Музыка Гебридов

– Но я всегда старалась ради твоего блага, девочка моя! И даже теперь, в компании этих сомнительных личностей, которых твой муж пригрел на груди, я посчитала, что наша маленькая леди ещё не совсем потерянна! Что она где-то здесь…

– Ох, Магда! – Амелия взяла её за руку и ласково улыбнулась. – Я хочу, чтобы ты поверила мне. С нами всё будет хорошо! И не важно, на котором из берегов, останусь ли я леди или же нет… Ты всегда будешь моей любимой бонной!

На этот раз губы строгой католички дрогнули, а глаза наполнились слезами. Ей столько ещё хотелось сказать своей воспитаннице, но голос словно покинул её, когда девушка неожиданно обняла и прижала её к себе.

– Что же скажет твой муж, когда увидит тебя такой! – успела всхлипнуть Магдалена, отстранившись.

На секунду Амелия представила себе эту сценку и озадачилась. От Томаса можно ожидать любой реакции, это несомненно. Но она не опасалась. Девушка широко улыбнулась и медленно провела рукой по своим коротко стриженными волосам на затылке. Довольно странное ощущение, и вместе с тем ей казалось, будто обрезав длинные локоны, она избавилась от чего-то ощутимо гнетущего. Всё же чувство было горько-сладкое.

В этот момент в кубрик заглянул Жеан Брунель и попросил Амелию поторопиться: капитан уже приглашал её прийти на полуют. Магдалена вместе с остальными пассажирами отправилась к вечерне, снова молиться и просить Всевышнего сохранить душу её сумасбродной дикарочки Амелии. Джон находился рядом с ней и всю короткую службу размышлял о том, какое огромное значение женщины придают своей внешности, и как глупо это выглядит со стороны. По его скромному мнению, сестра стала куда привлекательнее и милее с короткими волосами.

Каюта капитана встретила её ароматами мирры и пряностей, названия которым она так и не успела запомнить. Эмир как-то рассказывал ей о бесчисленных запасах смолы, коры деревьев и других необычных сборах, которые Диомар успел приобрести на Аравийском полуострове, и теперь повсюду возил с собой. Амелия в который раз поразилась разнообразию его увлечений.

Убранство каюты здесь, на галеоне, напомнило ей «Полярис». Тут буквально всё было воплощено в привычном первозданном виде. Небольшой овальный стол посреди каюты был уже накрыт, и Амелия успела разглядеть несколько различных блюд, приготовленных особыми стараниями старины Джека. Она вспомнила обычный рацион пассажиров, но не стала заострять на этом внимание. Ведь, как известно, на судне на всё воля капитана.

Амелия неторопливо прошлась вдоль запертых сундучков и книжных полок, мимо старинного трюмо и комодов, нагруженных бесконечным числом бумаг, свитков с картами, а также похищенными безделушками и множеством одиночных свечей, наполнявших каюту светом. Сквозь затемнённый витраж окон Амелия успела поймать заход солнца, затем стало ещё темнее. Едва она обошла стол и заметила знакомую скрипку, покоящуюся на мягкой обивке подоконника, как дверь каюты отворилась и внутрь скользнул сквозняк. Наконец, хозяин этой роскошной комнаты вошёл и запер за собой дверь.

До сих пор она ещё ни разу не видела его таким; по крайней мере, не могла мгновенно припомнить. Он был похож на бродягу, скитающегося где-нибудь на обочине дорог Сторновей или Пластерфилда. На весьма привлекательного бродягу, стоит отметить. На нём была посеревшая от времени изношенная рубашка, скрытая накидкой из грубого плотного волокна тёмно-зелёного цвета, которую он набросил на плечи и закрепил серебристой бляхой на груди, узкие чёрные брюки чуть ниже колена и кожаные сапоги – явно не новые, но всё ещё крепкие. Амелия довольно продолжительное время и с большим интересом разглядывала его, затем услышала спокойный насмешливый голос:

– Знаю, о чём ты думаешь. Не слишком подходящий наряд для кавалера, пригласившего даму на ужин.

– В вас умер джентльмен, – был её мгновенный ответ.

– Приношу свои извинения за столь небрежный вид! Я думал, что успею переодеться до твоего прихода. Чтобы произвести опись груза для внесения в судовой журнал, нужно тщательно и долго копаться в трюме. И каких только сюрпризов там не отыщешь, от крысиного помёта до…

Амелия скорчила гримасу и махнула рукой:

– Да-да, разумеется, я всё понимаю!

– Надеюсь, в кубрике вы не встречались с этими назойливыми соседями?

– Нам повезло их не встретить, благодарю!

– А ведь я предлагал занять помещение поближе к…

Когда она обернулась к Стерлингу и резво скинула с головы тонкую шаль, выражение его лица почти не изменилось. И всё же, по её скромному мнению, нечто сравнимое с недовольством вперемешку с удивлением промелькнуло в этих серых глазах. Но он быстро взял себя в руки, и даже некая тень улыбки появилась на его губах:

– Я вижу, что столкновение с Махризе не прошло для тебя бесследно, – констатировал он, буравя её пристальным взглядом, но Амелия всё равно не отводила глаза. – Но ты отрезала свои великолепные локоны не из-за неё, верно? Тогда почему? Я сумел бы защитить тебя и не допустить подобной ситуации снова. Не обязательно было жертвовать волосами…

– На самом деле всё это пустяк, капитан, – она постаралась придать голосу как можно больше лёгкости. – В одной старой книге я прочитала, что на Востоке некоторые воины обрезали волосы, отказываясь от мирской жизни или отправляясь в изгнание. Конечно, я не воин, но, по крайней мере, так я чувствую себя свободней. И хлопот меньше.

В большом зеркале трюмо, что находилось поблизости, Амелия могла разглядеть себя. От прежних длинных прядей, растекающихся по спине огненным плащом, не осталось и следа. Теперь её рыжая шевелюра лишь хорошенько прикрывала уши, и кончики волос едва касались шеи.

Выслушав её, Стерлинг многозначительно покачал головой. Приблизившись на пару шагов, чтобы видеть лицо жены в свете канделябра, он только тихо произнёс:

– Предполагаю, Магда была в ярости, узнав, что ты сделала.

Амелия кокетливо улыбнулась, вздёрнув подбородок:

– Она уверяла меня, что вы сами разгневаетесь, но, судя по вашей реакции, я вижу, она ошиблась.

– Всё в твоих руках, моя дорогая. И, несмотря на то, что мне нравились твои рыжие локоны, и я буду безумно по ним скучать, я не в праве твердить, как именно ты должна выглядеть.

И с хитрой улыбкой на губах Томас прошёл мимо, к столу. Амелия была приятно удивлена его реакции, однако едва не напомнила вслух, что именно он прислал наряд, надетый на ней в это самое мгновение. Всё же она промолчала. И стало до безумия любопытно, как продолжится этот вечер. Пока снаружи пастор Лиох воспевал хвалебные песни Господу, она находилась здесь, в уединении с человеком, которого ей до сих пор не удалось постичь. Где-то на задворках сознания Амелия подумала, что это небольшое богохульство ей простится.

Через несколько минут она уже восседала на роскошном стуле с резной спинкой, и Стерлинг сам наполнял её бокал, как и свой, тёмно-бардовой жидкостью. «Всё как будто повторяется, как тогда, на «Полярис», когда я потеряла бдительность, а он… ну, да, он был Диомаром», – чем дольше Амелия думала о «той ночи», тем страннее казались события, происходящие сейчас.

– Что-то на этом столе привлекло тебя больше винограда и сыра? – сказал Стерлинг, вальяжно расположившись напротив, под витражным окном. – Ты так долго смотришь, не обращая ни на что внимание. Не пьёшь и не ешь. Ты не голодна? Может быть, тебе дурно?

Покачав головой, Амелия лишь пригубила бокал с вином, от которого исходил поразительный аромат жасмина, и неожиданно для себя самой произнесла вслух:

– За всё время путешествия я так ни разу не спросила вас о ране…

– Ах, это!

– Надеюсь, всё зажило, и вы не страдаете от боли…

Стерлинг долго выжидал, пока девушка приподнимет голову и встретится с ним взглядом. Он захотел спросить, отчего она вспомнила о том, как ранила его, но наперёд понял, что супруга твёрдо решила незамедлительно во всём разобраться. Стерлинг ухмыльнулся. Глупо было рассчитывать, что томная атмосфера со свечами и вкусными угощениями склонит эту упрямицу на его сторону без каких-либо преград.

– Ты была в отчаянии, напугана и обижена, – пробормотал капитан, сделав глоток вина и бросив в рот виноградину. – Любой, кого так гнусно предали, поступил бы так же…

– Я сильно ранила вас тогда, господин, – выдохнула Амелия, наконец, будто с трудом, – и я сожалею.

– Не сомневаюсь! Но я хочу, чтобы мы забыли об этом! Рана затянулась, а это главное. Однако, раз уж ты затронула эту тему… твои раны, полагаю, гораздо глубже моих. Хочешь поговорить об этом?

Она посмотрела на него настороженно, словно опасалась чего-то, но промолчала.

– Говори со мной, Амелия, – настаивал он. – Если тебе нужны ответы, сегодня та самая ночь для того, чтобы их заполучить.

Про себя он подумал на мгновение, что лучше бы не уступать ей, но затем снова взглянул в лицо женщины, к которой испытывал целый ураган из чувств, и сам себя проклял. В каком-то смысле она была гораздо сильнее него. Наконец, когда она по его примеру выпила вина и съела пару виноградинок, в тишине каюты зазвучал её тихий, но твёрдый голос:

– Вы вовсе не обязаны оправдываться. Как вы уже однажды дали мне понять, слово капитана – закон. К тому же, я так сильно устала, так измучила себя, что отныне в сущности это не важно, почему и ради чего вы дурили меня…

Стерлинг с нескрываемым раздражением поставил свой бокал на стол, едва не расплескав его содержимое на кружева багровой скатерти. Он чувствовал, как злость с новой силой вскипает в нём, и отчего же? Потому что она – его упрямица жена – пасует перед ним и выводит на откровенности, делая вид, будто всё позабыла. Но когда он смотрит на неё, он понимает – эта девица ничего не забыла и тем более не простила. Она всё ещё желает его оправданий, хотя и притворяется, будто ей всё равно. Лучше бы она напрямую заявила об этом, лучше бы накричала или ударила его по лицу. Когда той роковой ночью Амелия вонзила нож ему в грудь, он был одновременно и разочарован и восхищён ею. Что за вздорные мысли!

Томас поднялся и, нервным жестом пододвинув стул, обернулся к витражному окну. Ночь стояла безлунная и холодная. Холоднее, чем прежде. Спокойствие царило над Атлантикой, и на безоблачном небе можно было разглядеть каждую горящую звезду. В такие ночи океан казался отполированным стеклом, и льды на его поверхности довольно сложно заметить издалека; позже люди скажут, что более умиротворённых ночей не было на их памяти.

Несколько минут капитан глядел в окно, пытаясь отвлечься, пытаясь припомнить нечто такое, что заставило бы его нервозность уйти. Но, обернувшись снова, он увидел Амелию, всё ещё сидевшую на своём месте, и от её внимательного колдовского взгляда некуда было деться. Тогда слова сами собой сорвались с его губ, да и смысла молчать больше не было:

– Ты помнишь Абердиншир? И наше лето? Ну разумеется, ты всё помнишь, хоть и притворялась, будто забыла. Мы не видели друг друга шесть лет. Шесть долгих лет! Вдумайся в это! За это время, и не отрицай, мы оба испытали такие тяготы, что другим и не приснится. Мы словно иные жизни прожили… и изменились.

На его смуглом лице мелькнула всё та же знакомая Амелии улыбка, теперь только омрачённая то ли печалью, то ли разочарованием.

– Почему я не открылся тебе сразу? Именно этот вопрос прочно засел в твоей головке, верно, пташка? Я не доверял тебе, и не собирался даже после помолвки. Твой дядя, да благословит Господь его душу, оказал мне неоценимую услугу, но я не намеревался задерживаться в твоей жизни. Я нуждался лишь в средствах, не более. Но узы брака? Нет, нет! Меня ожидала Америка, а не скучное однообразное существование под извечным присмотром Его Величества.

И когда я понял, что малышка Амелия, превратившаяся в богатую наследницу, графиню Монтро, меня не помнит… Что ж, я решил, так будет легче.

– Легче водить меня за нос? Дурачить и обманывать? – пробормотала девушка, сложив руки на коленях.

– Легче забыть тебя. Сделать вид, будто ничего не было. Тебе ведь удалось это сделать?

– Да, я признаю, что проигнорировала наше прошлое, потому что не видела смысла в собственном существовании. Мои родные покинули меня, у меня никого не осталось. Мне так хотелось обрести покой…

Томас потёр пальцами усталые глаза и вздохнул.

– Да, я знаю это.

– Но позже, когда я оказалась на корабле, почему ты промолчал? Прошло столько времени, а ты всё равно молчал! Ты привязал меня к себе, заставил потянуться к Диомару, словно он стал центром моего мира… и ты играл со мной! Скажите мне, господин Стерлинг, вы знали что так случится, когда всё началось?

Он взглянул на неё бесстрастно, с выражением отчуждения на лице, будто не узнавал или не хотел её узнавать. Однако на мгновение – одно краткое мгновение – Амелии показалось, что он сожалеет. Да, где-то там, в глубине души, под этой прочной бронёй одиночества и уединённости, ему было жаль.

– Нет, я не думал, что так будет, – прозвучал, наконец, его голос. – И уж тем более я не ожидал, что Диомар станет для тебя кем-то больше, чем морским разбойником. Я заигрался, признаю. И, чёрт меня подери, в определённые моменты я наслаждался этой игрой.

Стерлинг вернулся на своё место за столом и с задумчивым видом подпёр кулаком подбородок. То, как он смотрел на неё, как его серые глаза притягивали её с невероятной магнетической силой, было ей едва ли не ненавистно. Что-то больно укололо сердце, стало даже душно, почти жарко. Амелия упрямо сжала кулаки и на выдохе прошептала:

– Как же вы порочны!

– Не более, чем ты, пташка, – его красивый голос прозвучал чересчур глухо. – Ты ещё молода, и человеческую природу постичь не успела. Всё ещё ждёшь моих оправданий? Извинений? Хорошо, я сдаюсь! Мне жаль! Я сожалею от кончиков своих ушей до самых пят! Ты довольна?

– Ах, что вы, капитан! Не стоит так унижаться. Я не имела желания заставлять вас каяться через силу…

– Нет, ты желала именно этого, – сказал он негромко с двусмысленной улыбкой. – Маленькая эгоистка! Что, нет? Не хлопай так глазками, никто не безгрешен, моя дорогая. Да, я обманщик. Я притворялся двумя мужчинами, каждый из которых хотел заполучить тебя, и я увидел результат этого эксперимента, когда всё зашло слишком далеко. До того, как вернуться на острова, я был куда рассудительнее, и голова моя была забита иными заботами. А потом появилась ты со своим отчаянием, с той всепоглощающей болью, которая затягивала тебя на дно бездны. Как бы мне хотелось помочь тебе, спасти! Но я не смог! Ты так успешно пробудила во мне дремлющие желания подчинять и владеть, сделала меня жестоким и циничным. И тогда я понял, что спасать уже нужно меня.

Амелия так резко подскочила на ночи, что едва не уронила стул под собой. Опираясь о край стола и глядя Томасу в глаза, она наклонилась вперёд и гневно произнесла:

– Даже не смейте снова обвинять меня во всех своих бедах!

– Не принимай это на свой счёт, пташка, – ответил он с деланным безразличием, затем осушил бокал. – Все мы иногда неосознанно заставляем людей страдать…

– А кто-то этим просто упивается!

Не шелохнувшись, капитан наблюдал, как она отбрасывает в сторону салфетку, а её потемневшие малахитовые глаза сверкают в сиянии свечей. Он разозлил её своей дерзостью, и это странным образом мгновенно отрезвило разум и разгорячило кровь. Стерлинг не припомнил, когда в последний раз испытывал такое внезапное сильное желание. Возможно, в ту ночь, когда сделал Амелию женщиной.

– Уже уходишь? – спросил он насмешливым тоном. – А ещё даже к жаркому не притронулась…

Амелия была искренне поражена услышанному. Девушка в голос застонала и стиснула зубы так, что едва не свело челюсть. Ей пришлось собрать все силы, чтобы не разразиться проклятьями прямо перед ним, иначе позже она могла горько пожалеть об этом. Она остановилась посреди каюты и дождалась, пока Стерлинг сам приблизится к ней. На смуглом лице снова появилась ироничная улыбка, будто у этого человека вмиг исчезли все заботы. Будто он и вовсе не ранил её, не причинил боль. От подобной беспечности Амелии хотелось то ли устроить истерику, то ли разрыдаться. Тогда-то её терпению и пришёл конец.

– Не смей улыбаться, подлый наглец! – вскрикнула она, отчего Стерлинг на мгновение зажмурился. – Ты лгал, сводил меня с ума! Не было мне покоя от тебя ни во сне, ни наяву! Но это не я потеряла голову. Это ты сошёл с ума!

Обеими руками она оттолкнула его от себя, но мужчина словно и вовсе не ощутил этого толчка, остался так же твёрдо стоять на месте, глядя на неё пристальным, изучающим взглядом.

– Я ненавижу тебя! Слышишь? Ненавижу! Твою самоуверенность и наглость! – прошипела Амелия, вскипая от злости. – И как беспечно ты посмел крутить моей судьбой! И даже сейчас я ненавижу, как легкомысленно и хладнокровно ты относишься к моему гневу!

Она толкнула его снова, с силой упираясь в его грудь, даже успев ощутить жар его кожи под рубашкой. Когда Томас сделал глубокий вдох и взглянул на неё, на этот раз так мучительно строго, что по её коже побежали мурашки, она выпрямилась и замерла.

– Я играл с тобой, причинил боль, заставил страдать. И очень сожалею об этом, – прозвучал после краткой паузы его властный голос. – За это ты вонзила в меня нож, что тоже было несколько неприятно. Однако то, что сделано – сделано. Всё, чего я желаю теперь, это двигаться дальше, в будущее, которое только мы с тобой можем построить.

Поскольку девушка лишь молча стояла перед ним с этим её ледяным безразличием на побледневшем лице, он продолжил:

– В Северной Америке сейчас в самом разгаре колониальная война. Английские поселения восстают друг против друга, не забудем при этом об индейцах и французах. То и дело возникают новые ополчения, куда забирают всё больше и больше молодых парней и мужчин. Поверь мне, Амелия, будет тяжело продолжать свой путь, если мы так и не придём к пониманию и согласию здесь, на этом корабле. Ты нужна мне берегах Нового Света. Вся ты! Дочь Джона МакДональда, моя храбрая графиня… Однако, если ты всё ещё ненавидишь меня, в чём же смысл? Там мне не за что бороться… без тебя.

Он полагал, что его слова хоть как-то повлияют на неё. Что к ней вновь вернутся решимость и твёрдость духа. Но Амелия выглядела такой усталой и такой одинокой, что на миг Стерлингу почудилось: он уже потерял её! И в этом, безусловно, была только его вина. Несчастная измученная пташка! Мысленно он выругался и тяжко вздохнул. Затем взглянул на дверь каюты и неожиданно для самого себя спросил:

– Ты всё ещё хочешь уйти?

Поскольку она так и не ответила, он с недовольством отвернулся. Амелия продолжала стоять на месте, устремив пустой взгляд в пол. Стерлинг вернулся к витражу и взял с подоконника скрипку. Когда он бездумно заиграл первое, что пришло на ум, Амелия издала вымученный вздох. То была мелодия старой баллады под названием «Судьба Кэтрин Говард». Леди Говард являлась пятой женой короля Генриха VIII, и, в конце концов, её казнили по обвинениям в супружеской измене. Амелия вдруг вспомнила ревностные угрозы Диомара, когда он вспоминал ей Томаса. До чего же теперь иронично звучала эта мелодия!

Через несколько минут музыка стихла. Амелия смотрела мужу в спину, наблюдая, как он укладывает скрипку на место и потирает ладонью шею. У неё самой слегка закружилась голова, и стало тяжко стоять вот так, неподвижно. Но не успела она и шагу сделать, как Томас оказался вдруг рядом. Она и вовсе не заметила его внезапного перемещения, когда сильные руки сжали её в объятьях, и чужое твёрдое тело, будто сделанное из гранита, прижалось к ней. Он был так чертовски напряжён, и это поразило Амелию. Стерлинг не оставил ей и шанса на отступление, когда взял её за подбородок и заставил взглянуть ему в лицо. Его прозрачные глаза горели пламенем, которое она никак не ожидала увидеть. А затем он обрушился на неё с самым ревностным, самым жадным поцелуем, какой только можно было представить.

Ей и невдомёк было, как долго он сдерживался. Как, взывая к остаткам разума, пытался совладать с этим порывом. И это его она назвала хладнокровным? А сейчас он просто не мог оторваться от неё. Его широкие ладони судорожно блуждали по её телу, поглаживая от плеч до ягодиц. Это было безумием, и он прекратил сопротивляться, потому что понял вдруг: она ни за что не пойдёт ему навстречу первой. Она просто не поймёт, что нужно делать. Это был последний способ показать ей, что она нужна ему, несмотря на всё его сумасбродство.

– Я хочу тебя! – произнёс он ей прямо в рот. – Раскрой губы для меня! Да, да, вот так!

Он даже не заметил, как она испугалась этого внезапного напора, потому что едва успевала отвечать на его ласки. Когда он застонал между поцелуями, у неё подкосились ноги, и Томасу пришлось ещё крепче прижать её к себе. Его язык коснулся её губ, проник внутрь, и это было горячо, влажно и сладко. Так сладко, как он даже мечтать не мог.

Амелия дёрнулась было прочь, но некуда было деваться от его сильных рук. Его губы вновь отыскали её уста, и она впустила его в себя с шумным вдохом. Когда Томас попытался повыше задрать её юбку, она всё поняла, наконец, и словно очнулась от стойкого дурмана. Видимо, именно в тот момент он осознал, что она была напугана, и отпустил. Однако через пару мгновений поймал её за талию и притянул к себе. Когда он заговорил, его голос дрожал, и дыхание было неровным, рваным:

– От женщин в нас, мужчинах, все пороки… О, я даже не помню, откуда эта строка! Когда я сказал, что из-за тебя утратил контроль и потерял голову, я не собирался обвинять тебя. Если это прозвучало так, то прости! Прости меня, Амелия! Хотел бы я быть для тебя лучшим мужем… или лучшим пиратом, если хочешь, но повсюду меня ждали неудачи! Я пугаю тебя? Прошу, не бойся, я не собираюсь причинять тебе боль, я лишь хотел… Сам не знаю, чего именно… Но я всегда хотел тебя, слышишь?! Тебя одну, и в этом вся правда… Помнишь нашу встречу в церкви? Я обещал, что, как только мы оба окажемся на галеоне, ты будешь моей, и я уже не отпущу тебя… Вот и здесь я подвёл нас обоих! Мы так много времени упустили!

Затем он поцеловал её. Долго, томно, то отстраняясь, то снова припадая к её влажным губам, воображая себе поцелуи менее целомудренные, чем эти.

– Можешь делать, что хочешь! Кричи, ругайся! И бей меня! Любой нож на этом столе – он твой! – Стерлинг взглянул в её удивлённые глаза и прижался лбом к её лбу. – Всё равно больнее, чем твой побег, ничего быть не может. Амелия! Мои пороки, как инфекция, уничтожают те чувства, что мы испытывали друг к другу с самой первой встречи. Нет, нет! Не качай головой! Разве я не прав? Я обещал спасти тебя, сделать сильной и собрать воедино твоё разбитое сердце… но я проиграл!

В его глазах читалось отчаяние, а на лице отразилась такая мучительная агония, что Амелии почудилось – она снова видит Диомара, но лицо его почемуто принадлежало Томасу Стерлингу. Она всхлипнула, зажмурилась и снова взглянула на него. Если бы его руки не держали её сейчас, она свалилась бы на роскошный персидский ковёр от потрясения. Только теперь она заметила, как пальцы цепко держатся за рубашку у него на груди, и как дико бьётся её собственное сердце.

– Да, я хотела уйти, – прошептала она в дюйме от его лица, когда он наклонился. – Но, кажется, у меня больше нет на это сил. И я проиграла.

Тогда Томас засмеялся, болезненно и хрипло, почти безобразно, а после вдруг разомкнул объятья и сделал два шага прочь. Если бы он не дрожал от желания и не суетился, то был бы куда расторопнее, и всё-таки ему удалось снять с себя рубашку и отбросить в сторону. Взявшись за пряжку на брюках, он упрямо взглянул Амелии в глаза и, проследив за её реакцией, за пару мгновений выдернул ремень.

Ей хотелось удивиться вслух и просто спросить, что именно он собирался делать, но вид его обнажённого торса заставил её задержать дыхание и замереть. Амелия вспомнила, как тогда, в детстве, увидела его без одежды, и что при этом испытала. Сейчас ощущения были гораздо острее, они жалили её изнутри, словно сотни игл, и она в полной мере признала себя проигравшей. Он был совершенством, к которому она так долго стремилась и бессознательно тянулась, со всеми пороками и непостоянством его характера, она всё ещё любила его. Она принадлежала ему и, более того, сама хотела этого.

Она едва не высказала вслух мысль о том, как он был красив. И что там Александр Македонский и все его древнегреческие образы, которыми она когдато так восхищалась, посещая вместе с дядей богатые галереи? Никто не мог сравниться с её мужем, в её глазах никто не мог быть настолько чувственным и страстным.

Когда Стерлинг приблизился к ней, медленно и грациозно, будто великолепный стройный хищник, она не смогла отвести глаз. Наверное, именно в эту минуту Амелия в полной мере ощутила собственное поражение. А затем его горячую ладонь на своей щеке. Рука скользнула ниже. Пальцы вели по изгибам её шеи, к плечам и ключицам, и задержались у самого выреза платья.

– Позволь мне раздеть тебя, – послышался над нею его бархатный голос. Амелия ненадолго прикрыла глаза.