Под крышами города. Роман-калейдоскоп

Живи, не как карты скажут, а как бог велит. А вот людям помогала. Свои услуги никогда не выставляла напоказ. Но находили её сами. То ли огромные глаза притягивали, то ли в сказочной красоте вязли.

Цыгане всегда с Зинаидой общения искали. За свою принимали. Хватали за руки и на своем доверительно лопотали. По-цыгански. Зина отстранялась:

– Ромалы, не цыганка я, не понимаю.

Улыбнутся золотыми зубами в ответ:

– Как ни называйся, а ты гаданием занимайся, – и исчезнут. Ни здравствуйте – ни до свидания.

В Свердловске много цыган было. Все черноглазую красавицу Зину за свою принимали.

Да и примет Черникова много знала. И не хочешь в них верить, а они сбываются. Никогда не держала Зинаида в доме сухие рогоз с бессмертником. В природе безобидны, вдохновляют. А домой попадут, главными станут. Горе придёт. Слёзы по покойнику.

Гадала, когда видела, что помочь надо. Один раз женщина приходила, ребёночка очень хотела. Да с мужем согласия не могли найти. Плакала. Зина слушала-слушала. Потом молча карты разложила:

– Ну вот же, девочка скоро будет, – всё и хорошо.

Но это только с ребёночком, а дальше ещё смерть какая-то. Не сказала Зинаида ничего, вопрос ей задавали не об этом. А позже пришла эта женщина снова. С дочкой. Девчушка – копия мама.

– Спасибо, так всё и вышло, как вы сказали. А вот муж… погиб. В первые дни войны. Лётчик он у меня. Был. Не вернулся его самолёт…

Зина знала и молчала. Нельзя жизнь торопить. Всему свой черёд.

– А вот с Жоржиком и карты молчат, и снов не вижу. Значит, не время узнать, – себя успокаивала.

Незадолго до нападения Германии Зиночка видела сон. Неприятный, гнетущий. Долго не выходил он из памяти. В комнату залетела как будто шаровая молния. От неё загорелись столбы. Свечение долгое. Ненасытное. Потом всё взорвалось. Наступила глобальная темнота. Страшных горящих столбов было четыре.

Зиночку долго не отпускало чувство вселенского страха. Нервные окончания гудели по всему телу. Сознание рисовало страдания Жоржика. Когда репродуктор 22 июня разнёс известие о нападении на границы СССР, Зинаида облегчённо вздохнула:

– Сон не о муже. О войне. Четыре года воевать будем, – она знала. Всё так и получилось.

Война

Свердловск лета 1941-го жил своей лёгкой, провинциальной жизнью. Женщины продолжали смеяться. Шуршать красивыми креп-жоржетовыми цветными платьями. Мужчины вальяжничали, кто в шляпах, кто в кепках, со значками ГТО на груди и без них. Работали ещё фонтаны. Танцплощадка в парке Вайнера отзывалась фокстротом «Рио-Рита». Читали газеты на скамейках. Гуляли в парках дети. Тревога назревала, но не придавливала. Как и во всей стране.

У студентки Августы Константиновны Киселёвой (через десятилетие ставшей Мезенцевой) в 1941 году ещё учёба шла полным ходом в институте Москвы. Её сестра пошла добровольцем в армию в медицинские войска. Местом дислокации назначили Ржев. Августа ездила на автобусе «Москва – Ржев» проведать сестру. Сёстры виделись, гуляли свободно вдоль Волги. Опасность ещё не нагрянула чёрным вороном, раздирающим землю и тела.

Летом 1942-го студентов отпустили в бессрочный отпуск. До наступления лучших времён:

– Разъезжайтесь по домам самостоятельно. Доучимся потом.

Легко сказать, а как это сделать? В поезд не сесть. Гутя месяц и так и сяк добиралась до Новосибирска. Вот-вот зима настанет. Родная деревня стоит на реке Чулым ниже по течению. Навигация закончена.

– Что-то надо придумать. Что-то надо!!! Что? Что? Что?

На берегу одиноко валялась перевёрнутая лодка. Девушка вечером спряталась под ней от холода. А утром тяжёлую лодку перевернула, столкнула в реку, нашла остатки одного весла и поплыла.

– Раз валяется – значит никому не нужно. Воровать ведь я не буду чужое.

Течение было быстрым, страшным.

– Вдоль берега как-нибудь тихонько доплыву. Дома меня уже потеряли! Быстрей, быстрей, быстрей!

Лодка жадно почуяла реку. Неожиданно вода стала прибывать. Топь. В дне была дырка. Поэтому лодка и валялась никому не нужная. У студентки имелась алюминиевая кружка. Из общаги. Августа вычерпывала кружкой быстро-быстро постоянно прибывающую ледяную воду. В перерывах между этим едва продвигалась к своей деревне, гребя одним веслом.

– Домой! Домой! Домой! Ой-ой-ой! – реветь некогда.

От ледяной воды ноги онемели. Руки ломило. Без пропитания. Вокруг лагеря с заключёнными на разработках леса. Охрана объектов с ружьями. Зулейха не одна открывала глаза. Августа Константиновна открывала их так же, как она.

Пять дней одна двадцатилетняя девушка боролась с рекой, тайгой, судьбой. Если что-то случится, никто никогда не узнает, где и как. Дорога студентки из Москвы за тридевять земель в деревню Томской области закончилась прибытием из пункта А в пункт Б.

Хаос и неразбериха кочевали по всей нашей бескрайней стране.

Осенью 1941-го в Свердловск повалили эшелоны эвакуированных предприятий. Быстрей что-то, куда-то, кого-то рассовать, распихать, пристроить. Свердловск мгновенно сделался резиновым. Он стал растягиваться до невероятных размеров. Спокойствие, провинциальность мгновенно закончились. Город не готовился к этому. Он растерялся, оторопел. Продукты, средства первой необходимости катастрофически исчезли.

В октябре прибыл ЗИК. Промышленный гигант. 52 эшелона. Станки, силовые установки, подъёмно-транспортные устройства, полуфабрикаты для артиллерийского оружия. Рабочие с семьями. К заводу агрегатных станков рельсы проложены не были. Разгружали как только можно. Телеги, лошади, машины, спины рабочих.

– Здравствуй, завод имени Калинина!

УЗТМ хотел гостеприимно потесниться. Но там уже размещали другое артиллерийское производство. ЗИК впихнули к Зиночке на завод. А Зиночку перевели на ЗИК. Завод станкостроения предоставил свой недостроенный корпус для зениток. Добродушный Станкострой пригласил в свои хоромы эвакуированных работников. Кто поместится. Как огурцы в трехлитровой банке – в тесноте, да не в обиде, все в своём соку, – старались выкроить место для всех.

Игрушечные, как на макете, бараки Станкостроя уплотнили. Заселили-подселили всё что можно. Национальности, профессии, род занятий перемешались среди комнатушек. Украинцы, белорусы, узбеки, русские. Тыловики – одна семья. Замечательные люди! Лучшие на земле! Трудолюбивые, жизнерадостные, отзывчивые. Женщины – трудяги, работяги – мужики. С ними старики, детвора, кошки-собаки. Всё, как полагается в большой семье.

Вы не найдёте этот Станкопосёлок ни на карте, ни упоминаний о нём в архивах. Всё, что связано с ракетами, большой-большой секрет. На карте города того времени просто белое пятно. Существовал он до середины 1950-х. Потом бараки снесли. Территория пошла под расширение производственных площадей ЗИКа. Где, чего и как – окутано тайной. Но это история жизни и счастья реальных людей. Тружеников тыла. Без которых бы победа нашей страны не осуществилась.

Война набирала немыслимые обороты. Зинаида Ниловна крутилась на трёх должностях. Кладовщик, секретарь, кассир. Домой приходить спать не всегда получалось. Завод работал на победу круглосуточно.

С Кирочкой виделись в обед. В столовой. Заводская столовка традиционно находилась за пределами завода. Без пропускного режима. Кира прибегала туда чуть пораньше. Занять два места. Для себя и мамы. Хотелось сесть у окошка. Передвинуть стулья получше. Дети есть дети. Её уже знали.

На входе в столовую стоял санитарный контроль. Всем заливали по ложке пихтового отвара из большой кастрюли. Витаминизация рабочих доступными методами. Ложку выливали в открытый рот, не касаясь слизистой.

– Следующий, – всё происходило мгновенно.

Места заняты одеждой. Кира стоит в очереди. Смотрит:

– Где там моя мамочка?

Зинаида Ниловна уже бежит. Перерыв мгновенный. Да и опять задержалась:

– Моя хорошая, очередь заняла? Давай кастрюльку.

Питание для работников по талонам. Дополнительно кое-что за деньги. Но не всё, а выборочно. Без излишеств. Кира приносила кастрюльку. На двух бабушек. Супчик или второе. Что бог пошлёт. Ещё и домой донести изловчиться. Сохранить – не пролить.

Работяги непрерывного производства проходили без очереди. Они были все прокопчёнными от работы и усталости. Лишь бы чем-то забить живот. Заглотил что есть. Стакан чая опрокинул и бегом широченными шажищами на рабочее место.

Зато эти минутки обеда только для мамы с дочкой. Утром Зинаида уходила, дочь ещё спит. А если и приходила, то уже спит.

– Как ты?

– Печку подтопили. Всё прибрали.

– Ах вы мои хозяюшки! Ешь давай. У меня котлету забирай. Я не люблю, – Зина перекладывала самое вкусное в тарелку дочки.

Мамы, они и во время войны мамы.

В животе от горячего обеда тепло. Можно обхватить маму, прижаться к ней. Она заводом пахнет, гарью. Обнять её крепко-крепко, чтобы никуда не уходила.

– Кируша, я побежала, – Зинаида Ниловна целовала любимую макушку.

– Ма, еще 10 минут, как минимум, – Кира не открывала глаз и слегка дремала.

– У нас срочный заказ, я должна со склада отпустить. Я пошла, котёнок…

Бабушки накормлены. В доме холодина. Топили всем, что может гореть. Когда гореть было уже нечему, что делать? Брали у сторожа, что склад охраняет с ружьём. Без спроса. Воровали. Совсем маленько. Чтобы только не околеть. Но за полведра угля могли расстрелять.

– Мародёры, – Иосиф Виссарионович знал всё.

Могли не заметить, что ребёнок нуждается в народном хозяйстве. Пойманный же взрослый, нерадивый сторож – несознательные элементы. Статья, приговор, срок. Обоим.

Кроме Кирочки за углем идти больше было некому. Бабушки не дойдут. Зинаида куёт победу для народа. Её личный народ, домашний, трясется под одеялами от холода.

С мамой общались записками на газетных кромках:

– Мама, я ходила за углём два раза. Стоял сторож, – реально существующая историческая зарисовка.

Кира с подружкой ждали темноты. Ведро в руки. Пальтушки шалью крест-накрест подвяжут. Страшно. Примерзающие к полу сквозь валенки ноги притупляли страх.

Сложнее всего сторожу. Ходит-ходит туда-сюда в тулупе. Сам-то чувствует, что дети в засаде сидят.

– Вот ведь, шантропа! Взрослому-то ведь уже б пальнул. Берите уж да тикайте отсель, ядрёна вошь, – страж весь про себя изругается.

У самого такая же свистопляска дома с холодом.

Встанет сторож как бы прикурить за углом. Отвернётся, прикуривает нарочно долго. Покашляет громко. Боковым зрением увидит мелькающие валенки. Комар носа не подточит. Люди отличались от зверей. Помогали друг другу, кто чем. Кто хлебом, кто отведённым от угля взглядом.

Работа

Зиночка любила свою работу. Она бы могла учить детей. Диплом Института благородных девиц готовил исключительных преподавателей. Но враг народа ничему хорошему не научит. Детей им доверить нельзя. Укусят или обманут.

На ЗИКе работается просто. Коллектив очень дружный. Статист, калькуляр, кладовщик, секретарь. И всё на одном заводе. Как в фильме «Весна на Заречной улице»:

Я не хочу судьбу иную.Мне ни на что не променятьТу заводскую проходную,Что в люди вывела меня.

Трудовая книжка Зинаиды Ниловны Черниковой.

Личный архив

Суровые люди проходили через проходную режимного предприятия. Первые, похожие на последних. Но на заводе они были просто людьми. На уставших лицах озарялись улыбки. Узнавали:

– Как дела? Твои дома накормлены?

Работы всегда крайне много. Смена пролетала молнией.

Подработка кассиром началась у Зинаиды Ниловны как приработок. Доверить выдачу зарплаты сразу не могли, при всём уважении. Вдруг смоется с деньжатами неблагонадёжная личность. К заводским кассирам выстраивалась длинная очередь. Пока отсчитают, сдачу сдадут, в ведомости распишутся. Змея очереди движется медленно. С ноги на ногу переминаешься, пока дождёшься. Тут появилась кассир Черникова. Её длинные, тонкие пальцы пересчитывали пухлую пачку денег мгновенно.

– Тр-р-р-р… – как счетная машинка, – пожалуйста, ваша зарплата.

Рабочие поначалу отходили, пересчитывали.

– Всяко ошиблась.

– Купюр-то особо не касалась.

– Надо же, всё верно.

У Черниковой ошибок не было. Всё было точно. Дебет неизменно сходился с кредитом копейка в копейку.

Кассиром она стала отменным.

В день получки сразу смотрели:

– Кто выдаёт?

– Хоть бы Зинаида Ниловна.

– Быстро очередь пройдёт. До конца смены успеем.

Канцелярские книги Черникова вела каллиграфическим почерком. Без помарок. Как летописные рукописи. Зинаиду Ниловну просили стенографировать все собрания. Писала она быстро. Поспевала за оратором лучше печатной машинки. На отчётных мероприятиях президиум сидел помпезно. Нескончаемый стол принято застилать скатертью. Самобранки такого размера точно не найти. Зиночка сама предложила:

– Давайте нашим ковром.

Ковёр необычайно красивый. Дар от Игуменьи Иларии с орловской земли. Монахини ткали в монастыре под Орлом. Больше любой домашний стены. Под три метра высотой. На чёрном фоне расцвели огромные красные маки с молодой зеленью. Ковёр дышал насыщенным цветом, сочностью бытия, философией жизни.

– Приноси, – быстро согласились на заводе.

– Вы что, я его и не унесу. Присылайте двоих рабочих. Один не снимет со стены, – Зинаида улыбнулась.

Руководство завода ахнуло, когда огромный стол застелили неземной красотой. Графин с гранёными стаканами стеснялись находиться на этом великолепии.

– Зинаида Ниловна, теперь все собрания только с вашим ковром.

– Не возражаю, – Черникова была рада.

Ковер был огромным, но не громоздким. Мягкая фактура позволяла сложить его гармошкой. Коврик запрыгивал на плечи, пускался в путешествие: Станкострой – завод – Станкострой. Так и носили на каждое партийно-профсоюзное собрание. Как Ильич бревно на субботнике. Зиночка с работы писала записку. С запиской приходили в шестую квартиру. Бабушки с Кирочкой выдавали святыню. Президиум восседал, так сказать, в маковом благоухании. Никакой пропаганды наркотиков в этом не усматривалось.

1958 год. Совет ветеранов ЗИКа. Зинаида Ниловна

Черникова третья справа во втором ряду. Личный архив

Протоколы собраний вела только Зинаида Ниловна. Другие секретари не поспевали. Приходилось подстраиваться под их манеру писать. Время проведения затягивалось. Если Черникова задерживалась, о графин, оповещая открытие заседания, не звенели. Ждали.

В трудовой книжке Черниковой одно-единственное предприятие. Длинною в жизнь. ЗИК. Провожая на заслуженный отдых, Зинаиде Ниловне подарили настольные часы каслинского литья с циферблатом завода. И верные счёты ушли со своей хозяйкой. Считать счастливые минутки с семьёй.

Но размеренное бытие быстро нарушили. Создали Совет ветеранов ЗИКа. А как без секретаря?

– Ниловна, выручай.

– Куда ж вас девать. Я, как ковёр, всегда готова.

Да, да, да, да! Еда!

Мальчишки, совсем шкеты, в заводские обеденные перерывы в годы войны бегали с бидончиком и стаканом. Девятилетний Борис Новиков с ватагой пацанов водичку продавали. Простую из водопровода. За копеечку. Совсем маленькая по стоимости того времени денежка. Работяги по пути в столовку после удушающих гремящих цехов просто руку подымали вверх. Говорить от усталости не могли. Маленький разносчик с бидоном около тебя. Стакан исчезал залпом.

– Мальчик, дай ещё. Вот тебе 10 копеек.

– Счас, сдачу.

– Оставь себе. Мамке отдашь.

Шустрые мальцы крутились между людским потоком. Получалось копеечек десять. А когда и рублишко. Денежке радовались. Дома одни женщины да старики, с деньгами туго. А копеечка, как водится, рубль бережёт.

Хлеб привозили к окончанию смен на заводах. По карточкам. Инвалиды да малые дети – кто мог – заранее занимали. Очередь быстро двигалась. Был бы хлебушек. Отметка в карточке, пайка хлеба:

– Следующий.

Бывает, оплошают, отметку в карточке не выстригут. Семён Семёнович Щапов, демобилизованный после контузии, от голода и безысходности раз и мотнулся снова в конец очереди. Тут милиционер за шкирку такого удальца и в участок. Что тут делать?

– Хлеб выбросить? – это невозможно, руки трясутся от одной мысли.

– Сдать в участке? Могут посадить, расстрелять – что угодно, – сознание Семёна путается.

У органа власти на спине глаз нет. Взял да и заглотил лишнюю буханку за пару жевков. Как удав. Постовой оглянется на тебя – ну и не жуёшь в тот момент. Так и в участке оказались:

– Фу-ты ну-ты. Где хлеб?

– Не было, товарищ милиционер.

– Как не было? Я что, слепой, по-твоему?

– Никак нет, товарищ милиционер.

– Ведь сожрал?

– Никак нет, товарищ милиционер!

– По глазам вижу, что сожрал. Ведь цельную булку умял, контра.

– Никак нет, товарищ милиционер.

– А ну, пшёл отсель! Заладил тоже мне: «Никак нет, никак нет». Расстрелять бы вас всех, никак нет!

– Слушаюсь, товарищ милиционер! – да бегом из участка.

На нет и суда нет. Сытому закон не страшен.

Главное дотянуть до весны. Там начиналась крапива. Везде её клали. Хоть в щи, хоть вместо чая. Сушили, к муке истирали. Боялись цинги. Одуванчики оживляли салаты. Из корней этого сорняка кофе варили. Горечь приятная и польза. Что могли, то и ели. Сушили в зиму.

Зиночка с Кирой приноровились капустой похлёбки заправлять. За день заводская столовка начистит бачок некондиции. В конце смены очистки с прочим мусором выбрасывают на помойку. Дверь пищеблока отворяется, а на столовские доедки уже рой желающих.

– Чинь-чинь-чинь, – только руки в потёмках мелькают.

Борис Новиков справа. Личный архив

Нагребёшь сумку в темноте-спешке того, что бог послал. Дома на свету смотришь: когда гниль одна ослизшая окажется. Бывает – повезёт, что-то удастся выбрать. Промоешь, срежешь, вычистишь – вот похлёбка и заправлена. Подмороженное – не брак. Сразу закинуть в кастрюлю, пока не потекло в тепле. А ели баланду за круглым венским столиком серебряными ложками. С вензелями. Других просто не было.

Тревога была в сердцах, но не в желудках. Никто не унывал. Свердловск не сдавался.

Зинаида Фёдоровна Козина

(1868 – 10.10.1943)

В 1943 году Зинаида-старшая болела. Уже совсем-совсем. Мудрая, гордая, непоколебимая. Яркой внешности и волевого характера. Благородная пожилая женщина, угасающая, как свечка на ветру, на уральской земле. Сохранившая семью сына Ивана с Женей. Спасшая от ареста дочь Зину с внучкой Кирой. Зинаида Фёдоровна – отражение эпохи России на рубеже 19—20 веков.

У её отца Фёдора Григорьевича Козина в начале 19 века имелся свой винный завод. Случилось несчастье: взорвался паровой котёл. Фёдор трагически погиб.

Зинаида Фёдоровна Козина до революции была хозяйкой винной лавки под Орлом. Бизнес шёл бойко и успешно. И оптом, и в розницу, и на разлив. Она знала все нюансы винного производства. Сомелье, бармен, предприниматель, собеседник – толковая женщина во всех вопросах.

Зинаида Фёдоровна Козина-Мезенцева. 19-й век.

Личный архив

Сёстры Козиновы: Зинаида, Анна, Клавдия. 19-й век.

Личный архив

1930 год. Орёл. Личный архив

Свидетельство Зинаиды Фёдоровны Козиной об окончании Ливенской женской прогимназии. 1883 год.

Личный архив