Простые истины

Великий и могучий

русский язык

– Слушай, шеф, ты меня в сосняк утарабань.

Дословный перевод:

– Послушайте, уважаемый таксист, не увезете ли вы меня в район Соснового бора?

Поговорили…

Одна старуха сидит, другая подходит.

– Куда на автобус стоять?

– По всем сторонам, бабушка.

Вариация на тему

«Уходя – уходи»

Мужчина ушёл от женщины. А через месяц вернулся.

– Ты пришёл… – устало сказала она. – А я так страдала! Так страдала! Я страдала весь этот

месяц! И всё зря…

Хорошее воображение

– Потри-ка мне спину. Да, давай посильнее! Чего так слабо трёшь? Представь, что перед тобой

заклятый враг. . Стой, куда же ты пошел!

– А я бы заклятому врагу да ещё спину не шоркал…

Товарищ «качка»

В баню пришли высокий «качок» и его товарищ, ну совсем не «качок». «Качок», сознавая своё

превосходство над всей, преимущественно упитанной, банной публикой, время от времени

украдкой косил глазами на свои накачанные руки, на живот, где, как и полагается, были кубики

мышц. Но что происходило с его товарищем, гордившимся своей дружбой с ним! Расхаживая

вальяжной походкой и свысока поглядывая на голое общество, он, казалось, был накачанным не

меньше. Одного он только не делал, чтобы не портить себе настроения: не смотрел на свои тощие

руки и белый, пузырём выпирающий живот. А в остальном – ну, прямо «качок» и «качок»!

Чудики

Такой вот рассказ, услышанный в бане.

– Я как-то на курорте лечился родоном. Один мужик пошёл принимать ванну, а ему толком

ничего не объяснили. Видит: ванна, наполнена водой, а на краю лежат колготки, которые забыла

санитарка, когда мыла эту ванну. Мужик подумал, подумал, надел колготки и в ванну. Думал, так

надо. А санитарка вспомнила и вернулась. Смотрит: ни фига себе – клиент! Так она потом минут

пять ничего сказать не могла. Мужика в колготках, да ещё в своих, она никогда не видела!

А другому такому же чудику медсестра рассказывала, как надо принимать ванну, а он никак не

поймёт. Тогда она говорит: «Короче так – главное, чтобы всё было под водой, а вот главный

жизненно важный орган оставался наверху. Понял?». Тот кивает – понял. Только она имела в виду

сердце, а он понял другое. Через какое-то время медсестра заходит, чтобы проверить и видит

чудную картину: мужик лежит по горло в ванне и, выгнувшись дугой, держит над поверхностью свой

главный «жизненно важный орган»…

Шукшинские чудики тут, по-моему, отдыхают.

Быстренько!

От остановки ТРЗ отправлялся троллейбус номер три. В последние мгновенья, едва не завязнув

в дверях, на заднюю площадку вскочили пьяненькие мужичок и женщина. Троллейбус тормознул, и

пара повисла на стойке.

– Но-о! – показывая себя перед дамой, тут же заорал мужичок. – Потише давай, не дрова

везёшь!

– Не дрова везёшь! – тут же поддакнула женщина тонким голоском.

Судя по её подсинённому глазу, парочка недавно поссорилась, но уже успела помириться,

пропитавшись прежним взаимным уважением.

Троллейбус тронулся, но перед самым его носом шмыгнул кто-то ещё, и акробатическое

зависание на стойке повторилось.

– Эй, коза, ты что ездить не умеешь?! Здесь тебе люди или кто?! – снова заорал мужичок.

– Эй, коза, сначала ездить научись, а потом людей вози! – продублировала дама мысль своего

кавалера.

И тут троллейбус тормознул третий раз. Даже не тормознул, а просто остановился, и двери его с

лязгом открылись. Тут же раскрылась кабина водителя, и оттуда вышло то, что мужик почему-то

называл «козой».

– Ну, коза-а-а… – ещё горячо вопил пассажир, правда уже резко падая в голосе, потому что это

была совсем не коза.

И даже не козёл. Скорее всего, это был трехгодовалый бык или медведь средних размеров.

Неизвестно как этот водитель помещался в кабине и как протиснулся в узкие двери, но когда он по-

боевому развернулся в салоне, то для того, чтобы идти, не тормозя о крышу головой, ему

пришлось пригнуться. Водитель шёл молча, по-медвежьи, с рукавами, засученными по локоть.

Мужичок продолжал что-то по инерции, но уже с осевшим звуком, лопотать.

– А ну-ка, – сказал водитель, подойдя к парочке, – выметайтесь из троллейбуса! Быстренько!

Дама возражать не стала – шмыг и на остановке. Но мужичок вдруг застыдился сдаваться

просто так, хотя всё его красноречие сошло на нет.

– Выметайся, быстренько! – повторил водитель, монументально указывая на дверь.

– Не быстренько! – вдруг испуганно заявил пассажир, не зная, как возразить.

То есть выходит, в принципе-то он и сам был не против покинуть салон, но только не с той

позорной скоростью, которая ему предлагалась.

– Быстренько! – рявкнул водитель, которого заклинило от злости.

– Не быстренько! – артачился пассажир, которого заклинило от страха.

– Быстренько!

– Не быстренько!

– Быстренько!

– Не быстренько!

Заявляя своё несогласие, мужичок всё-таки медленно перемещался к выходу.

– Не быстренько! – дерзко и прощально крикнул он, уже оказавшись на верхней ступеньке.

И тут же от полноценного, качественного пенделя, подгребая руками в воздухе, вылетел на

остановку и, кажется, даже описал небольшую дугу куда-то вкось, как при футбольном ударе

«сухой лист». Получилось, пожалуй, даже чуть быстрее, чем просто «быстренько». Тормознув по

асфальту чем пришлось, мужичок вскочил, отряхнулся, взглянул по-петушиному на обидчика и

теперь уже смело, освобождённо и радостно прокричал:

– Не быстренько! Не быстренько!

– Не быстренько! – радостно поддакнула его боевая подруга и даже ножкой топнула по

троллейбусной остановке на ТРЗ, с которой им хотелось быстро и культурно уехать…

Переводчик

Бизнесмен на китайском рынке пытается объясниться с китайцем. Тот ничего не понимает.

Подходит человек.

– Я переводчик, могу помочь.

– Ну, помоги. Спроси сколько это стоит?

Переводчик поворачивается к китайцу.

– Чина, капитана хочет знать сикока эта стоит?

Китаец показывает пятерню.

– Пятьдесят рублей, – «переводит» переводчик.

– Спроси: а эта штуковина не сломается?

Переводчик:

– Друга, эта стука хоросая?

Китаец мотает головой, показывает большой палец вверх.

– Нет, – говорит переводчик, – не сломается, отличное качество, фабричное производство.

– Ладно, беру. А тебе сколько за перевод?

– Тозе пятисят луплёв.

Отцовы истории

Лев Николаевич Толстой говорил в своё время, что, возможно, когда-нибудь

художественную литературу заменит описание достоверных историй, сделанных

разными людьми. Это будет всё самое значительное из того, что человеку удалось

пережить. Истории, которые я хочу пересказать, принадлежат моему отцу Николаю

Гордееву, к великой моей скорби уже умершему. Он любил рассказывать их на

праздничных застольях, чтобы развлечь гостей. Мне же всегда виделся в этих историях

ещё один подтекст – доброта самих рассказов, доброта и неординарность их героев.

Почти все свои истории отец начинал так: «А вот был ещё случай…».

Хитрые кальсоны

А вот был ещё случай, как мы с Иваном Масловым в бане парились. Там така жарища была, что

спасу нет. Начали одеваться, он мне орёт:

– Колька, дай-ка мне кальсоны, где-то там должны быть.

А я на полу сижу, думаю, хоть бы самому-то как-нибудь одеться.

– Бери сам, – говорю, – вон на лавке лежат. Да давай хоть дверь откроем, или чо?

Нет, не даёт открывать – жары жалко, хотя знаю, после нас уже мытца некому.

Одевамса. Он опять материтца во всю мочь.

– Что это за кальсоны таки – гачи узки, никак не лезут.

Сам до того запарился, что руки трясутся. Но кое-как напёр всё же на себя. Надел и снова в

мат-меремат.

– Да оно чо за кальсоны таки!? Где у них прореха-то – застёгивать нечего и ошкур какой-то

широкий, без резинки! Чо же за хитры кальсоны таки?!

Свою старуху, которая его в баню собрала, и так и эдак обозвал. Я смотрю, да и говорю:

– Так ты же вместо штанов-то рубаху надел.

Он рассмотрел – ещё пуще озлился – а как её теперь снимать? Она с ног не слазит. А тут жара.

Я говорю, так давай дверь-то откроем.

– Нет, – говорит, – не будем. А, да хрен с ней, этой рубахой!

Куфайку надёрнул, да и пошёл в дом. Старуха как его увидела, так и упала со смеху.

И кузнец, и мельник

А у нас ить в родове-то были сплошь кузнецы да мельники. Я с армии пришёл, меня

председатель колхоза Десятник на другой день в кабинет вызыват. Прихожу.

– Гордеев? – спрашиват.

– Гордеев, – говорю.

– Завтра в кузницу пойдёшь. Кузнецом будешь.

– Андрей Петрович, так я же не умею.

– Как это не умешь? Мне дядя твой, Виктор Алексеевич, сказал, что твой отец хорошим

кузнецом был. Значит, и ты должон уметь.

Ну, а чо тут сделаш? Пошёл на другой день. А там молотобойцем был Степан Калинин.

– Вот, – говорю, – кузнецом назначили.

– Да я уже слышал, – говорит Степан, – сказали мне, что новый кузнец придёт. Давай ковать

будем.

– Так я же не умею.

– А мне како дело? Куй, если кузнец.

Стоим, разговаривам. Тут дядя Витя приходит.

– Ну, так и чо не работаете-то? – спрашиват. – Чо лясы точите?

Я говорю:

– Это, наверное, ты, дядя, меня сюда затолкал?

– Да вообще-то, конечно, я, – говорит он, – думаю, должны же в тебе каки-то задатки быть. Ты

парень молодой, приучайся. Давай-ка попробуем подкову скуём.

А ведь её, подкову-то, не так-то просто сковать. Дядя взял маленький молоточек. Рассказал, как

надо работать. Сначала он стукнет, покажет куда ударить, потом я. Если молоток набок положит,

значит всё, конец. Слушать, так прямо музыка получца. Стучали, стучали, я разошёлся, он кладёт

молоток набок, а я как навернул по нему и сломал черень.

– Ну, чо же ты… – говорит он, – я же тебе рассказал.

– Прости, – говорю, – дядя, ошибся маленько.

В общем, так и пошло, дальше больше. Дядя-то добрый мастер был. Он всё мог сделать.

Раньше ведь была кузнечна сварка, так вот где он сварит – там уж не лопнет. Лопнет, так по

другому месту. Гайки тогда все кузнецы квадратны делали. А он делал и шестигранны. Большой

мастер был. Но за числом не гнался – всегда лишь бы хорошо сделать. У нас там ещё один кузнец

был – наш однофамилец Андрей Гордеев, так дядя Витя всё над ним смеялся.

– Он, – говорит, – не гайки делат, а пельмени стряпат.

Андрея потом так Пельменем и прозвали. А теперь это прозвище уже на сына и внука перешло.

В общем, постепенно я приспособился. А потом что-то на трактор потянуло. И я ушёл из

кузнецов. Поработал маленько на тракторе. Снова вызывают к Десятнику.

– С завтрашнего дня ты – мельник.

– Так я же не умею, – говорю я, – я никогда не молол.

– Так дядя-то твой Алексей Алексеевич мельник. Научит. Ему надо в отпуск сходить.

Прихожу на мельницу. Дядя Алёша говорит:

– Вот гляди, тут ничего мудрёного-то нет. Давай покажу, как жернова ковать.

Стал показывать. А там тоже кой-какие сложности имеютца. Ковать их надо так, чтобы бороздки

на жерновах оставались, чтобы мука не перегревалась.

Ну, начал работать. И всё нормально вроде бы шло. Уже свой месяц дорабатывал. Приезжают

на мельницу Лапины.

– Давай, – говорят, – боярку да черёмуху смелем. Можешь их смолоть-то?

– Делов-то, – говорю, – чем черёмуха хуже пшеницы? Смелем, конечно. Только давай уж после

работы, а то кто знат чо может получитца.

После работы они привезли по пол-мешка боярки и черёмухи.

– Чо сначала-то высыпать? – спрашиват Лапин.

– А, – говорю, – кака разница? Давай хоть боярку.

Засыпали. Старуха его стоит с мешочком у желобка – ждёт, когда молота боярка посыпитца. А

там нет ничо. Смотрю: между жерновами чо-то расстояние стало больше – вся боярка там

осталась. Чо же дальше-то делать? Я говорю:

– А, давай, туда же и черёмуху. Может ей протолкнёт.

Засыпали черемуху. В мешок к старухе два каких-то куска упало и всё. Смотрю, а жернов

вообще оттопырило. Приподняли его, а там вся ягода одним блином. Старуха ругатца.

– Зачем брался, если не умешь? Ведь Алексей-то нам молол.

Кое-как отскрябал я потом эти жернова ножиком. Дядя Алёша пришёл на другой день, смеётся.

– Надо бы, – говорит, – и черёмуху, и боярку пересушить. А то ягода у них в кладовке лежала и

отсырела.

– Ну, да ничо, – говорю я, – теперь и этому научился.

Матрасовка

Старик-то Родьев хитрый был. Приворовывать любил. Воровал, даже если и не надо было. У

соседа приноровился сено таскать. Разобрал частокол, взял матрасовку и к сену. Набил её полну и

потащил. Из-под матрасовки токо ноги торчат. А сосед, такой же старик, увидел, обозлился,

схватил частоколину, да хлещет сверху по этой матрасовке. А Родьев-то не подрассчитал и дыру в

частоколе узку сделал – матрасовка не пролазит. Хозяин его колотит, а Родьев орёт:

– Ты за чо меня бьёшь-то?! За чо?! Отдай мне матрасовку! Это моя матрасовка-то!

А сосед ему:

– Да я не по матрасовке бью, а по своему сену, которо в матрасовке!

…В другой раз Родьев загнал своих коров в сельник, уже к другим соседям, к Лапиным. Загнал,

а сам к ним в избу зашёл. Пелагея возится у печки, думат, чо это он раным рано-то припёрся. Ну,

ладно, сели, разговаривают. Пелагея говорит:

– Ты сиди, Сашка счас встанет, да чаю попьём.

– Ну, ничо, можно и чаю пошвыркать, – говорит он, – я ведь сёдни ещё не чаевал.

Сидят чаи распивают. Сашка – старик её, поднялся. Пошёл во двор – видит: вот так гость у них

сидит! Сам чай пьёт, а его коровы в сельнике сено жуют! Забегат в дом, орёт:

– Коровы в сельнике!

Родьев аж чуть не захлебнулся.

–Неужели мои?! Вот подлюги, так подлюги! Я ить сёдни всю ночь их искал! Давай, давай,

выгоняй этих подлюг, скорее!

И правильно, их уж выгонять надо. Наелись – поить пора.

Огородами

Раньше водку-то ведь меньше пили. Людей боялись. Один раз летом я попросил соседа Илью

Котельникова печку мне разобрать – он свободный был, не работал чо-то. Пообещал ему бутылку

поставить. Ну, он быстренько всё сделал, в окошко кирпичи повыкидывал. Надо расплачиватца. Я

ему деньги даю, а он не берёт.

– Давай, – говорит, – лучше выпьем. Доставай твою бутылку, котору обещал.

Я говорю:

– Так, на вот, возьми деньги, сходи в магазин.

– Да ты чо! – говорит он. – Как же я средь бела дня пойду бутылку покупать? Нет уж, давай ты.

Ну, а чо мне делать? Я же обещал. Работу он сделал. А как по улице идти? Пошёл огородами.

Прошёл незаметно и как раз в магазинный двор перескочил. Сижу. В магазине у меня тётка

продавцом работала – думаю, может, выйдет. Сижу, жду. Точно, вышла. Повезло, значит. Я ей

кричу:

– Тётя Оля, иди-ка суды!

Она подходит.

– Чо тебе?

– На деньги, бутылку принеси.

– Так заходи в магазин, да бери.

– А там люди-то есть?

– Есть.

– Нет, тада не пойду. Ты мне суды принеси.

Принесла она мне эту бутылку. Я её под мышку, и опять огородами домой. Принёс, выпили. И

вот Илья-то потом до вечера у нас дома сидел. Выпил же – как на улице покажешься? Ушёл уж

потом, когда стемнело.

Удобство

А как работали-то раньше… Я пахал на «Беларусе» в ночну, без кабины. Холодно. Сам сидишь

в куфайке, а коленки другой куфайкой завернёшь, да проволокой свяжешь, чтоб не дуло.

Зато на «ДТ-75», ну это вообще! На этих-то тракторах мы даже не останавливались. Ели на

ходу и оправлялись на ходу. А чо? Скинешь штаны и сядишь прямо над гусеницей. Трактор пашет,

гусеница мелькат, а ты своим делом занимашся. Сидишь и смотришь, скоко, примерно, метров

пахоты не додал бы, если б остановился. А так-то чо? Удобство одно.

«Аркашка»

К нам тут Абсур недавно с военхоза приезжал. Мотоцикл новый, красинький купил. А тут как раз

дожь прошёл, на дороге скользит, он куда-то в яму и улетел. И мотоциклу фару разбил. Злой

приехал.

– Вишь, – говорит, – чо я сделал, подлец! Всю морду своему «Аркашке» расхлестал.

– Да, ладно, – говорю, – у меня есть фара от трактора, стекло подходит, потом заменим.

Поставили чайник на плитку. А Абсур кругами ходит, все успокоиться не может. Подойдёт к

окошку, глядит на мотоцикл, трёт подбородок, да опять:

– Ты уж прости, «Аркашка», что я тебе всю морду-то расхлестал…

Подлюга

Алексей Калинин работал чабаном. А коня своего всегда водил в поводу и почти никогда на нём

не ездил. Пасёт баран, ходит весь день за отарой и коня за собой водит. Мог бы и один ходить, да

скушно одному-то. А коню надоест весь день еле-еле ноги переставлять, он вырвет повод,

закозлит и убежит. Алексей до вечера злитца на него, на отару приходит, а конь уже там.

– Ох, и подлюга же ты, – говорит он, – заставил меня весь день пешком ходить.

Поругат, поругат его, потом овса подсыпат да приговариват:

– Жри, жри, подлюга, да завтра ишо Дале убегай.

Подшутили

Парфентий Золотухин работал у нас на ферме сторожем. А чо там сторожить-то? Мы молоды

были, всю ночь кружам, так что никаких сторожей не надо. Он упадёт, да спит. Даже свою челюсть

снимет, да в стакан с водой закинет. Ну, а мы как-то взяли воду-то вылили, да вместо неё водки

линули.

Он утром проснулся. Зубы достал, вставил, постоял, почмокал. Потом взял стакан, да хлесь его

сразу до дна. Потом подходит к столу.

– Дайте, – говорит, – хоть огурец или чо, а то тут кто-то подшутил…

Винная жила

А вот был ещё случай, готовили мы как-то дрова в лесу. Ну, и от одной лесины отскочил

здоровенный сук и прямо Царю по башке. Царём-то мы Николая Исаева звали, он ростом был под

два метра. Царь упал в снег и лежит. Мы к нему подскочили, не знам чо делать-то. Глядим, он

вроде отошёл маленько, садитца. Сидит, башкой трясёт. Из-под шапки кровь капат. Потом на ноги

встаёт, стоит качатца. Снимат шапку и щупат голову. Медленно так, долго щупат. Мы стоим, ждём,

чо же дальше-то будет. А он щупал, щупал, нашёл там чо-то и остановился. Поглядел на нас, да и

говорит:

– Ну, ничо, мужики, всё нормально – винна жила цела и ладно.

Но у нас, конечно, с души-то отлегло.

Культурно

Руфович работал конюхом, а жена его Лиза в ОРСе. И вот как-то затеяла: давай купим

шифоньер, да давай купим.

– Да на хрена он нужен, этот шифоньер, – говорит Руфович, – и без него жили…

– Мы в него вещи будем вешать, всё же покультурней как-то…

Нудила, нудила… Короче, Руфович рукой махнул – а, чо хошь, мол, то и делай.

Ну, а Лиза-то боится, как бы он не передумал. Купила шифоньер, когда Руфовича дома не было,

попросила мужиков, они занесли, поставили. Сама на работу ушла.

Руфович приезжат на телеге с конного двора, заходит в дом, глядит на покупку. Потом пошёл,

коня распрёг, принёс хомут и повесил в шифоньер. Вышел в ограду и сидит. Приходит Лиза.

– Ну, чо как тебе покупка?

– Кака ещё покупка?

– Так я же шифоньер-то купила.

– Ну, купила, так и купила, делов-то… Обмыть токо надо.

– Пойдём, покажу.

– Да я чо шифоньеров не видал?

Входят.

– Вишь, как красиво, – говорит Лиза, – гляди, как блестит. А скоко вещей туда войдёт, всё

культурно, на плечиках.

– Культурно, культурно, – соглашатца Руфович.

Лиза шкаф открыват и ничо понять-то не может.

– А-а… – кричит, – ни стыда ни совести у тебя нет! В новый шифоньер хомут повесить!

– А чо? – говорит Руфович. – Гляди-ко, как культурно…

Разозлился

А вот был ещё случай. Дело-то как раз летом было, Никита Дементьев сидел вечером у окошка

валенки подшивал. Видно к зиме готовился. Поздно уж было, тихо так. Окошко открыто. А Кешка

Коренев, он в соседях жил, к девкам пошёл. Глядит окно светитца, Никита сидит, ковырятца чо-то.

Кешка подкрался, да резко выглянул:

– Ку-ку!

Никита вздрогнул. Потом отошёл, озлился, схватил с подоконника горшок – и в окошко! Старуха

у него цветочки любила, на подоконнике пять горшков стояло. Никита орёт:

– Ах ты, паразит!

Хватат второй горшок – и туда же! Так со зла-то все пять горшков и выкинул. А Кешке чо: сидит

под окном, горшки считат.

Старуха прибежала, за голову схватилась:

– Оё…ё…ё…ёй! Чо это с тобой тако-то? Ты это чо же все горшки-то на дорогу повыкидыва-ал?!

– Так я же ему, подлюге, всю мор-рду хотел расхлестать! – орёт Никита.

Выпили…

Праздник был какой-то. Мы с Пашкой Корытковым выпить собрались. Я у своей и прошу:

– Тоня, дай на бутылку, а?

А она и глазом не ведёт, будто не слышит. Я говорю:

– Ну, праздник же сёдни.

– А денег, – говорит, – нет. Все на книжке лежат. Да вон ишо лоторейны билеты под клеёнкой на

столе.

Уговаривали, уговаривали её – ничо не получатца. Ну, ладно, погоди, думам мы, всё равно

выпьем, если захотели. Счас мы тебя обманем.

Стали пусты бутылки собирать. У нас все углы обшарили, Пашка домой на велосипеде съездил,

посмотрел, три штуки под столом обнаружил, две бутылки у соседки Тумарихи выцыганили. В

общем, на чекушку наскребли. Съездили, взяли.

– Ну, чо, – говорю, – Тоня? Всё равно наша взяла. Вот так-то. Дай-ка нам чо-нить закусить.

Ну, ладно, она нам картошку на стол ставит, капуску, огурцы. Мы раздевамса, садимса,

разливам сразу всю чекушку на двоих.

– Во, видела, – говорю я, – а ты ишо стырила с нами. Денег нету, билеты лоторейны…

– Слышь, Тоня, – говорит Пашка, – а может, и ты с нами выпьешь?

Поиздеватца маленько решил.

– Да пейте уж, если взяли, – говорит она.

– А чо, Тоня, может, правда тяпнешь? – говорю я.

– Да я ж сказала – пейте сами эту заразу…

– А может, всё же спробуешь?

И чо она делат! Берёт со шкафа большу амалировану кружку, хлобысь в неё весь мой стакан,

берёт Пашкин стакан – и туда же! Мы сидим и ничо понято-то не можем. Даже не шевельнулись от

растерянности. А она раз! И всю кружку до дна! Была чекушка, а токо один раз булькнула! Мы даже

слюну сглотить не успели.

У меня от этого голова заболела, а Пашка, так тот вообще чуть не завыл.

Подымал

Сидим мы это как-то, разговаривам. Кто-то и вспомнил, мол, надо бы камень-то, который в

Узком Месте со скалы упал, тросом зацепить, да на тракторе в сторону отташшить. А один говорит:

– Да чо его трактором-то… Я его и так подымал.

– Ну, ты, однако, и врать! Да как же ты его подымал-то?

– Да как? Так и подымал. Вот этими руками.

– Да ладно трепать-то… Ну, вот скажи, как такой камень ты мог подымать?

– Вот прицепились-то: как да как? Да просто подымал, подымал, да поднять не мог.

За дровами

Зимой-то за дровами ещё затемно выезжали. А часов не было. Ну, а Кешка Коренев опять же по

девкам пробегал, а когда домой в два часа шёл, постучал в окошко Никиты Дементьева, да

крикнул:

– Эй, дед, хватит дрыхнуть-то! За дровами ехать пора!

А тот как раз за дровами и собирался. Ну, встал. Вышел на улицу, ничо не поймёт. Небо

затянуто – скока время, кто знат? В избу зашёл, глядит: старуха тоже встаёт, печку топить

собиратца. Но, а чо делать? Коня запряг, да поехал. Едет, едет в лес-то и ничо понять не может. Чо

это никак светать-то не начинат? И других мужиков чо-то не видно. Уехали уже или чо? Правда и

следов-то свежих нету. Ну, ладно, в лес приехал, а оно всё темно. Но раз приехал – рубить надо.

Нарубил в темноте, нагрузил, домой поехал. Из леса выезжат – светать начало. Навстречу мужики

едут – ничо не поймут – откуда это дед-то едет? Он чо совсем того?

– Ну, я счас приеду и этого Кешку, паразита, точно зашибу! – матерится Никита.

Домой приезжат, а старуха уже хлеб испекла, хотя обычно токо к обеду успевала. А Кешке чо?

Спит дома, да и всё.

Отдохнул

А с Порфирием Золотухиным ещё така история была. Он уже старый был, а работал-то на

лесозаготовках вместе с нами, молодыми. Пришли мы как-то на обед в зимовьё. Начали суп

варить. А Порфирий говорит:

– Варите, а я вздремну маленько.

Лёг на палати и уснул. Суп сварился. Надо деда будить. А тут один говорит:

– Ну-ка, погодите…

Взял куфайку, пошёл и окошечко с той стороны завесил. Мы сели за стол, разлили суп по