Полная версия
Этот день…
Елена Шевич
Этот день…
Малиновая дипломатия
– Ох, люблю я малину, всю жизнь бы одной малиной питался.
– Ну, ты хватанул, где же её столько набрать?
– Э, надо глядеть умеючи, это ягода особенная, так и норовит под листик спрятаться. Пока каждому кустику не поклонишься, ни одной не увидишь.
А бывает – поглядишь с одной стороны – нет ничего, а подойдёшь с другой – там такие россыпи! Я этот малинник давно приметил, он только-только отцвёл и первые ягоды появились.
– Она же зелёная и жёсткая, зачем её рвать? Да не ври – и тебе не сладко.
– Ну а переспелую есть ещё противней, но приходится. Я никакими не пренебрегу. А зелёные тоже жалко оставлять, вдруг кто другой сорвёт? Мало её, малины-то.
– Малины много, это тебе всё мало. А помнишь, как полез в дебри за единственной ягодиной, оцарапался весь, да ещё ногой в навозную кучу попал, а есть-то и нечего.
– Ну, конечно, не без этого, всякое бывает. Попалась такая червивая, а издали была ничего.
– А падалицу тоже ешь?
– Ну, если чистенькая, недавно упавшая, можно и падалицу.
– Ну, ты даёшь!
– Ох, люблю я малину…
Вдруг волшебник в голубом…
Мурзик не стал есть рыбу. Алла Михайловна в испуге взяла его миску и понюхала – ничего особенного, обычный рыбный запах. Поставила на место. Себе она рыбу почти не готовила – не любила её разделывать, но коту отказа ни в чём не было.
– Мурзинька, ты не заболел?
Кот поднял голову. Грустно, как ей показалось, взглянул на неё. Она взяла его на руки. Кот привычно устроился, уткнулся мордочкой, но не мурлыкал и не жмурился от удовольствия, как обычно.
– Ты не помирать ли собрался, дружок?
От мысли, что она когда-то останется без своего «полосатика», стало очень грустно. Попыталась вспомнить, сколько ему лет – двенадцать, нашла его на улице в день защиты диплома.
А назавтра случилось вот что. Как обычно по субботам после обеда, надев коту противоблошиный ошейник, Алла Михайловна вывела его погулять. Кот сидел неподвижно на жухлой траве газона, женщина стояла рядом, ёжась от холодного декабрьского ветра. К ней подошёл дворник Дмитрич с буханкой хлеба в руках. Одет он был в голубую женскую куртку, явно найденную возле мусорных баков.
– Здорово, Михална! С животиной гуляешь?
– Гуляю, гуляю. Здравствуйте, Дмитрич.
Он не уходил. Не зная, что ещё сказать, добавила:
– Что-то долго нынче снега нет…
– А по мне – хоть бы его и вовсе не было! – дворник кусанул буханку и пошёл домой.
Ей казалось, что она всего на несколько секунд отвела взгляд от кота, но за это время тот исчез.
– Мурзик, Мурзик! – Алла Михайловна несколько раз обежала вокруг дома, осмотрела заросли кустов во дворе, но всё было напрасно. О том чтобы вернуться домой без него, не могло быть и речи.
Солнце скрылось уже за соседним домом, похолодало. Алла Михайловна сидела на скамейке, понурив голову. Когда совсем стемнело, из подъезда вышел Дмитрич с сигаретой в зубах. Докурил, вытащил из одного кармана ватных штанов связку ключей, из другого – фонарик и спустился в подвал. Через несколько минут вышел с Мурзиком на руках. Алла Михайловна расплакалась.
– Спасибо вам, Дмитрич, дорогой вы мой!
Она сунула ему в руку несколько сторублёвок.
– И-и-и, добрая ты! А добрые-то все невезучие…
Дома Мурзик с урчанием съел мясной фарш и уснул, растянувшись в центре маленького дивана на расстеленной постели. Алла Михайловна пристроилась сбоку. В расслабленной дремоте она переключала пультом каналы телевизора, пока не уснула.
…Алла Михайловна идёт по улице. К ней подходит Дмитрич в своей голубой куртке, берёт её под руку, заглядывает в лицо. От него попахивает водкой.
– Чего ты хочешь, Михална, говори!
За его спиной оглушительно хлопают крылья… и они взмывают вверх, к облакам.
– Говори, чего хочешь? – сердито спрашивает дворник.
И, совершенно неожиданно для себя, Алла Михайловна отвечает:
– Хочу ребёнка от Смирнова Петра Андреевича!
– Так бы сразу и сказала!
Дмитрич выпускает её руку, она начинает медленно и плавно опускаться вниз и при этом ещё рассуждать. Да, от Смирнова Петра Андреевича, так она и сказала – сначала фамилию, потом имя и отчество, как в анкете. А почему же именно от него? Потому, что больше в их конторе взглянуть не на кого. В бухгалтерии есть один мужичок – Кондратьев, но ему уже за шестьдесят. Ещё в отделе продаж – тощенький Артём, молодой специалист. Восьмого марта на офисной вечеринке, перепив шампанского, из-за него подрались две девахи, стыдно вспомнить. Директор Пётр Андреевич – вот кто действительно хорош! Чистый, душистый, холёный, вежливый, а умный какой! В молодости, говорят, ходок был ещё тот, теперь зато правильный до ханжества. Ну, было бы понятно, если бы Алла Михайловна была в него влюблена, так ведь нет. Нет! Мама всегда говорила, что сук надо рубить по себе. Этот «сук» точно был не её, уж больно красив. И вообще, Алла Михайловна боялась его как огня…
В этот самый момент она упала на что-то мягкое, белое в розовых букетиках. Огромная кровать с резной деревянной спинкой, по бокам лампы под светлыми абажурами. Алла Михайловна оказалась в ногах у лежащих на этой самой кровати… Петра Андреевича Смирнова и его жены. Жена Смирнова выронила из рук модный журнал и закричала:
– А-а-а! Вы кто?
Пётр Андреевич, опустив открытую книжку на живот, уставился на женщину:
– Никонова?! Что вы здесь делаете?
Алла Михайловна, поняв, что это уже не сон, с ужасом обхватила себя руками.
Она была в голубой ночной рубашке с гипюровой вставкой на животе. Хорошо, что после ванны не поленилась трусики надеть…
– Как вы попали сюда, Никонова? Отвечайте!
– Я не знаю…
– А вы что, знакомы? У вас тут свидание? – выпалила жена Петра Андреевича.
– Какое ещё свидание? Кто вам дал ключи от нашей квартиры?
– Никто не давал… У меня нет ключей…
Пётр Андреевич и его жена вскочили с постели.
– Лёля! Вызывай милицию!
– Не надо, не надо милицию! – лепетала Алла Михайловна, – я же вам ничего не сделала!
– Как это ничего? Вы обманом проникли в чужую квартиру! – торжественно объявил Пётр Андреевич. – Извольте объяснить, зачем вы это сделали? Да ещё в таком виде!
Алла Михайловна заплакала.
– Я никуда не проникала… Я спать легла с Мурзиком, а проснулась… здесь…
– Кто это – Мурзик? Сообщник? А вы – наводчица?
– Мурзик – это кот.
Пётр Андреевич, как был – в семейных трусах и футболке, заложив руки за спину, вышагивал по спальне.
– Петя, оденься! – сказала ему жена.
– Ой!
Он спешно стал натягивать спортивные брюки.
– Так, давайте разберёмся. Лёля, ты открывала двери этой женщине?
– Нет. Я – не открывала! А может, ты сам её впустил? – съехидничала Лёля.
– Не говори ерунды. Никонова, одевайтесь и уходите отсюда немедленно!
– Да, да, я уйду, конечно, уйду… только мне надеть нечего… и обуть.
– Куда вы дели свои вещи? Лёля, поищи её одежду.
– Нет у меня вещей. Я же спать легла…
– А, вы их в окно выбросили сообщнику?
Пётр Андреевич отдёрнул штору и посмотрел в окно. Одинокий фонарь освещал пустую детскую площадку. Мигали огоньки сигнализаций припаркованных у подъезда машин. Никого не было.
Зашла жена Смирнова.
– Никаких чужих вещей у нас в квартире нет.
– Что за мистика!
Аллу Михайловну бил озноб.
– Лёля, поставь чаю, пожалуйста, её трясёт всю.
– Хорошо.
Лёля вышла.
Пётр Андреевич присел рядом с женщиной.
– Послушайте, Никонова, пока мы одни, признайтесь честно… Кто послал вас сюда?
– Никто…
– Ну, бросьте… Я же чувствую, догадываюсь… в министерстве под меня копают… кто-то из замов… хотят на моё место какого-нибудь сынка посадить, недоросля. Кто послал вас собирать компромат на меня?
– Какой компромат? Хотя, я теперь знаю, что вы перед сном Толстого читаете. Так за это с должности не снимают. А может, вы думаете, что на мне микрофоны или камеры… обыщите меня…
Она встала и покорно развела руки в стороны. Под сорочкой отчётливо просвечивало тело. Мельком взглянув, Пётр Андреевич отвернулся.
– За кого вы меня принимаете?
Министерская подковёрная борьба всерьёз занимала его, он всё не мог успокоиться:
– Кто же, кто? Шайдуров или Сергиенко?
Услышав знакомую фамилию, Алла Михайловна немного пришла в себя.
– Ну, уж точно не Сергиенко. У него нет никаких сынков. Я с его дочерью училась. Она преподаёт, диссертацию пишет. И вообще, не такой он человек. Мы много лет общаемся.
– Вот узнает замминистра, что вы в чужой дом залезли…
– Никуда я не влезала, я спала уже и сон видела, – она вспомнила, о чём был сон, и покраснела. – На улице мороз, как я в одной сорочке к вам доехала? Я даже адреса вашего не знаю. Вы на какой улице живёте?
– На Монастырской.
– А я – на другом берегу, на Спортивной…
Заглянула Лёля:
– Чай готов.
– Идёмте, Никонова. Лёля, дай ей… халат какой-нибудь.
Часы с кукушкой над кухонным столом пробили полночь. Алла Михайловна, кутаясь в велюровый халат, не поднимая глаз, глотала горячий чай. Пётр Андреевич с интересом разглядывал экономиста Никонову, на которую отродясь не обращал внимания. Лёля с ревностью проследила за его взглядом и не сдержалась:
– Как же вам хватило наглости заявиться в дом к своему директору? Рабочего времени уже не хватает романы крутить?
Алла Михайловна вскочила.
– Спасибо за чай. И… извините меня, я не хотела никого беспокоить, я не нарочно… Я пойду. – Она ринулась в коридор.
– Скатертью дорога! – Лёля нервно гремела замками.
Алла Михайловна поджимала босые ноги не столько от холода, сколько от предстоящего ужаса.
– Лёля! Как тебе не стыдно! Ей же не в чем идти!
– А тебе её уже жалко? Может, втроём спать ляжем? Приволок в наш дом… неизвестно кого! – она гордо зашла в спальню и хлопнула дверью.
– Денег, я так понимаю, у вас с собой нет?
– Нет, конечно. Ни денег, ни ключей.
– Дома есть кто-нибудь?
– Только Мурзик.
– Кроме кота кто-нибудь есть у вас? Переночевать вам есть где?
– Да. То есть нет – мама в санаторий уехала. Подруга на даче, звала меня, да я не захотела… Хотя, ключ запасной есть на пульте охраны.
– Вот телефон, звоните.
– Аллё, здравствуйте. Это говорит «Весна-56». Я дверь захлопнула… вышла на минутку в одной сорочке, босиком… Пожалуйста, я вас очень прошу.
– Ну и?
– Она говорит – берите паспорт и приезжайте за ключом сами.
– Наберите номер ещё раз, я сам поговорю.
Пётр Андреевич заговорил суровым начальственным голосом:
– Аллё! Здравствуйте! Это пульт охраны? Послушайте, ваша «Весна-56» в одной ночной сорочке, босиком и заметьте – без паспорта и без денег находится в чужой квартире. Она никоим образом не может приехать к вам за ключом. Пожалуйста, привезите ей ключи. Она предъявит вам паспорт дома, и штраф заплатит… и всё что положено. Вот видите, оказывается, можно решить проблему. До свидания.
Он повернулся к Никоновой:
– Не волнуйтесь, привезут. Оденьте вот… куртку эту, кроссовки. Это дочкино, она в Москве учится.
Пётр Андреевич тоже стал одеваться. Проверил карманы пуховика.
– Ключи от машины есть, права на месте…
– Пётр Андреевич, неудобно, ночь уже… Я на такси доеду прекрасно.
– Позвольте мне самому решать, что делать. Уж довезу вас до дому сам, удостоверюсь, так сказать.
Мчать по пустому ночному городу было одно удовольствие. На Спортивную улицу добрались за двадцать минут. Ещё десять минут ждали в машине, пока оперативная бригада охранной фирмы привезёт ключи. Все вместе на лифте поднялись в квартиру. За дверью орал кот. Алла Михайловна замёрзшими руками долго открывала двери. Мурзик, увидев чужих, сиганул в комнату. Оперативник внимательно изучал паспорт.
– Никонова Алла Михайловна?
– Да.
Вернув ей документ, охранники уехали.
– Господи, неужели я дома? Я вам так благодарна… вы со мной так… по-доброму… И простите меня, пожалуйста, такое глупое недоразумение. Надеюсь, с женой не поссоритесь из-за меня.
Пётр Андреевич в первый раз улыбнулся ей.
– Может, чаю или кофе? Согрейтесь.
– Кофе, если можно.
– Проходите, пожалуйста, я сейчас… переоденусь только.
– Вы кофе сами варите?
– Да, сама. У меня растворимого нет. Вы натуральный не любите?
– Люблю. Хорошо у вас, уютно.
– Спасибо. Вот сахар, сливки.
На кухню вошёл Мурзик. Сел возле Петра Андреевича, долго на него смотрел, и вдруг запрыгнул ему на колени.
– Надо же, он ни к кому на руки не идёт. Он вам не мешает?
– Нет, он тёплый. Я зверей люблю. У Лёли аллергия, потому не держим.
– Ой, третий час уже… вам домой пора.
– Сейчас поеду. У вас руки совсем синие. В доме коньяк или водка есть? Вам согреться надо хорошенько.
– Ликёр есть, немного. Подруга приносила.
– Давайте по чуть-чуть.
– Давайте. А ничего, что вы за рулём?
– Ничего, ночью спят все. Так, вставайте, руку сюда – будем пить на брудершафт.
– А потом… надо целоваться?
– Обязательно.
Мурзик ходил вокруг и тёрся об их ноги.
Утром, оглядев засыпанную снегом улицу, Дмитрич горестно вздохнул:
– Й-эх! Навалило-то! До ночи не разгребёшь…
Было… не было
– Тю-ю! – протянула Олеська, – вот у меня было страдание – острый цистит, понос и месячные – всё враз! Это я понимаю. А любовь – что это за страдание? Я так скажу – бери его за рога и в койку. Там вместе и пострадаете, – она так сладко потянулась, что расхохотались все – и заведующая лабораторией Таисия, которая уже целый месяц не улыбалась, а только плакала втихомолку. Она всё не могла решить, что ей делать – то ли ехать в Канаду к младшей дочери, которая недавно родила вторую девочку, то ли оставаться возле старших детей и внуков, а ещё дача и работа… Смеялась сквозь слёзы рыженькая практикантка Катюша, минуту назад рыдавшая оттого, что недоступен телефон какого-то неведомого им одногруппника Андрея. Старший инженер Надежда вдруг погрустнела, встала из-за стола, выплеснула недопитый чай в раковину.
– Пойдёмте работать, девочки.
Катя, сидевшая у окна, встрепенулась:
– Ой, к нам Казарян идёт, несёт чего-то… Опять тебе подарки! – она лукаво взглянула на Олеську. Та вспыхнула.
– Ерунду не говори.
– Что же там такое? – уткнувшись носом в стекло. – Не видно.
Через мгновение в здании лаборатории хлопнула дверь.
Олеська хотела метнуться к столу и уставиться в микроскоп, как она обычно делала при его появлении, но что-то её удержало.
– Добрый день, красавицы!
– Здравствуйте, Артём Рубенович!
Таисия Матвеевна и Катюша, не сговариваясь, поднялись и вышли в соседний кабинет.
– Олеся, вы малину любите? Я утречком собрал на даче, – он выставил из пакета двухлитровую банку, полную алой отборной ягоды.
– Зачем? Не надо… Спасибо, конечно, – она окаменела от стыда. Зачем он? На глазах у всех! Это же стыдно! Он старый, лысый. Ужас какой!
– Олеся, вы ешьте, не стесняйтесь. Или варенье сварите. Вы умеете варенье варить?
– Умею, – буркнула она, глядя в пол.
Он резко повернулся и направился к двери.
– Таисия Матвеевна, тут такой вопрос…
* * *– Олеся, а ты что, обедать не будешь? Суп такой вкусный!
– Я пойду… в столовую схожу.
– Что, жить надоело? Сходи, сходи, отравись, – рассмеялась ей вслед Катюша.
Хотела посидеть в скверике у конторы, но там в сигаретном дыму щебетали девицы из планового и бухгалтерии. Зашла за угол и… упёрлась взглядом в плакат «Слава труду!». Слава, Слава, опять Слава… Вся территория комбината ими увешана, чуть не с советских времён, и не делается же им ничего! А может, это уже новые? Красномордый рабочий в красной рубашке с закатанными рукавами поднял вверх кулак и грозит кому-то. Олеся взглянула в бледно-голубое небо с малюсеньким облачком. Кому тут грозить? Инопланетянам? Здесь самолёт-то редко увидишь. Она отвернулась от плаката и зашагала прочь. Слава, Слава, что ж ты наделал…
Из столовой доносился аромат свежей выпечки. Зайти, поесть, что ли… Навстречу ей шла толпа молодых парней в спецовках – курят, ржут, беззлобно матюкаются… Поравнявшись с ней, вежливо здороваются. Она кивнула в ответ. Слава не любил работяг. Звал их «быками». За глаза, конечно. На работе был со всеми вежлив, иногда даже излишне, с плохо скрываемой издёвкой. Слава спал и видел себя на должности начальника цеха, а пока он был только «исполняющим обязанности». Но руководство нашло кандидата на стороне. Слава обиделся, написал заявление, а его взяли да подписали, и никто его не уговаривал остаться, кроме неё…
– Здравствуйте, Олеся Николаевна!
– Здравствуйте, Вячеслав Николаевич!
Он нарочно слегка толкает её поднос своим. Борщ весело колышется в тарелке. Слава пытается выглядеть серьёзным, но в глазах хулиганские серые искры. Счастье не скроешь. Молодые, здоровые, полные сил и желаний – утром вставали вместе, вместе шли на работу, и так сладко и томительно ждали вечера… Нет, нет, не вспоминать! Не было… ничего не было…
* * *Вечером везла банку с осевшей уже ягодой в свою комнатку в общежитии. Странно, что ей ещё не подселили никого. Комната хоть и маленькая, но рассчитана на два койко-места. Раньше подруга Соня, работавшая дежурной по общежитию, «прикрывала» её, можно было на этот счёт не беспокоиться.
Соня понравилась ей сразу. Бледное миловидное личико, тихий голос, грамотная речь, широкий кругозор…
– Соня, а ты где раньше работала?
– В школе.
– На комбинат тебя как занесло?
– Меня выгнали из школы.
– За что?
– За пьянку.
– Чего? Не ври!
– Я не вру. Напилась, забылась… На уроке уснула.
И всё это тихим голосом, потупив глазки.
– Где ж ты пить научилась? В яслях?
– В общаге, когда училась. Все пили, и я пила… Привыкла.
Катюша есть малину не стала – у неё аллергия. У Таисии и Надежды свои дачи – урожай девать некуда. Высыпала ягоду в кастрюльку, добавила сахар. Включила телевизор и завалилась на кровать. Вот и ужин готовить не надо. Ложка за ложкой, ложка за ложкой… Вкусно было, Артём Рубенович. Но всё равно – стыдно. Стыдно потому, что он знает о ней всё. Посмотришь в его умные цепкие глаза – даже мысль не закрадётся, что главный технолог Казарян может чего-тоне знать. И про Славу знает, ведь они уже фактически жили вместе, и про других – наверняка. Это и есть самое ужасное.
Потому что, когда Слава уехал, жизнь кончилась. Пару месяцев она лежала на койке и ревела с утра до ночи. Накрылся отпуск… Собирались лететь в Краснодар к её родителям, потом на море… Однажды вечером пришла Соня, принесла бутылку вина… И понеслось. Каждый вечер они напивались в кафе, с кем-то знакомились, куда-то ехали.
Бились, тикали в груди какие-то бесовские часы – уходит время, уходит молодость. Пожить, повеселиться, и не дай Бог влюбиться в кого-нибудь – чтобы опять было больно, когда тебя бросят? Ну уж нет! Соня допилась до того, что перестала ходить на работу и её опять уволили. Приехала Сонькина мать, кричала на Олеську, что она споила её доченьку. Кто – кого, это ещё разобраться надо. Олеська получила «строгача» за систематические опоздания. Таисии спасибо, пожалела, могло быть и хуже.
* * *На часах полдесятого – звонить ещё можно.
– Таисия Матвеевна, добрый вечер! Не спите ещё?
– Привет, дорогая! Нет, не сплю.
Олеся молчала. Деликатная Таисия тоже.
– Таисия Матвеевна, что мне делать?
– А мне что делать, Олесечка?
– Поезжайте к дочери! На мир поглядите. Не понравится – вернётесь!.. Я тоже хочу куда-нибудь уехать.
– Ты про Артёма спросить хочешь?
– Нет… Да… Я боюсь.
– Чего ты боишься?
– Что он будет меня попрекать… Славой и… другими.
– Он уже два года, как жену схоронил. Один мается. Какие уж тут попрёки?
Олеська хотела сказать, что ей одной не так уж и плохо, но осеклась.
– А мне сейчас внучка звонила. Ей родители пианино купили, она же весной в музыкальную школу поступила. Трубку положила на инструмент и давай мне тренькать чего-то…
О своих детях и внуках она могла говорить бесконечно. Олеська слушала, в какой-то момент прикрыла глаза и задремала. Во сне она варила варенье. Налила его в суповую тарелку и сказала стоявшему рядом Артёму Рубеновичу: «Слава, иди обедать!»
Бедность
– Машка, ты с ума сошла, он же старый!
– Да? обыкновенный…
– Дай-ка я ещё раз на него взгляну, – Лиза потянулась к Машиному мобильнику и опрокинула недопитый бокал. На скатерти расплылось красное пятно.
– Господи, опять! Эта скатерть какая-то несчастливая, вечно мы на неё проливаем. Дай соль скорее.
– Да ну, брось, отстираю.
Маша взяла телефон, выбрала фотографию из «Галереи», протянула Лизе.
– Ты поэтому машину раз в три дня берёшь, когда он на смене?
– Да.
– Плоховато видно.
– Не могла же я ему сказать: «Улыбнитесь, вас снимают!»
– Лицо у него… нездешнее какое-то. Заграничное. Этакий… Карлос. Что-то в нём есть. В молодости, наверное… ух!
– Какой ещё «Ух»?
– Если бы я не знала, что он охранник, я бы с ним замутила не раздумывая.
– Я бы тоже.
– Ну и?
– Я ему не нужна.
Маша залилась слезами. Лиза смотрела на подругу и не знала, что сказать. Если мужик тебя не хочет – хоть тресни… Она вспомнила, как разводилась с мужем и тоже заплакала.
– Что им, козлам, надо, а?
– Не знаю.
Зазвонил сотовый. Маша быстро утёрла слёзы.
– Слушаю. Уже подъезжаешь? Нет, не надо. А, хлеб кончается. Пока.
Лиза поднялась.
– Ну всё, я побежала.
– Лиза, останься, вместе поужинаем. Мне с Димой в последнее время тяжело наедине разговаривать.
– Нет, не могу – Ванюшка дома один. Встречай своего олигарха. Слушай, у меня завтра отгул, а в меховом распродажа начинается, может, поедем, глянем?
– Конечно. Ванюшку отведёшь в сад и приходи.
– Ага, пока, – Лиза уже поднималась по лестнице к себе – на два этажа выше.
В дверь позвонили. Маша почти сразу открыла. Дима радостно улыбнулся жене:
– Привет, Зайка!
– Привет! – забрала у него пакет с хлебом, пошла на кухню.
– Чем пахнет?
– Мясо жарила.
А-ах! Скатерть вином залита, быстро собрала приборы со стола.
Когда Дима в махровом халате, с влажными после душа волосами, пришёл ужинать, стол уже был сервирован, в центре на блюде – отбивные, источающие жар и аромат.
– Ну ты у меня молодец! – Дима поцеловал жену в щёку.
Открыл бар, выбрал бутылку красного вина. Точно такую же, недопитую, Маша предусмотрительно спрятала в кухонном шкафу.
– За тебя, моя красавица!
– За тебя, Димочка!
– Кстати, а повод есть – я уже билеты через Интернет купил.
– Какие билеты?
– В Вену. Серёга с Танькой нас уже ждут. Поедем все вместе на лыжах кататься.
Маша чуть не подавилась:
– В Вену? Когда?
– Через неделю.
– Так скоро?
– Да ты же мне все уши прожужжала про эту Австрию – хочу, хочу, аж хохочу! Уже не хочешь?
– Неожиданно просто. А Оленька? С нами?
– Что ей там делать? Она ещё слишком маленькая.
– Четыре года – не такая и маленькая. Можно на лыжи ставить.
– Зая, давай в другой раз с ней специально поедем. Тем более, у них детей нет. А ей на даче с бабушкой нравится, она даже домой не просится. Там собака, кошка – мы ей не очень-то и нужны.
– Я соскучилась. Не хочется ехать без неё.
– Села бы в машину и навестила бы дочку, мамаша!
– Я опять запутаюсь на этой новой развязке, сверну не туда!
– Ладно, в субботу вместе поедем.
Она смотрела на Диму и думала: «Я никуда не хочу ехать. Ни с тобой, ни без тебя. Я хочу быть там, где он».
В спальне Маша не раздеваясь прилегла на кровать, уткнулась лицом в подушку. Ей было так грустно, что хотелось плакать. Зашёл Дима.
– Ты чего не ложишься?
Наклонился к ней, дохнув запахом зубной пасты, поцеловал в шею. Маша смотрела на него. «Боже, да он волнуется, как в первый раз… Любит меня. И он… счастлив. Почему же я ничего не чувствую, ничего… Ведь он красивый, умный, успешный. Ребёнка родили, коттедж для мамы купили, машины меняем чуть не каждый год. Ведь я должна быть счастлива… должна… Никому я ничего не должна…»
Во время близости Дима, как обычно, спросил:
– Тебе хорошо?
– Да, милый, очень, – привычно солгала она.
Муж уснул. Маша осторожно выбралась из кровати, прошла в ванную. Включила воду. Лёжа в ванне, машинально взяла Оленькиных резиновых утят, пустила их в плавание. «Почему я за него вышла? Ну в школе дружили, на курсе считались самой красивой парой. Больше, чем он, мне никто не нравился. Всегда рядом был, постоянно твердил о своей любви… А мне что, всё равно было? Нет, мне это льстило. А близости с ним я хотела? Нет. Просто привыкла, как к другу. Уступила ему до свадьбы просто из жалости – эта постоянная нетерпеливая мука в глазах. Если бы он не требовал, мне и не надо было? Тогда? Кажется, я прохлопала свою жизнь…»
