Высокие отношения

Хото посидел немного, оглядывая будущее место работы. Сад, точно одеялом, укутало непроглядной темнотой. Лишь светился уголок окошка домика привратника. Прямо-таки скворечник, курятники и те больше делают! Жаден хозяин, ох, жаден…

Хлопнула тяжелая дверь «Русалки», выпуская очередного клиента. Тот выскочил, затравленно оглядываясь по сторонам. Высота пригляделся. Заржал втихомолку. Надо же, какие люди! Кто бы мог подумать, что и капитан порта лечится от душевных ран, нанесенных холодностью супруги! А ведь со своими барышами мог бы и вызвать прямо на службу. Стеснительный какой! Ну хоть не цепляет по кабакам, вкус есть!

Высота прицокнул языком – как-то довелось провести ночку с той, в честь которой назван бордель. Есть что вспомнить, есть! Рассказывать, правда, нечего – Ди просила не распространяться. А когда просит такая женщина, лучше прислушаться.

Ладно, о хорошем – в хорошее время. Сейчас – время рабочее.

Хото отвязал от пояса тонкую бечевку, втащил наверх тючок со снаряжением, что лежал у стены. Тут же спустил во двор, перекинув бечевку через один из металлических штырей, что дополняли черепковую защиту. Вот и пригодился – через него куда удобнее регулировать скорость спуска, чем через ладонь. Да и легче. Снаряжения взято немного – в притык. Но все равно выходило как бы не с полпуда – на вытянутой руке такой вес неудобен.

А вот на чистоте хозяин не экономит! На выложенных плинфой дорожках ни веточки, ни листика! Очень удобно, ничего не хрустнет под ногами.

Высота проскочил на тылы дома. Входные двери всяко закрыты, можно и не соваться. Бурштынный квартал считался местом тихим и безопасным, но все же не настолько, чтобы забывать про засовы и решетки на окнах первого этажа.

В Сивере все дома строились по одному ранжиру, различаясь в деталях и мелочах отделки. Глухая сторона, обращенная на Юг – солнце немилосердно даже к привычным к вечной жаре местным. Ровная крыша – снег тут выпадает ровно на полдня, а после тает. Вода же, редких (разве что осенью затягивает посерьезнее) дождей уходит по сливу, расположенному по центру крыши – не идеально ровной, а чуть опущенной к жерлу водостока. И, конечно же, люк, чтобы попадать наверх из дома. А то ведь по наружной лестнице не налазишься, да и на стенолазах разоришься!

Рядом с домом рос гигантский орех, посаженный, наверное, еще покойным прадедушкой хозяина. Раза в три выше дома! Как же он, наверное, осенью заваливает двор листьями… И водосток забивает ко всем местным свиньям!

Хото закинул тючок за спину, белкой взлетел на дерево. Пробежал по могучей ветке, мягко спрыгнул на крышу. Ветка распрямилась, освобождаясь от тяжести человека, приподнялась на локоть… Хото коснулся пальцами коры – достать легко. И это хорошо, мало ли каким путем придется уходить. Впрочем, улети она на пару его ростов ввысь, тоже не беда. Уж как вниз-то спуститься, любой стенолаз придумает.

Высота прошелся по крыше. Остыть она не успела – ноги так и припекало. А ведь еще разуваться…

На всякий случай, потянул крышку люка. Разумеется, ничего не вышло. Но попробовать-то он был обязан!

Подошел к краю, перегнулся… Ага, а вот и то самое открытое окошко. Так-то и закрытое не стало бы неодолимой преградой – тонкий нож в щель, и сдвигаешь защелку. Но в открытое, в любом случае, заходить проще. Хоть какая-то польза от проклятой жары!

Высота развернул тючок, присев у края крыши. Неодобрительно покосился на невысокие перильца, шедшие по парапету. Дернул. Вроде крепко стоят, не треснутые… Но нет, ну их! Был случай, когда перекинул веревки сверху, а дерево взяло, да и не выдержало его тяжести. Взяло и треснуло. Хото пролетел пару локтей и чуть не обосрался от испуга. Еще и руки потом до вечера дрожали, пришлось граппой отпаиваться – кальвадос не брал…

Хото пропустил веревку под перилами, отмерил, откладывая на парапет. Нужно ровно столько, чтобы конец болтался чуть ниже подоконника. Прикинув еще раз, Высота добавил еще на размах рук. Темнота, она скрадывает очень хорошо. Когда веревка вдруг кончается, и ее конец, вылетая из спусковухи, хлещет по воздуху, испугаться не успеваешь. Больно становится потом. Если выживешь, конечно. Так что, лишним запас не будет.

Оставив отмеренную бухточку лежать на перилах, Хото завязал противоположный конец за два основания перил – лучше не жалеть, а две точки приложения сил всегда надежнее одной. Высота был старым стенолазом. Потянул. Ну вроде держит, не ползет.

Снова подошел к краю, примерился. Вроде как все хорошо. Ну что, приступим… Натянув беседку, Хото сложил полегчавший тючок, закинул за спину. Встегнулся восьмеркой, выбрал слабину. Свободный конец веревки заправил за пояс беседки. А то приспичит хозяину подойти к окну среди ночи, полюбоваться звездами. Увидит болтающийся конец, дернет внезапно… Получит, конечно, на голову шматок свежего говна от испугавшегося стенолаза. Ну и все дело пойдет гиене под хвост.

– Чуть не забыл, дурная башка… – Высота хлопнул себя по лбу, разулся, оставшись в матерчатых носках. Оставлять на беленой стене отпечатки обуви – не самый умный поступок. А от носков разве что мокрые пятна ненадолго будут – жарко, высохнет моментально. Легкие короткие сапоги он сунул в тюк, к снаряжению, притрамбовав кулаком – не должны вывалиться.

Коротко выдохнув, Хото перевалился через край. Утвердился ногами, глянул вниз, в темноту. Скинул огон с рога и потихоньку пополз вниз, не спеша перебирая ногами. Закрепленная на поясе веревка висела кольцом, постепенно уменьшаясь. Оказавшись рядом с приоткрытым окном, Хото остановил спуск – веревки хватало, еще пара локтей точно – не ошибся с расчетами. Примерился, оттолкнулся левой ногой, чуть отпустил веревку… Его буквально внесло в окно. Встал на подоконник, пригнувшись, чтобы не разбить голову о верхний откос. Веревку потащило в сторону. Хото наклонился вперед, балансируя, чтобы не упасть спиной назад.

Выстегнулся, слез с подоконника – ноги тут же утонули в густейшем ворсе ковра.

– Денег у него нет, акацию суют! – злобно проворчал Высота. Затем, ухватил покрепче веревку, изо всех сил пустил волну. С первого раза не вышло. Со второго тоже.

– Да чтоб тебя, – ругнулся Хото. Задача могла стать чуть сложнее – искать в темном доме выход на крышу, открывать изнутри, сматывать предательницу…

С третьего раза, петля все-таки слетела со столбиков – в который раз подумалось, что надо бы самосбросом обзавестись – удобно же! Хото втянул прошуршавшую веревку, наскоро сбухтовал в «осьминожку» – так надежнее, когда впереди планируется много беготни.

После, стянул с плеча тючок. Развернув, уложил на парусину беседку, отцепив с пояса «пауни». Железка, для подъема по веревке, представляла собой этакую рукоять для дюссака, которая разу с гардой, из единого куска стали, но чуть иной формы. С загнутой под размер веревки краем и головкой со ступенькой под палец. Пригодится. Снова закинув потяжелевший тюк за спину, Хото вынул из-под рубахи нож, до того висевший на груди. Нож невелик, клинок в ладонь, легкий намек на гарду, потертая рукоять. На вид – инструмент, не оружие. В рукояти ножика когда-то давно просверлено отверстие, через которое пропущена бечевка, лет пять назад еще красно-зелеая, сейчас же, неопределенно серо-черная.

Отсалютовав ножом своей тени, Хото двинулся вперед. Расположение комнат он представлял примерно, но вряд ли оно сильно отличается от всех прочих богатых домов Сиверы, в кои судьба заводила Высоту.

*****

Просторный кабинет был обставлен дорого, но безвкусно. Этакая неосознанная пародия на дешевый бордель с претензиями. Слащавая и разляпистая позолота, бархат где надо и где не надо, псевдозагадочный блеск шелка, дорогие свечи, дающие не только свет, но и благородный запах…

Посреди кабинета, на стуле сидел абсолютно голый человек. Высокий, худощавый, с узким лицом, по щекам побитым оспой. Смотанный по рукам и ногам нарезанной портьерой. Рот тоже закрывала полоска ткани, и его сдавленное мычание не могло бы потревожить и самое чуткое ухо.

На виске у связанного кровоточила свежая ссадина. Крохотные капельки крови падали на грудь, стекали на живот, закрашивая понемногу огромную татуировку – со всем тщанием вырисованного тарантула.

Человек дрожал. От холода ли, от страха… И казалось, что паук топорщит каждый свой волосок.

Хото стоял перед связанным, скрестив руки. Молча. Стоял долго…

– Ну здравствуй, Бубо. Вижу, ты меня узнал.

Бубо закивал чаще, завращал глазами. Казалось, еще немного, и они вывалятся из орбит.

– Узнал, конечно. Что, сейчас будешь мне обещать, что вернешь все, до грошика? И мне, и всем прочим? Обещай, обещай, я весь в нетерпении… Нет, не хочешь? Понимаешь, что вера в твои слова не стоит и обрезанного медяка?

Высота снял с пояса «пауни». Оттянув головку, Хото поднес железку к глазам Бубо:

– Видишь, тут нарезаны шипы. Догадываешься для чего? Правильно! Вверх эта штука идет легко, а вот вниз… Да, вниз идет очень неохотно. Собственно, для того и придумана, чтобы сугубо вверх.

Зайдя со спины, Хото защелкнул «пауни» на мизинце Бубо.

– Это для ускорения принятия решения.

Резко и сильно дернул.

Бубо взвыл, подался всем телом, чуть не опрокинув стул.

Хото с оттягом ударил его «пауни» по затылку.

– Команды «орать!» не было. И вообще, откуда паника? Кость-то осталась на месте. Всего лишь мясо ободралось. Нарастет новое. Наверное.

Высота вытряхнул окровавленные ошметки пальца на колени Бубо.

– Ну что, теперь приступим к серьезному разговору? И подумай, что будет, если ты заорешь? У тебя много пальцев. Понятно, что на пятом-шестом ты потеряешь сознание, а на десятом можешь и помереть от боли. Лопнет сердце, все такое. Но мне-то все равно.

Связанный мелко закивал. Под ним начала растекаться лужа. От нее тянуло мерзким запахом паники.

– Как-то ты спешишь? – брезгливо посмотрел на пол Высота. – Так бы с оплатой торопился, как сейчас. Или думаешь, что мне станет противно с тобой возиться? Так ведь ради благой цели, я и нос зажму… Поговорим?

Хото деланно примерился кулаком к виску связанного, ослабил кляп.

– Все отдам, все! Там, под полкой с кодексами! Там вытертый кирпич! Нажми! Два раза! Быстро-быстро! И третий – сильно, пока не провалится.

– Как сложно все у тебя…

Заткнув Бубо рот, Высота подошел к полке. Кодексы неодобрительно блестели золотом корешков. К бесам!

Нужный кирпич прямо таки лез в глаза. Ушел в стену после третьего нажима… Выдвинулся целый блок из шести кирпичей. Хото вытащил их до конца, с натугой отставил в сторону…

– Бубо, ты проклятый хомяк! Нет, ты даже не бобер! Ты, блядь, целая бобрячья фамилия в одном лице!

Высота покачал головой. Тайник превзошел его ожидания. Сколько тут, он даже не представлял. С полведра точно.

– У тебя хорошие заработки. Интересно, сколько тут нашего?

Бубо не отвечал. Лишь трясся, исходя на пот.

Хото подошел к нему вплотную, наклонился ликом к лицу:

– Над нами спят твои жена и дочка. Они у тебя красавицы. Особенно дочь. Сколько ей, пятнадцать? Не говори, разницы особой и нет. А жена… И фигура, и украшения! А в каком она чудесном платье вчера была! Желтое ей к лицу! Знаешь, был бы я такой сволочью как ты, их ждало бы сегодня много веселья. Запомнили бы на всю жизнь! Но так уж сложилось, что мне подобные развлечения претят. Уродился честным солдатом, а не штабной тварью. Уж прости, лишил тебя удовольствия слышать их крики. Они будут кричать потом. Не из-за меня. И в тех криках будут проклятия отцу и мужу, из-за которого все пошло куда-то не туда…

Высота развел руками, вынул нож:

– Слухи врут, Бубо. Я не Ловчий, и никогда им не был. Всего лишь загонщик. Очень внимательный загонщик. А теперь приготовься к боли, мастер Бубо. Она будет короткой, но ты ее запомнишь до конца.

Глава 4. Шкотовый узел

Дождевые капли неумолчно, час за часом, отбивали монотонную барабанную дробь команды «ко сну». С одной стороны, затянувшаяся непогода радовала. По мокрым крышам особо не побегаешь, да и любую смесь собьет, не успеешь и накидать. Соответственно, на стены не полезешь, можно отсыпаться за долгие рабочие будни. С другой стороны, отсутствие работы вело к скуке. А когда Высоте было скучно, он начинал пить.

С неба лилось три дня. И столько же Хото пил. Чем еще заняться? И деньги есть, а идти куда-то… Нет, ни к чему! Ведь, куда бы ни пошел, все равно все закончится пьянкой. А потом – или ночевать где-то под столом, и наутро, мучаясь похмельем, тащиться домой? Проще нарезаться дома. Чтобы, если уж упал, так ползти недалеко.

За пару медяков сверху цены, местная дворовая мелочь сбегает куда угодно и принесет чего угодно. А за полдюжины – еще и родных сестер приведут, чтобы почтенный мастер вообще ни в чем не нуждался.

Но зачем звать баб, если пьешь в одиночку? Нееет! Если никого не хочешь видеть, то не стоит делать исключений. Потом станет еще хуже. Проклятая пустота в душе не затянется, как ни старайся. Сколько туда ни лей пива или кальвадоса. И сколько ни меняй женщин в постели…

Хото долго таращился на кубок зеленого стекла в дрожащей руке. Вина оставалось на глоток-два. Темно-красное, густое…

Вино, оно ведь почти как кровь. Даже запах чем-то похож. Так же резок, так же дразнит нюх, поднимая шерсть на загривке. И так же пропитывает одежду, стены, саму кожу…

По коридору тяжело пробухали шаги. Потоптались за стенкой. В дверь кто-то врезался со всего размаху – и сумел же разогнаться на трех шагах от стенки до стенки! С потолка упал кусок штукатурки, между дверью и кроватью. Обнажились планки основы. В воздухе повисла пылевая взвесь.

Высота от сдвоенной неожиданности дернулся. Скользкое стекло выскочило из пальцев. Хото поймал кубок над самым полом – еще чуть-чуть, и рассыпался бы дождь тончайших осколков по струганным доскам. Вино спасти не удалось, все выплеснулось, разлилось лужей причудливой формы. Будто упал со стены осьминог, распластал кровяные обмякшие щупальца…

– Открыто! – рыкнул Высота, оторвавшись от созерцания.

Кого бы ни принесли бесы, этот кто-то настроен решительно. А следующего удара потолок может и не перенести. Будет обидно умереть, если от свалившейся балки треснет череп. Как-то некрасиво получится, если помрешь в собственном доме, еще и так. От смерти уходил на войне, в пещерах, и на стенах… А тут раз, и все, лежишь – брызги во все стороны. И ногами дрыгаешь. Обидно как-то. И глупо!

В дверь снова ударили, с неменьшей силой. С потолка закружилась пыль.

– Да мать вашу, – прорычал Хото, – вы в уши балуетесь на досуге?! Открыто! На себя потяните, мать вашу!

Наконец-то, стенолаз был услышан!

Дверь распахнулась, с грохотом ударившись о полки. «Железо» на них жалобно задребезжало. Свалился «крабик», грохнулась сцепка карабинов, похожая на диковинную фалангу или сколопендру…

В комнату, пригибаясь – дверь-то невысокая, Хото макушкой чиркал, а как-то, по пьяни, и голову разбил – вдвинулись два человека-горы. Оба в одинаковых черных длиннополых епанчах [плащ из промасленной ткани], под которыми, не таясь, тусклели кольчуги. В руках у гостей были короткие копья с наконечниками, в руку длиной. Как раз в тесном помещении работать. Не длиннее меча-полуторника, но куда удобнее. И древки окованы – руби, старайся, только вспотеешь! А пока рубить будешь, толковый мастер в пузе десяток дырок наделает.

Тут же стало очень тесно.

Между верзилами протиснулся третий. Ростом копейщикам до плеча, и раза в три легче. Без оружия, если не считать кинжал на поясе. Господин Дюссак. Ближайший помощник господина Фуррета. Опаснее десятка ядовитых змей и умнее стаи сов. Если бы у Хото появилась возможность безнаказанно ткнуть Дюссаку в печень что-нибудь острое, стенолаз с удовольствием ткнул два раза. Сивера стала бы куда лучше!

– Привет, Высота! – поздоровался Дюссак, и кивнул на пролитое вино, – я всегда знал, что ты хорош, но ты оказался еще лучше! Самый быстрый убийца в Сивере! Мы не успели войти, а ты уже убил кого-то и спрятал тело! Кого ты убил и за что?

– Островного шпиона, – зевнул Хото, – кого же еще. Чего надо? В такую-то рань?

Дюссак зевнул ответно, прикрыв рот рукой в тонкой перчатке:

– Какая рань, Высота? Ты совсем уже допился? Порядочные люди задумываются о том, как бы отойти ко сну, ворота еще не закрыли, а ты уже ждешь рассвета!

Помощник господина Фуррета оглядел нехитрую обстановку комнаты – полки со стенолазным снаряжением, широкая кровать на низеньких ножках, пустые кувшины по углам, наваленная на пол куча грязной одежды и веревок, из-под которой выглядывала сабельная рукоять, выполненная как стилизованная драконья голова. Небогато живет мастер стенолаз, совсем небогато! Оружие не пропил, и то хорошо. А ведь мог!

– А чего мне еще ждать? – хмуро спросил Хото, исподлобья и очень пристально глядя на одного из верзил. Под мутным взглядом стенолаза тому стало не по себе, и он обильно потел.

Дюссак катнул сапогом кувшин, лежащий на боку.

– Мало ли чего можно ждать? Мир очень разнообразен, а замыслы Пантократора весьма затейливы. К примеру, можно ждать чуда. Которое, к твоему сведению, произошло.

Чуть выставив правую ногу, и приняв донельзя официальный вид, Дюссак продолжил:

– Господин Фуррет вспомнил про твое скорбное существование! Напоминал про долг и передавал, что был бы очень рад, увидев тебя в гостях.

Хото медленно обвел посланцев всемогущего Фуррета недобрым взглядом. Всем сразу стало неуютно. Господин Фуррет в Сивере заправляет всем и каждым. Но он далеко, а Хото, человек с пустыми глазами, налитыми кровью – вот, рядышком, руку протяни и коснешься. Если не отгрызет! Хорятина бешеная! Лопатой бы его по хребту!

Высота резко выдохнул, и весь как-то сдулся, будто дохлый еж, провалявшийся месяц на солнце и проткнутый рогатиной. И стал похож на обычного запойного пьянчугу, которых двенадцать на дюжину.

Верзилы переглянулись с явным недоумением. Простые их мысли читались влет. Настолько легко, что Дюссак их и затылком прочитал – вон, как скривился.

«И как мы, такие большие и сильные, могли заподозрить этого мозгляка-пропойцу в том, что он опасен хоть чуточку? Щелбаном с ног собьем, соплей надвое перешибем! И вспотеть не успеем! И чего с этим отребьем блаародные господа водятся? Блажь какая-то, не иначе!»

– Он ждет меня, как полагаю, именно сейчас? – вяло уточнил Хото, дернув заросшим подбородком в сторону окна. Дождь хлестал без передышки. Словно какой-то небесный великан нахлебался пива, достал свой великанский хер и заливал несчастную Сиверу… И лужи тут, странные, желтизной отдают. Неужели, правда? Даже как-то обидно сразу стало…

Громилы снова переглянулись, на этот раз, с забавным торжеством – надо же, пьянь, а соображает! Уважает, стало быть, господина Фуррета! А кто его не уважает? То-то же!

Дюссак покачал головой – он, определенно, тоже слышал каждую скрипучую от глупости мысль подчиненных. Вон, как глаз дергается!

– Совершенно верно. Именно сейчас. Нас ждет карета сразу, за углом. Или боишься, что всего за двадцать шагов растаешь?

– Кхм… – протянул Хото, – целых двадцать шагов… – Высота ухватил первый попавшийся кувшин, в нем, на удивление, что-то булькало. Стенолаз двумя огромными глотками – громилы с некоторым даже уважением загляделись – выхлебал остатки, не глядя зашвырнул посудину под кровать. Под грязноватым пологом, спускающимся до самого пола, глухо стукнуло – явно не первый сосуд там оказался, укатившись по некрашеным доскам.

– Тебе нужна женщина в доме, – произнес Дюссак. – Свинарник развел, прям на загляденье.

– Думаешь, ей тут понравится? Да и заведешь одну, что делать с прочими? Выгонять? Не люблю обижать женщин.

Хото поднялся. Ноги дрожали как у старика, а левое колено отдалось острой болью, пронзившей до самого нутра.

– Тваааарь… – прохрипел стенолаз, начал заваливаться на бок, в падении схватился за ближайшего громилу, не успевшего отшагнуть. Тот только и успел, что вытаращиться.

– Спасибо, – буркнул Хото, кое-как утвердившись на ногах. Затем Высота склонился над кучей хлама в углу, покопался. На свет появился хубон [в нашем мире – испанская куртка века 16-17. Типичный пользователь – капитан Диего Алатристе из одноименного фильма], с прошнурованными рукавами, выглядящий так, будто его неделю драла стая медведей. Но зато с многочисленными серебряными пуговицами и вышивкой, тоже серебряной, на спине. Вязь обрисовывала силуэт стенолаза, повторяя татуировку. Да и шнуры были из золотой нити… Куртка одна стоила примерно как годовое жалование обоих стражников.

Накинув хубон, Высота с недоумением и надрывом вопросил:

– Господа, нас ждет господин Фуррет, а мы тут прохлаждаемся! Доколе?!

И выскочил из комнаты, каким-то чудом просочившись сквозь плотный ряд гостей. Гости проводили его изумленными взглядами и кинулись следом. Толкаясь и мешая друг другу в тесном коридоре.

Хото шагнул на улицу и тут же об этом пожалел. Сволочной великан ждал именно его, чтобы прибавить мощи. Высота промок мгновенно.

Впрочем, до кареты он, несмотря на мокрую одежду, предпочел пробежаться. Дюссак последовал его примеру. У дверцы оказались одновременно. Заскочили внутрь, благо, оба отличались худощавостью, и застрять не рисковали.

Расселись друг на против друга, синхронно засмеялись. Ливень смысл с Дюссака недавнюю напыщенность, и они с Хото стали похожи. Не как братья, конечно – разница в возрасте немала, да и черты лиц разные. Скорее, как племянник и дядя. Друг друга весьма уважающие, но на людях это старающиеся не показать. Каждый по своей причине.

Притопали верзилы, оглушительно грохоча сапожищами по лужам. Прибежавший первым, заполошно глотая воздух, дернул на себя ручку.

Дюссак рявкнул в открывшуюся дверь:

– Пешком. Бдить. У нас секретный разговор.

И тут же стукнул локтем по стенке, на уровне своей головы.

– Куда? – раздался приглушенный водой и ветром вопрос.

– К «Якорю», – скомандовал Дюссак и захлопнул дверцу. В небольшое окошко виднелись рожи громил, захлопавших глазами. А на рожах удивление сменялось совсем детской обидой. За ней мелькнула злость…

– За что ты их так?

Дюссак стащил с плеч мокрый, а оттого прилипающий к рубахе кафтан, небрежно швырнул его на пол.

– За глупость и пренебрежение моими приказами.

– За глупость? – удивился Хото.

– Разумеется.

Вслед за кафтаном, Дюссак снял рубаху, оставшись в одних штанах. Выжал ее, до треска полотна. Морщась, накинул.

– Высохнет быстрее, – пояснил Высоте. Хото кивнул понимающе – сам он повторять не рискнул. Ветхая рубаха, давным-давно переведенная в разряд домашней, а точнее даже, «домо-пьнствующей» одежки, от такого обращения могла порваться на две части. А щеголять в одном хубоне на голое тело… Правила для стенолазов, конечно, не писаны – не бывает правил для столь рисковых людей. Но и рубаху жалко, и вообще не стоит лишний раз выделываться без веской причины. Ярмарочного шута не принимают всерьез.

– Я предупредил обоих придурков, что ты опаснейшая в этом городе тварь, к которой спиной поворачиваться нельзя в принципе. А они? – Дюссак разочаровано сплюнул в открытое окошко, сквозь которое залетали дождевые брызги. – Пробегутся. Глядишь, начнут думать головой хотя бы иногда.

– Зря ты так, – не сдержавшись, Хото чихнул, потом еще раз, – они у тебя большие и сильные, к чему им еще думать? Придатки к копьям. Во всех, разумеется, смыслах. А ты хочешь, чтобы они еще и головами работали. Много хочешь!

– Хочу, – Дюссак покачал головой, вытащил из кармана чистый, хоть и мокрый платок, – на, вытри сопли.

– Благодарю, – принял дар Хото и, высморкавшись, выкинул испоганенную тряпицу. Это Фуррету можно было бы ее вернуть. А вот у его помощника все плохо с шутками… Иногда делает вид, что их не понимает. – Не боишься, что от обиды ткнут шилом в бок?

– Хото, если бы я боялся шила, то остался в родной деревне, крутить хвосты коровам.

– Возможно, ты опасался их копыт? – предположил Высота.

– Возможно. Это было так давно, что некоторые детали сами собой забылись. И да, верни кинжал, что свистнул у мальчишки.

– Вычтешь из жалования. У меня такого в коллекции еще не было.

Экипаж медленно вскарабкивался по скользкой брусчатке крутой улицы, ведущей к порту. И к «Якорю» – резиденции господина Фуррета, и, одновременно, гостинице, кабаку, и самую малость, борделю – исключительно для друзей господина Фуррета. Или для врагов, которым находилось полезное применение.

Громадное здание о четырех этажах и безразмерном подвале, из которого, по слухам, тайные ходы вели по всей старой части города и позволяли проникнуть даже в древние выработки. Хото «Якорь» запомнился наблюдательной вышкой. Самая высокая в Сивере! Тридцать один локоть с половиною и парой зерен! Еще и флагшток сверху, тянущийся к небу. Насчет зерен Высота особой уверенности не питал, но о локтях мог поспорить с кем угодно. Хото сам эту вышку и сооружал. Брус к брусу, доска к доске. Век простоит. Если не сгорит. Ну или если не начнется землетрясение или не придет из моря волна выше гор.