Третье лицо

Иногда Андрею Сергеевичу казалось, что именно жена научила его ценить отца. Хотя она его никогда в глаза не видела. Ценить не только на словах, а делами: добиться, чтоб повесили мемориальную доску на институте, где он заведовал кафедрой; устроить там ежегодные «Лигнеровские чтения»; издать избранные труды с подробной биографией; поставить на могиле солидный красивый памятник взамен тоненькой серой стелы с блеклыми буквами. Шаг за шагом покойный профессор Лигнер стал занимать все большее и большее место в жизни и в мыслях его сына. Сейчас Андрей Сергеевич собирал воспоминания об отце, встречался с престарелыми академиками, дряхлыми министрами и бывшими отцовскими учениками.

И вдруг вот это письмо, которое сейчас читает Аня Бояркина.

* * *

Письмо было от знаменитого художника Павла Юркевича, умершего буквально на прошлой неделе в возрасте девяноста шести лет. Андрей помнил это имя – у них дома висели две его картины: портрет матери, она была настоящая красавица, немного похожая на цыганку, с блестящим пробором и розой в руках, и портрет отца, с птичьим профилем, в золотых очках на кончике длинного носа, – он держал в руках пробирку и разглядывал, что там вскипает и оседает. Сочный и яркий социалистический импрессионизм, признанным классиком которого был Юркевич. Они какое-то время дружили семьями. Портрет был написан в том самом году, когда родился Андрей. Мама даже говорила ему: «На этом портрете ты тоже есть!» Во чреве. В круглом, задрапированном лиловыми шелками животике мамы.

Так вот, друзья. Покойный Павел Данилович Юркевич писал… Ах, да что я говорю! Когда он писал, он был еще живой, он велел передать это письмо после его смерти! Так вот. Он писал, что Андрей Сергеевич на самом деле – его сын. Он грустно описывал свою любовь и свое расставание с мамой Андрея Сергеевича, прилагал анализ ДНК на отдельном бланке и заявлял, что хотел бы видеть Андрея Сергеевича своим наследником. Добавив при этом, что вовсе не настаивает, чтоб Андрей Сергеевич Лигнер превратился в Андрея Павловича Юркевича, хотя это, конечно, было бы очень приятно.

* * *

Аня Бояркина дочитала, спросила:

– Оно тебе прямо вот по почте пришло?

– Нет, нотариус передал. Позвонил, назначил встречу и отдал из рук в руки.

– Угу. Ну и какая там наследственная масса?

– Господи! – Андрей Сергеевич поморщился. – Ты прямо как Лариса! Она тоже сразу про массу… Ну извини, извини.

Аня вспыхнула и резко выдохнула: безмолвный крик гнева. У них было принято не говорить о жене Андрея Михайловича; он тоже не расспрашивал Аню о ее бывшем муже и ничего о нем не знал. Был и сплыл.

– Прости меня. – Он встал с дивана, подошел к ней, нагнулся, обнял сзади, поцеловал в макушку. – Прости, я очень волнуюсь, сама понимаешь.

– Понимаю, – чуть суховато сказала она, но потом поймала его руку и прижала к щеке. Значит, простила.

– Да, так насчет массы. – Андрей Сергеевич выпрямился. – Масса хорошая, нотариус объяснил. Квартира на Масловке, в смысле, на Петровско-Разумовском. Огромная мастерская там же, в соседнем доме. Дача на Николиной Горе и еще домик под Рязанью. Картины, это главное. Его собственные прежде всего. Плюс Фальк, Осмеркин, Пименов, Крымов, Корин, Кончаловский и куча народу попроще. Наверное, еще вклады.

– Другие наследники есть? – спросила Аня.

– Какие-то мелкие. – Он снова сел на диван. – Сомнительные. Внуки незаконных детей. Эти так называемые дети давно перемерли, а вот внуки вроде бы есть. Но пусть еще докажут, что это были на самом деле его дети. Законных не было, точно.

– Слушай, – сказала она. – Я ничего не понимаю. Если ты его сын и он хочет видеть тебя наследником, почему он просто не написал завещание?

«Черт, – подумал Андрей Сергеевич. – Лариса задавала точно такие же вопросы. В той же последовательности. Как будто сговорились. Боже. Все женщины одинаковы… Да при чем тут женщины! Все люди одинаковы!»

Поэтому он ответил точно так же, как Ларисе:

– Да откуда я знаю? Как я могу влезть в голову почти столетнему старику?

– А как ты думаешь? Как предполагаешь?

«Господи! Слово в слово как Лариса!» – чуть не заплакал он.

– Не знаю! – почти выкрикнул он. – А ты? Ты сама что думаешь?

– Я думаю, – сказала Аня, – что тут примерно так. Понимаешь, если бы он оставил завещание, то вышло бы, как будто он тебе это навязал. Свое отцовство и твое сыновство. Ты мог взять и все признать. Здравствуй, папа! Или отказаться. Тоже поступок. Типа, «знать вас, дедушка, не желаю». А тут он хочет…

– Хотел, – зачем-то перебил Андрей Сергеевич.

– Ну да, да. Хотел, чтобы ты сам принял решение. Чтобы сам подал на наследство. Посудился бы с внуками. Что-то типа того. Чтоб ясно было, что это тебе нужно.

– Кому ясно? – усмехнулся Андрей Сергеевич. – Ему на том свете?

– Не злись. Мне тут все понятно, – сказала она. – Непонятно другое. Почему он сразу не объявился, когда твой папа умер? Почему твоя мама ничего не сказала?

– А вот это как раз отлично понятно мне, – вздохнул он. – Мальчишка, двенадцать лет. Умирает отец, любимый, единственный, вдобавок очень уважаемый. И вдруг по голове поленом: мальчик, это не твой папа. Твой папа – другой дядя. Но у другого дяди свои дела, и он не спешит быстренько жениться на твоей маме. Поэтому получается, что твой папа – мудак, твоя мама – шлюха и дрянь, а ты – ублюдок.

– Зачем ты ругаешься? – Она поморщилась.

– Затем, что я не знаю, что делать.

– Прости, – замялась Аня Бояркина, – но я тебя все-таки спрошу: а что Лариса Борисовна говорит?

– Ужасные вещи, – сказал он.

* * *

Лариса сказала, что думать тут не о чем. Только последний идиот может размышлять и сомневаться. Конечно, внуки Юркевича будут бодаться. Но ничего, мы их забодаем. ДНК надо сразу взять, его небыстро делают. Впрочем, у нас полгода сроку. Все мамины письма и дневники пословно прошерстить. Папины тоже, вдруг там какие-то упреки. Игра стоит свеч. Смотри, сколько там всего. Даже если внукам чего-то удастся отгрызть, даже если мы им по доброте душевной – эк! она уже говорила «мы»! – мы им что-нибудь отдадим, то все равно огромный капитал. Да за одну картинку Фалька или Пименова можно купить квартиру в Риге плюс домик в Юрмале. Вместе с вэ-эн-же. И горя не знать! Сашке с Маринкой по квартире. Вернее, Сашке квартиру купить, Маринке нашу отдать, а самим переехать на Петровско-Разумовский. Плохо тебе? Давай, нанимай адвоката.

– А если я у него не один такой? – возразил Андрей Сергеевич. – А если он таких писем разослал, не знаю, три? Или пять?

– Но ведь же не десять? – парировала Лариса. – А хоть бы и двадцать! Если там одних картин на десять миллионов баксов, судя по списку, то одна двадцатая – это полмиллиона. Причем долларов. Тоже не валяется. Нанимай адвоката. Действуй.

– А потом позовут в ток-шоу Малахова, – грустно предположил Андрей Сергеевич.

– А ты не ходи, – сказала Лариса. – Силой не потащат. Или пойди за миллион. Правда, рублей. Но тоже неплохо.

* * *

Он это коротко пересказал Ане Бояркиной.

– А ведь она права, – проговорила Аня.

– Нет! – заорал Андрей Сергеевич. – Она забыла про моего папу! Я не знаю, кто там на самом деле оплодотворял мою маму, но мой отец – Сергей Михайлович Лигнер! Я его люблю, я его память берегу, я с этим прожил уже пятьдесят два года. Ну стыдно же в моем возрасте менять отца. Я не Юркевич, я Лигнер. Точка.

– Погоди. – Аня взяла письмо, провела пальцем по нужной строке. – Он же не требует, чтоб ты поменял фамилию и отчество. Это же всего лишь наследство.

– Это совесть моя потребует! Если получаешь такие миллионы… Понимаешь, если это просто от чужого дяди, вот жил я себе, а у меня вдруг дядя в Америке помер… Это другое дело. А когда получаешь такие миллионы от своего отца, то тут уж извините. Тут уж я должен стать Андреем Павловичем Юркевичем, иначе я буду полное дерьмо. Предам Юркевича, который меня так одарил. Но если я все-таки стану Юркевичем, то я предам Лигнера, своего отца. Этот отец и тот отец, черт-те что.

– Ты как-то чересчур все возгоняешь на неимоверные моральные высоты, – улыбнулась Аня. – Но я тебя понимаю.

– Ну и что ты мне предлагаешь делать?

– Я тебе ничего не предлагаю и не советую, – тихо и очень серьезно сказала она. – Я тебе объясняю. Ты истратишь на этот процесс лет пять или восемь, я тебе как юрист говорю. Почти уверена, там есть другие незаконные и полузаконные дети, есть пяток завещаний и обещаний. Если выиграешь, то не так много. А даже если много? Даже если очень много, даже если всех забодаешь и все загребешь себе? Разве ради денег, пусть даже ради миллионов, стоит тратить лучшие последние годы жизни? Да, да, последние! Прости, но пятьдесят два года – это уже очень много в смысле бросать годы на ветер. Не надо. Откажись. Не подавай на наследство. Живи для себя, а не для картинки Фалька, не для квартиры в Риге!

– Какая ты у меня умная и хорошая! – Он снова встал с дивана и снова обнял ее. – Просто сокровище. Теперь таких не делают. Обожаю тебя. Легко сказать «откажись». Лариса меня убьет.

– Если убьет не до смерти, то переезжай ко мне, – сказала Аня. – Мне не нужны никакие наследства никакого Юркевича. Мне вообще ничего не нужно. Отдай Ларисе Борисовне и детям все и приезжай. Справимся. Проживем. Я крепкая, и ты тоже ничего.

* * *

Андрей Сергеевич Лигнер шел пешком через весь город и думал: «Какой я дурак. Есть простое и прекрасное решение: уйти от Ларисы и подать на наследство. Выиграю – обеспечу всех: себя и Аню, Ларису и детей. Проиграю или выиграю совсем мало – буду жить с Аней в этой чудесной крохотной квартире. Соберу воспоминания об отце, издам книгу. Докторскую допишу, наконец… Всё. Точка».

– Где ты был до половины одиннадцатого? – спросила Лариса.

– У юриста, – спокойно ответил Андрей Сергеевич, потому что это была правда: Аня работала в юридической фирме. – Ты же мне сказала: «Действуй, нанимай адвоката», – вот я и действую, нанимаю.

Для убедительности он вытащил из портфеля прозрачную папку с письмом Юркевича и запиской от нотариуса.

– И что юрист?

Андрей Сергеевич, на всякий случай не снимая пиджака и ботинок, прошел в комнату, готовясь сообщить Ларисе свое решение развестись с ней.

Он решил, что будет подло и неблагородно сначала подавать на наследство, а потом на развод. Лариса начнет собирать бумаги, помогать ему – и вдруг бабах! Так нельзя.

Развод сначала, бой за наследство Юркевича – потом.

Он уселся на диван – точно так же, как сегодня в Аниной квартире, уверенно закинув ногу на ногу, качая ногой в новом узком ботинке, – с той лишь разницей, что у Ани была икеевская раскладушка, а у него дома – отцовский, а на самом деле дедовский настоящий чиппендейл.

– И что юрист? – повторила Лариса, сев на стул напротив.

Он посмотрел на Ларису даже с некоторой жалостью и вдруг сказал:

– Подавать на наследство я не буду.

– А?

– Бэ! – Он повысил голос. – Это мое решение. Всё. Точка. И предупреждаю: еще раз пискнешь про Юркевича, про всю эту дурь, я немедленно, ты слышишь, немедленно ухожу из дому! Дети выросли. Квартира останется тебе. Всё поняла?

– С ума сошел! – Лариса вдруг заплакала, бросилась к нему на диван, села рядом, обняла его. – Да провались он! Да ну его к черту!

Андрей Сергеевич обнял Ларису, поднял к себе ее лицо, увидел каждую ее морщинку, родинку и волосинку.

Поцеловал ее, встал и пошел в прихожую.

– Ты куда? – спросила она.

– Ботинки снять забыл.

Конкуренция

никто не обещал, что будет легко

Даша Гронцман, в девичестве Ласточкина, была замужем за Ромой Гронцманом. Он был начальником управления по связям с государственными и правительственными организациями в ЕТЭК, Евразийской транспортно-энергетической корпорации. То есть он был топ-менеджером крупнейшей компании, и Даше это очень нравилось. Особенно то, что он так быстро сделал карьеру: сейчас ему было всего тридцать два года, а ей – двадцать семь. Сам Рома ей тоже нравился, он был светловолосый и сероглазый, очень высокий и худой, даже хрупкий, тонкопалый, всегда чуточку удивленное лицо с прозрачной голубоватой кожей. На одну четверть немец, по отцу. Отсюда и фамилия. Даша в него влюбилась сразу и насмерть, как только увидела. Он тогда был совсем почти никто, а она – просто выпускница «Вышки». И вот всего за пять лет – такой потрясающий взлет. Новая квартира, новая машина, коттедж в поселке «Мичиган». Даша, кстати говоря, вовсе не была бездельницей, светской дамочкой, любительницей фитнеса и модных ресторанов. Она преподавала в той же «Вышке» русскую литературу XX века, защитила кандидатскую и вообще была умная и знающая, настоящая современная женщина.

Она сильно украшала собою Рому, потому что была и вправду очень красива, похожа на итальянку со старинных картин: прямой нос с легкой горбинкой, большие глаза, гладко зачесанные назад слегка рыжеватые волосы и еще отличная фигура.

Рома ее обожал. Бывало, ночью, после сильной и сладкой любви, когда она лежала, раскинувшись на подушках, и отдыхала, он, нагнувшись над нею и покрывая мелкими нежными поцелуями ее шею и грудь, шептал:

– Ты не уйдешь от меня? Ты не бросишь меня?

– Милый, милый, какой ты смешной, я ведь люблю тебя, – шептала она в ответ, прикрыв глаза и вспоминая Алика.

Альберта Ханифатова.

* * *

Да, у нее уже два года был любовник.

Он тоже работал в ЕТЭК и тоже был топ-менеджером, начальником Первого технического управления (трубопроводы). Он был старше Ромы, но ненамного, года на три. Небольшого роста – может быть, на полсантиметра ниже Даши, – но зато широкоплечий, мускулистый, черноглазый, темноволосый и смуглый. Даша в него влюбилась по контрасту с Ромой. Он был соседом по дачному поселку «Мичиган» – прямо через забор; познакомились, когда цветы поливали, она и он. Кстати, отличный любовник. Рома по работе часто ездил то в Минск, то в Астану – вот они с Аликом встречались то у него на даче, то в Москве, но только у него. Водить любовника к себе домой, когда муж в отъезде, – это фу! Тем более что Алик был давно в разводе и жил один.

Алик очень любил Дашу и все время звал ее замуж. Даша целовала его и говорила: «О, милый, как мне с тобой хорошо!» – но не давала конкретного ответа. Тогда Алик вздыхал и говорил: «Ну конечно, что я тебе могу дать такого-этакого? У нас с твоим мужем зарплата одинаковая, и даже дачи по одному типовому проекту! Кто он и кто я, – усмехался он, имея в виду свое азиатское происхождение. – Он – белый мужчина, настоящий ариец! А я – бедный кули!»

Алик был очень умный и тонкий, полный остроумия и самоиронии, несмотря на свою мускулатуру и волосатую грудь, и Даша за это его особенно ценила. Но выбор сделать не могла.

* * *

Однажды Рома рассказал ей, что в октябре будет большое общее собрание акционеров и что Василий Захарович Санкин, уже третий четырехлетний срок отсидевший первым вице-президентом, уходит на пенсию.

– И что? – спросила Даша.

– Да вот ходит слушок, – сказал Рома, слегка смутившись, – что тут есть некоторый шанс для меня лично… Хотя я не рвусь, конечно…

– Почему это «не рвусь»? – подняла брови Даша. – Ты что, недостоин? Ты что, не потянешь? У тебя что, мало друзей в совете директоров? Если есть шанс, его надо использовать на всю катушку! – Она встала с дивана и обняла Рому. – Я в тебя верю! Вперед!

– Достоин-то достоин, – махнул рукой Рома, – и свои люди есть, можно задействовать… Но есть кто-то подостойнее.

– Ну кто?

– Наш сосед, господин Ханифатов Альберт Рауфович. Первое техническое. Трубы.

– Он что, лучше тебя? – засмеялась Даша.

– Гораздо! – хохотнул в ответ Рома. – Нет, он, конечно, профи высшего сорта и мужик, как говорят, неплохой, незлой и такой, как бы сказать, кооперэйтив. Но не в том дело. Дядя его – главный акционер одной серьезной нефтяной компании. Так что вот.

Даша это прекрасно знала, но сказала:

– Все равно надо бороться. – И повторила: – Я в тебя верю.

– А ты меня не бросишь, если меня не выберут первым вице?

– Дурачок. – Она обняла его еще крепче. – Я так тебя люблю…

* * *

Через три дня Рома улетел в Ереван, а оттуда в Ташкент.

– Выборы-шмыборы, – грустно сказал Алик Ханифатов. – Все говорят, что у меня есть серьезный шанс заменить Василия нашего Захарыча. Первое техуправление – ведь это, по сути, и есть вся наша фирма. Кстати, Захарыч стал первым вице после того, как пять лет оттрубил на трубах. – И поглядел на Дашу, оценила ли она его каламбур.

Даша обняла его правой рукой за шею, поцеловала в щеку и засмеялась.

Правой рукой – потому что она лежала, положив голову на его правое плечо. В комнате был полумрак – тяжелые шторы задвинуты, а так-то было три часа дня.

– Ну, так за чем же дело стало? – спросила она, ласкаясь.

Алик необидно высвободился из ее объятий, чуть отодвинулся.

– У меня серьезный конкурент есть. Твой супруг, ты уж извини.

– Нет, это ты извини! – сказала она. – Он же всего- навсего джи-арщик. Нет, я его, конечно, очень уважаю, – продолжила она, тоже чуть-чуть отодвинувшись, и подумала: «Не хватало еще, чтоб я своего мужа ругала, лежа в постели любовника, это уж точно фу!» И повторила: – Да, милый, он мне ничего плохого не сделал, только хорошее, я его уважаю, но посмотри на вещи реально: джи-ар и Первое техническое. Это несравнимо!

– Не знаю, – сказал Алик. – Я другое знаю. Ты в курсе, кто у мужа твоего двоюродный дедушка? Он же немец, твой муж!

– На одну четвертую, – отозвалась Даша. – Не знаю никакого дедушки.

– Скромный, значит, – сказал Алик. – Это хорошо. Не хвастался? Уважаю. Так вот, его двоюродный дедушка, херр, извини за выражение, Вальтер Гронцман, – директор ЕТЭА при ЕК. Европейской транспортно-энергетической ассоциации при Еврокомиссии. Это сильно повышает шансы твоего супруга.

– Все равно я верю в тебя! – сказала Даша. – Не опускай руки.

– Хорошо, не буду, – согласился Алик. – А вот сделают меня первым вице, ты тогда с ним разведешься и ко мне уйдешь?

– Как ты можешь так рассуждать? – возмутилась Даша. – Кем ты меня считаешь? А ну извинись!

– А если ничего не получится, ты от меня навсегда уйдешь, – словно бы не слыша ее, продолжал Алик. – Но я не умру от тоски. Потому что эти два года, что мы были вместе, это будет негасимый огонь воспоминаний, который согреет мою жизнь до старости и смерти.

Вот ведь как красиво сказал! Даша чуть не расплакалась и бросилась его обнимать. Но он повернулся к ней спиной и прошептал:

– Извини меня, любимая.

* * *

«Как бы ни повернулись дела, – размышляла Даша в тот самый день, когда в загородном отеле шло большое собрание акционеров ЕТЭК, – что бы там ни получилось, это будет наконец какое-то решение. Вернее, возможность решения.

Неважно, кого назначат, а кого нет. Важно, что они наконец станут разными. Один станет победителем, а другой, как ни крути, проигравшим. Лузером, если по-нашему.

Вот тут мне придется выбирать по-настоящему.

Можно уйти к победителю. Уйти от Ромы к Алику. Или, если Рома победит, остаться с победителем и сказать Алику: “Прости, мой милый, но ты сам намекал на такое развитие ситуации”. Это будет жестко и даже цинично, но очень жизненно.

А можно наоборот! Можно остаться с лузером, то есть с собственным мужем. А победителю, то есть Алику, пожелать успехов. Сказать: “Я мужа на бонусы и опционы не меняю. А у тебя еще все в жизни будет, не одни только воспоминания обо мне!” Или сказать Роме, если он победит: “Я рада, что ты с моей моральной помощью достиг таких высот. С твоими бонусами и опционами к тебе сбегутся лучшие женщины – только выбирай! Будь счастлив! А я пойду к доброму скромному человеку, которого люблю уже два года”. Это будет очень романтично и благородно».

* * *

Даша открыла свой макбук, и тут же ей в глаза бросилась новость:

«Завершилось общее собрание акционеров и заседание совета директоров крупнейшей транспортно- энергетической корпорации».

Кликнула. Вывалились ссылки:

«Изменения в составе руководства ЕТЭК».

Сволочи! Достали своим гребаным кликбейтом! Меньше чем в четыре клика не доберешься до сути!

Ну вот, наконец:

«Корреспондент “Ведомостей” сообщает из отеля “Корона-Плаза”: “На собрании акционеров компании ЕТЭК и ее совете директоров принято решение назначить двух первых вице-президентов. Ими стали Роман Гронцман и Альберт Ханифатов”».

* * *

– Блин! – вслух сказала Даша. – Еще четыре года мучиться.

Хороших сценариев нет

кофе, коньяк, конфеты и пристальный взгляд

Катя шла по коридору и вдруг налетела на Сергея Аполлоновича. На самом деле это он налетел на нее – вышел из-за угла нахмуренный, прижимая айфон к уху.

– Совесть у тебя есть? – говорил он своему собеседнику. – Третий час тебе звоню, ты вне доступа, не знаю, что думать, нет, ты скажи, совесть у тебя есть, я тебя спрашиваю?.. Господи! Ну сколько можно! Купи себе второй аккумулятор, как его там, пауэрбанк, вот. Я уже сколько раз говорил… Ладно. Всё. Пока.

Сергей Аполлонович был генеральный продюсер компании «Карамель», а Катя работала редактором. Точнее, помощником редактора.

* * *

– Именно Аполлонович! – повторил он свое редкостное отчество в тот единственный раз, когда она предстала перед его светлыми очами и они пожали друг другу руки. – Но не Аполлинарьевич! – И засмеялся.

Катя тоже засмеялась, хотя не поняла шутки. Потом ей объяснили: Сергей Аполлинарьевич – это знаменитый советский режиссер Герасимов, именем которого назвали ВГИК. Но Катя училась не во ВГИКе, а совсем в другом месте, а сюда пришла, потому что мечтала стать сценаристкой. Она уже раза три проходила курсы и онлайн-мастерские. И даже успела написать две сценарных заявки.

* * *

– Извините, – сказала Катя, влетев в плечо Сергея Аполлоновича.

– Да, да, – сказал он и сощурился, глядя на экран своего айфона.

Катя обогнула его и пошла дальше.

– Постойте, – вдруг окликнул он. Она остановилась, обернулась. – Простите, я забыл…

– Сергей Аполлонович, я Воробьева Екатерина, первая редакция. У Валентины Сергеевны.

– Да, да. Екатерина… а по отчеству?

– Просто Катя.

Ну ведь и в самом деле. Ему полтинник с хвостиком – два года назад отмечали, – а ей двадцать семь.

– Катя! – сказал он. – Выручайте. Не в службу, а в дружбу. Вызовите мне такси, если не трудно. Моя машина с обеда в ремонте. Говорят, есть такой, как это, сервис, да? Яндекс. Такси, кажется… – Он протянул ей свой айфон. – Вот тут где-то, наверное, должно быть. У всех есть. Должно же быть и у меня?

Катя посмотрела все приложения.

– Нет, Сергей Аполлонович, у вас нет такого. Но можно скачать. Это быстро. Это минут пять займет. И нужен номер вашего мобильного, для верификации. Они вам на него пришлют эсэмэску с паролем, мы пароль вобьем, и все.

– Господи, – раздраженно сказал он. – А говорят «цифровая цивилизация», «цифровая цивилизация»! Тьфу! Чем больше удобства, тем все наоборот.

* * *

Катя поняла, что судьба сама идет к ней в руки.

Да, она написала две заявки, но еще никому их не показывала. Ей было стыдно отдать их редакторам. Она представила себе, как коллеги будут разбирать и обсмеивать ее текст – точно так же, как она разбирала и обсмеивала тексты начинающих сценаристов. А тут – генеральный продюсер. Всё в его руках. Он человек со вкусом и опытом. Ее заявки – хорошие, достойные, не хуже других. Лучше других! Кроме того, она сама очень красивая. «Да-да, и не надо ханжества!» – сказала себе Катя.

Поэтому она просто, по-товарищески предложила довезти Сергея Аполлоновича до дому. На своей машине.

Зашла к себе в отдел, накинула плащ и не забыла положить в сумочку обе заявки.

* * *

Ехали долго, стояли в пробках, очень интересно разговаривали. Про кино в том числе и даже про сценарии. Сергей Аполлонович привычно говорил, что со сценариями беда, что хороших сценариев нет и непонятно, откуда их брать. Катя соглашалась.

Приехали.

– Вот тут, – сказал он. – Всё. Большое спасибо. Увидимся. – Он стал шарить по дверце, искать ручку.

– Лучше бы вы спросили «сколько с меня»! – дерзко сказала Катя.

– А? – Он резко повернулся к ней.

– Простите, Сергей Аполлонович, – вздохнула она, и голос ее дрогнул; казалось, она сейчас заплачет. – Вы как-то очень обидно сказали…

– Это вы меня простите. – Он неожиданно нежно погладил ее по руке. – Совсем я уже перестал мышей ловить. Зайдем ко мне, Катя. Если у вас есть время, конечно. Выпьем чаю или кофе. Съедим по конфетке.

* * *

Квартира у Сергея Аполлоновича была ой-ой-ой. Хотя дом снаружи вроде ничего особенного. А там одна гостиная метров сорок. Отделка стен – дворцовый класс. Катя училась сначала на инженера-строителя, потом на дизайнера, так что сразу видела, что почем. Мебель явно штучная, под заказ. Диваны – настоящая кожа. Картины современных художников. Катя не знала каких, но ясно было, что дорогие. И еще две старинные картинки в лепных рамках со специальными лампочками-подсветками сверху.