– Значит?.. – меня пробрало дрожью. Искристый фейерверк догадок опалил сознание. Все сразу встало на свои места – погони, возвращения, угрозы, недомолвки. – Вот же черт! Выходит не было никакого рэкета?

Петр Романович одарил меня тяжелым взглядом.

– Алиса любит музыку, об этом знали многие – в том числе и ОНИ. И вот в один прекрасный день в Бусуманске, где она скучает, появляется три смазливых гитариста. Причем играть они начинают прямо напротив ее окон…

– Да мы и понятия не имели, что играем под чьими-то окнами!

– Вероятно. Однако первый ваш концерт состоялся именно в таком месте. Мой дом ей не нравился. Она хотела постоянно видеть море. В одном из домиков на набережной я снял для нее квартирку.

– Фантастика!..

– Разумеется, вас тотчас взяли на заметку. Кстати сказать, если бы мои противники додумались до чего-нибудь подобного, это было бы и впрямь неплохим ходом.

– Понимаю. Нас приняли за диверсантов-донжуанов и при первом же удобном случае постарались выставить вон.

– Все правильно. Будь у нас стопроцентная уверенность, что вы не те, за кого себя выдаете, вам бы и шагу ступить не позволили. К счастью, подобной уверенности у нас не было, и Мула попросту взял вас в разработку. Сначала вас, а после и ваших подружек.

– То есть?

Петр Романович жестко улыбнулся.

– А ты всерьез полагал, что дамочки отправились за вами исключительно по любви?

Сказал, как ударил. Я вспомнил беседу с Адольфом, наше ожидание в кафе, вспомнил собственное удивление, когда вместе с Элизой в зал вошла и Татьяна. Если мой собеседник ничего не выдумывал, ЭТО могло случиться именно тогда – в тот час их недолгого отсутствия. А что? Притиснули подружек к стенке и, деликатно поиграв ножиком перед глазами, коротко и деловито перевербовали.

– Вот пакость! – в горле у меня запершило. – Но каким образом? Как?!

– Неважно. Важно то, что их информация вкупе со сведениями, полученными позднее, подтвердила вашу полную непричастность к закулисным играм.

– И тогда…

– И тогда вы стали нам не нужны.

– Но тот ангар. Какого черта?!

– Тише, Кирилл, тише. До ангара, неплохо бы тебе напомнить, имело место событие, случившееся в моем доме. – Петр Романович продолжал жутковато улыбаться. – Еще ни один человек не обидел меня безнаказанно. Ни один, Кирюш. Таких же, что пускали в ход кулаки, не было вовсе. Если бы не Алиса, если бы не те твои слова…

Не спрашивая разрешения, я протянул руку к бутылке, наполнил бокал до краев.

– Блин! Прямо тайны Мадридского двора!

– Теперь уже не тайны, – Петр Романович кивнул на свой бокал, я налил и ему.

– Теперь уже не тайны, – повторил он. – Я намеренно раскрыл карты. Теперь ты знаешь все или почти все. Вывод простой: ты в состоянии мне помочь – и ты мне поможешь.

– Вы снова предлагаете сделку?

Он медленно покачал головой.

– Я достаточно тебя изучил, чтобы не делать этого. Я ничего тебе не предлагаю, хотя, если ты попросишь за свои услуги…

– Не попрошу!

– Вот-вот! Ты, Кирюш, даже не белая ворона, ты – динозавр. Рептилия, каких уже повсюду повывели. И потому я сам хочу просить у тебя помощи. Есть такое подозрение, что ты не сможешь мне отказать.

– Вам или ей?

Он улыбнулся.

– Видишь, ты все прекрасно понял. Выбора у тебя нет. И не только потому, что вы у меня в руках.

– Подловато, если вдуматься.

– Что поделаешь! Я тоже, к сожалению, лишен выбора. Сейчас у Алисы что-то вроде периода реабилитации. Ей нужно отойти от московских приключений, нужно примириться с мыслью, что рано или поздно придется уезжать. Для этого ей нужна компания. Вот, собственно, и все. От тебя требуется одно: помнить, что я ее отец.

– Об этом как раз не забудешь.

Он криво ухмыльнулся. Глазами скользнув поверх моей головы, без особого удовольствия констатировал:

– А вот и мои друзья-приятели! Будь добр, не болтай лишнего.

– Может, мне вообще уйти?

– Зачем же, посиди чуток, расслабься. Вижу, вино тебе понравилось, вот и вкушай, наслаждайся. Уверен, ничего подобного ты в жизни не пил.

Тут он был прав. На все сто. А потому, не особенно смущаясь, я вновь наполнил бокал и потянулся за порцией салата.

***

Впрочем, долгого расслабления не получилось. В несколько минут нас окружила багроволицая, улыбчивая компания. От литого и узорчатого золота в ушах, на пальцах и груди зарябило в глазах. Самые фасонистые из дядь оказались рядом с Петром Романовичем, дамы расселись между мужчинами. Пошло обычное смешливое пустословие. Здоровье, погода, политика. Куда ни глянь – одни улыбки. Прямо какое-то торжище Чеширских котов…

Я чертил черенком вилки по скатерти и искоса наблюдал за соседями. С появлением гостей Петра Романовича – в ресторане мало-помалу стали происходить изменения. Троих или четверых подвыпивших попросили с соседних столиков переместиться. На пустующую эстраду, вытирая губы и лица салфетками, спешно полезли музыканты в атласных пиджаках. Разобрав по рукам трубы, контрабасы и скрипки, они стали наигрывать что-то древнекабацкое, с нэповскими интонациями. Некая помесь «цыпленка», который «жареный и тоже хочет жить» с офицерскими ностальгическими перепевами. Через белую гвардию и кабаки мы возвращались к забытой России. Я слушал их и морщился. Одно дело глядеть на акробата Газманова и совсем другое – на этих фальшивящих трубадуров. Подсевшие к нам люди были уже навеселе и все что-то вразнобой пытались рассказывать Петру Романовичу. Поскольку я был с ним, толика внимания уделялась и мне. Какая-то девица с толстой аппетитной косой и поволокой в темных глазах присела рядышком, но Петр Романович одарил ее внимательным взглядом, и, не успев со мной познакомиться, девица проворно убралась восвояси. А еще через несколько минут наш стол расцвел, как проснувшаяся по утру клумба. Разом появились цветы и салаты, Вино в каких-то высоких посудинах, парящие гарниры и шашлыки.

– Совсем не тронули лангуста! Почему? Не понравилось? Может быть, хотите мяса? Есть отменные шашлычки! Попробуйте! – услужливый толстяк с кудряшками на затылке и голым темечком протянул мне шампур. – Между прочим, я хозяин этого заведения.

– А девочки – тоже ваши?

Он хмыкнул:

– Само собой.

– Ну, а я зять Петра Романовича, – брякнул я. – Мечтаю отхватить солидное приданое.

– Ловкач, – он с готовностью захрюкал и снова кивнул на шампур. – Все-таки рекомендую. Это особые шашлыки. МОИ шашлыки! Старый кавказский рецепт.

Мои девочки, мое заведение, мои шашлыки… Я неохотно взял шампур в руки. Терпеть не могу шашлыки. Сколько перепробовал их за жизнь, всегда они были либо откровенно сырыми либо откровенно обугленными. Не говоря уже о качестве мяса, ибо зачастую принадлежность к баранине или говядине вызывала смутные подозрения. Однако в данном случае толстяк ничуть не покривил душой. ЕГО шашлыки и впрямь являли собой приятное исключение. Я и не заметил, как слопал все до последнего кусочка. Добравшись до третьего шампура, я вдруг понял, что еще немного и лопну. Откинувшись назад, я глубоко вздохнул. В груди снова екнуло, и, как в тот первый раз я не испугался. Скорее – удивился. Значит, мы и впрямь смертны? Вот смешно-то!..

Глядя, как веселится Петр Романович, я ощутил тоску. Банальная говорильня о министрах и генералах, шуточки по поводу обвешенных брошками и бусами дам. Их набралось здесь ровнехонько по количеству мужиков. И это тоже почему-то выглядело тоскливо. Веселье с двух до трех тридцати в обществе того-то и того-то. Не умели они тут веселиться. Не умели – и все тут! Даже в глазах соседа толстяка я замечал некие тревожные проблески. Трудно искренне радоваться, пируя в клетке со львами. А они все тут были либо львами, либо шакалами. Беззубые в ближний круг не допускались. За исключением, разумеется, дам. Впрочем, и те, верно, были не без клыков.

Поднявшись, я побрел к выходу. Проходя мимо швейцара, демонстративно сунул руки в карманы. Вот и открывай, если поставлен у двери! И не лыбься, как заезжему миллионщику, – все одно – ни хрена не получишь. На груди у стража поблескивала какая-то голографическая визитка. Вроде монгольской пайцзы. Я чуть прищурился.

– Георгий Константинович Смородин, – прочитал я по слогам. – Красиво называешься! Хорошо, хоть не Жуков…

Швейцар неловко улыбнулся. Он не знал, как меня приказано понимать, а приказывать мне не хотелось.

Уже выйдя на воздух, я обнаружил, что меня сопровождает эскорт молодогвардейцев. Вежливо, не слишком приближаясь, однако и не теряя из виду.

На стоянке автомашин, я оглядел себя в большом круглом зеркале. Чуть подпорченная губа, незажившая синева под правым глазом. Не красавец, не урод, – так, что-то наполовину. Жених двадцати трех лет с навеки незаконченным высшим.

Жених!.. Я сплюнул себе под ноги, сумрачно покосился в сторону конвоиров. Запузырить в них, что ли, каменюгой? Или вон бутылочка на бровке стоит, – как раз для такого случая! Грянуть: «Лягай в угол!» – и дать ходу в аллейку потемней. Только от Джона с Лешим не сбежишь. Все продумал, змей мафиозный! И помощи попросил, и про заложничков не забыл напомнить. Оно и понятно, дочь искупает все. Принципы – в сторону, друзей – побоку! Да и водятся ли у таких, как он, друзья с принципами? Очень и очень сомневаюсь… Подумав про Алису Петровну, я попытался вызвать в себе отвращение к ней, но и с этим ничего не вышло. Жалко ее было. Жалко до дрожи в коленках. Наградил же Бог папочкой! Если еще и про мать правда, то и вовсе нечего наезжать на бедную девочку. Даже в собственных мыслях.

Я снова зашагал. Проходя мимо какой-то целующейся в полумгле парочки, судорожно вздохнул. Есть же еще на свете беззаботные люди!..

Минут через десять бездумного путешествия меня нагнала машина. За рулем сидел бритоголовый, на заднем сидении я разглядел Мулу.

– Забирайся, Кирилл. Тут еще неблизко. Не ровен час, заблудишься.

Я внимательно посмотрел ему в глаза. От недавних наших собутыльников этот тип все-таки отличался. Чем-то весьма существенным. Волк, играющий под шакала. Приятный сюрприз для неподозревающих. Подумав, я предложил:

– Только ты сначала выйди, хорошо? Я с мясниками в одном трамвае не езжу.

С таким же успехом я мог бы поставить ему щелбан. Ох, как он вскипел! Я по роже его увидел. Была б его воля, на куски бы меня порвал. Голыми руками. Однако балом правил не он, – главным балетмейстером являлся Петр Романович. Хотел крючконосый того или нет, но с этим фактом ему приходилось считаться. Заметив некоторую растерянность в зрачках крючконосого, я намеренно поторопил его.

– Давай, давай, вытряхивайся! А водила довезет, куда нужно.

И он таки вылез, подлюка! Как миленький! Руки у меня чесались, точно у злостного сифилитика, но я сдержался. Доброе дело хорошо вовремя и к месту. Еще успеется! Стараясь ненароком не коснуться этого типа, я втиснулся на заднее сиденье, циркнув зубом, бросил водителю:

– Трогай, кучер! Самым малым.

– Минутку! – крючконосый поманил кого-то из сгустившейся темноты, и еще один бритоголовый забрался в машину.

– На всякий случай, Кирюш, – пояснил крючконосый. – Просто на всякий случай.

Не отвечая, я скрестил руки на груди, демонстративно закрыл глаза. Мы поехали.

Глава 3 ПАРКЕТ СВЕРКАЕТ И СМЕЕТСЯ…

В комнате все было прибрано, на крохотном журнальном столике белела записка. Добрая Мариночка уведомляла, что мне прописана ежедневная капельница с какой-то гремучей смесью и что тотчас по прибытии я должен ее вызвать нажатием кнопки. Разумеется, процедуру с кнопочкой я незамедлительно проделал, однако вместо сексапильной Мариночки заявился сонный медбрат, который и вогнал мне в вену иглу – вогнал, надо заметить, крайне безжалостно.

– Это не яд? – я кивнул на капельницу.

Гость хмуро покачал головой.

– Лекарство. Очень, кстати, хорошее и дорогое.

– Лекарство от страха… – пробормотал я.

– Чего, чего?

– Да так это я – брежу, наверное… Эй! А почему так много? Я, конечно, боюсь, но не настолько же!

– Четыреста миллилитров, как и рекомендовано.

– А точно, что не лопну?

Голова его вновь размеренно закачалась. Излишней разговорчивостью медбрат не страдал. Я прикрыл глаза, изготовившись терпеть и ждать, но лечебный процесс надолго не затянулась. Организм удивительно быстро всосал в себя все триста миллилитров, и упаковав в дипломат компактную капельницу, медбрат все также безмолвно убрался восвояси. Даже спокойной ночи не пожелал, балбес. Не любят нас господа медики, ох, не любят!

Какое-то время я лежал на койке, бездумно глядя в потолок. Сердце стучало ровно и сильно. Должно быть, переваривало только что проглоченное. Ему было хорошо, а мне не очень. Голове приходилось переваривать иную пищу – все то, что выложил мне несколько часов назад Петр Романович. Впору было вычерчивать таблицы с графиками, вычисляя, где и насколько он покривил душой, где сказал чистую правду, а где не очень. Насчет тех же дам, насчет матери Алисы и столичных разборок. Впрочем, не столь уж сложно это было выяснить. Без всяких интеллектуальных извращений.

Распрямив локоть, я отодрал подсохшую ватку, придирчиво осмотрел руку. Ничего особенного! Еще один мини-кратер на вене – только и всего! Скоро стану похожим на злостного наркошу… Не теряя времени, я решительно поднялся. Задачка была не столь уж сложной. В коридоре – вохровцы и телекамеры, это да, это плохо. Зато с другой стороны имеются окна, на коих не замечено ни замков, ни решеток. Так что хочешь лететь, – пожалуйста! Тут даже спрашивать не нужно, какой путь легче? Разумеется, не коридорный. Потому как упущеньице, Петр Романович! Недогляд! Крыльев у нас, конечно, нет, но есть руки и головы. Головы, надо сказать, не самые глупые.

Я приблизился к окну, стараясь не шуметь, отворил рамы. Подумав, вернулся. Стянув с койки простынь, свернул ее жгутом, на концах связал по узлу. Ну-с! А теперь малость полевитируем! И пусть потом господин Коперфильд попробует повторить!

Выбравшись наружу, я внимательно осмотрел фасад. В принципе – при такой обильной лепнине можно было рискнуть двинуться прямиком по стене. Для скалолаза второразрядника – форменный пустячок! Жаль, не было у меня ни второго разряда, ни третьего, да и, сказать по правде, декоративный крабб не внушал особой уверенности. Вполне возможно, все эти гипсовые цветки и финтифлюшки могли обломиться при первом же прикосновении. А посему я не спешил. Вариантов, по счастью, хватало. Можно было спуститься вниз, можно было подняться на крышу. И то, и другое – вполне реально, но довольно скоро я углядел нечто более притягательное. Чуть выше моего этажа – метра на три-четыре – пролегал массивный карниз. Добравшись до него, я мог бы прогулочным шагом окольцевать все здание.

Устоять было сложно, и, раскрутив импровизированный канат из простыни, я со второй попытки забросил его в паз между водосточной трубой и каменной кладкой. Крепежный стержень здесь был немного погнут, и узел прочно застрял в металлической вилке. Подергав простыню во все стороны, я подтянулся телом ближе к водостоку и плавно толкнулся. Грузным маятником перелетев к трубе, сколь мог смягчил удар руками и ногами. Должно быть, подвело кориолесово ускорение, коварную суть которого я и в техникуме-то не очень понимал. Во всяком случае бесшумно не получилось, да и канат мой угрожающе треснул. Вцепившись в трубу всеми четырьмя конечностями, я суматошно огляделся. Возле пестреющих внизу клумб было пусто, охраны с бультерьерами на поводках и винчестерами под мышками не наблюдалось. Парни предпочитали здоровый и крепкий сон. На всякий случай я все же немного выждал, после чего медведем-торопыгой полез вверх. Разумеется, ржавые трубы – мечта форточника, однако тем они и опасны, что ржавы и непрочны. Данный водосток напротив – легко мог бы выдержать вес и более крупных собратьев, однако карабкаться по нему оказалось чертовски сложно. Более того – поначалу я даже сполз чуточку вниз. Подошвы не держали, гладкий металл оказался опорой более чем предательской. Уцепившись одной рукой все за тот же стержень, я, упираясь носками в задники и помогая себе свободной рукой, кое-как стянул кроссовки с носками, не долго думая, сунул их за шиворот. «Канат» тоже было жаль выбрасывать, и с грехом пополам мне удалось зацепить его за поясной ремень. Теперь дело пошло легче. Все-таки кожа – это кожа, надежная и прочная задумка природы! Стискивая босыми ступнями трубу, я без особых хлопот добрался до карниза, отпыхиваясь, ступил на жестяной край. Здесь оказалось более темно. Светильники, установленные по периметру стены через каждые шесть-семь метров, раструбами были направлены вниз. Усаженный цветами и пальмами двор, голубой бассейн – все было залито электрическим неживым светом. Ну, да мне-то что! Я не там, я – тут, и учуять меня могли разве что летучие мыши.

Прижимаясь к стене животом, я двинул в обход здания. Мельком подумал, что, если сорвусь, то как у Рэмбо в фильме «Первая Кровь» вряд ли получится. Он там сигал на крону огромного дерева, в моем же случае имелись только куцые и невысокие пальмочки. А где-то, помнится, рос у Петра Романовича самый настоящий бамбук. Совсем весело! Как в той черной песенке… А проснулись оне по утру, а на их любимом бамбуке – шашлычками из кенгуру отдыхали любимые внуки. Короче, полный кюл!.. Сплюнув вниз, я отогнал неприятное видение. Негоже вчерашнему инфарктнику сигать на бамбук. Вот и не будем!..

Миновав пару темных окон, я настороженно прислушался. Слух не обманывал, я и впрямь слышал чей-то смех – смех до того знакомый, что губы мои сами собой расползлись в улыбке. Хохотал Джон. Этажом ниже – как раз подо мной. Более тихо – так, что я едва слышал, Вараксин ему рассказывал:

– Ля крэнт по-французски – страх. Наш аналог, догадываешься, какой?

– Неужели кранты?

– Они самые. Тот же подснежник зовется у них персанаж, а гиря – пуад.

– Пуад, в смысле, пуд?

– Скорее всего от этого и пошло-поехало. Этимология вообще интереснейшая штука. Начинаешь копать, и голова кругом идет. Историк, не знающий пяти-шести языков, наверное, и историком называться не может.

– Так это ж какое терпение нужно, чтобы такую прорву языков выучить!

– Терпение по-французски тоже, кстати, интересно звучит. Пасьянс.

– Пасьянс?

– Ну да. Скучно тебе, значит, вот и раскидываешь по скатерти картишки, испытываешь себя на пасьянс.

– Ловко! Это я запомню.

– Еще есть другое забойное словечко…

Глуша голос Вараксина, внизу зашелестела листва, и, продолжая улыбаться, я возобновил путь. Если дети гогочут, значит, с животиками у них все в порядке. Большего мне пока не требовалось.

Цели путешествия я достиг минут через пять. Для этого мне пришлось практически обойти здание кругом. Эта сторона дома также граничила с парком, но главное – я мог видеть море. Несмотря на окутавшую горизонт мглу, несмотря на слепящие фонари, я угадал его все тем же шестым чувством и, лишь мучительно прищурясь, сумел разглядеть далекие корабли. В темноте они походили на залитые огоньками острова. Медленно, почти незаметно для глаз острова перемещались, временами заслоняя друг дружку, удаляясь в туманную ночь и напротив приближаясь к пристани. Я не мог ошибиться. Комната Алисы должна была располагаться где-то здесь. Самый верхний этаж и обязательный вид на море. Было бы идеально, если бы она надумала что-нибудь поиграть, но получилось еще проще. Пройдя несколько шагов, я неожиданно рассмотрел девушку совсем близко. Она сидела у окна, грудью навалившись на подоконник, ладонями подперев остренький подбородок. Молочно-белый абрис обращенного к морю лица, чуть приподнятые плечи. Разумеется, она не могла спать в такой час. Как известно, по ночам Наташи Ростовы предпочитают глядеть в окна. Я замер на месте. Сердце, до этой секунды бившееся размеренно и спокойно, трепыхнулось под ребрами, ударило в стену, к которой я прижимался. На миг я всерьез испугался, что полечу вниз. Должно быть, этот всколыхнувшийся пульс она и услышала. Я не видел, как она поворачивала голову, просто прошла пара секунд, и мы вдруг встретились с ней глазами. Она молчала, а я продолжал обнимать стену, силясь унять расшалившееся сердце.

– Это вы?

Можно было кивнуть, а можно было ответить, что нет, что она ошиблась. Но, увы, вся моя говорливость меня покинула. Так теряет голос вышедший первый раз к микрофону певец. Судорожным движением я дотянулся до окна, поймался за створку, и, только очутившись на подоконнике рядом с ней, кое-как выдохнул:

– Кул, подруга!

– Что?

– В смысле – привет!

– Привет, – шепнула она. Вновь выглянув в окно, скользнула взглядом вдоль обрывающейся вниз стены, скованно выпрямилась.

– Вы же могли разбиться!

– Опять «вы»? Мы же договаривались! – я сглотнул. Горло катастрофически пересыхало. – Что-нибудь попить бы, а?

Она кинулась вглубь спальни, принесла бутыль со стаканом. Либо «пепси», либо минералка, но мне было все равно. Запрокинув бутыль, прямо из горлышка я выцедил добрую треть, не отказал себе в удовольствии побрызгать немного на макушку.

– Уф! Спасибочки! Теперь я снова человек.

– У вас… У тебя на спине…

– Это не горб, не бойся, – я выудил кроссовки с носками, вместе с изжульканным простынным канатом бросил на пол. – Труба, понимаешь, скользкая попалась. Только босиком и можно было взобраться.

Она стояла, не двигаясь, – чистое лицо, лучистые глаза. Я поневоле засмотрелся. Чистое-лучистое – вот уж никогда не замечал, что корень-то один! Впрочем, в грамматических ребусах пусть копаются лехи вараксины, а я сейчас просто глядел на нее, ни о чем не думая, не пытаясь даже предугадать, что скажу в следующую секунду. На этот раз наваждением не пахло, я вполне контролировал себя, и все же снова, как на первом нашем уроке, мне отчаянно захотелось ее обнять – без поцелуев, без слов. Она была маленькой девочкой, нуждавшейся во мне, и это единственное, во что, выслушав Петра Романовича, я поверил сходу, не пытаясь даже усомниться. Все могло оказаться враками, но только не этот взгляд. Я ощутил его в кафе, я готов был подчиниться ему и теперь. Беспричинно, просто как магнит, поднесенный к железу. Это представлялось загадкой, чем-то, не поддающимся никакой логике. Потому что стояла передо мной отнюдь не женщина-вамп и не женщина-королева. Если бы речь зашла об именах, то я бы ее назвал девочка Радуга. Забавно, но «девочка Радуга» по-прежнему смущалась и трусила, не подозревая о том, что самым непостижимым образом все больше и больше забирает надо мной власть.

– Так и будем стоять? – я взял ее за руку.

– А что? – она потупила глаза.

– Ну… Вон у стены, я вижу, пианино. Может, сыграешь что-нибудь?

– Прямо сейчас?

– А тебе запрещают играть по ночам?

– Нет, – Алиса робко улыбнулась. – Здесь специальные ячеистые перекрытия. Можно спокойно играть даже на барабане.

– Ну так давай.

– Что вам сыграть?

– Тебе. Не «вам», а «тебе».

– Что тебе сыграть?

– Неважно. Все, что сама хочешь.

– Хорошо…

Мы стояли, по-прежнему не двигаясь. Наверное, впервые в жизни я смотрел в чужие глаза, не испытывая ни малейшего желания моргнуть. Это напоминало сладкую дрему. Совсем как в далекие морозные времена на железнодорожном посту возле раскаленной киловаттки. Кругом холодина, метель, – и только здесь тепло и уютно. Никуда не хочется, можно сидеть, а можно лежать – лишь бы не выходить из помещения. Ноги мы ставили прямо на киловаттку, отчего подошвы ботинок плавились, приобретая характерный клетчатый узор. Нам было все равно, сказочное оцепенение сковывало почище кандального железа.

Гудок далекого парохода заставил нас очнуться. Алиса вздрогнула, я выпустил ее руку. Она быстро подошла к инструменту и, откинув крышку, торопливо обернулась. Мне показалось, что оборачивалась она даже с некоторым испугом. Словно за те несколько секунд, что она не смотрела на меня, я мог пропасть и исчезнуть.

Улыбнувшись, я шагнул к пианино и присел на высокий табурет.

– Туточки я, здесь, рядом!

– Да, это правда, – шепнула она, а я нахмурился. Интересно, какую байку преподнес ей добрейший папаша? Что вообще она знала о нас, о нашем положении в этом доме? То есть что-то, конечно, должна была знать. Не семь же ей с половиной годков! Впрочем, и это меня уже не слишком интересовало. Алиса была той самой киловатткой, от которой не хотелось уходить. Я чувствовал себя по-настоящему уютно, и легкий дурман кружил голову, как стопка хорошего коньяка.

– Можно, да? – продолжая глядеть на меня, она положила пальцы на клавиши. Я кивнул.

<1 2 3 4 >

На страницу:

Перейти

2 из 4