Комфорт проживания и самосотворение

***

Лауреату последние ночи совсем не спалось, страшно было. Так, днем на любимом диванчике дремал с открытыми глазами и вздрагивал даже от незначительных шорохов. Очень хотелось, чтобы быстрее это все закончилось, хотя он толком не понимал, что должно закончиться. Третий день он не ходил на службу, сославшись на нездоровье, жался к последним новостям по телевизору и даже вчера с вечера водки выпил после того как сходил в ближайшую церковь, но, не зная, что там делать, потолкался с зажженной свечкой среди бабушек, а когда выходил, не знал, куда ее деть. Заплевав хилый огонек, запихнул в карман, а та исхитрилась его укусить и ожечь указательный палец воском. Он, все же додумавшись до того, что никто его ни убивать, ни судить не собирается, с вечера проглотив снотворное, уснул под колыбельную последних новостей.

Сначала ему снился летний лес, какие-то сопливые грибы, похоже, что ядовитые, а потом к нему подбежал кто-то похожий на зайчика, а затем появился туман, сладкий на вкус, и вдруг – операционная с двумя его неизменными помощниками. Все ярко освещалось, было привычно и спокойно. Те двое о чем-то шептались и негромко хихикали, лапа анестезиолога жестикулировала то ли утвердительно, то ли отрицательно. Тут и зашла страждущая перемен в своей жизни, то есть объект сегодняшней операции. Он ее не успел разглядеть, а сестра уже повела усаживать в кресло и готовить к осмотру. Она что-то долго возилась с ней, потом подошла с совершенно непонятным взглядом. Тот пошел осматривать и сразу расшифровал, что было в глазах медсестры. Пациентка была явно несовершеннолетняя, что противоречило всем установкам и правилам его специальности. Но лауреат помнил, о чем его предупреждали. Осмотр сделал ситуацию еще более жуткой. Девочка была еще девственница, настоящая, а не нарисованная. Лауреат вспотел, пот начал затекать в глаза, капал на маску, просачиваясь вкусом свежей крови. Он был труслив по натуре, и по натуре же приспособленец, и всегда к меньшим страхам приспосабливался, потому был успешен и почитаем. Конечно, закона он боялся, но тот дядька с холодными стеклянными глазами и голосом, от которого в кишках бурлил ледяной понос, был страшнее. Громиле-анестезиологу было плевать, он тут ответственности не имел, а потому наболтал сколько нужно и вколол. Сестра боялась только собак и в компании таких же, как она, успешно прикармливала их колбаской с цианидом. И, конечно же, лауреат выбрал-таки минутку и пообещал им за сегодняшнюю работу очень даже прилично, но, похоже, что из своих закромов придется заплатить, так как от того заказчика можно было получить только обморок или заикание. В прошлый раз лауреат так стучал зубами, что часть пломб выпала, а на бюгеле крючок обломился, к тому же нижние клапаны не сработали. Он резал, горилла следил за монитором, а сестра тампонила. Цвет и гордость главной столичной профильной клиники действовали привычно и слаженно.

В своем гинекологическом прошлом, добывая стволовой материал и убив при родах не одного младенца, он знал, что и как надо передавить. Еще наблюдая за беременностью, он закидывал матери нотки сомнения в хорошем здравии ребенка, а потом убийство представлял как избавление, с пожеланиями новой, уже удачной беременности. Элита народа рвалась омолаживаться и денег не жалела. Модные тренды: как когда-то у него были стиляжьи склонности к шмоткам, но тогда обещали коммунизм, а теперь препараты вечной молодости. Дефлорация свершилась, а дальше – тьма, ни одной бумажки не было, а значит, не было и предварительного приема гормонов, которые разрыхляют функциональный слой репродуктивного органа. Этот суп лауреат варил в темноте своего опыта, но явных препятствий не было, и, вроде, все дошло куда нужно. Как только вымыли руки и сняли халаты, сразу оказались в своей реальности. Через час Николь вернулась из сна в сон и пошла досыпать в свою постельку.

***

Гречневые биточки, галеты с грибным паштетом и мандариновое желе на столе. На завтрак Николь не встала. Агасфер был полон предчувствий, что произошло то, что должно было случиться. Он зашел в спальню, Николь лежала, укрытая с головой, только две ее бледные ступни с маленькими пальчиками смотрели наружу. Он подошел, сел на край кровати и коснулся ее рукой. Она села на кровати, оставаясь укутанной в кокон из одеяла. На простыни вспыхнуло алое пятно крови. Демоны вторглись в ее тело, в живое тело была привита смерть. Агасфер приобнял ее за плечи и повел в туалетную комнату, оставил там, до конца не прикрывая двери. Он содрал с постели все белье и заменил на новое, с веточками сирени и солнечными бликами. Потом сел за стол и стал ждать. Она пришла не скоро, два раза пришлось греть кофейник. Волосы ее были заплетены в толстую косу, что делало ее похожей на школьницу, смотрела она так же открыто, но на глазах была поволока слез, и цена этих слез была велика. Вера даровалась достойным, а эта девочка к вере восходила в страшных душевных и физических муках.

Он ее кормил, как получалось, где с ложечки, где с прибауткой. Но шутки тут вообще с трудом получались, а в это утро вообще в зубах залипали. Ее чрево было колбой, в которой лепили трансформер из чудовища женского пола, которое когда-то звалось человеком, и из царя чудовищ, которое никогда не могло быть человеком. При всем этом, душа-то была одна, и она была у этой колбы. В чудесный цветок на лилейном поле вгрызся червь-паразит и, питаясь ей, рос. После завтрака она легла, а потом два раза ходила в туалет, как-то болезненно шаркая тапочками. После обеда он усадил ее рисовать. У нее уже хорошо получалось.

А в тот час, хорошо выспавшись, лауреат рассуждал о том, не слишком ли много он пообещал своим помощникам, но положение было безвыходное, и он, озираясь по сторонам своего кабинета, полез в свои закрома. Это был хорошо замаскированный в стене сейф, его личная территория. Эта территория была прилично загружена не только бумажными деньгами, но и золотыми монетами, которые он коллекционировал со студенческих лет, их было много, и это утешало. Мефистофель к встрече с лауреатом посмотрел все его делишки, он был вынужден быть готовым, так как поручение было от самого близкого, что рядом с Высочайшим. Он лауреата не ненавидел, тот ему был просто омерзителен во всей картинке, созданной им на ниве медицинского служения людям. Сейчас он сидел у лауреата за спиной, когда тот умиленно передвигал тяжелые коробки в чреве своего бронированного сейфа, вывезенного из побежденной страны. Не был бы он Мефистофелем со своей страстью к золоту, если бы отпустил эту мерзость без оброка. Сзади что-то заскрежетало, лауреат обернулся, – в кресле сидел тот самый, с копытами. Он скрипел зубами и как бы улыбался, улыбка эта была от уха до уха как у акулы-людоеда из мультика про русалочку. Лауреат покрылся холодным потом и пытался что-то сказать, но не смог, да его и не спрашивали. Мефистофель достал откуда-то из-за спины два мешка из грубой кожи, с ремнями-застежками, в такие, наверное, собирали дань падишахи и джинны. Содержимое коробок скоренько перекочевало в мешки. Гость затянул ремни и, слегка крякнув, исчез из кабинета. Лауреат в панике забегал по кабинету, все закрыл и зашторил, и лишь спустя мгновение осознал, что сокровищ у него больше нет, остались только почет и уважение. Мефистофель сегодня же передаст великому герцогу Астароту в хранилище сокровищ ада золото лауреата. Но те тридцать сребреников были не оттуда. В том Мефистофель убеждал доктора Фауста, и готов был повторять, что те деньги были из людских загашников. Облеченные коронами и ряженные в религиозные хламиды всегда найдут такие сребреники для тех, кто готов предать своего же спасителя и своих же пророков. Он был циник и презирал людей, но боялся, как и все, гнева Божьего, заставляя бояться ада таких вот лауреатов, которые в бытие Бога не верили, а верили в очередные новые идеи новых же правителей. Только вот собаки, что вкусили плоти висельника, по всему миру разбежались, и в современной жизни влюбляли в себя людей с целью стать самыми близкими и верными.

***

Теперь она все время сидела за рисунками; выбрала толстую тетрадь, открыла первую страницу и села рисовать. Она старалась делать это так, чтобы Агасфер не видел, что она там прорисовывает, но ее натура, правдивая и бесхитростная, конечно, ничего скрыть не могла. Прошел не один день, прежде чем как-то ночью он просмотрел тетрадку, упавшую с ее кровати. Она клала ее на ночь с собой. Агасфер вник в суть ее рисунков и связанных с ними размышлений. Все, что она рисовала, было вокруг цифры сорок, которая в Библии связана со скитаниями, символизируя путешествие человека по руслу жизни к ее истоку – истине, которой является Бог. Это были рисунки великого поста, когда дьявол искушал Иисуса Христа в пустыне; и сорок часов, когда Спаситель мертвым возлежал в гробу. Это и Моисей, который сорок лет блуждал по пустыне вместе со своим народом; и пророк Илия, который сорок суток шел к горе Хорив, где увидел Господа. На одной странице рисунка не было, но из того, что было написано с ошибками и не очень ровно, можно было разобрать, что беременность у женщины протекает сорок недель. Надпись была перечеркнута крестом. Так продолжалось изо дня в день. Они мало разговаривали, иногда она подходила к нему, брала за руку и клала голову ему на плечо, но не плакала. Плакать хотелось Агасферу: с ней он окончательно вернул в себе человека, и ему хотелось всего, что присуще человеку, а это, в первую очередь, любовь и сострадание к ближнему своему. Потом был Ной и его сорок суток плавания, сорок дней дождя и сорок дней присутствия Христа на земле после воскрешения. Все ранние рисунки Николь сохранила, и Агасфер нашел среди них солнышки, которые у нее так хорошо получались. На всех изображениях были нарисованы тонкие лучики, везде по сорок. Так свое божество в храмах изображали инки. И за сорок же дней на карте неба исчезли плеяды, и зло правило безраздельно. Так протекали последние сорок дней их совместного пребывания. По их окончании их ждет неминуемая смерть и проживание в аду. Но смерти нет, просто ей, не нажившей грехов и не познавшей любви, придется остаться навсегда среди мертвых, без неба и солнца. Здесь, в аду, сорок недель беременности быстро превратились в сорок дней, и уже было пройдено больше половины. Какие ощущения испытывала она, Агасферу было неведомо, но ему казалось, что девочка угасает. У Агасфера внутри болело все, что называется душой. Сейчас он уже точно осознавал глубину собственного греха и боль наказания, он даже за нее не мог умереть, а должен узреть ее смерть. Это было невыносимо. Но, чтобы ей стать мертвой, у нее в чистилище должны забрать душу, и она там должна пребывать сорок дней, но ведь родившая Антихриста не может сохранить душу и быть рядом с Богом. Во многих последних рисунках он не разобрался, но было впечатление, что она хотела сказать ими о полном опустошении, небытии и окончании всего. Она, конечно, плакала ночью, свернувшись под одеялом и прислушиваясь к себе, и он тоже плакал, но не видя в ней жертву, а видя свет. Он плакал по свету. Агасфер уже не проклинал свое бессмертие, а благодарил Бога за то, что тот привел его к свету. Так самосотворялись Агнец и грешник.

***

Время текло быстро, сорок дней подходили к своему порогу. Там исчисление времени было очень условно, никакой связи вне стен не было, не было часов. Завтрак, обед, ужин, ранний сон. Сон был ненастоящий, и сколько он на самом деле длился, было неведомо. Николь округлилась в бедрах, и где должно поправилась, но лицом осунулась, а в глаза старалась не смотреть. Ела, вроде, нормально, много пила воды. Днем сидела за столом, прикрывшись локотками и своей рыжей копной волос, рисовала. Карандаши превращались в маленькие огрызки, и молчание порой становилось длинными, звенящими паузами. Бывало, она с какой-то наивной радостью в голосе прерывала эти паузы каким-нибудь малозначащим вопросом, и тут же отворачивалась, не ожидая на него ответа. Все эти дни она проживала в какой-то обреченности и стыде. Агасфер все думал о том алтаре, покрытом покрывалами, где та девочка должна стать бессмертной среди мертвого мира. Он молился, как умел, Отцу небесному, не за себя, за Николь. Для себя он просил укрепления в вере, чтобы силы его не оставили, и чтобы разума не лишиться. Он, что знал, ей рассказывал, как умел, рисовал, даже читал стихи и лицедействовал. Вот только «Музыку рая» или «Вальс дождя» Фредерика Шопена он не мог сотворить. В его собственном мозгу все время звучал «Реквием»9 Моцарта.

В июле 1791 года к Моцарту в дом пришел неизвестный посланник в черном и на условиях секретности сделал заказ на заупокойную мессу. Композитор согласился на работу и получил аванс в 100 дукатов. Тем заказчиком был Агасфер. И когда накануне смерти, 4 декабря, Моцарт в компании своих друзей пропел «Реквием», то он – величайший из всех композиторов – заплакал и сказал, что уже не закончит начатое. Агасфер был при этом, а Сальери уже придумали в их ведомстве при его же участии, ибо надо было соединить музыку смерти с грехом убийства. Зачем эта музыка была нужна Хозяину, непонятно, ибо мертвые не внемлют музыке. Тем более, что «Реквием» – это квинтэссенция всей христианской религии о неизбежном страшном суде над каждым и о загробном мире. Это чередование картин печали и траура земного человека, молящего Господа о прощении. И все это было написано так, что мало имело отношения к богослужебным обрядам, и в то же время это – одно из самых жизнеутверждающих произведений искусства, отражающее весь путь восхождения человеческого духа. Тогда Агасферу представлялось, что эту музыку Сатана каким-то образом перенес на Голгофу в момент казни Христа, и чьи-то уши тогда ее слышали. Агасфер в последнее время постоянно тоже слышал ее в голове, и все звуки ее обряжались в словах: «Спаси ее, источник милосердия».

Вокруг них временем манипулировали, казалось, совсем бессистемно. Физика не работала, работала воля Сатаны. Если Агасфер что-то подкидывал вверх, то вниз оно не падало, а так – скользило, а примерно через час оно могло с неимоверной скоростью падать. С температурой воздуха тоже непонятно: то было влажно и жарко, то сухо и холодно. Было понятно, что они в лабораторной печке, внутри нее что-то выпекали и прижаривали. За красной стеной долго готовили этот сценарий и сейчас его скрупулезно прочитывали. Ясно было, что нельзя допустить ее самоубийства, ведь тогда она будет обречена на ад. Если родит, – тоже ад. Только рожать нельзя, это и было главным в противостоянии живых с мертвыми. А самоубийством, даже агнца за чужое зло, зло не победишь, а лишь уподобишься ему в грехе и найдешь себе место в аду. Место того, кто повесился из-за предательства любви, неизвестно никому из демонов. Где тот, знает только один, а у него не спросишь. Но он где-то там точно есть. И думается, что таких уже много, а это значит, что у них там свои апартаменты с отдельным моционом.

Они оба знали, что ждут друг от друга, но о том молчали, ибо говорить о том было невыносимо. Даже мысли об этом могут лишить сил и решимости. Вот такой комфорт проживания.

***

Ночью его разбудил запах смерти. Это был точно ее запах, вперемешку с удушливо-горячими потоками воздуха он отдавал запахами горящего металла и одновременно свежей крови, в сотни раз усиленный до точки физиологического удушения. Николь в постели не было, двери были распахнуты в коридор и ту ритуальную башню. Оттуда и тянуло жаром и запахом смрада и ужаса. Агасфер метнулся назад в комнату, кинжал был на месте. Он примотал его к себе простынею, накинул рубашку и рванул вниз. Огромное помещение было освещено синеватым, как бы лунным, светом. Огромный занавес просвечивало шевелящими языками пламени, и оттуда шел поток жара и запахов. Земля по всей своей площади была зеленая, как бы травяная. Подиум вместо небесно-голубого теперь сиял чернотой, и на его краешке сидела она. Николь была в своей белой ночной сорочке с голубыми васильками, и как только увидела Агасфера, кинулась ему навстречу по зеленому полю. Она бежала, раскинув руки, и истошно кричала, а эхо этого крика в огромном колодце башни отражалось и многократно множилось. Агасфер бежал ей навстречу, она криком умоляла людей убить ее. Наперерез им, стуча копытами, мчали черти, и в первом ряду был похожий на приписанного ей в мужья Сла̀в, но они опоздали. Агасфер прямо на ходу, изо всех что было сил, всадил ей кинжал в живот. Николь откинуло назад, и сразу упав навзничь, она больше не издала ни звука и не шевельнулась.

Обессиленный Агасфер тоже упал на траву, и вдруг прямо перед ним схлопнулась штора, закрывающая вход в подземный мир. В глубине, на огромном троне, во всполохах огня сидел сам Дьявол в окружении десяти своих архидьяволов. Все вокруг них было в пламени, из которого торчали головы миллионов, присягнувших ему на верность. Агасфер встал, плюнул на трон и громко сказал, что отрекается от него и всех его законов. Сатана поднял свой жезл; Агасфер терял силы, но тут вспыхнул свет. В момент все замерло, ад онемел, огонь застыл, и в абсолютной тишине раздался глас Божий. Слова его – это высшая мудрость и величайшее благодарение, и никому не дано их процитировать, только то, что запомнил и понял Агасфер. Господь сказал о силе, что он оставил людям когда-то, чтобы они, определившись со своим главным врагом, использовали эту силу, а когда это случится, он явит себя. Вот оно и случилось. И не царь против царя пошел, и не брат против брата, и не государство против государства, люди сами сделали выбор использовать эту силу в битве за всех людей: и за хороших, и за плохих. И своему порождению – Люциферу, и всем, кто за ним пошел, Господь сказал, что, считая людей ничтожными и ни к чему не пригодными, они проиграли. И проиграли девочке, рожденной во Христе. Николь вдруг поднялась, кинжал выпал, она начала вращаться и, схлопнувшись вспышкой голубого цвета, исчезла. И раскаявшемуся грешнику проиграли, который сегодня же предстанет перед возлюбленным сыном своим. Живым не место среди вас, и помни, Люцифер, что в одном сосуде не смешать добро и зло, любовь и страх. Не ищи себе облика человеческого, ибо быть тебе всегда таким, какой ты есть, так как твой облик есть черта разделения мира. Сейчас все, сотворенное тобой в этом месте, захоронишь на веки вечные и вернешь земле ее прежний вид. Убойся моего гнева и помни о покаянии.

Свет исчез, вход в ад стал бледнеть и меркнуть. Его горячее дыхание исчезло, и вдруг пошли раскаты громовые и дрожь великая вокруг.

***

Агасфер вдруг оказался на крыше одного из развлекательных центров, прямо у красной стены. Гул и дрожь нарастали, при этом привычный туман рвало на огромные куски, и сквозь дыры пробивалось солнце и голубые небесные края. Город на семи холмах уходил в огромный соленый океан, что всегда был под его телом. Он проваливался сам и утаскивал за собой все окраины, обжитые мертвыми. Внизу улицы были заполнены снующими в панике двуногими, четвероногими, хвостатыми и рогатыми существами. То тут, то там возникали огромные провалы, и они вместе со зданиями заваливались в бездну. Гнездо рвалось и по кускам исчезало в небытии. По воле Господа Сатана подбирал свое дерьмо с поверхности земли, возвращая людям их реальность и забирая свою. Уже все до линии горизонта, который теперь стал виден, превращалось в огромную глотку, которая, пожирая, сама собой закрывалась, оставляя на земле ровную пылящуюся поверхность. Агасфер вдруг почувствовал какое-то движение под одеждой, неожиданно из-под рубашки выглянул тот самый полосатый бурундук, вопреки всему – еще одна живая душа этого мира. Здание развлекательного центра заходило как живое, два раза его подкинуло, а потом оно полетело вниз, как подброшенный кирпич возвращается. Свет померк. Шесть дней еще гудела и рвалась земля, глотая гнездо с фабриками и заводами, ходячих мертвецов и жалобщиков проглатывала в ту мертвую благодать, в которую планировалось переодеть весь мир. Не получилось. Восставшие в аду не дрогнули.

Из синего неба птицы, наконец, увидели эту землю, она была одноцветно-серой и не очень приветливой, но уже полетели туда ветра и понесли семена трав и деревьев, а за ними прилетят пчелы и бабочки, а в реки придут мальки, которые вырастут в прекрасных рыб. И придет когда-то апрель, когда перелетные птицы спустятся сюда на отдых и, может быть, совьют гнезда, из которых выйдет новая жизнь. Пройдет много лет, и опять появятся люди, совьют свои семейные гнезда, нарожают детей и перед сном им будут рассказывать сказку, как злой волшебник заколдовал их землю, но пришел богатырь в кольчуге и прогнал его. Дети будут сладко засыпать в полной вере, что добро всегда побеждает зло, а рыжая добрая-добрая фея всегда рядом. Она в утреннем рассвете, дневных цветах и щебетанье птиц, а вечером, конечно, в сказках. Рыжая фея любила васильки, и дети плели из них венки, пускали в речку, махали ручонками и пели, что любят рыжую фею и дарят ей венки. А их фея была святой, она жила в раю вместе с родителями и дедушкой. Она действительно любила васильки, на лугу рядом с их домом они цвели сплошным ковром. Она поутру плела венок и, надев его на свою золотую голову, бежала к своему соседу, и великий Фредерик садился за рояль, и она неизменно плакала под его «Мелодию рая» и «Вальс дождя». Плакала потому, что была счастлива среди людей. Эта девочка была святой, а самое главное, что она была из нашего XXI века, про который говорят, что в нем нет ничего святого. Но это ложь, святое всегда с нами, во всех веках, в буднях и праздниках, в родителях и в детях. Христос любит нас, только не забывайте, как он взошел на крест за эту любовь.

***

А грешник, тот, что из I века, сидит с закрытыми глазами. Он чувствовал под собой твердый стул и вдыхал запахи очень родные и знакомые. Вдруг что-то на его коленях шевельнулось, Агасфер открыл глаза: на его коленях сидел все тот же скиталец-бурундук и пучил на него черные бусинки глаз. На Агасфере был тот же фартук сапожника, он сидел на крыльце своего дома, а на улице светило солнце месяца Нисана. Он оказался в том месте, откуда и начал свой путь длиной в тысячи лет.

Время было где-то к полудню, с узкой иерусалимской улицы доносились вопли, грохот и захлебывающиеся рыдания. Сначала его предали бичеванию, били железными прутьями и рвали бичами10. Они впивались в тело, а когда их отрывали, плоть отслаивалась кусками. Ему, лежащему в луже крови, надели терновый венец на голову: это были прутья терновника с множеством колючек, сплетенные в виде шапочки. Прокуратор пытался ограничиться этим наказанием, умыв руки в знак того, что снимает с себя вину за мучения и смерть этого человека, но толпа орала «Распять», и что кровь его пусть будет на них и их детях. Так целый народ подписал себе проклятие, а судья-прокуратор смалодушничал и распорядился о казни. Так начался крестный путь Спасителя. Еле живой, он не мог нести крест всю дорогу и трижды падал. Это был путь страданий: пот и стекающая из-под тернового венца кровь заливали лицо, тяжелый крест давил на плечи, вокруг шли фарисеи, выкрикивавшие оскорбления и плевавшие в него. Он остановился у какого-то дома, опершись рукой о стену. Это был дом сапожника. Хозяин выскочил из дома и кинулся ему в ноги, он молился о прощении себя и своего народа. Он молил и молил, стражники не могли оторвать его от ног Спасителя и били его ногами, палками и плетками. Он рыдал и смеялся и, казалось, терял разум от всего происходящего. И Спаситель, разжав разбитые, с запекшейся кровью губы, сказал:

–Ты прощен.

Толпа безумцев дальше погнала сына Божьего, а Агасфер остался лежать на уличных камнях, встать он не мог, обе ноги его были перебиты. Он заполз в свой двор и, полусидя, приготовился встретить смерть. Он умирал счастливым, и не от древней старости, а из любви к Христу. Он был счастлив за Николь, которую забрал Господь, он был счастлив, что однажды потерял страх и обрел веру.

Откажитесь от страха, плюньте на фарисеев и придите к Христу, и умрите от счастья, что вас ждет вечная жизнь. А черненькие глазки полосатого зверька тоже плакали; он сидел у него на плече, молитвенно сложив лапки. Агасфер пытался ползти, чтобы умереть подле Христа, но тело уже не работало, и часы его остановились вместе с последним выдохом сына Божьего на кресте.

Вот так самосотворились грешник из I века и девочка из XXI века.

А может, мы – неправильные люди,И может, ошибались иногда,Но то, что с нами было и что будет –Пускай дождется Божьего суда.(Из песни XXI века)11

Эпилог

Теперь уже все, кому должно – на небесах, а кому должно – в аду. И только два, не самых главных персонажа, остались на Земле. Это Ворон, который мог по договору служить и свету, и ночи, но сохранял свободу выбора. И эта свобода ему была дарована со времен Ноя, это его выпустили искать сушу, и он ее нашел. И был продлен род человеческий и всего живого на земле. Никогда Ворон не кликал смерть, он просто видел ее с косой и в старушечьем обличии. К кому-то она хитро кралась, а кого-то мгновенно хватала костлявыми лапами. И только падшие вороны, как и падшие люди, бывают стервятниками. Если вороненок выпал из гнезда, будьте милосердны и верните его. И ворон покажет потерявшемуся дорогу домой, а когда будете одиноки, заговорит с вами на вашем языке.