Присутствие № 6/15 или Корпорация сновидений

Но мы продолжаем, несмотря ни на что, свое путешествие и еще через несколько минут останавливаемся на переполненной стоянке перед Ялтинским зоопарком! Причина резкого, по сравнению с прошлым годом, подорожания билетов, вскоре становится понятной: зоопарк-то разросся! И еще как! Вместе с выросшей численностью его жителей почти вдвое выросла и территория. Красота! Особенно от вида нового загона с нашим любимым Гошей, двугорбым верблюдом, который и спустя год узнает наши голоса и, бросив своих сиюминутных почитателей, бежит сломя голову на длинной шее к нам на встречу! И совсем не зря: совсем скоро все наши съестные припасы, оказываются вначале в его бархатных губах, а затем и глубже. Гоша сопит у нас за спиной, желая получить добавку. А мы сидим на скамейке, едим мороженое и любуемся открывающимся отсюда видом. Перед нами огромная гора. Глядя на эту стену, вертикально вздымающуюся вверх, кажется, что это и есть конец мира, и дальше уже ничего нет. Сейчас она кажется еще более высокой, ведь ее вершина скрылась в обрывках облаков. Чистота воздуха такова, что на ее склоне отчетливо видны стволы отдельных сосен. Контрастность зрелища великолепна! Еще немного, и может показаться, что начнешь видеть сквозь все предметы!

Медитируя перед горным склоном, отмечаю, что мимо меня медленно проходит с девушкой под руку мой знакомый из самого детства! Он так увлечен беседой, что совершенно не смотрит по сторонам и в мою – тоже. Одно мгновение нас разделяет, каких ни будь, десять сантиметров! Он старше меня на год и ему уже сорок. С Юркой Харагирло мы ходили в один детский сад! Затем в разные школы, но продолжали встречаться в одном дворе заводского квартала. Что-то, совершенно непонятное, удерживает меня от того, чтобы окликнуть его. Я только провожаю его взглядом и мысленно радуюсь его успехам. Его внешний респектабельный вид, а, главное, осанка его спутницы, свидетельствуют в полной мере о том, что у него в жизни сложилось все хорошо. Да, я понял! Именно его внешний вид, увлеченность своей подругой и пропасть прошедшего с последней встречи времени между нами не позволили потревожить его. То, что он сейчас переживал и чувствовал, наверняка, было бы омрачено неожиданным воспоминанием, вызванным моим внезапным появлением. Все то, что нас когда-то объединяло, безвозвратно ушло и растворилось в бездне времени. Мы остались друг для друга лишь смутным воспоминанием из нашего детства, и не более того…

Не переставая восхищаться масштабами наступивших в этом, единственном на всем полуострове процветающем месте, изменений, с трудом завершаем обход зверинца, и направляемся в саму Ялту. Татьяна не может пропустить возможность продефилировать по местной набережной. Еще мы не можем не посетить кафе «У Максима». Не можем не обратить внимание на уличную выставку картин. Не можем не купить Антону очередную игрушку, не покатать сыночка на карусели и, просто, поглазеть на это людское море, демонстрирующее редкие, острые приступы богатства, а чаще – нищеты и прозябания. Здесь точно все как в сказке о несмеяне-царевне все того же Афанасьева: «Как подумаешь, куда велик божий свет! Живут в нем люди богатые и бедные, и всем им просторно, и всех их призирает и рассуждает господь. Живут роскошные – и празднуют, живут горемычные – и трудятся; каждому своя доля!». Поэтому мне нравится здесь бывать единожды в году. И одновременно – нет…

Возвращаемся затемно. Я вновь не спешу. Даю возможность сам себе переварить все увиденное, отсортировать, чтобы постараться самое основное навсегда оставить в своей памяти. Каждый год я убеждаю себя в том, что именно от моих осознанных усилий моя память способна сработать в полную меру. Этим приятно заниматься, перебирая и перебирая все самые мельчайшие детали путешествия.

Проехав Рыбачье, в этот поздний час ничуть не ставшего менее многолюдным, медленно, порой и на второй передаче, взбираюсь вверх на гору. Вспоминаю, как шесть лет тому назад удивлялся настойчивости автомобилистов, штурмующих этот подъем. Тогда свет фар автомобилей в ночи упирался в самое небо под немыслимыми углами, отчего казалось, что там совершается вождение по вертикали! Продолжаю гордиться своим водительским мастерством, позволяющим при желании, не то что эту гору преодолеть, а несколько раз за один день, как это бывало в прошлые годы, взлетать на саму Ай-Петри!

От приятных воспоминаний отвлекает появившееся в свете фар рыжее пятно. Правая нога соскакивает с педали газа. Автомобиль задергался на подъеме и замер. Татьяна пристально смотрит на меня.

– Вон там снова лиса! Смотри!

– Ты остановился, чтобы как в прошлом году на Ай-Петри не задавить ее?

– Не знаю… Сейчас поедем…

Не отрывая своего взгляда от того места, где в темноте растворилась рыжая бестия, пытаюсь завести двигатель. У меня ничего не выходит! Впервые за несколько лет дизельное сердце моего автомобиля отказывается подчиняться моей воле! Настойчиво, раз за разом, не обращая внимания на угасающий аккумуляторный запал, продолжаю бесчисленные и, пока безуспешные, попытки. Уже когда кажется, что пора пытаться развернуться и ехать обратно с горы накатом, двигатель как бы нехотя оживает и после нескольких прогазовок на слух демонстрирует свою полную мощь. Не жалея двигателя, разгоняюсь на крутом подъеме. Сколько не всматриваюсь, ничего кроме дороги не могу рассмотреть. Мелькнувшая несколько минут тому назад лиса бесследно исчезла. «Ну, и Бог с ней! Зачем мне ее обязательно видеть?».

Последние звуки этой мысли стремительно превращаются в дикую зубную боль. Я буквально разрываюсь на части этой болью и, кажется, сейчас умру! Мой мозг не выдержит! Даже начинаю постанывать. Так, вроде, легче. Но всего лишь на минуту. Эта боль все усиливается! То, что еще мгновение тому назад казалось ее вершиной, через секунду уже расценивается избавлением… Я не могу это перенести. От боли я вдавливаю педаль в полик и несусь с горы с бешеной скоростью! В салон врывается запах паленых тормозных колодок. С трудом, сквозь боль понимаю, что я в автомобиле не один. Снова еду адекватно дорожным условиям. И так более сотни километров горной дороги! Уже у самого Морского вспоминаю том, что когда-то в детстве полоскал больные зубы морской водой. И мысль об этом народном средстве приходит в голову именно на нашем с Татьяной пляже. Останавливаюсь именно на том месте, что и в последнюю нашу ночь. Без фонаря бегу на берег и, не закатывая брюки, прямо в шлепанцах захожу с банкой в море. Вначале наклоняюсь и как животное набираю полный рот соленой жидкости. Полощу рот. От прохладной воды боль постепенно отступает! Набираю полную бутыль морской воды. Медленно выхожу на берег. От радости последней в этом месте ночи нет и следа… Ничего приятного даже не зашевелилось в моей груди. Ничего… Все поглотила боль. И растворила все приятные мысли без осадка. Шагаю по гальке. Понимаю, что находимся в пяти минутах от нашего места ночлега и совершенно не тороплюсь. Непонятное ощущение притяжения к этому месту словно держит меня…

Вырываемся из последнего перед домом Яши поворота дороги. В ярком свете видим, как при нашем появлении перед дверью нашей комнаты на втором этаже начинают бегать бесчисленные незнакомые люди. У Татьяны вырываются первые слова за этот вечер:

– Яша нашел клиентов на второй этаж!

– Ну и что? – скрегоча сжатой от боли челюстью, успокаиваю я жену.

Тон, с которым она произнесла свои слова, не предвещал ни мне, ни новеньким поселенцам ничего хорошего. – Веселее будет! – «радуюсь» я не в силах пересчитать состоявшихся без нас соседей.

Остановившись уже у ворот, замечаем, как с нашей (!) бельевой веревки незнакомцы и незнакомки дружненько суетливо сдирают свои многочисленные купальники, полотенца и весть, что еще. Татьяна издает стон отчаяния и выбегает из автомобиля…

Пока мы добирались со спящим Антоном на моем плече до дверей своей комнаты, там все изменилось. На втором этаже нас встретило полное безлюдье и стопка купальников с полотенцами на столе еще минуту назад висевших на нашей веревке. Уложив Антона в постель, Татьяна осталась со мной. Со всей возможной тщательностью, на которую только был способен, стоя у умывальника, я начал полоскать больной зуб. Точнее сказать, я не ощущал боли какого-то конкретного зуба. У меня во рту болела вся левая сторона. Болело вверху и внизу. Все сразу и очень сильно.

Несмотря на это меня и Татьяну разбирал смех. Всего за один день наше положение изменилось кардинальным образом. Мы вдвоем пересчитали горы обуви перед дверями на нашем этаже. Приступа смеха мы не могли сдержать: рядом с нами в одно мгновение стало проживать еще девять человек! Так и есть! Наши кухонные принадлежности тоже без стеснения уже ютятся на самом краешке стола. В холодильнике не осталось места даже для одного-единственного пакета молока для сына! А как нам всем быть утром перед одноконфорочной газовой плитой!?

Я продолжаю молча полоскать рот. Сильная струя отработанной морской воды из моего рта раз за разом резким звуком режет эмалированную сталь умывальника. Жена не обращает никакого внимания на издаваемый мною шум. Она занята самобичеванием. Татьяна почти шепотом проклинает ту минуту, когда послушала меня, и мы остались в Морском «у этого Яши». Еще обещает завтра же утром бросить все и немедленно переехать в новое место.

За нашими спинами раздалось легкое покашливание. Это был Яша на тактичный призыв которого мы и оглянулись.

– Пойдем, Володя, по винцу ударим!

Лицо Якова излучало предельную доброту и преданность.

– … Мы там с немцами сидим, разговариваем… Вы так поздно, что я уже думал, что вы сегодня не вернетесь… Идем?

– Нет, спасибо, Яша… У меня сильно зуб разболелся… Вынужден, вот полоскать. Видишь, сколько у меня своего вина, белого только! – я приподнял пятилитровый бутыль с морской водой.

– Правильно-правильно делаешь! Я тоже, когда зуб разболится, морской водой полощу… Ну, ладно, я тогда пошел, не буду вам мешать…

Невысокая фигура хозяина почти скрылась на лестнице. Яков остановился, задрал голову кверху и сказал:

– Вино, ну очень вкусное! Может, передумаешь? И добавил, как бы извиняясь:

– Тут без вас еще девять человек поселилось… Из Донецка… Вы уж…

Как ни будь…

– В тесноте, да не в обиде! – прошепелявил я вслед окончательно скрывшемуся внизу Якову пришедшую в голову цитату из детской сказки.

Татьяна безостановочно возмущается сложившимся у нас положением и призывает меня к стремительному бегству из этой «коммунальной квартиры». Я только делаю вид, что слушаю ее слова. Сам я в эти минуты думал о другом: откуда на меня обрушилось это испытание болью…

– …У нас же маленький ребенок! Чтобы сварить ему кашку, я что, должна очередь перед плитой выстаивать!?

– Успокойся…

– А чтобы в душ попасть, сколько мне в очереди надо будет выстоять!?

– Не надо Таня…

– Ты только посчитай: у нас на этаже тринадцать, да на первом столько же! Это не отдых получается, а черти что!

– Яша же нас предупреждал! Откуда мы могли знать, что он такой удачливый и уже на следующий день нашего здесь пребывания он полностью наполнит свои мощности…

– Не успокаивай меня! Ты только представь, что это будет!

– Но ты же никогда не жила в коммуналке? Вот и поживешь, – пытался я перевести нашу «беседу» в шутливый тон.

– Завтра же съезжаем! Подъем, когда проснешься и вперед!

– Во сколько тебя разбудить? Я, наверное, и не усну совсем…

– Да, хоть в пять! Мне все равно! Только бы не видеть всего этого…

В одной из комнат с новенькими пронзительно заскрипела кровать. Я приложил к губам указательный палец.

Морская вода в банке закончилась только через час. Зубы так и продолжали болеть. Сколько их болело у меня на самом деле, я так тогда и не сосчитал. Мне казалось, что болела их добрая половина. И даже после того, как я принял лежачее положение на своей кровати…

Дождавшись, пока Татьяна уснула, я встал и, открыв окно, по пояс высунулся навстречу ветру. Дуло с гор в сторону моря. В дворике, где мы вчера ели куриный шашлык и беседовали с нашими новыми знакомыми были слышны голоса. Говоривших почти не было видно, да и голосов было не разобрать. Честно признаться, я пытался это сделать, чтобы забыться от боли, но так и не смог. Еще через час и там все стихло. Как было видно по расходящимся из дворика, сегодня Яша беседовал с постояльцами с первого этажа. Почему-то, под недопитую нами вчера нашу вторую бутылку пива, мелькающую сейчас в его руке…

В последний раз чья-то дверь на первом этаже хлопнула только в половине второго ночи… В нашем дворе наступила полная тишина. Если не считать за звуки непрерывный скулеж привязанного где-то за Яшиным гаражом дворового пса с классической кличкой Шарик.

Чтобы пережидать стоя у окна, боль более комфортно, мне пришлось вставить в оконные рамы по книжке. Только после этой операции, я уже не должен был постоянно ловить убегающие в сторону очередного порыва ветра, так и норовящиеся разбиться при очередном дуновении, рамы и форточку. Не в силах отвлечься от боли, я приказал себе изучать открывающиеся из окна ночные окрестности. Это стало непростым делом, так как ничего привлекательного для моего больного внимания там не было. Сразу под моим окном – ухоженный розарий. Я затрудняюсь сразу определить, сколько же сортов роз здесь высажено трудолюбивыми руками хозяев. Но все они кустовые или вьющиеся, я не знаю, как правильно назвать эти пирамиды разноцветных гроздьев, от снежно белого, до темно-пурпурного, минуя все оттенки желтого, розового и красного цветов. В самом центре прямоугольной клумбы еще совсем маленькая пальма. Из тех, что в многочисленности украшает скверы и парки Южного берега. Ее нерешительные стрелки листьев спрятаны пока среди розового великолепия. Слева от меня – пылящаяся под колесами поздних автомобилей, дорога; прямо, сколько хватало глаз, уходящие в горы – огоньки бесчисленных домов и уличных фонарей. Прямо передо мною, как на ладони, были похожие друг на друга два дома, в которых уже все давно спали. По количеству сушившихся на бесчисленных веревках, развешанных в самых неподходящих для этого, и даже прямо по виноградным побегам, местах, вещей для моря, было понятно, что и там тоже нет ни одного свободного места.

Звуковое поле ночного поселка составляло дребезжание редко проезжающих автомобилей да лай далеких и близких собак. Скорее от отчаянья, чем желая сменить положение своего тела, я упал на свою миниатюрную койку и что было сил схватил больными зубами за ее деревянную спинку, вкус которой сразу показался мне каким-то странным, чуть-чуть сладковатым…

Глава II

Старый, выработанный до глубины грунтовых вод, гранитный карьер для всех проезжающих в этом месте по автотрассе ровно за сто три километра от столицы скрывал густой, непроницаемый для взглядов лес, который казался совершенно безлюдным.

Только самый внимательный из попавших сюда грибников мог этим, одним из последних из погожих в уходящем году, ясным осенним днем заметить легкий голубоватый дымок, струившийся на фоне темных крон дальних сосен, что росли за легким, уже слегка желтеющим березняком, начинающимся у самой дороги.

Там, в глубине леса, у рукотворной гигантской чаши, наполненной кристально-чистой родниковой водой, только что начала приготовления к воскресному отдыху на природе одна семья. Место для отдыха этими тремя людьми было выбрано изумительное! Среди расступившейся лесной чащи в солнечных лучах грелась свеже-зеленой, еще не тронутой первыми заморозками травой широкая поляна, края которой обрывались у многометрового, отвесного обрыва, искрившегося в солнечных лучах гранитными серебристыми блестками.

Шум недалекого автомобильного потока в этом месте полностью растворился в лесных звуках, главным из которых было нестройное и многоголосое пение птиц. Еще в высоких сосновых ветвях был слышен тихий шепот хвоинок с редкими и не сильными порывами ветра.

Собрав дрова и разведя огонь, отец с сыном оставили свою единственную женщину готовить что-то вкусненькое на уже расстеленную у ее ног для этой цели скатерть. С этого места, кроме треска разгорающегося костра, сейчас был слышен перезвон посуды и хруст разматаваемой оберточной бумаги.

Пока глава семейства готовил к работе рыболовные снасти, мальчишка, лет восьми, подошел к краю обрыва. От поверхности воды его отделяло метров двадцать. Взглянув первый раз себе под ноги, мальчик отшатнулся от страха перед высотой. Но, пересилив свои первые эмоции, он тут же посмотрел вниз во второй раз.

Солнце, в эти предобеденные часы, стояло довольно высоко и его лучи упирались почти отвесно в водную гладь. Было заметно, что мальчик чем-то крайне заинтересовался и для того, чтобы лучше рассмотреть это, пренебрегая страхом перед высотой, даже наклонился над гребнем отвесной стены:

– Папа! Папочка! Иди быстрее сюда! – зазвенел над поляной взволнованный детский голос, еще несколько мгновений спустя отражавшийся от каменных стен звуком колокольчика.

– Уже иду, сынок! – откликнулся отец. – Только вторую удочку для тебя соберу и иду!

– Ну, же! Быстрее! Я что-то вижу! Там в воде что-то есть! – продолжал звать детский голос.

Мужчина нехотя оставил на земле так и не настроенное удилище, и без особого желания медленно пошел к звавшему его сыну.

– Что ты там увидел?

– Посмотри, папа! Там, внизу, на дне что-то похожее на машину! – тыкал пальчиком себе под ноги, почти в центр водной поверхности, мальчишка.

На солнечный диск в это самое время набежало легкое облачко, тень которого вмиг легла на поверхность воды, одновременно по которой порыв ветра погнал от берега к берегу мелкую рябь.

– Где ты ее видишь? – с сожалением махнул рукой отец мальчика. – Откуда там взяться машине… Тебе показалось! В этом месте, знаешь какая глубина? Пойдем лучше, поможешь мне доделать твою удочку! Пора уже ловить рыбу для ухи…

– Да, нет же, я видел ее, папа! Она большая и темная такая! – настаивал мальчик.

– Идем, не выдумывай! – взял за руку сына отец.

Мальчик, по видимому, окончательно поверил словам отца и забыл о том, что увидел на дне озера сразу же после первой, выловленной им, крупной плотвы…

А вскоре, в это самое место стали съезжаться новые и новые туристы. От автомобилей, на, казавшейся недавно огромной, поляне стало тесно, а над озером к самому первому прибавилось еще несколько столбиков дыма от разложенных костров…

****

Вот и закончилось еще одно лето. Обыкновенное и, одновременно, аномальное в сравнении с несколькими прошлыми.

В этом году жара под сорок сменялась дождями и пронизывающим холодом несколько раз за эти три календарных месяца. Было очень трудно угадать удачное по погоде время не только для отпуска, но и даже для обыкновенно-рядовой, однодневной рыбалки.

Часто прекрасное и солнечное утро уже после обеда сменялось низкой облачностью и порывистым ветром, который в считанные минуты превращал все вокруг в стопроцентную влажность. И, бывало, наоборот. Казалось, то-то осень еще покажет…

Изменениями в природе, за редким исключением, Петр Хохряков совершенно не интересовался. Он механически только замечал, что под сводом небесным всходит и заходит светило, или что уже похолодало до самых заморозков, в связи, с чем ему необходимо начинать пользоваться системой холодного запуска автомобиля.

А еще, совсем скоро ему придется потратить немного времени и зайти в магазин одежды для приобретения головного убора. То, что он с успехом преодолевал две прошлые зимы, в этом году становилось экстремальным и, довольно, опасным занятием.

В подтверждение правильности этого глубокого и, по его мнению, совершенно взрослого решения, оставались до сих пор с прошлой весны неубранными с полочки на его кухне разноцветные коробочки и пузырьки, в основном импортных лекарств, которыми он залечивал последнюю свою простуду.

И все из-за того, что он модничал и не носил головной убор всю зиму с первого и до последнего дня! То, что ему казалось вершиной и подтверждением крепости его природного, заложенного родителями, здоровья, в один день, а именно девятого марта прошлого года, превратилось в испепеляющий все его тело жар и зубодробительную лихорадку, от которой он не мог найти спасения под всеми своими одеялами.

Как он был тогда благодарен старой своей давней, но так и не востребованной по настоящему, подружке Лариске Крупской, случайно позвонившей ему утром после бессонно проведенной им в полубреду без жаропонижающего бесконечно-темной ночи! Хотя он ее ни о чем и не попросил.

Лариска потом ему рассказывала, что догадалась обо всем по его затухающему голосу. Домчавшись из другого конца города за двадцать минут на самом дорогом «Такси-Блюз», она ворвалась в его, на ее удивление, не загаженную холостяцким бытом до предела квартиру как вихрь, попутно сметая в мусорное ведро все, по ее мнению, не нужное и вредное для тяжело больного.

Еще она загрузила под самую завязку посудомоечную машину и тут же рванула в ближайшую дежурную аптеку за антибиотиками и прочей аптечной нужностью…

Познакомился Хохряков с Ларисой на застолье у своих знакомых, отмечавших удачно проведенную коммерческую операцию, с которой он лично соприкоснулся всего лишь участием в нескольких ходках с грузом за рулем арендованного «МАЗа» [1].

От повода отмечаемого за столом, как и Крупская, он был далек, поэтому очень быстро, всего за время нескольких фраз сошелся с этой, с бесиками в глазах, девушкой.

Вначале, просто, от нечего делать. Но уже через час Петра потянуло с огромной силой к ней… под юбку. В переносном, конечно, смысле до некоторых пор. Лариса в начале показалась Хохрякову даже идеалом целомудренности, о чем он уже, впрочем, не помнил на следующее утро.

Ее распущенные длинные, немного вьющиеся и ниже плеч русые волосы разбудили тогда в нем небывалый трепет! Ощущение прикосновения своих рук к этим, неземной нежности, волосам еще долго оставалось на его ладонях и всегда вспыхивало с новой силой при ее появлении рядом.

Петр часто задумывался о том, почему поступает так, по-мужски нечестно, с этой девушкой, влюбленной в него по уши и, в основном, как она говорила, за то, что он так ласково гладит ее по голове, отчего она забывает, одета она в те мгновения или нет…

Петр никогда не спрашивал у Ларисы о том, сколько ей лет. Для себя он определил, что она старше его «всего на несколько». На эту возрастную разницу с очередной подружкой он не обращал внимания впервые в своей жизни и только потому, что близость с Крупской приносила ему новизну в его ощущения своей мужской силы.

Лариса была отчаянно смелой с их первых минут знакомства, и уже к концу первой недели их, ставшими на удивление для Петра, регулярных встреч, он не представлял себе, что к себе в постель сможет в будущем допустить, как ранее флегматичных, холодных или, вообще, фригидных. Он удивлялся своей прошлой неразборчивости и был зол на себя за то, что до своих полных двадцати шести лет еще не знал всего того, что может дать настоящая женщина. Такая, как его Лариска Крупская.

Особенно ему нравилось брать ее с собой в дальние командировки. Вот тогда Крупская действительно становилась, как говорила она сама, настоящей гетерой! [2] И ничуть не обижалась, когда он, упрекая ее в порыве невесть откуда нахлынувшей ревности, твердил, что те гречанки были далеко не только служительницами культа. Казалось, в тех сумасшедших командировках их беспрерывным и продолжительным остановкам на обочинах не будет конца!

Петр тогда не успевал благодарить Создателя за их встречу и еще за Ларискины задор и выдумку, от которых, то их ноги были в волдырях от ожогов крапивы, то все тело, и даже больше, зудело от комариных визитов.

Еще Петру нравилось подолгу гладить свободной от работы рукой ее волосы, когда она укладывалась и засыпала у него на коленях, положив голову под руль. Он тогда, продолжая управлять автомобилем, очень осторожно прикасался и к рулевому колесу, и к кулисе переключения скоростей, чтобы, не дай Бог, не зацепить своим неосторожным движением ее распущенные, чуть вьющиеся локоны…

Размышляя о превратностях судьбы, Петр был твердо уверен в том, что если бы не его очередная встреча с Ольгой, тоже со всей силой и всевозможным разнообразием продемонстрировавшей свои женские чары, он бы навсегда прирос к Крупской. Только за одно то, что эта женщина научила любить и ласкать все свое женское тело без остатка. И еще за то, что Петр именно рядом с ней узнал о том секретном месте, целуя которое, от женщины становилось возможным добиться всего, что угодно!