня толпящихся, он двинулся к дверям. Его место за верстаком тут же занял белобрысый парень с арбалетом за спиной.

– Мальчишку возьму, – продолжил Клембог. – С ножами. Кредлика. Братьев Енсенов. Еще Туольма и Большого Быра.

– Восемь, – сказал Ас-Клакет, зажав пальцы на руках. Два на левой остались свободными.

– Плюс я и Капля.

– Десять.

Ас-Клакет посмотрел на два сжатых кулака.

– Кто хочет, – повысил голос Клембог, обращаясь к стоящим в тени женщинам и детям, – может спуститься с Башни вниз, на землю. Кто хочет высказаться, прошу.

Несколько мгновений стояла тишина, перемежаемая кряхтением, вздохами и звяканьем кяфизов. Сел Ас-Клакет. Поднялся бородач Шаммуз Дуб, командир одной из застав на нижних ярусах, упер в дерево культю, заменяющую левую кисть.

– Эрье гауф, – с вызовом сказал он, – я бы хотел понять, чей шанс эта Капля – ваш или все-таки нас всех?

– Что ты хочешь сказать? – спросил, каменея, Клембог.

Шаммуз Дуб оглянулся на сидящих рядом.

– Я хочу сказать, – с усмешкой произнес он, – что с Каплей можно многое попросить у Янфана или Коффы. Для себя. Бросить Дил…

Он не договорил – рука соседа в тяжелой латной перчатке, сминая бороду, ударила его в челюсть. Жалобно тренькнули кяфизы, Шаммуз Дуб грохнулся на стул, а затем, вместе со стулом, на пол.

– Урод, – прокомментировал ударивший – плечистый, носатый воин со шрамами на щеке и шее.

Шаммуз Дуб завозился в обломках стула. Стоящие у колонн отступили от него подальше.

– Это же правда, – мотнул косматой головой он и сплюнул густой слюной с кровью. – Пока мы здесь будем дохнуть, он…

Шаммуз Дуб показал пальцем на Клембога и озадаченно умолк – гауфа во главе стола не было. А сообразить, что тот находится у него сзади, ему уже не удалось. Навершие меча с размаху впечаталось в затылок.

– Убрать вниз, под замок, – сказал Клембог, с отвращением глядя на распростершегося на полу бородача.

Двое воинов подхватили Шаммуза под руки и поволокли из зала. Кто-то из детей попытался его пнуть, но промахнулся.

О, предки! – подумалось гауфу. Я бы тоже его повесил, как это обычно делали вы. Было бы у меня больше людей… А сейчас я отниму еще восьмерых, и даже Шаммуз может пригодиться. Потому что три кяфиза, и Башня, если что, продержится дольше.

– Вот что, люди, – сказал Клембог, вернувшись к столу, – до Колодца – около семиста кальмов. Это двадцать – тридцать дней пути. Я надеюсь, что нифель за это время не сможет подступить к Башне. Если же подступит… – он вздохнул и сказал с необычайной силой: – Защищайтесь! И верьте в то, что мы дойдем!

Его слова встретило настороженное молчание.

Клембог обвел зал глазами – на усталых, напряженных лицах плясали отсветы и тени. Воины. Дети. Женщины. Он читал в их взглядах разное: страхи и надежды, готовность умереть и желание жить, тусклое равнодушие и суровую решимость.

И ростки гнилых слов Шаммуза Дуба.

– Я вернусь! – выкрикнул Клембог.

И когда он почти отчаялся, какой-то девчоночий голосок разорвал тишину:

– Я верю вам, эрье гауф.

Ух! Смялась, лопнула тревожная неопределенность, хохотнул один воин, другой, ухнул басистым филином Ас-Клакет, захлопали по плечам латные перчатки, мелким бисером рассыпался женский смех. Стиснуло грудь: мои люди, мои.

– Пойду за припасами, – поднялся Хефнунг. – Значит, нас десятеро?

– Да. Собираемся у комнаты Капли. – Клембог взглянул на Ольбрума. – Что, старик, прогуляемся до Колодца?

– Попробуем, – вздохнул цольмер.

Люди потянулись к выходу. Несколько воинов отошли к точильным камням. Дети, наоборот, облепили верстаки. В руках у них появились деревянные фигурки. Сквозь визг заточки зазвучали детские голоса:

– Вторая Башня пала!

– Это нифель! Ее надо уничтожить!

– В бой за Дилхейм!

А ведь они играют в нас, подумалось Клембогу. Он расслышал, как один из мальчишек со Скауновскими интонациями кричит: «А я первой гадине мечом – на!», и усмехнулся. Дети. Если они останутся живы, то скоро попросту будут нами. Мной, Хефнунгом, Ваглоном. Только со своими присказками. Хотя «шерстяная задница», наверное, и их переживет.

– Кеюм, пошли-ка со мной.

Ольбрум взял его под локоть.

– Куда? – спросил Клембог.

– Поколдую над твоим плечом. Да и с кяфизами подумаю, что можно сделать.

Они поднялись на уровень. Темная галерея окончилась сводчатыми дверьми, укрепленными железными пластинами.

Цольмер провел ладонью в воздухе. Искорки сорвались с его пальцев и устремились к выбитым в металле знакам – месяцам, башням и звездам. Створки, скрипнув, отворились. Зажглась свеча в стенной нише.

Клембог ступил за Ольбрумом внутрь.

Небольшое квадратное помещение было страшно захламлено, и с прошлого раза, когда гауф заходил к старику, ничего в нем не поменялось. Кажется, каморки столичных старьевщиков и то знали больше порядка. Относительно чистых мест было всего два – лежанка, накрытая горой одеял, и приставленный к бойнице широкий стол с желтыми рулонами свитков. Все остальное пространство представляло из себя горками, кучами, курганами накиданные одежду и вещи с добавлением боковин шкафов, сломанного оружия, непонятных приспособлений, шкур, пахучих сухих веников и деревянных фигур.

– Садись, – указал на лежанку Ольбрум, а сам, нагибаясь этакой птицей-жабоедкой, пошел от кучи к куче.

Что-то выдергивалось снизу, что-то доставалось из середины, вещи ползли, смешивались, расставались с детальками. Взблескивало стекло.

– Знаешь, Кеюм, – сказал цольмер, что-то, невидимое гауфу, собирая на прижатую к груди руку. – Я ведь молился богам. Всем, что помнил. Я просил остановить нифель. И вот… Боги прислали Каплю.

– Ты думаешь, это их заслуга?

Сбив одеяла к стенке, Клембог опустился на продавленный тюфяк. Повязка поползла с плеча. Ох и намотано.

– Ну да, я понимаю, – усмехнулся Ольбрум. – Выжил из ума старик…

Он высыпал на стол найденное. Несколько медных монет, кристалл темного хрусталя, кожаный наплечник с тесьмой, две мелких плошки и тигль о трех ногах. Хрусталь сразу лег под тигль. Монеты были сдвинуты в сторону. Наплечник показал вытертое брюхо.

– Не хватает, – пробормотал цольмер, блуждая по комнате глазами.

Объектом его внимания стали залежи в углах. Отпинывая щепки и тряпки, он полез туда. Зазвенело железо, покачнулась и упала, развалив горку хлама, безрукая деревянная фигура.

– Ну да, – бормотал Ольбрум, пока его пальцы споро сортировали вещи, – можно и так сказать. Выжил из ума. А где надежда? Нет надежды. Боги, предки… У кого еще просить помощи, как не у тех, кого сами же наделяем могуществом или расположением к нам? То-то.

Наблюдая за стариком искоса, Клембог наконец снял повязку.

– Твари нифельные…

Почти все плечо до локтя было темно-фиолетовым. Даже по предплечью бежали незаметные ниточки. А ведь сначала удар совсем не показался серьезным. Да, оглушило, да, развернуло, но на ногах он устоял и упал уже после, когда сошел Альфар.

Клембог тронул пальцами лоснящуюся кожу. Не больно. Но и не понятно. Будто не свое.

– Старик…

– Да? – отвлекся от раскопок цольмер.

– Это что, нифель?

– Это? – Ольбрум сощурился, высоко вздергивая ноги, перешагнул кучу. – Не знаю. Но похоже. Только такого ведь не было еще?

– Ты меня спрашиваешь? – удивился гауф. – Кто из нас цольмер?

– Да я, я.

Зазвенела, зазвякала на столе вторая порция находок.

Ольбрум подхватил плошку, сыпнул в нее что-то, плюнул, добавил веточек из рукава и, растирая, размалывая ингредиенты каменным пестиком, подступил к Клембогу.

– Когда перевязывали, этого не было.

– И что?

Гауф отбросил смотанную повязку. Махнув грязным, серо-зеленым языком, она пропала в одной из куч.

– Как себя чувствуешь?

– К Капле шел – болело, сейчас – будто чужое. Вроде все слушается, но…

– Ясно.

Ольбрум понюхал плошку, отставил ее и тонкими пальцами принялся ощупывать темно-фиолетовое плечо Клембога. От прикосновения пальцев кожа руки на мгновение принимала здоровый, бледно-розовый вид.

– Болит? А сейчас? А если здесь?

Клембог мотал головой.

Плохо, думалось ему. Я что, превращусь в нифель? И как скоро? Или уже превращаюсь? Он прислушался к себе. Не болит. Ничего не болит. Как у мертвеца. Нет, такому мне надо быть подальше от Башни. Все одно к одному: и Капля, и плечо. А уж если что, Хефнунг и Худой Скаун – рядом. Упокоят.

– Ну!

– Не чувствую, – Ольбрум отнял руки. – Была бы нифель… Отголосок есть, конечно. Но малый, несерьезный. Кяфизы справятся. Я вот сейчас…

Не договорив, он вновь взял плошку. Звонко застучал пестик – быц-быц-быц. Сладковатый запах, как от пряностей на рынке, коснулся ноздрей гауфа.

– Так мне что? – спросил Клембог.

– Сиди пока.

Ольбрум высыпал полученный порошок в тигль. Клембог, прислонившись к стене затылком, наблюдал, как цольмер из ниоткуда добавляет щепоти синего и белого, а затем складывает пальцы в хитроумный знак.

Фырх!

Свет ударил из подложенного хрусталя в дно тигля.

Ольбрум тем временем повертел наплечник и, коротким ножом перерезав нити, оторвал слой мягкой кожи.

– Я думаю, – сказал он, – все обойдется. Предки смотрят на нас, боги смотрят на нас. Все эти беды потому, что они хотят убедиться, что мы их достойны.

– Кто? Предки? – фыркнул Клембог.

– А ты не смейся, не смейся. – Цольмер зачерпнул парящую вязкую массу из плошки и размазал ее по слою кожи. – На вот, погрей в руках.

Он подал гауфу несколько монет.

– Зачем?

– Увидишь. Испытания даются не просто так. Свет спускается в души, кяфизы полнятся чистой силой.

Клембогу сделалось горько. Не сошел ли Ольбрум с ума? Он сжал монеты в кулаке.

– Мир распадается, старик. Какие испытания? Какой свет? Для чего, если все канет в нифель? Тьма вокруг.

– Это ты верно… – цольмер тряхнул седыми космами. – Верно, да не совсем. Человек рождается и умирает. Зачем? Бессмыслица ведь. Путешествие из ничего в ничто. Весна сменяет зиму, лето сменяет весну, а в конце снова приходит зима. Тоже зачем? Значит, мы должны делать, что должно. А должно нам жить и бороться за жизнь. И тем мы тьму отодвигаем.

– Ты про нифель?

– Я про тьму в душах, – Ольбрум еще раз зачерпнул из плошки, размазал тщательней, взялся за тесемки. – Руку готовь.

Клембог повернулся боком.

Ольбрум приложил слой наплечника, накрыв почти всю черноту, перекрутил тесьму через руку, завязывая часто и туго.

– Не жжет?

– Холодит, – сказал гауф.

– Это хорошо. Монеты согрел?

Клембог разжал кулак.

– Прижимай по одной к кяфизам, – сказал Ольбрум. – Попробуем прочней сделать.

Клембог разъединил цепочки.

Теплая монета, то ли балимарский скоф, то ли одынханский рым, вытертая до неразборчивости чеканки, легла под кяфиз. Цольмер придержал их пальцем, сотворил знак, и медь протаяла будто воск вглубь.

– Держится?

Клембог подергал вплавленный в монету кяфиз.

– Кажется, да.

– Давай остальные.

Монет не хватило, и гауфу пришлось греть еще две, до побеления сжимая пальцы. Скоро на цепочках болтались некрасивые медальоны – серебро в красноватой меди. Ольбрум потрогал каждый.

– Годится.

– Что ж, – поднялся Клембог, – тогда я пошел собираться.

Под наплечником подергивало и слегка жгло, но он решил не делиться этим с цольмером. Как будет, так будет уже.

Он вышел из комнатки. Углубившийся в раскопки старик, кажется, его ухода даже не заметил. Кяфизы звенели необычно, глуховато. На миг стало душно, захотелось рвануть их с шеи, рассыпая по полу звенья цепочек.

Наверху в зале собирались перед народом Худой Скаун и Большой Быр, и сборы эти походили на представление странствующих циркачей.

Меч налево, меч направо, ших-ших – в ножны, слитный разворот, звон латных перчаток. Шаг-пошаг, по кинжалу на пояс. Тесьма, защелки. Сапоги выбивают пыль. Плащи затянуты хитрыми узлами, кошели подвешены, бурдюки с водой закреплены у левой подмышки. Интересно, увернется ли Большой Быр от походного мешка? А то ведь выше на голову.

Бумм!

Клембог фыркнул, проходя мимо.

– Прости, мой друг! – тут же подскочил к оприходованному мешком приятелю Худой Скаун. – Это петелька такая. Не затянешь, как следует, все, шерстяная задница, мешок, считай, летит сам по себе. Смотри…

Бумм!

– Видишь?

– Да я тебя!..

Смешно.

Если у Худого Скауна походный мешок так, с полешко размером, то у Большого Быра – с приличное бревно.

Замах. Ух! Летит мешок, колебля пламя свечей. Уворачивайся, не уворачивайся, получишь обязательно. Брамм!

– Быр! Быр, ну что ты, что ты, – полез обниматься хлопнутый по уху Худой Скаун. – Это ж не я, это ж петелька…

Хохотали дети и воины за столами. Утирали веселые слезы женщины. Хлопали друг друга по спинным пластинам Скаун и Быр.

Будто и нет нифели.

Клембогу собирать было нечего. Он позвал мальчишку, того самого, опрокинувшего плошку, и с его помощью облачился в полный парад, повесил меч, приторочил маленький щит за спину, теплый плащ скрутил валиком.

– Свободен.

Белобрысый пострел пропал, будто и не было. Свеча. Стены. Продавленный соломенный тюфяк. Может, в последний раз все это и видится.

Клембог не выдержал, сдвинул лежанку, приподнял плиту у стены, сунул руку в тайник. Сам же обещал себе, что никогда, никогда больше, но сорвался. Капля, Селия, темно-фиолетовое плечо – все тому причиной.

Пальцы нащупали отсыревшую тряпицу. Он размотал ее, подставил свечу, осторожно раскрыл крышку медальона.

Малевар Тункан Рысь, большой мастер миниатюрных портретов, нарисовал Беату так, что Клембогу все время казалось, будто она искоса, насмешливо подглядывает за ним. Вроде и смотрит за правое его плечо, а стоит отвести глаза вниз, к шее, или вверх, к прическе, как чудится внимательный быстрый взгляд.

Сгинул эрье малевар прошлым летом, со всем своим мастерством и секретами, лишил возможности расспросить, как так.

Беата…

Клембог провел по портрету пальцем, словно желая уловить живое тепло от рисунка. Зеленоватые глаза, рыжинки на щеках.

Жди меня, Беата.

Поблизости протопали, звеня железом. Гауф поцеловал портрет, подумал и не стал прятать. Опустил на шею седьмым кяфизом, только завернул под рубашку.

Не успел он захлопнуть дверь кельи за собой, как через весь зал к нему бросилась Селия, отправленная присматривать за Каплей.

– Эрье гауф! Эрье гауф…

– Что? – Клембог встряхнул испуганную девушку. – Что?

– Капля…

– Что Капля?

Вокруг сгрудились воины. Худой Скаун. Хефнунг. Большой Быр. Селия хлопнула влажными глазами.

– Она выбралась наверх и спрыгнула. Эрье гауф, я не смогла…

– Ах, нифель… – Клембог скрипнул зубами. – Все вниз, к выходу, за Каплей. Кто-нибудь пусть поднимется, посмотрит, куда ее потянуло. Бегом!

Ступени лестниц полетели под ноги.

Эхо в Башне откликалось на дыхание, грохот сапог и звон кяфизов. Вниз!

Глава 3

Дворец был полон приглушенного шарканья, звона посуды и мелькания слуг.

Ажурный узор арок розовел от утреннего солнца, в нишах под штандартами стыла Черная Сотня в алых доспехах, а на подушках лежали гроздья темно-красного винограда.

Су Янфан повернулся на ложе и едва не уткнулся носом в голое женское плечо.

– Пош-шла!

Кронгауф, разозлившись, пинком отправил рабыню на пол.

Рабыня упала беззвучно. Выучил он их все же. Двух повесил, одну отдал на развлечение Сотне – теперь все делают, не раскрывая рта.

– Вон иди уже.

Рабыня, сморщившись, поднялась, поклонилась, прижала к груди прозрачную одежонку и пошла мимо низких столов, длинноногая, бронзовокожая. Ах, бедра, ах, ягодицы!

Су Янфан посмотрел ей вслед, потянулся и хлопнул в ладоши.

– Цольмер! Цольмера сюда!

Цольмер Конвоггер выступил из-за колонны. Выбритый череп, худое смуглое лицо. Маслины глаз полуприкрыты веками.

– Да, мой повелитель.

Пола расшитого халата обмахнула угол стола. Покатился, рассыпая рубины семечек, розовый гранат.

– Что скажешь мне?

Кронгауф сел, подбил подушки и пальцем показал цольмеру сесть в двух шагах. Конвоггер поклонился, опускаясь.

– Капля пришла снова, о, повелитель.

– Что?! – Су Янфан вскочил, звеня кяфизами. – И ты говоришь мне это только сейчас?

– Вы велели не беспокоить вас, когда вы развлекаетесь с рабынями, – спокойно ответил цольмер. – Мальчишку, сообщившего о скором обеде, вы, помнится, казнили.

– У меня слишком много народа. Они стекаются со всех областей. Они грязны и наглы. Их необходимо прореживать.

– Шуанди свободен от нифели.

– И это моя заслуга! – Под пяткой кронгауфа брызнул виноград. – Это я каждую Каплю сбрасывал в Колодец со своим кяфизом! Я добился процветания и богатства. Я остановил нифельную заразу на своих границах!

Су Янфан брезгливо отшвырнул виноградную кисть. Конвоггер, пряча руки в рукавах халата, наблюдал, как голый, в одних кяфизах, кронгауф топчет подушки, расхаживая по обширному ложу. Цольмеру подумалось, что тот похож на раскормленного кота, но он поспешно спрятал эту мысль подальше, четвертовал и сжег.

– Капля, о, повелитель…

– Да, – Су Янфан шагнул с ложа к столу, – скажи мне, где она появилась.

– Знаки показали на Дилхейм.

– Дилхейм? – Кронгауф залез пальцами в блюдо с проваренным зерном-пай. Желтые зернышки, не попавшие в рот, просыпались вниз, прилипли к груди, увязли в паху.

Цольмер отвел глаза.

– Это земли на юго-западе. Почти все под нифелью.

Су Янфан переместился к блюду с зажаренным поросенком.

– Ха! Значит, мы с легкостью ее перехватим.

– Вы забываете про Циваццер, о, повелитель.

– Ах, эти…

Кронгауф выкрутил ножку из жареного поросенка. На лицо его, с раскосыми глазами и пуговкой носа, набежала тень.

– А мы не можем их?.. – взмахнул он ножкой, окропив цольмера каплями жира.

Конвоггеру стоило огромного труда не смахнуть каплю со щеки. Он только сжал кулаки в рукавах и казнил еще несколько мыслей.

– Нет, о, повелитель. Их армия примерно равна нашей. Кроме того, мы, к счастью, разделены нифелью.

– К счастью? За такие слова тебя следовало бы казнить.

Кронгауф вгрызся в ножку.

– Нифель скоро отступит перед Каплей, – сказал цольмер. – И земли у Колодца утратят свою гибельность. Армию можно будет провести по ним.

– Когда она будет у Колодца?

Су Янфан вытер пальцы о подушку и выкинул ее в галерею. Тень раба промелькнула – подушка исчезла.

– По знакам – в начале месяца слез.

– В начале месяца… – кронгауф задумчиво дожевал мясо. – Где мы можем ее перехватить?

– Разрешите, о, повелитель? – цольмер вытянул кожаный свиток из рукава.

– Давай, – Су Янфан наклонил стол, заставляя в звоне и мокрых шлепках съехать с него блюдам и фруктам. – Смотри, разбежались…

Персики и сливы раскатились широким веером, вишенка почти добралась до арки.

– Как люди без сильной власти, – прокомментировал кронгауф.

Цольмер промолчал, обмахнул столешницу рукавом и развернул карту.

– Вот, о, повелитель, – он наставил палец к ее краю. – Здесь Дилхейм.

– Угу, – надвинулся Су Янфан. – Они у самого океана. Говорят, там много сумасшедших.

– Это не совсем правда, о, повелитель.

С одной стороны Конвоггер придавил свиток плошкой, с другой – собственным локтем.

– А что правда? – сощурился кронгауф.

– Что океан они зовут Океаном Безумия.

– Ну-ну.

Су Янфан вгляделся в карту. Мелкие значки земель его взбесили. Петляющие линии рек и зубчики горных хребтов вызвали резь в глазах.

– Где мы? – нетерпеливо спросил он.

– Здесь, – показал цольмер.

– Ага.

Рядом был зев Колодца, рядом, через этот зев, расстилались земли окрашенного в желтое ненавистного Циваццера.

– Показывай, как пойдет, – приказал кронгауф.

Цольмер, казнив не один десяток мыслей, поддернул рукав.

– Рядом с Дилхеймом, на юге, земли геронда Симарра. Но вряд ли Капля будет делать такой крюк. Скорее всего она пойдет прямо по нифели. А это значит через Ингмаррун, и далее – через перевал на Хребте Йоттифа, по Дороге Обреченных на Йоттиф-канас.

Пальцы цольмера сновали по свитку, и Су Янфану, глядя на них, думалось не о Капле, а о пальчиках рабыни, щекотавших его макушку ночью.

– А дальше? – спросил он, пытаясь сосредоточиться.

– Дальше – интереснее, – сказал Конвоггер. – Дальше идут Карраск и Балимар, давно занятые нифелью. Делит их горная гряда Рыжая. Оба пути – по тем или другим землям – для Капли равнозначны. Но в первом случае она выходит к Колодцу ближе к нам, о, повелитель, а во втором – ближе к Циваццеру. Это уже земли пограничные, в них полно всякого сброда, кроме того, теперь они служат пристанищем для гауфов и сектилей, потерявших свои башни и замки. Впрочем, для нашей армии они не представляют угрозы.

Су Янфан отодвинул карту.

– Будем договариваться?

– Со сбродом? – цольмер качнул бритой головой. – Не имеет смысла. Боюсь, они попробуют отбить Каплю себе.

– Настолько глупы?

– Их положение безрадостно. Кто-то, вполне возможно, решит, что возрождение земли стоит риска быть убитым вашей армией.

Кронгауф откинулся на подушки.

– Как все сложно… Может нам вырезать всех там?

Конвоггер скатал карту.

– Это большая территория, о, повелитель. Кроме того, где вы будете брать новых подданных?

– В Циваццере, – буркнул Су Янван, переворачиваясь на живот.

Цольмер мелко рассмеялся.

– Хорошая шутка, о, повелитель.

– Это не шутка. Не совсем шутка. Когда мы станем сильнее, Циваццеру не поздоровится, запомни это.

Конвоггер поклонился.

– Я могу идти?

– Да, иди, – он хлопнул в ладоши. – Эй, кто там есть? В спальне грязно!

На его хлопки из-за колонн выбежали голые девушки. Приседая, наклоняясь, они принялись собирать раскиданное кронгауфом в широкие корзины. Су Янфан следил за ними масляными глазами, хихикая и теребя в паху. Он уже собирался пристроиться к одной из уборщиц, соблазнительно отклячившей аппетитный, прелестно розовый на солнце зад, но возникшая в одной из арок фигура заставила его вздохнуть по не случившемуся.

Фигура, будто извиняясь, склонила голову.

– Чего тебе, Савио?

Тайник-дознаватель посмотрел на девушек.

– Ну-ку, ну-ка! Пошли вон! – кинул подушку Су Янфан.

Фыркнул с недалеких холмов ветерок – сдуло девушек, беззвучно, беспамятно. Даже корзин не осталось. Воины Сотни, развернувшись, отступили от колонн. Не для их ушей доклады тайника.

– Доброго утра, повелитель.

Савио был высок и худ. Смуглое жесткое лицо украшала завитая смоляная бородка. Тонкие губы стыли в вечной полуулыбке. Черное закрытое платье тайник носил явно в противовес распашному халату цольмера. Под платьем проступала чешуя доспеха – свою жизнь тайник берег едва ли не пуще жизни кронгауфа.

– Да какое там доброе! – воскликнул Су Янфан, прячась в накидку, расшитую птицами. При Савио он почему-то стеснялся своей наготы. – У нас новости. У нас – Капля.

– Ну, пока не у нас…

Тайник подошел ближе, высмотрел себе самый спелый персик и, сложившись, вытащил его из блюда. Ногти взрезали кожицу.

– Фу, – сказал, отворачиваясь, кронгауф.

– Что? – удивился Савио, освобождая густо-желтую, капающую соком мякоть.

– Я вот ко всему привыкший, – пояснил Су Янфан, – а смотреть не могу, как ты с бедного плода кожу дерешь. Очень это противно.

– Так работа такая, – с усмешкой сказал тайник.

Кронгауф видел, как змеи заглатывают свою добычу, наползая на нее пастью. Савио с персиком проделывал то же самое. Рот его раскрывался все шире, и персик медленно исчезал в нем, оставляя на углах губ желтый сок. Хлоп! – исчез весь. Хлоп! – лишь выплюнутая косточка лежит на ладони.

– Хорошие у вас персики, эрье кронгауф.

– Лучшие! – сказал Су Янфан. – У меня все лучшее!

– Не сомневаюсь, – кивнул Савио. Косточка скользнула в пустую плошку. – Но что примечательно – мы не видим, какие персики на столах у ваших подданых. Вдруг у них все же лучше? Или хотя бы не хуже?

Тонкими пальцами он повертел плоды на соседнем блюде, выбирая какой поспелее.

– Тогда я кого-нибудь казню! – запальчиво крикнул кронгауф.

– Это будет правильное решение, – сказал тайник, разжившись новым персиком, – но поспешное. Сначала бунтовщика необходимо допросить…

Ногти чиркнули. Лоскут красной шкурки слетел на пол.

– …выявить всю сеть подлых предателей…

Ногти чиркнули еще раз.

– …и всех их вместе с семьями…

Савио неожиданно сжал кулак.

Персиковые сок и мякоть брызнули в стороны. Су Янфан сморщился.