Миг столкновения

Мама сидит за мольбертом в углу гостиной. Она словно капитан, что правит в открытое море, крутит руль на стеклянном носу корабля. Картину она начала, едва ее взору открылся этот восхитительный вид; интуиция подсказывает, что картина близка к завершению.

Это – абстракция. Спутанные, длинные разноцветные мазки по всему холсту. Почти все мамины работы неподготовленному зрителю кажутся мешаниной красок. Оптимистичной, яркой, невозможной мешаниной. Нетрудно догадаться, что и меня она зачала в том же настроении и в тех же обстоятельствах. Мама оборачивается, наконец-то ощутив мое присутствие.

– Привет, родная.

– Привет.

– Как рабочий день прошел?

– Отлично. Просто замечательно.

Мама встает, потягивается. Наверняка уже долго позу не меняла. Смотрит на меня – сначала просто, потом все внимательнее и внимательнее. Подходит ближе. Достаточно близко, чтобы тронуть мою щеку мягкой ладонью.

– Ты вроде похудела?

Я замираю, отстраняюсь от ее прикосновения.

– Нет. Не знаю. Не похудела.

– Точно?

Я вздыхаю. Терпеть не могу такие разговоры. Причин – две. Во-первых, не хочу снова превратиться в набор костей. Мне идет, когда бедра пышные; я все еще надеюсь, что и грудь подрастет. Во-вторых, понятно, к чему клонит мама.

– Мам, слушай, мы с тобой в Калифорнии. Лето на дворе. Наверно, я больше потею, вот и все.

– Вив.

Она вздыхает, на миг закрывает глаза, словно чтобы мысленно произнести: «Боже, дай мне сил».

– Пожалуйста, не заставляй меня задавать этот вопрос.

– Я тебя вообще ничего делать не заставляю.

Маме достается сердитый взгляд.

– Может, просто не будешь спрашивать?

Ненавижу, когда мне об этом напоминают. Ужасно, что мама до сих пор об этом думает. Я вот не думаю, то есть думаю, но редко и вскользь, потому что не вижу смысла мусолить плохое. В начале этого года у меня случился спад. Слишком резкий. А потом подъем. Тоже слишком резкий. Мне выписали таблетки, которые выкурили-таки меня из кроличьей норы, и одним из побочников был набор веса. Поэтому мама стала подозрительной, все время задает вопросы и так и норовит сделать вывод.

Я вот, когда расстраиваюсь или когда зло начинает разбирать, такую штуку практикую: весь гнев мысленно отправляю по рукам, к ладоням. Потом щелкаю пальцами обеих рук, как бы давлю эмоции. Звук щелчка, ощущение гадливости. Иногда помогает.

Мама идет за мной в мою комнату. Оглядываюсь, щелкаю пальцами. Никакого эффекта. Злость никуда не делась.

– Мне почти семнадцать. Ты меня оскорбляешь и мучаешь своим недоверием.

Останавливаемся возле двери. Вид у мамы подавленный, будто она не в силах смолчать.

– Вив, просто скажи, что принимаешь лекарство. Скажи «да» – и я тебе поверю.

Я переступаю порог, резко разворачиваюсь к маме. Рука уже на двери, я готова захлопнуть дверь перед маминым носом.

– Да. Годится? Да, я принимаю эти дурацкие, эти гребаные таблетки.

Дверь захлопывается с грохотом, эхо разносится по дому. Я бросаюсь на кровать, готовая разрыдаться от злости. Что неудивительно, ведь этой злости хватило, чтобы бросить маме в лицо слово «гребаные». Впрочем, мне все равно. Я ее восемьдесят тысяч раз просила не поднимать тему таблеток. Неужели это так трудно – избегать одной-единственной темы среди великого множества других тем, приятных, интересных, захватывающих?

Некоторое время я плачу, вся такая разнесчастная, растянувшись на одеяле, зарывшись лицом в Сандаликов мех. Сандалик – это плюшевый пес, мой лучший друг детства. Мама мне его подарила и сказала, что такой оттенок называется сандаловым, я не совсем поняла этимологию – отсюда и кличка. Сандалик живет в изголовье моей кровати вместе с розовой пони Розабеллой и черепашкой Норманом.

Посреди рыданий раздается писк мобильника. Сообщение.

Привет. Это Джонас. Который с утра.

Как будто мне нужно особое напоминание! Как будто с утра мне встретился другой, более колоритный Джонас. Улыбаюсь сквозь слезы. Очень трогательно, что Джонас опасается, будто я за шесть часов о нем забыла. Переворачиваюсь на кровати, держу телефон обеими руками, набираю текст.

Привет, Джонас, который с утра. Ты не передумал насчет ужина?

Пицца в 6, если тебе все еще интересно.

Так-так-так. Конкретно, без намека на заигрывание. Джонас, Джонас, Джонас – ты же меня этим только провоцируешь. Я будто пришла в собачий приют и хочу завоевать симпатии самого пугливого песика.

Мне все еще интересно.

Отлично. 404 Си-Сайд-стрит. Лия ждет с нетерпением.

Ох, Джонас, глупыш. Погоди же, я тебя заставлю на мои заигрывания ответить.

Только Лия? А ты?

Не выпускаю телефон из рук, жду, улыбаюсь. Именно это мне летом и нужно – солнечный свет, океан, флирт без правил. И заведомо выполнимая миссия.

Наконец сотовый пищит снова.

Конечно, я тоже.

Ха! Вот Джонас и попался! Этого достаточно, чтобы воспрянуть духом. Секунда – и сидение в комнате становится несносным, и совершенно необходимо помириться с мамой. Я спускаюсь по лестнице, покусывая губу.

Мама сидит посреди кухни за столом, со ступенек ее хорошо видно. Скрещиваю руки на груди, прислоняюсь к дверной раме, вздыхаю погромче. Не хочу заговаривать первая, потому что не представляю, что именно сказать. Мама чувствует мое присутствие, встает из-за стола, смотрит на меня. Глаза у нее покрасневшие – она, как и я, тоже очень, очень ранимая.

– Ты отлично знаешь, до чего мне претит тебя строить.

Это правда: мама терпеть не может указывать и распоряжаться. Верит, что во мне от рождения заложена способность полагаться только на свои силы (от нее унаследованная, конечно); пожалуй, переоценивает эту способность. Поощряет мою креативность, мои импульсы, все присущие только мне черты. Но лишь до известных пределов.

– Я горжусь, что ты у меня – настоящая личность. Я тебе доверяю. Но должна же я тебя отслеживать, ведь ты – моя девочка. Потребность защищать свое дитя – это инстинкт, от него никуда не денешься, как бы он ни действовал тебе на нервы.

– Знаю.

Голос у меня еле слышный – так лепечет малыш, которому надоело стоять в углу. Дергаю левый рукав, закрывающий длинный шрам. Движение чисто рефлекторное.

– Прости, что вышла из себя. Просто я терпеть не могу этих напоминаний.

– Да, я в курсе. Но между нами не должно быть секретов. Доктор Дуглас говорит, что мы…

– А давай закроем тему. Честное слово, мне прямо в груди больно от этих разговоров и даже от мыслей, и еще…

– Ладно, ладно.

Мама хватает меня в охапку, но я держу руки скрещенными на груди, баюкаю себя, в то время как она баюкает меня. Устраиваю голову у нее на плече, и так мы стоим под Ричардовыми мини-прожекторами, на которые он наверняка целое состояние ухлопал. Мама отстраняется, но ее ладони – по-прежнему на моих предплечьях.

– Я хотела заказать к ужину суши. Ты не против? Какие будешь – филадельфию или спайдеры? Может, хочешь сашими?

По-моему, нет ничего вкуснее суши. Я понимаю: мама протягивает мне оливковую ветвь примирения; в обычных обстоятельствах я бы взяла эту ветвь, не задумываясь.

– Суши – это классно, но давай в другой раз. Я совсем забыла сказать – меня сегодня на ужин пригласили. Только не в ресторан, а домой.

– Ого! Здорово!

Мама хлопает в ладоши. И сразу же вновь становится моей лучшей подружкой, а не бдительной воспитательницей. Она садится на ближайший табурет, я прислоняюсь к притолоке.

– К Уитни в гости идешь?

– Нет, кое к кому другому. Точнее, к другим. Потому что их двое – моих новых друзей. Утром в студию пришла маленькая девочка. Сначала дичилась, потом оттаяла. Она-то меня и пригласила, когда узнала, что мы недавно приехали и никого толком не знаем. Она сказала, нигде в городе так не кормят, как у нее дома.

Мама смеется.

– Какая прелесть. Значит, ты ужинаешь с воспитанницей детского сада?

– Ну да. И с ее старшим братом. Который даже не представляет, насколько он классный.

– Понятно.

Мама улыбается.

– Что ж, судя по всему, тебе предстоит приятный вечер. Не то что суши в компании престарелой маменьки.

– Мама…

Закатываю глаза. Маме отлично известно, что мне с ней очень хорошо. Собственно, поэтому мы почти все время вместе.

– Шутка. Не обращай внимания.

Обеими руками она берет мою руку, грустнеет.

– У нас ведь все в порядке, правда? Если бы что-то пошло не так, ты бы мне сказала, да?

Киваю, стискиваю мамину ладонь.

– Конечно, у нас все в порядке.

Глава 4

Джонас

Ресторан называется «Тони», потому что Тони – имя моего отца. Все здесь для меня свое, точь-в-точь как дома. Мне знакома каждая царапина на деревянных половицах, каждая щербина на плинтусах. И каждая мелочь в кухне. Например, дверца морозильника; она заедает. Чтобы открыть, нужно потянуть ручку одновременно вверх и вбок, иначе никак. Когда папа купил это здание, здесь была пиццерия. Обычная забегаловка. В течение нескольких лет папа и Феликс многое переделали, но старую кирпичную печь оставили. Она здесь раньше стояла, до папы; и папу пережила.

Меню тоже осталось прежнее. Его сам папа составлял, из своих любимых блюд. Еще лет двадцать назад. Рецепты закусок папа вынес частично из родного дома, частично усвоил во Франции, где учился кулинарному искусству. Пикката из курицы, перечный стейк, тортеллини с песто – все в таком духе. Папа эти классические блюда настолько виртуозно готовил, что они вполне сходили за совершенно новые, им лично изобретенные.

Моя смена приходится на обеденное время. Привычно мо́ю и рву латук, режу кубиками лук и томаты, тру на терке сыр. Вообще-то мне это занятие нравится. Просто сегодня не могу сосредоточиться. Что опасно, когда орудуешь целым набором ножей. Мысли вертятся вокруг ужина. Перед готовкой я тщательно вымыл руки, но не тронул телефонный номер, написанный синей краской. Смена уже близится к концу, когда с черного хода заваливает Феликс с парой картонных коробок. Он их тащит перед собой, лица я не вижу, только смуглые руки.

– Hola, amigos![2]

Слышится несколько «приветов». Откликаются вразнобой. На кухне шефа положено называть шефом. Это закон. В смысле футболисты ведь не называют своего тренера Джоном или Эриком. Его называют тренером. Только дело в том, что мой отец почти двадцать лет был шеф-поваром. Лет до четырех я думал, что Шеф – это его имя. И что оно на выбор деятельности повлияло. В этом ресторане другого шефа быть не может. Феликс, хоть он и стал шеф-поваром после папиной смерти, просит, чтобы мы к нему обращались просто по имени.

Феликс – папин лучший друг. Был. Нет – есть. Вечно я путаюсь во временах. Умерший твоим лучшим другом быть не может. О нем нужно говорить в прошедшем времени. Но ведь сам-то ты остаешься, вот как Феликс. Значит, о тебе речь в настоящем времени. Тони Дэниэлс был моим отцом. Но я – его сын. Он – был. Я – есть.

– Татушку сделал, Mani?

Феликс косится на синие цифры, а сам ставит коробки на стол, мне прямо под руку. Орешком прозвал меня папа еще в начальной школе. Я стеснялся сверх всякой меры, психовал, и в итоге папа сдался. Мне тогда и не снилось, что я буду скучать по этой кличке. Сейчас Орешком меня зовет Феликс; правда, по-испански.

– Так это телефонный номер! – восклицает Феликс, приглядевшись. – Небось какая-нибудь девчонка оставила?

– В общем, да, – я стараюсь говорить с максимальным равнодушием.

– Не может быть!

Феликс ждет отпирательств, чтобы уличить меня во лжи. Не дождавшись, щиплет руку.

– Вот так так! Ты попросил у девчонки телефон, да?

Последнюю фразу улавливает Гейб, один из наших поваров.

– Ну, ты красавчик, Дэниэлс! Подружку, значит, завел?

Гейб принимается приплясывать, виляя бедрами, под ободряющие выкрики остальных парней. Если честно, я рад, что они дразнятся. Потому что после папиной смерти на меня в ресторане глаз не поднимали. Тишина висела плотная, хоть ножом кромсай.

– У тебя хорошо получается, Гейб. Небось дома сам с собой насобачился?

Мое предположение Гейб игнорирует, склабится. Остроты теперь сыплются на его голову. Смеется даже Феликс. У него смех утробный, почти как был у папы. Они столько лет дружили, что стали похожи повадками, характерами. Феликс так и сыплет словечками, которые у них с папой были в ходу. У него даже интонации мелькают папины. Или, может, это у папы были Феликсовы интонации. Порой мне это нравится – я чувствую себя ближе к папе. Но в плохие дни тоска по нему грудь распирает, кажется, еще немного – и ребра треснут.

– Раз такое дело, ступай домой, Mani, – говорит Феликс, направляясь к кабинету.

Вообще-то кабинет – это чулан для щеток и швабр, просто туда еще письменный стол задвинули да полку приколотили. Отец – он крупный был, высокий – всегда нелепо в этой каморке смотрелся.

– Иди, иди, звони своей подружке.

Домой возвращаюсь с двумя пакетами продуктов.

Пицц будет две. Одна – простая пепперони – для Сайласа, Исаака и Беки, которые не признают излишеств. И для Виви, если только она употребляет мясо. А если нет – будет есть пиццу с артишоками, шпинатом, фетой и твердым сыром. Эту пиццу обожает мама, и Наоми тоже (она-то как раз вегетарианка). Рецепт – мой, притом это самая сложная пицца из всех, что я сам придумал. И самая впечатляющая. Очень надеюсь, что Виви отдаст ей должное. Для Лии я испеку отдельную пиццу, маленькую, с сыром. Лия терпеть не может прочие топпинги, даже томатный соус не любит. Таким образом, получится даже не пицца, а сырный хлебец. Сам буду есть, что останется. Мне любая пицца по вкусу.

Сворачиваю на нашу улицу, сразу замечаю Сайласа. На лужайке перед домом он подает Исааку мяч. Исаак изворачивается, но отбить у него получается только летний воздух. Бека хохочет из глубины двора, Лия мяч вообще не замечает. Полагаю, Лия в игре, но ей не до мяча – она пританцовывает на травке. К тому времени как я добираюсь до дома, Сайласу удается так подать мяч, что Исаак его наконец-то отбивает, сам же Сайлас не может поймать мяч, поданный Исааком, но старается напоказ. Исаак спотыкается о первую базу, которую заменяет смятая коробка из-под овсяных хлопьев.

Раньше они просили меня поиграть в бейсбол с облегченным мячом. Теперь просят Сайласа. Начиная с весны, я больше не прихожу домой в спортивной форме. Официальная версия – я остыл к бейсболу. Я больше не в команде, потому что игра не доставляет мне удовольствия. На самом деле я просто должен сидеть дома с младшими. Наоми в колледже, мама с постели не встает, Сайлас один не управляется.

– Всем привет, – говорю я.

Реагируют по-разному. Исаак допытывается, видел ли я его подачу; Бека интересуется, что на ужин, Лия спрашивает, когда придет Виви.

– Подачу видел, аж дух захватило. На ужин домашняя пицца. Виви я позвал на шесть часов.

– Кто такая Виви? – спрашивает Сайлас, отбивая подачу Исаака.

– Моя подружка! – отвечает Лия.

Ловлю взгляд Сайласа.

– Потом расскажу.

Секунда – и обо мне забывают. Исаак умоляет Сайласа снова подать мяч, Бека спорит: мол, сейчас ее очередь. Я не вмешиваюсь. Пусть сами разбираются. Я на сегодня отстрелялся.

Разбираю пакеты в кухне, достаю те продукты, что купил раньше. Соус буду готовить по папиному рецепту. Вообще-то это бабушкин рецепт, просто папа его усовершенствовал. Бабушка родилась на Сицилии, бумажка с рецептом – уже раритет. Итальянское золото. Впрочем, я в записях не нуждаюсь. Потому что знаю секрет. Нужно добавить капельку меда и немного майорана. Соус получится нежный и в то же время пряный. «Совсем как я, да?» – так, бывало, папа спрашивал, склонившись над плитой. Мама фыркала и глаза закатывала, но все равно улыбалась.

Быстро вхожу в поварской транс. Когда мозги заняты рецептом, я ни о чем другом думать не могу. То есть могу, но не делаю этого, иначе блюдо испорчу. Всякий раз, завершив очередной этап – например, замесив тесто и отставив его в сторону, чтобы поднималось, или нарезав пепперони, – я мысленно добавляю в конец списка новое задание взамен выполненного. Руки должны быть заняты, им – никакой передышки. Предпочитаю в один прием готовить весь обед или ужин, а не только основное блюдо. Это более захватывающий процесс. Отчасти – вызов. Сегодня у меня запланированы, кроме пицц, салат и десерт.

В кухне всюду чувствуется папино присутствие. Смотрю на ножи с деревянными рукоятками, на тяжелые пекарские камни. Папа касался их тысячи раз. Знаю, это проявление слабости – только, когда я готовлю, мне папин голос будто слышится. «Джонас, порежь лук соломкой. Отличная работа, сынок. Слыхал поговорку: „Кто над чайником стоит, у того он не кипит?“; так оно и есть, но вот в чем проблема: оставил кастрюльку без присмотра – паста „на зубок“ не получится. Переварится, размякнет».

Я забыл о времени, не знаю, сколько ушло на подготовку пицц к выпечке и на салат. Исаак с Бекой засели с видеоигрой в гостиной, Сайлас навалился на обеденный стол. Поглядываю на него, выбирая косточки из черешен (на десерт будет черешневый коблер).

– Так Лия и вправду пригласила на ужин подружку?

Понятно, что Сайлас удивлен. Мы оба беспокоимся за Лию. Отвечаю кивком, Сайлас комментирует:

– Поразительно. Вы что же – сегодня утром знакомых встретили?

– Нет. Лия кое с кем познакомилась в студии росписи.

– Это еще лучше.

– Только ее новая подружка… она чуть-чуть постарше.

– Исааку ровесница?

В парадную дверь стучат. Поднимаю глаза. Сквозь стекло видна Виви. Стоит на пороге, машет рукой. Под мышкой – бутылка вина. Виви явилась почти на час раньше. Черт. Незачем ей знать, какое затратное дело – сегодняшний ужин. По моему плану, ужин должен появиться на столе, словно по мановению волшебной палочки. Как угощение в Хогвартсе. Нет, стоп! Не хочу выполнять роль эльфа Добби. Тьфу.

– Нет, Сайлас. Видишь девчонку на пороге? Новая подружка Лии – ровесница этой девчонке. Потому что это она и есть.

Сайлас играет бровями, идет открывать.

– Ладно, Джонас, потом все объяснишь.

Виви одета так же, как утром, – короткие шорты и слишком просторный пуловер, под которым виднеется топ от купальника. Виви представляется Сайласу, до меня доносятся ее слова:

– Не знала, что у Джонаса есть еще и брат.

Услышав, что нас шестеро, Виви смеется. Наверно, надо было ее предупредить. Вдруг она из пугливых? Если так, Виви смоется сразу после салата.

– Привет, Джонас, – весело говорит Виви и ставит на стол свое вино. – Вообще-то я всю жизнь кругом опаздываю, но сегодня вот нагрянула пораньше. Лучше подожду ужина. Просто надо было из дома свалить. Прихватила шипучку. Думала, кстати придется. Ну, я же не знала, что вас с братьями и сестрами – шестеро! Получается, каждый получит по маленькому стаканчику.

Виви снова смеется. Удивительный у нее смех. Сайлас переводит взгляд с Виви на меня и обратно, ищет недостающее звено. Прежде чем я успеваю раскрыть рот, вбегает Лия, бросается к Виви, чуть с ног ее не сбивает.

– Виви! Ты пришла! Привет! Хочешь посмотреть мои раскраски?

Виви, ни секунды не раздумывая, с энтузиазмом кивает:

– Конечно, хочу! Как ты угадала? Я ведь нарочно раньше выбралась, ради раскрасок.

Виви подмигивает мне, Лия уже тащит ее в свою комнату. Судя по ощущениям, я краснею, как помидор. Они уходят, я возвращаюсь к черешням. Брат сверлит меня взглядом.

– Джонас, мне-то не ври. Как ты эту цыпу к нам заманил?

– Что? Не знаю. Ты о чем?

– Ты ее удочерил, что ли? Или нанял?

Оглядываюсь, убеждаюсь, что младших поблизости нет, и только после этого движением обеих рук посылаю Сайласа куда подальше.

– Остынь.

Сайлас хлопает меня по плечу.

– Просто я под впечатлением. Подумать только, мой братишка этакую красотку домой пригласил.

– Это не я. Виви пригласила Лия.

– А, ну да. – Сайлас указывает на обеденный стол: – Теперь понятно, почему ты затеял черешневый коблер. Сильный ход, братишка.

– Заткнись.

Достойный ответ, ничего не скажешь.

Было время, когда я запросто мог уболтать любую девчонку. В смысле, я умел находить к ним подход. Как-никак у меня целых три сестры; девчонки не представляются мне особо таинственными существами. Я знаю: они – такие же люди, как мы. Помню, я еще своего приятеля, Зака, инструктировал: «Не дрейфь, задавай ей обычные вопросы – про хобби, про личный вкус. Ничего сложного в этом нет». Наверно, я потерял квалификацию.

Лия и Виви устроились на скамье за обеденным столом. Скамьи стоят вдоль стола, а на обоих торцах – по стулу. Один для мамы, один для папы. Меня эти скамьи всегда напрягали. Тут уж за обедом лишний раз не повернешься – иначе помешаешь соседям. Сейчас я бы что угодно сделал, только бы за столом снова сидели восемь человек. Мы, старшие, занимаем мамин и папин стулья. Выглядит нелепо и вообще неправильно. Только лучше уж так, чем смотреть на два пустых стула.

Лия вооружилась целой стопкой раскрасок, объясняет Виви каждую картинку:

– Видишь, это она вышла зимой на снег в зеленом платье.

Как ни стараюсь сосредоточиться на десерте, уши сами навостряются. Что скажет Виви? Она расспрашивает Лию обо всех нас – сколько кому лет, кто чем увлекается. Из Виви получился бы отличный заклинатель змей. Слова как бы сами собой поднимаются, выплывают из ротика моей сестренки. Лия рассказывает: у нас трое старших, трое младших. Слава богу, она не упоминает о родителях. Когда сыр на пиццах начинает таять, Виви восклицает:

– Джонас, до чего же вкусно пахнет!

– Стараюсь.

Лучше заняться коблером. Потому что запись саунд-трека моих прежних успехов находится в плачевном состоянии, там сплошные шумы и присвисты. Виви снова оборачивается к Лие:

– Кажется, я всех запомнила. Ну-ка, проверь. Наоми, Сайлас, Рутерфорд, Бека, Исаак и Лия.

Лия прыскает.

– Нет! Не Рутерфорд, а Джонас.

– Ой, и правда! – Виви хлопает себя ладонью по лбу.

– Конечно! Давай учить сначала, Вив. Слушай.

Лия набирает побольше воздуха в легкие и произносит считалкой:

– Наоми, Сайлас, Джонас, Бека, Исаак и я.

– Наоми, Сайлас, Джонас, Бека, Исаак, – повторяет Виви, – и я.

Лия снова прыскает.

– Нет, я – Лия!

– Но я же не Лия, – возражает Виви. – Я – Виви!

Лия чуть со скамьи не падает от смеха. Ловлю себя на том, что улыбаюсь.

– По какому случаю веселье?

В дверях появляется Наоми с рабочей сумкой на плече. При виде незнакомки за семейным столом она осекается на полуслове:

– Привет.

– Привет, – отвечает Виви, выпрямляясь. – Ты, наверно, Наоми.

Наоми напрягается. Возможно, оттого, что незнакомка вдобавок знает ее имя. Или оттого, что Наоми у нас вообще довольно нелюдимая. Или она на своей стажировке вымоталась. Как бы то ни было, моя старшая сестра отнюдь не в восторге.

– А ты кто?

– Виви, – отвечает Виви с такой интонацией, будто ее имя – само по себе объяснение.

Кстати, отчасти так оно и есть.

– Это моя подружка, – объявляет Лия, вздергивая подбородок.

– Лия встретила меня на Мейн-стрит, я бродила совсем одна, как голодная бездомная кошка. Лия меня пожалела и пригласила на ужин. Так ведь все было, Лия? Мяу! Мяу!

Виви смотрит на Лию, та хихикает, но кивает уверенно.

– Тогда ладно, – цедит Наоми.

Могла бы и улыбнуться.

– Джонас, кажется, у нас была содовая в холодильнике, в гараже. Хорошо пойдет к пицце. Помоги-ка мне принести.

Наоми смотрит многозначительно. Я, в свою очередь, такой же взгляд бросаю на Сайласа. Впрочем, это излишне – Сайлас уже встает с дивана. Каждый из нас является арбитром для двоих остальных. Мы с Сайласом ссоримся крайне редко, зато не ладим с Наоми.

В гараже Наоми упирает руки в бедра.

– Очень надеюсь, Джонас, что впредь ты не станешь приглашать в дом первых встречных.

– Она не первая встречная. И вообще, ее Лия пригласила.

– У нас ведь уговор. Не шуметь в доме – ради мамы.

– Ну да. Полюбуйся, к чему это привело. Мы совсем одичали. И вообще, мне Виви нравится. Она… она свет излучает.

Наоми фыркает:

– Разуй глаза, Джонас. Ты что, не видишь, как вульгарно она одета?

Ну все, с меня хватит. Щеки наливаются краской.

– Знаешь что, Наоми? Мне на твое мнение плевать.

– Чудесно, Джонас. Просто чудесно. То есть ты у нас уже взрослый, да?

– Ты даже дома не живешь. Только на лето приехала – и давай указывать, что можно, что нельзя. Мы и без тебя неплохо справлялись.

Наоми прищуривается:

– То есть мое мнение в счет не идет, потому что я в колледже учусь? Я – отрезанный ломоть?

– Заметь: ты это сказала, не я. Против факта не попрешь. Ты – отрезанный ломоть.

Наоми отшатывается, продолжает пугающим шепотом:

– Я приезжаю, когда могу. Большинство студентов появляются дома только в весенние каникулы. Или вообще учатся за границей. А я здесь. Ты хоть представляешь, каково это – мотаться туда-сюда?