Под крышами города. Роман-калейдоскоп

Заканчивали строительство дома все вместе. Детвора вениками подметала. На палках-лошадках скакала по невозделанному участку. Брала в плен берёзовые поленья, как отца когда-то австрияки. Но безоговорочно их отпускала, если просила печка.

Забрали к себе жить отца-свёкра отставного чиновника почты Нила Александровича Мезенцева из Малоархангельска. Дедушка Нил пчеловодством занялся. Улица в липах. Летом завесой аромат висит. Всё исчезает в зеленовато-жёлтом цветении. Что медоносам зря простаивать? А как зима, так с липовым медком любая хвороба отступает. Внукам успеть дворянскую мудрость передать.

11.08.1928. Свердловск, посёлок Новый. Иван Нилович со своим фотоаппаратом. Часть подписи на обороте: «Одна верста (=1 066,8 м) за нашим домом в лесу. Скипятили и пьём чай. Фотографирует сосед». Личный архив

Невестке по житию-бытию помочь. Завели лошадь, свинью, курей. Всем места и дел под крышей хватало. Так и время летело: день да ночь – сутки прочь.

Дети играли прямо на улице. И зимой, и летом. Со всех домов собирались. Дружно. Драк не было. Могло внутри семьи что-то мелочное вспыхнуть. А между домами не ссорились.

Птиц ловили.

1927 год. Свердловск, ул. А. Толстого, 8. Всеволод, Галина и Алексей Мезенцевы. Семейный архив

1927 год. Свердловск, ул. А. Толстого, 8. Забава детей – ловля птиц. Справа: братья Алексей и Всеволод Мезенцевы. Семейный архив

1927 год. Свердловск. Конка, посёлок Новый. Мальчик – Всеволод Мезенцев. Архив Е. В. Мезенцевой

Здорово было с отцом в город выбраться. Прокатиться на машине или на конке. Но это если папа разрешит. Отцу никто не перечил и не капризничал.

Зимой на санках и лыжах катались. Вместо палок – жерди. В снег проваливаются глубоко. Вытащить – тяжело, варежки скользят по древку. Наденешь лыжики на валенки и карабкаешься по пологому склону вверх к Милицейской, а к Берёзовскому тракту катишься под гору. Наперегонки, у кого быстрее получится!

Убегаешься так, что тяжёлое ватное пальто от снега и вовсе неподъёмное. В валенках снег, на рукавицах шерстяных – ледяные катышки. Пить захочешь, вырвешь ледышку прямо с шерстинкой, как карамелька получается. Перед тем как в дом зайти, снег из валенок вытряхнуть надо. Друг друга вениками прометёшь и ими же сражение устроишь. Потом всё мокрое около печек разложить. Забудешь – идти в другой раз будет не в чем.

1930 год. Свердловск, ул. А. Толстого, 8. Катание на лыжах. Дети Мезенцевы. Личный архив

Гостям всегда были рады. Приезжали близкие из Орла. Всё нравилось: ворота с козырьком, дом уютный, двор с курицами, дровяник крытый, палисадник и сад, как дома, яблоневый. Огород Мезенцевы решили не закладывать. Пусть будет сад. Малина, смородина, вишня, яблони. Картошку невелика мудрость вырастить. А вот свои яблочки грызть – зубы крепче будут, румянец зальёт щёчки. Что ешь – тем и становишься.

Весело было на скамейке перед новыми воротами сидеть. Дерево скамьи в любую погоду тёплое. Ноги до земли не достают, болтаются в воздухе. Можно скинуть сандалии и через пальцы ног солнце смотреть. Или качели сделать из пузатого чурбана. Выбрать понравившийся из запасов для печки да доску на него бросить. И летать весело вверх-вниз:

– На горе или в болоте.

– Я из Орла, а ты в полёте!

А потом бежать на теплую кухоньку рябцы есть. Мама, бабушка и тётка уже картошку помыли с кожурой, порезали прозрачными кругляшами да на печи без масла подсушили. Самая вкуснота, когда картофельный срез родинками-пятнышками подгорит от печки. Рябчики хрустящие, как язык по форме. Удобно в рот класть. Соль в уголках губ собирается. Её потом языком оближешь. Приятное послевкусие.

Чай пить из самовара. Залезешь с ногами на венский стул. Перельёшь кипяток из кружки или стакана в блюдечко, чтобы не так горячо было. И втягиваешь в себя шумно. Так вкуснее. На столе варенье яблочное как мармелад. Мёд дедушкин. Да сахарок, колотый щипчиками. Сунешь его за щеку и через сладость втягиваешь чай. Ещё и смешно. Чай не пить – какая сила, чай попил – совсем ослаб.

Лето 1937 года. Свердловск. Внутренний двор дома на ул. А. Толстого, 8. Личный архив

Лето 1937 года. Во дворе на А. Толстого, 8.

Личный архив

Лето 1937 года. Во дворе на А. Толстого, 8.

Личный архив

Зинаида Ниловна, сестра Ивана и любимая тётка детворы, за фортепиано садилась в общей комнате. Пальцы длинные, тонкие. Клавиш будто не касаются. Только утончённое колечко золотое с вытянутым чёрным агатом в воздухе грациозно покачивается. Романсы льются:

Утро туманное, утро седое,Нивы печальные, снегом покрытые,Нехотя вспомнишь и время былое,Вспомнишь и лица, давно позабытые…

Счастливое время! Невозвратимое. Все вместе. Беззаботны, полны планов и надежд.

Ходили всем скопом на Шарташ по Берёзовскому тракту. Удочки иногда брали. Загорали на камнях, торчащих идолами вдоль берега. Вода в Шарташе темноватая, но чистая. Под камнями раки жили. А рак в гнилой воде не обживётся. Наплещешься, как в родном Орлике, притоке Оки. Портки сбросишь и лежишь, солнцу радуешься. А кто задремлет, свежесть воды окатит нагретую кожу. Опять водная битва с хохотом и проказами.

На Исети на лодке катались. Все в одной не помещались. Партиями. Хорошо – мальчишек много. Не было проблем с гребцами.

Летом 1937 года бабушка Зинаида Фёдоровна и Зиночка с Жоржиком приезжали с двухлетней Кирочкой. Ну такая кнопка хорошенькая! С рук её не спускали. Волосы ниже пояса. Одно что малявка. Атласной лентой подвязаны, чтобы на глаза не падали. Платьица все рукодельные, в кружавчиках. Дед Нил нарадоваться не мог ещё одной, пятой, внучке:

– Приезжали бы на подольше.

– Даст бог, приедем, – кто бы знал, что так будет.

Тем же табором. Только без Жоржика. Георгия Яковлевича Черникова. Кадрового командира эскадрона Императорской, а затем и Красной Армии.

1937-й вступил в осеннюю непогодь. Жестокий и кровавый. Ветер расправлялся с листьями, а правительство – с людьми. В домах стали разговаривать тише. Появились подозрительные взгляды. Страх просачивался под закрытые двери и ставни.

Поздний вечер доделывал привычные дела. Уставший за день дом на А. Толстого, 8 отдыхал. Убегавшиеся дети беззаботно спали. Дедушка Нил ещё ворочался. Обдумывал, как победить покосившийся забор. Евгения Сергеевна заводила бесконечное тесто на утро. Иван Нилович привычно сидел в рабочем кресле, корпел над планами лекций. Вдруг негромко, но обречённо брякнуло увесистое металлическое кольцо на калитке знакомых ворот.

Черниковы

Репрессии

Осень 1937 года размахивала кровавой нагайкой. Налево – направо. В стране стало неуютно. Исчезали искренние разговоры на улицах. Багровые вечера коварно улыбались сквозь выбитые зубы и розовую слюну сукровицы по всей стране Советов. Мирные жители строящейся, поющей гимны и выстраивающейся спортивными пирамидами страны тихонько приходили с работы. Хищная работа «ежовщины» только начиналась с сумерками. Как у вампиров. Энкавэдэшные машины, «чёрные воронки», беспардонно ездили, как извозчики общественным транспортом, привычными маршрутами:

– Садитесь, мы за вами.

– Ой, спасибо. Мы сами пойдём.

– Сказано – садитесь. У вас нет выбора. Ваша станция – конечная.

Их провожали из-за штор беспокойными взглядами, бледными лицами. Порой, наивно обменивая совесть на желание занять чью-либо квартиру. Или просто не думая. Или по сформированному партией большевиков сознанию:

– Помочь! Во имя светлого будущего.

Молодая страна строилась. Удобно выбросить старый хлам культуры, науки, интеллигенции, вековой мудрости на помойку истории, насладившись собственным мгновенным невежеством. Запуганный народ – удобный. Как скот. Стоит в стойле, куда прикажут, туда и рыло повернёт.

После переезда из Орла в Свердловск Нил Александрович пошёл на Шарташский рынок. Он на ещё необжитой уральской земле встретил своего двоюродного брата, жившего в Орле! Виданное ли дело! Только расстались и родное лицо!

– Вот удача так удача! – Нила Александровича переполняли эмоции. – Брат, родной человек! На чужбине!

По глазам собеседника было видно, что Нил прав. Но военный, в штатском на тот момент, с поднятым воротником и бегающим взглядом сухо ответил:

– Вы меня с кем-то спутали, – быстрее, чем надо, развернулся и пошёл прочь знакомой с Орла походкой.

Нил Александрович не стал настаивать на знакомстве. Не от хороших времён брат оказался в штатском, отказался от погон и от имени. Бесследно исчезали истории родных бликами по мутной воде.

Бежали за Урал, чтобы уцелеть, выжить. Дать древу своей жизни пригнуться от вихря событий, но не вырваться с корнями.

Тихим семейным вечером страшные, неприятно пахнувшие гнилью и адом люди забрали Георгия Яковлевича Черникова в собственном доме в Орле.

1910-е годы. Орёл. Двоюродный брат Нила Александровича Мезенцева. Архив Е. В. Мезенцевой

– Зиночка, я ни в чём не виноват, – поцеловал он спящую дочку, обнял испуганную жену. Улыбка осветила благородное, волевое лицо сильного человека. Черников шагнул в безысходность времени.

Зиночка суетливо заплетала-расплетала косу, не могла успокоиться, меряя обустроенный, уютный дом шагами:

– Не виноват, не виноват, не виноват…

– Уезжай! – вывела из оцепенения Зинаида Фёдоровна решительным голосом.

– Мама, куда ж я с ребёнком на ночь глядя? Утром узнаю, что и как с Жоржиком. Он и не виноват.

– Уезжай! Прямо сейчас!

– Куда уезжать, в Польшу к родственникам мужа?

– Уезжай! На Урал. К брату Ивану, в Свердловск. Уезжай!!!

Вещи наспех покидали в льняную скатерть с красной вышивкой, сдёрнутую тут же со стола с остатками ужина. Чашка, из которой недопил Жоржик, сиротливо соскочила на пол, плюхнулась неуклюжим птенцом и, виновато вздохнув, разбилась.

Сонная Кирочка попыталась пореветь, но, узнав, что поедет на поезде, сдержалась:

– С папой?

– Нет. Он приедет. Позже. Обязательно приедет.

Перекрестились. Сели на дорожку. На счастье.

– С богом! – Зиночка с Кирой капелькой пополнили реку хаоса сталинского времени.

До утра Зинаида Фёдоровна так и не сомкнула глаз. Всё думала о зяте, дочери, внучке.

Ребёночка Черниковы ждали долго. Жоржик то воевал. То опять воевал. Как братья, дед, прадед. Потомственная династия кадровых военных.

Зиночка ждала. Кисеты вышивала. Домом занималась. Через семнадцать лет после свадьбы аист принёс свёрток с долгожданной доченькой. Назвали в честь Кирова. Сергея Мироновича.

– Назовём Кира, – обрадовался Жоржик.

– Хорошее имя. Госпожа по-гречески, – согласились и мама, и бабушки.

– Дамы. Господ больше нет. А вот Киров – революционер с большой буквы.

Дочь с рук не спускали. Жоржик яблоки собирать – Кирочку на телегу с собой. Фруктовый сад нескончаемый, вдоль двух улиц тянется на берег Орлика. Васька – верный конь – тоже в яблоках, как и сад. Глазом умным косит на своего хозяина. Спас жизнь в бою командиру Черникову. Потерял сознание Георгий Яковлевич. Контузия. Васька чувствует, хозяин отяжелел. Подождал-подождал. Постоял-постоял. Да и пошёл к своим, без команды. Вынес с поля боя командира. Вот такая лошадиная премудрость.

Утренний долбёж в дверь стряхнул воспоминания с ватной после ареста Зинаиды Фёдоровны.

– Хозяйка, открывай. Контры недобитые. Здесь супруга с дочерью проживают Черниковы?

– А их нет.

– Как нет?

– А так и нет. И не было. Не знаю, где они. Извините. Вы идите. У вас работы много.

– Мразь всякая. Страну Советов бесчестите.

Оказавшись после мытарств в Свердловске, вымотанная Зиночка еле добралась с вокзала до Толстого, 8. Сил едва хватило на металлическое кольцо ворот. Рука взяла железяку, а ударить не может. Раз, два…

– Мама, давая я, – Кирочка тормошила снизу за подол пальто. Дочка за дорогу стала сразу взрослей.

– Три!! Ива-а-Н-Н-Н! – пошел звук набата во вселенную.

Иван Нилович несколько удивился, внезапно увидев на пороге сестру с ребёнком.

– Зина, ты откуда? Как ты здесь оказалась?

Так часто они не предполагали видеться.

– Мы из дома. Из Орла. Жоржика нашего арестовали. Он не виноват. Ни в чём.

– Зачем же вы приехали? А если нас всех заберут? – первая мысль била током.

За домом Ивана Ниловича тоже следили. Это не считалось чем-то особенным в те времена. Стыдным. Все прекрасно знали, что женщина в доме напротив следит за Мезенцевыми. За Иваном Ниловичем, знавшим столько языков. Кто приходит, кто уходит. Пишет доносы и отсылает в НКВД.

– Простите. Нормальный человек может знать пятнадцать языков?

– Нет!

– На сколько разведок он может работать, а?

Иван Нилович со своим соглядатаем был в прекрасных отношениях. В окошко ей всегда рукой махал. Сочувствовал:

– Всем надо кормить семью.

Зиночку c дочкой определили в чулан. Больше некуда. И угол свой, и от глаз посторонних ограждены.

– Будем ждать вестей от Жоржика. Раз не виноват, то долго держать не будут. Что-нибудь придумаем.

В любом месте веселее вместе.

10 апреля 1934 года. Лагерные сборы. Командир Красной Армии Георгий Яковлевич Черников шестой слева в третьем ряду. Личный архив

15 июля 1920 года. Орёл. Праздник в день открытия

2-го конгресса 31-го Коммунистического интернационала. Георгий Яковлевич Черников на переднем плане.

Личный архив

1937 год. Орёл. Друзья Черниковых. Личный архив

Станкопосёлок

В конце лета 1938-го Зиночку взяли на работу. Счастье-то какое! Никто не поинтересовался:

– Кто вы?

– Откуда?

– Кто были родители до 1917 года?

Наконец-то судьба улыбнулась. Про Жоржика никто не вник. Зиночка с Кирочкой могли из врагов народа стать среди народа. Вместе с народом. Бегство на Урал меняло судьбу многих. Затеряться, раствориться, выжить. Здесь не искали.

Свердловский завод агрегатных станков расширялся. В бухгалтерию требовался калькуляр. Тут-то и пригодились музыкальные пальчики. Вместо фортепиано Зинаида Ниловна села за счёты. Из натурального дерева, как и рояль. На металлических прутьях висели деревянные костяшки, похожие на плоды. При работе костяшки приятно шуршали, будто мурлыкали. Коньячного оттенка, по две черных посерёдке. Счёты солидные, массивные – не промахнёшься. Они занимали почти половину рабочего стола. Зато набирать-сбрасывать можно не глядя. Когда счёт обнулялся, они наклонялись. Костяшки скатывались, шумно подталкивая бочками друг друга. Слагать-вычитать, умножать-делить, брать проценты. Огромные числа покорялись за секунду. В руках Зинаиды Ниловны всё становилось элегантным. Даже скучные, обыденные вещи. Счёты и Зиночка сразу подружились.

Завод – это отлично. Единый механизм, как скованный, связанный одной цепью. Хороший соцпакет. Женщины могут пользоваться фабрикой-кухней, покупать там приготовленную уже кем-то еду. Отдать детей раньше месяца в ясли. И работать-работать-работать. Строить светлое будущее, теряясь бесследно в настоящем. Хоть серпом, хоть молотом. Дружно маршировать, петь вместе со всеми с энтузиазмом:

Нам нет преград ни в море, ни на суше,Нам не страшны ни льды, ни облака.Пламя души своей, знамя страны своейМы пронесём через миры и века.

Но самое главное!!! Свой угол! Строителю социализма полагалось жильё. Комната в Станкострое, дом 6, квартира 6. После бегства из своего двухэтажного дома в Орле. Мытарств. Чулана без окон у брата Ивана. Своя комната!!! Ну и что, что в бараке. Уют можно создать везде.

Хорошо с Мезенцевыми. Но их самих ровно семеро по лавкам. Ещё плюс четыре человека, и дом лопнет, как гостеприимный Теремок.

Станкопосёлок был и правда как посёлок. И при заводе, и сам по себе. Группа озорных бараков, построенных для работников быстро развивающегося производства станков. Первый километр радовал своим местоположением. Автобусная остановка имеется. Рядом озорная речка Основинка. Источник с ключевой водой под боком, минут пять. Сосновый лесочек скрадывал маслянистый тяжёлый запах завода. Местность болотистая, но с тропками. К брату на Толстого пешком можно сбегать. Летом на Шарташ всем вместе податься. Покорили сердце мелкие цветы, разброшенные между пустырей. Станкосторой, ты как будущая картина маслом на чистом холсте. Только лучше!

Жильё хоть и барачное, без удобств. Но свежее, не выеденное сажей. Станкострой строился как временное доступное жильё для работяг. Кухня общая. Туалеты между бараками. За каждой комнатой закреплён на улице дровяник. Хочешь овощи храни, хочешь – уголь. Навесные замки на дверях были условностью. Никто не воровал.

Баня прекрасная.

– Парилка о-го-го какая! – светлое будущее строится чистыми душой и телом людьми.

Керосинки уютно пыхтели под кастрюльками. Уголь приплясывал, отапливая в морозы. Клумбы, столики-скамейки, котик на форточке. Пролетарский рай!

– Уж мы как то выживем. Продержимся. А там и Жоржик найдётся. Невиновных долго не держат, – радостные мысли помогали Зиночке обустроиться на новом месте.

Зинаида Ниловна Черникова. Личный архив

1915 год. Орёл. Институт благородных девиц.

Зинаида Ниловна Черникова справа. Личный архив

1935 год. Жоржик и Зиночка.

Георгий Яковлевич и Зинаида Ниловна Черниковы.

Личный архив

1936 год. Орёл. Кира Черникова. Личный архив

Родственники выслали беженкам кое-какие вещички из Орла. Контейнер не большой, что вошло. Но своё, родное. Заново добро наживать не с чего. Да и всё после революции какое-то чужое. Топором рубленное. Как говорится:

– Корзину, картину, котомку, – собственно, жизнь и состоит из этого. – Шпильки, заколки да нитки-тесёмки.

Ещё и красивый бантик.

Брат Зинаиды-старшей и Клавдии Козиновых работал управляющим в имении Льва Толстого. Граф одарил его за верную службу книгами из своей библиотеки и каминными часами с боем. Мелодичный звон оглашал комнату Станкопосёлка приятным тягучим звуком. Сначала с поскрипом закручивалась латунная пружина. Потом молоточек по наковаленке:

– Тип-топ. До встречи через пятнадцать минут, – каждый раз мелодичный звон галантно снимал шляпу, прежде чем явиться звучанием в комнате.

Усатые стрелки вели вечный спор:

– Кто главнее?

– Я, я, я, – стройная, торопливая минутная доказывала свою правоту.

– Я! – степенная, толстая часовая не желала уступать.

Часы заводились причудливым ключом:

– Кряк-кряк-кряк, – внутри деревянного корпуса механизм приветствовал мир, поднимала шляпку пружинка.

Звук был брюзжащий, но благородный. Завода часам хватало на неделю. По воскресениям был ритуал запуска времени.

Под большим секретом завернули в полотенца семейные иконы.

– Не дай бог коммунисты узнают. Зиночка, доченька, сразу спрячь под тряпки в комод, – Зинаида-старшая сохраняла мудрость в любой ситуации.

Самой-самой вещью являлась ножная швейная машинка фирмы «Зингер». Она и кормила, и красоту дарила. Брали подряд на всю женскую артель. Строчили для бойцов Красной Армии. Как корабль, неубиваемая работяга на чугунной основе. Только рокот убаюкивал:

Иван Фёдорович Козинов. Управляющий имения Льва

Толстого. 19-й век. Личный архив

– Ду-ду-ду-ду-ду-ду, – когда весь день, а когда и за полночь.

Ноги покачивались на удобной подставке, а руки свободные. Ткань бежит-бежит и превратилась в рубашку, юбку или шемизетку. Деревянный фирменный корпус дореволюционной трудяги весь в медалях. Есть за что! Швейная машинка жива-здорова и сегодня, третий век работает. Неубиваемый «Зингер», сколько ты сшил изящных платьев, подрубил бязевых простыней и обстрочил палаток для зимней рыбалки! Ну, и портков для Красной Армии! Без этого армия не армия.

Орёл потерял. Свердловск приобрёл. Станкострой необыкновенно выиграл. Всех впереди ждала новая жизнь. Другая.

Шестая квартира шестого дома Станкостроя пригрела четырёх женщин. Зинаиду Ниловну Черникову с трёхлетней дочкой Кирочкой, Зинаиду Фёдоровну Мезенцеву, или Зинаиду-старшую, маму Зиночки-младшей и Иван Ниловича, бабушку Кирочки и всех босоногих обитателей с А. Толстого. И четвёртую женщину – Клавдию Фёдоровну Козину. Сестру Зинаиды-старшей. Даму воспитанную, крайне тихую. Такой сложно найти себя в хаосе революции. И, вообще, каким-либо образом выжить одной среди большевиков. А в доме с тётей Клашей уютно, чисто и надёжно.

Четыре женщины в одной тесной комнатушке. Четыре благородных сердца. Дамы ушедшей эпохи и воспитания. Исчезнувшей культуры, поруганной веры и безвозвратно забытых нравов.

Своя комнатка! Хорошо-то как! Тихонько жить, хранить свою тайну. Всему радоваться.

И ждать:

– Кируша, собирайся. Состав брёвен пришёл. Пойдём, может весточку найдем. От папы.

– Мама, как же мы найдём? Тут такая гора леса.

– Доча, смотри. Наш Жоржик буковку «Ч» обычно с завитком оставлял. Она и подскажет.

Железнодорожную станцию заставили платформами с лесом. С Востока. На многих были буквы. Инициалы, цифры, какие-то условности. Люди привидениями бродили среди этого хаоса. Осматривали в темноте, как полоумные. Состав сопровождала охрана. Но так как лес не растаскивали, а только осматривали, охранники покуривали-помалкивали. Понимали, что в стране творится. Слёз не было. Только желание на уровне инстинкта найти весточку. Редко у кого получалось. Но случаи были. Ходили, искали, верили. Вензеля Ч. Г. нигде не было. Жоржик молчал.

– Мама, а папа теперь вот так один выдёргивает деревья? Без лошади?

– Кирочка, может и брёвна. А может и на руднике уран добывает. Как его брат Володя. Помнишь Владимира Яковлевича, у него офицерское звание было выше? А Жоржик наш всё может. Он и не в такие передряги попадал.

Так и зажили при заводе. Зинаида-младшая уходила на работу. Сёстры Зинаида-старшая с Клавдией оставались с внучкой Кирочкой, туда-сюда, шир-шир по хозяйству. Как говорится, дом на старом да малом. О детском садике не могло быть и речи. Кирочку воспитывали сами, по-домашнему. Вкладывая в это всю любовь, нежность и нравы ушедшего их времени. Не так, как завещал нам великий В. И. Ленин. А как нужно воспитывать девочек. С порядком в голове и вещах, чистым носовым платочком в кармане и поэтическим настроем в добром сердце.

Предсказания

Вначале Черниковы известие о войне не восприняли долгосрочно. Столько уже всего пережили. Мужчины в роду мужа из поколения в поколение воевали, где только царь-батюшка ни прикажет. Тут то белые, то – красные. Чёрт ногу сломает.

– Может, недоразумение какое-то?

– Кто их разберёт, этих вояк.

Гадать Зина начала ещё в Институте благородных девиц. Модное развлечение девчонок. А у Черниковой пошло серьёзно. Что скажет – то и сбывается. Карты Таро стали верным спутником. Дело ведь ни в картах. А в расшифровке. Разложишь квадрат и вертишь, что – как совпадёт. Вот тут и начинается гадание. В каждом случае своё толкование. Только заметила Зиночка: себе лучше не гадать. Счастье упустишь. И по мелочам: какая погода через час, – тоже не стоит.