Государственная Дума Российской империи 1906-1917 гг

Именно переходный характер Думы, получившей название Булыгинской, предопределил ее нежизнеспособность, отторжение этого проекта как левыми, так и правыми политическими силами. Страна шла к октябрю (первому – образца 1905 г.).

С.Е. Крыжановский вспоминает: «Уже с самого начала поднялся поход против законосовещательной Думы. Политическая незрелость общества проявилась во всей полноте. Самые умеренные кричали едва ли не более всех. Газеты твердили, что такая Дума недостойна общества, что никто в нее не пойдет и прочее. Шум рос, и голоса благоразумных в нем тонули. Начались забастовки на железных дорогах, и хотя все это была одна лишь оперетка, поражавшая воображение своею новизною, но во главе правительства стоял граф Витте – человек трусливый, легко терявшийся и совершенно не знавший России».

Концепция законосовещательного представительства, предусматривавшая существование двух законосовещательных учреждений бюрократического и выборного характера, нашла правовое закрепление в трех актах 6 августа: 1) Высочайший манифест об учреждении Государственной Думы, 2) Учреждение Государственной Думы, 3) Положение о выборах в Государственную Думу. Эти правовые акты так и не были применены, но громадное историческое значение их очевидно. Оно заключалось в том, что в область верховного управления была введена, наряду с единодержавием, новая структура власти, опирающаяся на народное избрание.

На этом этапе трансформации государственного строя были решены две задачи, а именно: создание народного представительства законосовещательного характера в качестве постоянного учреждения и оформление права отклонять законопроекты большинством в две трети голосов (Думы и Госсовета) в соответствии со статьей 49 Учреждения Государственной Думы. Это предполагало порядок, при котором законопроекты не могли быть предоставлены на утверждение монарха и стать законом без вотума народных представителей. Права Думы являлись умеренными, но все же могли служить ограничением абсолютной власти монарха в области законодательства. Так возникла ситуация, облегчающая переход к конституционному строю.

Следующий этап конституционных реформ – это период от октября 1905 г. до мая 1906 г. Преобразование государственного строя на конституционных началах протекает, как выше уже отмечалось, в сложных условиях, порожденных войною и революцией. В указанное время разрабатываются, обсуждаются и принимаются важнейшие юридические акты, составившие правовую основу государственной реформы 1905–1906 гг., в результате которой в России возникает система конституционной монархии. К числу этих актов относятся Манифест 17 октября 1905 г., Учреждение Госдумы и преобразование Государственного Совета; Бюджетные правила 8 марта 1906 г., Основные законы (новая редакция).

Обновление законодательства завершилось пересмотром состава Основных законов, приведенных в систему еще М.М. Сперанским. Некоторым законам была дана новая редакция. Все это явилось фактом оформления первой российской конституции, хотя акта с таким названием и не было издано.

Октябрьский манифест

В первых числах октября 1905 г., вскоре после заключения мира с Японией в Портсмуте, Витте был назначен председателем Совета министров. Первый российский премьер предложил императору Николаю II выбор между двумя путями подавления революционного движения: либо введение жесткой диктатуры, облеченной всеми правами чрезвычайного положения; либо переход путем реформ к конституционному строю.

В те тревожные дни в дневнике императора появляются записи об утомительных изматывающих занятиях, долгих совещаниях с Витте, Горемыкиным и другими сановниками и членами императорской фамилии, о его личном участии в редактировании Манифеста 17 октября. В итоге проделанной работы краткая запись: «Подписал Манифест в 5 часов. После такого дня голова сделалась тяжелою и мысли стали путаться. Господи, помоги нам, спаси и усмири Россию»1.

«18 октября. Сегодня состояние духа улучшилось, так как решение уже состоялось и пережито…»

«19 октября. Все находится в каком-то чаду».

«27 октября. В Кронштадте беспорядки и разгромы. Добиться известий трудно, телефон не действовал. Ну уж времена!!»

«1 ноября. Был очень занят. Познакомился с человеком божьим – Григорием из Тобольской губернии» (это первое упоминание в бумагах Николая II о Распутине – удивительное совпадение событий: революция, конституционный Манифест и явление «божьего человека» в состоянии «какого-то чада», «путаницы мыслей»).

В часы горестных раздумий рядом с царем ближе других оказались Витте и Распутин. Ни Гермогена с Пожарским, ни нового Сперанского рядом с троном не оказалось. В свое время Павел I напутствовал Суворова в итальянский поход словами: «Иди спасай царей». Через столетие надобно было спасать русского царя, и оказалось, что некому. С.Ю. Витте судьба отвела роль спасителя династии и империи. Николай II не без внутреннего сопротивления внял советам этого, по его определению, «политического хамелеона». Людская молва окрестила министра графом Полусахалинским. К нему, его услугам обратился в тягостные дни государь император тогда еще великой державы.

В разгар кризиса в письме к матери Николай так излагал мотивы принятия ответственного решения:

«Наступили угрожающе спокойные дни. Полный порядок на улицах, но в то же время каждый знал, что что-то должно произойти. Войска ожидали сигнала, но другая сторона не начинала. У каждого было чувство, как перед надвигающейся летней грозой. Нервы у всех были на грани и необычайно взвинчены… В течение всех тех ужасных дней я постоянно встречался с Витте. Часто мы встречались рано утром и расставались только с наступлением ночи. Имелось только два возможных пути: найти энергичного полководца, чтобы подавить мятеж силой. Тогда появилось бы время перевести дух, но совершенно ясно, что пришлось бы применить силу еще и еще в течение нескольких месяцев, что означало потоки крови, и, в конце концов, мы оказались бы в точно таком же положении…» «Другим путем было: дать народу гражданские права, свободу слова, печати, а также все законы, утверждающие статус Думы, что, конечно, привело бы к конституции. Витте энергично защищал этот путь. Он сказал, что, хотя и этот путь не без риска, но он единственно возможен в настоящий момент. Почти каждый, с кем я имел удобный случай посоветоваться, был того же мнения (особенно энергично на этом настаивал великий князь Николай Николаевич. – А. С.). Витте ясно дал мне понять, что он согласится стать председателем Совета министров только при условии, что его программа будет принята и в его действия не будут вмешиваться. Он… подготовил Манифест. Мы обсуждали его в течение двух дней, и в конце концов, уповая на Божью помощь, я подписал его… Мое единственное утешение – что это желание Господа и это важное решение выведет мою дорогую Россию из состояния невыносимого хаоса, в котором она пребывает уже около года»2.

Взвешенные, выстраданные оценки Николая II признают видную роль Витте, но в них звучат и отголоски недовольства действиями министра, давшие повод для великосветских сплетен о том, что министр вырвал у государя конституцию. И то и другое имело место.

В начале октября Витте из разговоров с графом Сольским, возглавлявшим Особое совещание по разработке законов в развитие Манифеста 6 августа о Госдуме, убедился, что работа Совещания зашла в тупик, были споры о конституции и диктатуре, но решения не находилось. Витте даже вкладывает в уста Сольского слова «без вас я не вижу выхода», сказанные одним графом другому со слезами на глазах.

По-видимому, Витте не очень преувеличивает растерянность графа Сольского. Оппонент Витте генерал Мосолов дает примерно ту же картину безрезультативности работы Совещания, члены которого утонули в противоречивых суждениях, даже либералы: «Все признавали [ее] необходимость, но в чем же она должна выразиться <…> сторонники конституционного правления не имели малейшего понятия о порядке выборов в представительные органы и создания работоспособного органа… отделывались общими местами и заявляли, что о деталях позаботится уже Сергей Ефимович Крыжановский (государственный секретарь пользовался в высших сферах репутацией тонкого юриста, добавляет Мосолов)»3.

Витте трезво оценил обстановку. Время для рассуждений и споров прошло. Нужны немедленные действия, или открытие военной диктатуры, или провозглашение конституционных свобод, более решительное, чем это было сделано 6 августа.

Витте вернулся в Петербург в середине сентября и как председатель кабинета включился в обсуждение реформ, перестройки работы правительства. В связи с предстоящим по указу 6 августа созывом Думы обсуждается план объединения работы всех министерств и создания Совета министров. На пост премьера претендует Витте. Споры вокруг реформ правительства и созыва Думы будоражили умы. Интеллигенция, недовольная тем, что ее избирательные права были сильно ущемлены, выдвигала лозунг бойкота законосовещательской Думы, созыва Учредительного собрания и апеллировала к рабочим, которым вообще не был открыт доступ в Думу. В исходе первой декады октября 1905 г. начались стачки железнодорожников, грозившие перерасти во всеобщую политическую забастовку, что и произошло вскоре.

Делегация железнодорожников явилась к Витте и передала ему требования бастующих. Они сводились к созыву Учредительного собрания на основе «четыреххвостки»: отмена военного положения, провозглашение политических свобод, право рабочих на забастовку и введение восьмичасового рабочего дня. Аналогичные требования принимались на съездах и собраниях земских деятелей. С земской оппозицией, ее требованиями Витте был тесно связан, в частности, через редакцию «Права» и ее руководителя И.В. Гессена.

С учетом сложившейся обстановки на основании резолюций земских съездов Витте создает в эти дни специальную программную записку для вручения императору. Этот документ, написанный чиновником И.Я. Гурляндом, разительно отличается от известной записки «Самодержавие и земство», о которой говорилось выше. Витте развернулся и занял прямо противоположные своим прежним убеждениям позиции. Он уже не нападает на принципы самоуправления, он славит «освободительное движение», которое никогда не затихает на Руси: то теплится, как раскаленный уголь в золе, то ярко вспыхивает. Его корни граф усматривает в вечевых традициях, республиках Новгорода и Пскова, в казачьем самоуправлении, в заговорах петрашевцев и декабристов, сваливая в одну кучу интеллигентский прозападный радикализм с казачеством, низовой вольницей Поволжья, Дона, Запорожья. Исторический лиризм впавшего в сентиментальность графа заканчивается заявлением, что свобода в природе человека и она должна стать лозунгом правительственной деятельности. Ход исторического прогресса неудержим. Выбора нет: или стать во главе охватившего страну движения, или отдать ее на растерзание стихийных сил. Казни и репрессии только ускорят взрыв. Исходя из изложенного Витте предложил программу спасительных действий, как то: отмену всех исключительных мер и законов, провозглашение свободы и равноправия, законодательной власти, бюджетного права и контроля за действиями администрации, расширения избирательного права и другие реформы «вплоть до экспроприации частной земельной собственности»; предусматривались и решительные меры в национально-религиозной сфере, как то: автономия Польши и Грузии. Надобно заметить, что в Записке допускался и вариант – «пути против течения», но за его исполнение Витте не брался. Позже он писал и уверял, что выдвигал альтернативу: диктатура или конституция. Но в записке, как мы видим, этой альтернативы нет, а есть ссылки на прогресс и противопоставляются реформы и анархия (а не диктатура)4.

Эти предложения Витте были утверждены Николаем II. Обращают на себя внимание прежде всего радикализм в подходе к аграрному вопросу – «вплоть до экспроприации» помещичьих земель; провозглашение равноправия в сословном и национальнорелигиозном вопросах, установление контроля народного представительства за действиями исполнительной власти и даже дарование конституции. Ни одно из этих декларативных пожеланий – в более осторожной форме изложенных в Октябрьском манифесте – так и не было выполнено. Действия правительства (и Совмина во главе с Витте, и самого императора) начиная с конца 1905 г. (после подавления восстания в Москве) – это сплошное лавирование, пересмотр конституционных начал. Но, конечно, дело не только в изменении умонастроений в высших эшелонах власти.

Справедливость требует признать, что предложения Витте были отражением едва ли не господствующего в обществе мнения, что спасение страны в дальнейшем развитии положений, выдвинутых

в Манифесте 6 августа. Выше мы отмечали публикации журнала «Право», редакция которого была тесно связана с Витте. В те дни даже «Новое время» Суворина заявляло: «Идея царской власти гораздо больше может быть потрясена репрессиями, чем узаконением свободы». А когда некоторые газеты заговорили о военной диктатуре, князь Мещерский резко возразил, что диктатура фактически означает упразднение царской власти и нет гарантий, что «диктатор» не станет игрушкой в руках «демократии». Смешно выступать донкихотом грубой силы5. Фраза Мещерского о донкихоте монархизма разносилась гофмейстером Борисом Штюрмером по салонам и гостиным столицы. И этот человек выступит через 10 лет в роли защитника монархии, сыграв сам роль осмеянного им же рыцаря печального образа.

На основе программной записки был составлен Витте всеподданнейший доклад, утвержденный императором 17 октября («принять к руководству»), а также законопроект о создании Совета министров: «О мерах по укреплению единства деятельности министров и главных управляющих». Основная мысль доклада, как и записки, выражалась в тезисе, что «корни волнений залегают глубоко, они в нарушении равновесия между идейными стремлениями русского мыслящего общества и внешними формами его жизни. Россия переросла форму существующего строя и стремится к строю правовому на основе гражданской свободы… Задачи сводятся к установлению правового порядка. Положение о Думе (6 августа. – А. С.) подлежит дальнейшему развитию… важно преобразовать Государственный Совет на началах видного участия в нем выборных элементов» и т. д.

Витте, замечает С. Ольденбург, настаивал на том, чтобы государь принял его программу. Он теперь связывал свою судьбу с либеральной реформой, рассчитывал, получив назначение, стать несменяемым.

Когда государь заявил, что такие серьезные реформы требуют торжественного провозглашения путем высочайшего Манифеста, Витте был недоволен и пытался возражать. Он предпочел бы, чтобы реформы вошли в общее сознание не как решение государя императора, а как «программа Витте». Этим объясняется, что Николай II, ознакомившись с программой Витте и не единожды выслушав его, в поисках политического выхода из кризиса медлил с одобрением действий графа, заявляя в ответ на его настойчивость: «Я подумаю». Николай II беседовал в те дни, разумеется, и с другими сановниками, в том числе со старым оппонентом Витте бывшим министром внутренних дел И.Л. Горемыкиным, который подготовил свой проект высочайшего Манифеста. Среди кандидатов на новый пост председателя Совета министров кроме Витте рассматривались также И.Л. Горемыкин и А.П. Игнатьев. В конечном счете выбор пал на графа. Возможно, сыграла роль молва, приписывающая исключительным дарованиям Витте почетный выход из войны, порядком всем поднадоевшей и, главное, бесперспективной.

6 октября Витте испрашивает у императора аудиенцию и вручает ему свою записку. 10 октября на повторной аудиенции присутствует императрица, но Николай II еще колеблется. 13 октября Витте было предложено «обсудить деятельность министров» и «восстановить порядок», без чего невозможны реформы: «Только при спокойном течении государственной жизни возможна совместная работа правительства с имеющими быть свободно избранными представителями народа моего», – говорилось в телеграфном повелении царя. Но Витте не взял на себя роль диктатора, усмирителя без предварительного объявления декларации о свободах. Так возникло первое расхождение между царем и председателем кабинета. Последний, прибыв в Петергоф 14 октября, заявил, что простым механическим объединением министерств, смотрящих в разные стороны, вопросы не решишь, смуту не укротишь, что «преобразования должны проходить законодательным порядком через Госсовет и Думу, которой надлежит придать законодательный характер». Расхождение было и в вопросе о путях реализации этого плана. Витте настаивал, чтобы ему было поручено объявить о плане реформ, то есть одобрить его программу. Император же намеревался все даровать подданным от собственного имени. Витте, действуя от имени царя, требовал свободы рук, чтобы намечаемые им меры были переведены из области обещаний в область даруемых актов, осуществляемых премьером, хотя и от имени царя.

В отстаивании своего мнения Витте проявил стойкость, самостоятельность в суждениях, даже упрямство, а эти черты у своих «докладчиков» Николай II не переносил. Так и возникло взаимное нерасположение двух упрямцев. Между Николаем Александровичем и Сергеем Юльевичем был к 17 октября достигнут компромисс.

Было решено, что свободы будут провозглашены от имени государя в специальном Манифесте, но текст последнего подготовил сам Витте и упорно настаивал, чтобы из трех проектов Манифеста был принят без всяких изменений его текст. Все попытки – о них выразительно, подробно рассказано в мемуарах Мосолова – закончились полной неудачей. Накануне подписания Манифеста император направил к Витте Фредерикса и Мосолова, чтобы изменить текст, но после трудных споров все компромиссные варианты были отброшены. «Это было концом нашей дипломатической миссии», – замечает Мосолов, так «окончательно было решено не откладывая, завтра же дать конституцию и назначить Витте председателем Совета министров»6.

Кандидатура Витте, стяжавшего славу опытного, умного государственного деятеля, увенчанного лаврами миротворца, казалась для многих в те дни единственным выбором для противостояния революционному движению. Даже вдовствующая императрица Мария Федоровна, настороженная в отношении германофилов, советовала сыну: «Я уверена, что единственный человек, который может помочь тебе сейчас, – это Витте… Он, несомненно, гениальный человек». По просьбе царя Витте составил меморандум, в котором проанализировал ситуацию и сделал вывод, что существует только одна альтернатива: военная диктатура или конституция. Сам Витте убеждал, что дарование конституции будет более безболезненным путем к окончанию беспорядков. Эта рекомендация приобрела решающее значение, когда она была решительно поддержана великим князем Николаем Николаевичем, двухметровым родственником царя, тогда командовавшим Санкт-Петербургским военным округом. Великий князь, страстно возражая против самой идеи назначения его военным диктатором, вынув револьвер, громогласно заявил: «Если государь не согласится с программой Витте, если он хочет вынудить меня стать диктатором, я убью себя в его присутствии из этого револьвера. Мы должны поддерживать Витте любой ценой. Это необходимо для блага России»7.

Сам Сергей Витте, давший России первую конституцию и первый парламент, не верил ни в конституцию, ни в парламент. Ни в то ни в другое. «Моя конституция у меня в голове; а не в сердце», – сказал он однажды, плюнув на пол. Он был крупным и крутым мужчиной, с массивными плечами и огромной головой. В этой «бадье», как обзывали его в детстве сверстники, находился талантливый административный мозг. Это позволило ему, полунемцу, остзейцу, стать самым влиятельным министром Александра III, а потом и его сына. Высший свет, однако, не принял «выскочку».

Можно сказать, что Николай унаследовал Витте от отца вместе с престолом. Витте гордился, что он, руководя финансами, промышленностью, торговлей, втрое увеличил объем промышленного производства. Этот германофил мечтал сыграть роль нового Бисмарка и лепил российские правительственные учреждения и основные законы по немецким образцам. В дни общенационального кризиса Витте взял курс на создание режима собственной личной власти. Консерватор, гонитель земств, похоронивший либеральный проект князя Святополк-Мирского, вдруг заговорил о парламенте, взлетая ввысь на конституционной волне. Императора он считал человеком «добрым, чрезвычайно воспитанным», но «слабовольным», «полной бесхарактерностью». Николай II, заявлял Витте, «не был создан, чтобы быть императором вообще, а неограниченным императором такой империи, как Россия, в особенности».

«Я знал его крайнюю неопытность». На этом он, собственно, и попытался сыграть. Императрицу он также ставил весьма невысоко, хотя и признавал, что Алекс «не лишена обаяния»8.

Весьма характерно для Витте его отношение к династии. Великого князя Николая Николаевича, оказавшего ему решающую поддержку в принятии решения о Манифесте, министр называет человеком «довольно ограниченным и малокультурным», однако имевшим «громадное влияние на государя». И еще: «Государь находился совсем в руках своей августейшей супруги»9. Но если такими бездарями были августейшие лица, то что ж говорить о других. Трудно не согласиться с мнением генерала Мосолова, который, «читая труды Витте», заявил, что «ненависть проглядывает в каждой строке его воспоминаний», «все неудачи государственного управления являются как бы последствиями характера царя и того, что все ответственные должности были якобы заняты либо идиотами, либо мошенниками, либо интриганами»10.

Обстоятельства появления Манифеста 17 октября исчерпывающе освещены в Служебных записках, возникших по горячим следам. Их несколько: свитского генерала, управляющего кабинетом царя князя Н.Д. Оболенского (лично близкого к императору), управделами Совмина, позже сенатора Н.И. Вуича, деловые записки и мемуарные свидетельства самого Витте и важные дополнительные данные генерала Мосолова11. Изложение событий Витте, данное в его обширной записке, было известно императору, который, ознакомившись с документом, сказал: «Все написанное было, но верить нельзя. С Витте всегда так. Ему трудно возражать, но в его словах редко чувствуется искренность». Император схватил главное – это крайний субъективизм министра, обходящего факты, ему неугодные. Текст Манифеста был подготовлен в канцелярии кабинета министров, новая редакция документа, сообщенная Витте министром двора Фредериксом и его заместителем Мосоловым, содержала две важные новации, а именно, в отличии от текста Витте, где определенно говорилось, что царь поручает своему министру Витте разработку и проведение в жизнь его волею предназначенных реформ, в новой редакции эти пункты определялись как лично даруемые императором. Было также расхождение в мнении о том, следует ли говорить в Манифесте о законодательном характере Госдумы. После напряженной работы, споров, столкновений Витте отклонил компромиссный вариант и настоял на одобрении его собственного текста. Витте признает также, что в процессе работы над документом он убедился, что ближайшее окружение императора, а следовательно, и он сам ему полностью не доверяют. Убеждены, что он в своих честолюбивых намерениях стремился быть президентом Российской республики. Это подтверждают и авансы германского императора, выданные Витте, ибо император «прозрел в нем» будущего президента12. Конечно, насчет президента Витте явно перебирал, стремясь придать комичность слухам о его непомерном властолюбии, кружившим по столице (германофильство его не подлежит сомнению).

Витте подробно пишет о том, что последняя доводка текста Манифеста производилась в Петергофе, где укрывался император в те смутные дни, что император лично уточнял отдельные детали текста, советовался с великим князем Николаем Николаевичем и, наконец, в 6 часов вечера подписал документ, перебеленный в канцелярии Министерства императорского двора. Одновременно император утвердил программу работы Совмина по подготовке документов (законов), связанных с осуществлением Манифеста, то есть об изменениях положений о Госдуме и Госсовете, о внесении уточнений в избирательный закон и о новой редакции Основных законов. Не без некоторой борьбы, колебаний и сомнений, вспоминает Витте, «государю императору угодно было вернуть Россию на покинутый ею путь реформ и завершить великое дело своего августейшего деда». Великий князь Николай Николаевич заметил: «Сегодня 17 октября и 17-я годовщина того дня, когда в Борках была спасена династия, и теперь династия спасается от не меньшей опасности происшедшим историческим актом».

К этому можно и нужно добавить, что Витте признает, что в его математически точных описаниях событий 17 октября отсутствуют важные, хотя и эпизодические, факты. Именно те факты, которые не в пользу Витте. Министр признает, что он намеревался «покинуть Россию», ибо в стране все было «совершенно запутано». Ничего доброго не предвиделось, а императору он не доверял: «Я знал государя, знал, что мне на него положиться нельзя, знал его бессилие, недоверчивость, отсутствие всякого синтеза при довольно развитой способности к анализу». Вот так-то! Разложить, мол, может, но собрать, схватить ситуацию и найти единственно верную ей оценку не в состоянии.