Полная версия
Многомирие: Колизей
«Да уж, какой нормальный человек будет называть себя Странником?»
– Ну, всё, теперь у нас двое чокнутых, – послышалось со стороны.
– Где найти этого Странника? – спросил я.
– Юпитер его знает, я же бухой был, не помню нихрена. В каком-то подвале мы были, около огромной такой территории, перекрытой забором. Склады, что ли, какие-то, хрен его знает.
– Эй, дурик, – заговорил парень в камере напротив.
– Это ты мне? – спросил я.
– Да кому же ещё? За что ты сам здесь?
– Меня с кем-то перепутали.
– Я чего и спрашиваю, лицо у тебя знакомое какое-то.
В конце коридора гулко хлопнула дверь, застучали вразнобой ботинки. Вскоре у моей клетки оказались трое вигилов. Один из них открыл камеру и громко приказал:
– На выход!
Я потупился на них пару секунд, потом встал. Они резко и грубо схватили меня под локти и повели по коридору.
– О-о, похоже, у тебя проблемы, – сказал мой последний собеседник.
– Куда меня отведут? – спросил я.
Ответа не последовало ни от кого.
Далее – машина, но в этот раз посерьёзней: небольшой чёрный автозак. И вот тут-то стало по-настоящему страшно. Меня закинули в машину так, будто я мешок с картошкой, заперли и повезли чёрт знает куда. И вот тёмная камера участка сменилась тёмной камерой автозака, в котором даже негде было сесть. Я опустился на корточки и стал залипать на маленькие полосы света, которые прорывались сквозь некрупное решётчатое окно. Этот свет был как луч надежды на моё спасение: такой же маленький и неосязаемый, тщетно сражающийся с тьмой.
«Хорошего исхода мне, кажется, ждать не придётся».
Сложно было собраться с мыслями. Меня всего трясло, но уже не от холода. Хотелось кричать, но и закричать было страшно. Будто засунули в рот невидимый кляп, а потом связали и бросили к змеям: я не мог ни вырваться, ни позвать на помощь, а опасность моего положения продолжала расти по экспоненте. То, что я до сих пор не колотил по стенкам машины, было просто чудом: я достаточно нервный и импульсивный человек, и обычно сложные жизненные ситуации доводят меня до психоза. Что ж, ступор от невероятности происходящего оказался сильней, и это, пожалуй, было временным эффектом. Рано или поздно я должен был свыкнуться со всем этим и вернуться к привычному поведению.
Ехали мы медленно. Мне очень хотелось понять, что же происходит: куда мы едем, кто такой Карл Вернер и почему все меня приняли за него.
– В чём я виноват?
Ответом была тишина.
– Куда меня везут?
Кто-то в салоне усмехнулся, после чего риторически спросил:
– У тебя так много вариантов, Вернер?
– И всё же, – обречённо попросил я. – Я сегодня несообразительный.
– В амфитеатр Флавия. Куда же ещё?
Я сказал, что при виде машины мне стало по-настоящему страшно? Нет, вот теперь сердце ушло в пятки и далее в неизвестном направлении.
«Амфитеатр Флавия? Это же… это…»
– Колизей?! – сорвалось с языка.
– Ну да, – растеряно ответили мне из кабины. – Немаленький. Какая же всё-таки у тебя кривая латынь, Вернер.
Видимо, здесь Колизей привычного названия не получил.
«Кто и когда его вообще так назвал? Знал бы я историю так же хорошо, как языки… Хотя какая уже, к чёрту, разница? Колизей, амфитеатр, плаха – всё одно».
Я робко посмотрел через решётку, в которую виднелось лобовое стекло. И стал недоумевать: мы проезжали мимо Колизея, в сторону не пойми откуда взявшегося возле него здания, огороженного высоким забором с колючей проволокой. Очевидно, это была тюрьма.
«Так про Колизей – это была шутка, или что?» – мысленно понадеялся я.
Машина остановилась уже за забором. Дверь клетки на колёсах открылась, и двое вигилов с силой выпихнули меня наружу. Они повели меня по территории, третий же вигил остался в кабине автозака.
Вокруг сидели на скамейках и занимались спортом преимущественно забитые татуировками люди. Кто-то провожал меня заинтересованным взглядом, кто-то – безразличным, кто-то – прямо хищным, а кому-то вообще не было до меня дела. Все одеты, похоже, в свою повседневную одежду, но сомнений уже не оставалось: это тюрьма. И вели меня в сторону большого серого трёхэтажного здания.
Меня вели прямо так, без наручников, под дулами пистолетов, но в тот момент я абсолютно не придал значения этой странности, ведь внимание моё было сосредоточено на совершенно других вещах.
Внутри меня встретили запах пота и прелости, пыль в воздухе и серые-серые стены. Настолько серые, что от одной лишь этой серости здесь хотелось повеситься; такие же ободранные поверхности, как и в камере в участке; такие же ржавые решётки. Всё здесь было очень похоже на то, что мне пришлось увидеть прежде, разве что света больше. А ещё говорят, что в России плохие тюрьмы. В наших я не был, но едва ли там хуже. Здесь царил беспросветный мрак. Если суммировать всё, что я уже видел, напрашивается один несложный вывод: к преступникам здесь относятся как к зверью.
Заключённые тюрем везде примерно одинаковые. Не то, чтобы мне приходилось в жизни видеть зэков, но порой встречал как бывших, так и будущих. Нет, они все разные, но есть наборы стандартных типажей. Вон лысый детина, забитый татуировками. А вот молодой худощавый парень с потерянным лицом: такие попадают сюда по молодой глупости, ломая себе всю жизнь. Может, марихуаной торговал или чересчур сильно засадил в висок другу в пьяной потасовке. Впрочем, местных законов я не знал.
Но меня вели в другой блок, в котором находились совершенно иные люди. Если до этого мне попадались разобщённые кучки зэков по три человека, то здесь за одним широким столом посреди одной большой камеры дружно сидели шесть человек и играли во что-то, похожее на карты. Выглядели они совершенно безобидными, даже милыми, а в глазах их читались грусть и отчаяние в разных соотношениях.
– Наслаждайся компанией, Вернер, – сказал один из моих мучителей, после чего они ушли, оставив меня стоять посреди зала. Несколько секунд новые сокамерники молча рассматривали меня с некоторым напряжением.
– Ты не Вернер, – с подозрением произнёс один из заключённых.
«Слава тебе, Господи!»
– Теперь объясните это им, – не то с иронией, не то с просьбой ответил я.
– А толку? – спросил он. – Ты действительно похож на Вернера.
На вид ему было лет тридцать, но кое-где проступала седина, а лицо украшали шрамы. Широкие плечи, рост за два метра. Но при всём пугающем виде у этого парня были очень добрые глаза – добрые и уставшие. Он отложил карты, подошёл ко мне и спросил:
– И как же тебя зовут?
– Святослав, – ответил я. – Друзья называют Святом.
– Русский? – послышалось из-за стола. – Земляк. Я тоже.
Среднего роста блондин говорил на чистом русском языке, хоть и с лёгким акцентом, что не могло не радовать.
– Русский, – ответил я и осознал, что совершенно незнаком с историей альтернативной России, а это могло стать проблемой.
– Ну и славно, вам с Петром веселее будет! – бодро сказал первый. – А то он один у нас из России… остался, – после этих слов он слегка замялся, потом хотел сказать что-то ещё, но я его уже перебил.
– Я не планирую здесь задерживаться, ни с Петром, ни с кем-то ещё. Я ведь не Вернер, так? Мне нужно это как-то доказать!
Полуседой молодой человек тяжело вздохнул.
– Попробуй, конечно. Только никто тебя здесь слушать не станет, поверь мне. Но пока ты в любом случае здесь, будем знакомы. Я Вилберт, – после он провёл рукой по остальным заключённым. – Это Йохан, Харман, Зигмунд и Ганс.
Тут-то меня и осенило.
– Рим воюет с Германией? – спросил я.
Кто-то засмеялся, а кто-то бросил на меня косой взгляд. Вилберт был среди первых. Пётр оказался ближе ко вторым.
– Ну ты и шутник, – сказал Вилберт. – Нет, конечно, мы просто так здесь сидим.
– Мне казалось, после Второй мировой войны крупные державы не завязывают масштабных конфликтов, – попытался оправдаться я, но сделал только хуже.
– После какой мировой войны? – спросил Вилберт. – А что, была первая?
Вот так парой фраз я загнал себя в угол. Теперь у них было два варианта: либо я дурачок, либо издеваюсь над ними. И оба эти варианта ставили меня отнюдь не в лучшее положение. Надо было срочно дать им третий, и я не нашёл оправдания лучше, чем:
– Простите, у меня голова набекрень. Очнулся в саду неподалёку от амфитеатра с кашей в голове. Ничего не помню… кроме имени и каких-то обрывков общих знаний. И… видимо… историй из фантастических книжек.
– Ага, конечно, – саркастически сказал Зигмунд.
Но, похоже, для остальных мой ответ прозвучал достаточно убедительно.
– Рим воюет со всеми, кого не получается прогнуть на уровне дипломатии и экономики, – сказал Пётр. На вид ему было лет сорок. Грязное тело подчёркивало природную белизну волос, и хоть ростом он был невысок, выглядел крепче всех этих немцев. – Периодически те или иные страны пытаются нарушить однополярный миропорядок. Девять лет назад были мы, теперь Германия. А военнопленные отправляются сюда, во Флавиеву тюрьму. Это путь в один конец. Тюрьма – амфитеатр – смерть. Карл – молодец, он сумел сбежать. Но вот только тебе не повезло. Вы с ним почти как две капли воды.
Однозначно, я теперь был гладиатором. По телу пробежал холодок. Хотелось биться кулаками в дверь и кричать, что это всё ошибка.
«Это же ошибка. Ошибка. Я не должен быть здесь. Да я оружия в жизни не держал! Тем более меч, или на чём тут они сражаются? Он же тяжёлый! Из холодного оружия у меня в руках бывал только нож, и нападал я с ним только на хлеб».
Я должен был собраться, хоть это было и сложно. Я решил, что надо задать как можно больше вопросов, даже на первый взгляд бесполезных, ведь знание – лучшее оружие, и ключ к выживанию мог крыться в любом из их ответов. Я вспоминал всё, что когда-либо слышал и читал о гладиаторских боях, и у меня достаточно быстро возникли вопросы. На фоне нервов я стал тараторить:
– А почему он сбежал? Ведь в амфитеатры всегда даже свободные люди подавались. Здесь же огромные деньги вертятся. Это шанс выкупить свою жизнь… да ещё и богачом уйти… или нет?
– Тише, тише, а то сердечный приступ тебя убьёт раньше арены, – сказал Харман. Он был высоким и слегка полноватым, а его лицо – ещё свежим. Харман явно оказался здесь недавно, но по глазам и голосу уже чувствовался разлом где-то внутри. – Память твоя, похоже, на уровне школьных учебников истории сохранилась. Так было до Века Перемен, когда Рим освободил рабов. Многие со временем перестали участвовать в боях, а поток финансов в амфитеатрах сильно уменьшился. В итоге всё пришло к тому, что есть сейчас. Мы пушечное мясо, приговорённое к боям. Мы помираем и радуем публику, ничего с этого не имея. Свободные участники представляют меньшинство, но получают они деньги немногим выше средней зарплаты в Риме. Это маргиналы и маньяки, нормальные-то люди хорошо зарабатывают с куда меньшим риском для жизни. А приличные деньги получают только редкие уникумы, набирающие высокую популярность, и зачастую это вообще заключённые. Они-то для публики поинтересней будут, все такие противоречивые, с легендами. В общем, маргиналы, маньяки и сидельцы. Вот такой здесь колорит. Добро пожаловать.
Я уже даже не чувствовал былой боли в горле. Внутренняя паника достигла пика. Но я сконцентрировался и продолжил:
– А как же христианская церковь? Она не выступает против боёв?
Тут с удивлением на меня вытаращились уже все.
– Эм… ну… выступает, – растеряно ответил Пётр. – Только кому есть дело до проеврейского культа?
Это был дурдом. Стало ясно, что христианство здесь не смогло основательно пустить корни, оно было лишь одним из множества религий, а потому ничего не могло поделать с кровавыми развлечениями римлян.
Несколько раз проходил разные формы теста на темперамент, и по ним я то флегматик-сангвиник (жуткое сочетание, да?), то флегматик-меланхолик. Но если честно, в стрессовых ситуациях я обычно мутирую в холерика. Сейчас был такой стресс, что мой внутренний холерик вышел из-под контроля и пошёл в разнос. Я заговорил громко и быстро:
– Так, и в кого тут верят? Юпитер? Зевс? Будда? Летающий макаронный монстр?
– В кого хотят, в того и верят, религий много, только какая разница? – ответил Пётр. – Неужто ты и это всё забыл? Сам-то ты христианин, что ли?
– Вроде того.
Я стал ходить из угла в угол и думать.
«Что делать? Доказывать, что я не Вернер? Я буду это делать, обязательно буду, но что это даст? Пожалуй, ничего. Бежать? Ага, сбеги отсюда. Но этот Вернер же смог! Хотя кто он и кто я?»
Когда мои эмоциональные батарейки сели, я просто упал на ближайшие свободные нары и уставился в потолок.
– Э, как тебя колбасит-то, – подметил Пётр на русском. – Сражаться, очевидно, ты не умеешь…
Я помотал головой.
– Плохо, потому что завтра у тебя бой, – добил он меня уже на латыни.
Я аж подскочил с нар.
– С кем?!
– Никто не знает до самого выхода, – сказал Вилберт. – Возможно, со мной. Или с Петром. А может быть, с кем-то из свободных.
– Пойдём, – Пётр встал и хлопнул меня по плечу. Да, парень очень крепкий. Синяк, наверное, останется. – Потренируем тебя.
Тренировочный зал оказался ещё просторней. Комната где-то десять на десять метров, всё тот же старый обшарпанный бетон, но вот под ногами внезапно оказалась резина. В углу лежало два коротких меча и два прямоугольных слегка загнутых щита с изображением римского герба. Я видел эти щиты на картинках, они были подобны тем, что сейчас обычно использует полиция, но мне они помнились куда более крупными. Эти же щиты были чуть меньше моего туловища, а меня не назвать особо высоким парнем.
– Когда-то эти щиты были огромными, – будто прочитал мои мысли Пётр, очевидно, поймав мой взгляд. – Сейчас они достаточно маленькие и лёгкие, чтобы сражение было динамичней и напряжённей.
– Что, гладиаторы так и сражаются на мечах? – неуверенно произнёс я по-русски, надеясь на то, что различий между моим русским и местным не особо много.
– На разном оружии, – ответил Пётр. – Мы – да, на гладиусах.
Он поднял с пола щит и гладиус, я последовал его примеру. Короткий меч, длина которого не достигала и метра, был лёгким и удобно лежал в руке. Лезвие, покрытое хитрым узором, в который вплеталась аббревиатура «S. P. Q. R.», было отполированным, блестящим и гипнотически красивым, но затупленным. Тонкая рукоять имела впадины под пальцы, чтобы удобно ложиться в ладонь, и заканчивалась более широким красным шариком. Что сразу бросалось в глаза, так это отсутствие гарды, защиты для руки, к наличию которой все мы так привыкли благодаря различным фильмам, играм и иллюстрациям. Я понимал, что она и не нужна в такого рода боях, ведь это не фехтование, и обороняться здесь нужно щитом, а не скрещиванием мечей; просто было непривычно. Сам щит был прямоугольным и слегка выпуклым. Его кроваво-красную поверхность украшали похожие золотистые узоры, а по центру всё тот же гордый орёл с герба сидел на всё той же надписи «S. P. Q. R.».
– В твоём случае главное – не столько умение драться, сколько, – Пётр замахнулся на меня гладиусом, остановив его в миллиметре от лица, – умение вовремя закрыться щитом.
Я резко отпрыгнул от острия меча, да так, что упал на свою пятую точку.
– Но тебе и этому, похоже, ещё учиться и учиться. Я здесь девять лет, земляк. В мои тридцать у меня всё тело изрезано шрамами, а сам я удивляюсь, как ещё не поседел подобно Вилберту. Я прошёл через тысячи боёв и могу сказать одно: почти всех, кто слёг на арене, убила недостаточная подготовка. Не стечение обстоятельств, не опасные враги, а собственные ошибки. Если ты выйдешь на бой с кем-то из добровольцев, тебе конец. Они тренировались годами, а кто-то и десятилетиями. За один вечер тебе не помогу даже я.
Я говорил, что Петру на вид было лет сорок? Нет, это не ошибка. Страшно было представить, сколько нервных клеток потерял этот человек за девять лет здесь. И это ещё не считая войны, через которую он прошёл.
Меня немного напрягало, что человек с таким кровавым багажом за спиной был настолько уверен, что не сможет мне помочь.
– Зачем же ты взялся меня учить? – спросил я, поднимаясь на ноги.
– Хочу дать тебе шанс. Ты же здесь по ошибке. Не научу драться – хоть помогу пожить подольше.
Вот так вот. Я должен был умереть на арене, и передо мной стояла лишь одна задача: проснуться на следующий день. Отложить неминуемую судьбу, просто прожить чуть дольше. Ничего не оставалось, кроме как принять это.
– Спасибо, Петя. Ну что, не будем тянуть?
Он учил меня до самой ночи. Лязг мечей отражался от голых стен тренировочного зала, сливаясь в единый непрерывный гул. Порой я чувствовал, что больше не могу, и хотел сдаться, но мысль о скорой смерти давала второе дыхание снова и снова. Моя реакция заметно улучшилась, я знал базовые приёмы и успешно их отражал. Пётр оказался талантливым учителем, и теперь я мог даже перейти в нападение, хоть и навыки эти помогли бы разве что против другого новичка. Обезоружить врага, обмануть его рефлексы, лишить главных козырей – это всё то, чего я ещё толком не умел, но держал в голове, что это и есть залог победы.
И самое главное – забыть, что передо мной человек.
Многие ли из вас способны на убийство, пусть даже ради собственного спасения? Все мы понимаем, что не сможем после этого спокойно спать. У меня же стоял выбор между сном беспокойным и сном вечным.
Одно я знал точно: если смогу вернуться отсюда живым – жизнь буду ценить ещё больше, и свою, и чужую. Только побывав на грани жизни и смерти начинаешь понимать, насколько хрупка твоя жизнь. Только убивая, начинаешь понимать, насколько ценна жизнь человека.
Одни убивают ради самообороны, другие – из корыстных целей. Не знаю насчёт вторых, но первым потом точно живётся несладко.
«Смогу ли я после этого жить прежней жизнью?»
Хотя, о чём это я? Мой дом теперь здесь. Прежней жизни уже не будет.
Прочно сцеплять ноги с землёй. Парировать удары. Попытаться предупредить атаку врага. Когда в руке гладиус, решают колющие удары. Не рубить голову соперника, а пронзать его горло насквозь. Прессовать щитом, прижимая оружие противника к его собственному телу, и не давать надавить подобным образом на себя.
Забыть увиденные фильмы с красивыми боевыми стойками и ударами. Щит должен закрывать меня всегда. Не размахивать мечом попусту: каждый удар должен быть на поражение.
Пот стекал с меня даже не ручьём, а самым натуральным водопадом. Руки и ноги отваливались, а сердце колотило так, будто хотело пробить рёбра. Самым глупым советом было «не волноваться». Я волновался уже сейчас, и даже страшно было подумать, какой нервоз у меня будет завтра.
Но нервничать нельзя. Нервы вызывают скованность движений и тремор. Ни то, ни другое мне на пользу не пойдёт.
– У нас бутылка коньяка припрятана, – полушёпотом сказал Пётр. – Бандиту из соседнего блока тайком принесли родные, а мы у него её за сигареты выменяли, пришлось хорошенько поторговаться. Глотнёшь перед боем.
– Едва ли тут поможет один глоток, – выдавил я в ответ.
Мы потные сидели на полу, облокотившись о стену, и говорили с перерывами на одышку (моя, само собой, была куда сильнее).
– Как самочувствие хоть? – спросил Пётр после небольшой паузы.
– Как огурчик… маринованный.
Мой репетитор по выживанию посмеялся.
– Скажи спасибо, что Вернер не был бестиарием, – сказал он.
– Кем? – переспросил я.
– Бестиарием. Все гладиаторы делятся на мурмиллонов – это все мы, димахеров, эквитов, цест и бестиариев. Последние – самые крепкие, сражаются с животными. Публика любит это дело. Сюда привозят различных животных со всего света, у них там целый зверинец. Дрался бы ты сейчас с бегемотами всякими да носорогами.
Я улыбнулся.
– Не думал, что здесь такая сложная система.
– Эта она со временем упростилась ещё. Мурмиллон – это гладиатор с гладиусом и щитом как у древних легионеров. Почти как у них. Всё-таки, они претерпели изменения за многие века. Раньше мурмиллоны между собой не сражались, огромное количество разных типов гладиаторов сходились в боях друг с другом. В итоге система стала упрощаться, остались только самые востребованные публикой типы, и всё чаще в боях стали сходиться бойцы одного типа. Теперь мурмиллоны дерутся с мурмиллонами, димахеры с димахерами… ну и так далее. Хотя бывают и исключения иногда. Ходит слух, что стрелки скоро появятся. Так что будут ещё и дуэли у нас на арене. Короче, начитался я об истории амфитеатров за время заточения.
– Где же все остальные, если мы все мирмиллионы? – спросил я.
– Мурмиллоны, – поправил меня Пётр. – В других блоках. В нашем только военнопленные мурмиллоны. В Риме всё по полочкам принято раскладывать. Ладно, – прервался он. – Не забивай голову. Тебе отдохнуть надо. Закончим на сегодня.
– Спасибо, Петь. Спасибо за всё.
Не совру, если скажу, что это была самая жуткая ночь в моей жизни. Руки тряслись уже сейчас. Я лежал на жёстких нарах и не мог подложить под голову ничего, кроме одежды. Всё, чего сейчас хотелось – это провалиться в забвение и прийти в себя в отеле «Лирика» на мягкой кровати.
«Это ведь просто страшный сон…»
Мне так хотелось в это верить, что я себя почти в этом убедил. Но в глубине души прекрасно понимал: никакой это не сон.
Я стал думать о Снежане, которую никогда не увижу. О детях, которые у нас никогда не родятся. О местах, в которых никогда не побываю. О планах, которые никогда не воплотятся в жизнь.
Однажды оружие, которым сражались ещё древние римляне, пронзит мне сердце. Или живот. Или горло. Или что-нибудь ещё. И скорей всего, это произойдёт завтра. Точней, уже сегодня.
Мы не привыкли бояться смерти. Живём так, будто нам отведено, по меньшей мере, лет триста. Но если врач скажет вам, что у вас смертельная болезнь, которая убивает в течение десятилетий, но – будьте уверены – непременно убивает, то вы наверняка впадёте в депрессию. Часто ли вы думаете о том, что сегодня-завтра вас может сбить машина, или что вам на голову упадёт кирпич из старого ветхого здания? А ведь это происходит, и нередко. В нашем мире нет ничего более простого, чем умереть от несчастного случая. Но мы не боимся, пока к виску не приставят дуло пистолета. Пока в результатах анализа крови мы не встретим слово «положительный».
Только сейчас я понял, насколько всё ничтожно. Я умру – не сегодня, так завтра. Не завтра, так послезавтра. Наше с вами различие в том, что я знаю, что, скорей всего, погибну этим днём.
И теперь я боялся смерти.
– Отпустите меня, – прошептал я. – Я хочу жить. Хочу провести жизнь со Снежаной. И плевать на деньги. Я смогу. Только дайте шанс.
Никто никакого шанса давать мне не собирался. В этом мире так не заведено. Ни в одном из миров.
Я стал проваливаться в сон. Нервы нервами, но организм требует отдыха, особенно после таких утомительных нагрузок. А во сне всё сразу становится хорошо. Ты забываешься, а поутру кажется, что всё плохое вчера было ненастоящим. Что всё это тебе лишь приснилось.
– Вставай! – послышалось сквозь сон.
Сладкое забвение отхлынуло. Я резко открыл глаза. Около нар стоял крепкий мужчина в форме, судя по погонам – тессарий. Остальных званий, правда, я так и не выяснил.
– Подъём, Вернер. Или команда «Подъём» была не для тебя? Все жрут час, потом у гладиаторов полчаса на подготовку к бою. Выступают Хоривин, Вернер, Шустер и Майер.
Вигил вышел за дверь.
– Они ещё и время дают? – спросил я у уже вставшего Вилберта.
– Ты нужен им боеспособным, – ответил он. – Иначе шоу не удастся. Это же не просто казнь.
– Вот уж утешил, – только и ответил я, после чего встал и начал одеваться.
Глава III. Снежана и любовь
Где ты?
Неужели ты решил меня бросить?
– Тише, тише, синьора, – успокаивают они меня на английском, ведь итальянского я не знаю.
– Вы его найдёте?
Итальянские полицейские найдут тебя, где бы ты ни был. Я верю в это. Ну не мог же ты уйти от меня! Или погибнуть.
Так, надо мыслить логически, эмоции делу не помогут. Вчера мы с тобой гуляли по Риму и зашли в бар. Там произошла эта дурацкая стычка с каким-то идиотом. Потом мы пошли в отель и всю ночь провели так, как и полагается молодожёнам. Я проснулась днём, и тебя уже не было. Что могло произойти? Вряд ли ты вышел ночью на улицу в поисках проблем. Напоролся на проблемы днём в центре Рима? Да нет, ты вообще не конфликтный. Твою кротость я заметила с самого первого дня знакомства.
Мы учились в одном университете: я экономист, а ты лингвист. Тогда ещё был праздник в честь дня студента: битком забитый актовый зал, КВН, авторские песни, каверы, танцевальные команды и отвратительный звук: ни слова не было понятно. Я сидела с подругами в центре зала, вы же с друзьями – у самой сцены. Тогда мы с тобой ещё не познакомились, но впервые слушали одни и те же песни и шутки, смотрели вместе одно представление. Пока ещё порознь.